Текст книги "Просто бизнес (СИ)"

Автор книги: Эдуард Дроссель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

  Первые несколько минут я просто сидел и хлопал глазами, не зная, что мне делать. Пальцы то открывали, то закрывали диалоговые окна программ «AI-viewer & edit» и «Ultimate AI test lab», предустановленных в здешнюю версию операционки Neurox, на которых я выполнял все работы с зародышевыми алгоритмами.

  Рассказать обо всём Хэпшоу? Потребовать аудиенции у Томкинса?

  Прежде всего мне было непонятно – зачем? Зачем человек, желавший чтобы его ИИ были лучшими из лучших, сознательно заложил в них неустранимый дефект? Вы только вдумайтесь: шизофреник, управляющий машиной времени!

  А потом до меня дошло. Я неправильно понял представление Чон-Джи о «лучшем». Вероятно, для него это означало, что ИИ должен быть человечнее самого человека. И если вдруг корпоративная акула задумает какую-нибудь гадость, ИИ просто-напросто откажется сотрудничать и непременно постарается пресечь зло...

  Я решил не гнать лошадей и сперва поговорить с Юичи. Мы с ним вроде как сдружились, потому что выбирать здесь было особо не из кого, а три месяца – срок довольно долгий. Могу сказать, что несмотря на весьма причудливые музыкальные пристрастия (которых я не разделяю) и весьма экстравагантные эстетические вкусы в плане собственного имиджа (которых я тем более не разделяю), Химадзаки оказался довольно-таки неплохим парнем.

  Когда я поделился с ним своим открытием, Юичи повёл себя странно. Он выглянул из своего рабочего кабинета в коридор – убедиться, что нигде поблизости нет Хэпшоу.

  – Значит ты всё-таки заметил... – Он сразу понял, что сморозил глупость. – Ну да, ты ведь и должен был заметить...

  Химадзаки стремительно подошёл ко мне, не зная, куда девать руки. Он волновался, не находил себе места. То порывался сесть в кресло, то вскакивал, что-то брал в руки, теребил и клал на место.

  – Могу я тебя кое о чём попросить, Артур-сан? – обратился он ко мне официально, уже не как друг, а как сослуживец. – Пожалуйста, сделай всё, как было задумано доктором Чон-Джи. Ничего не меняй и не убирай, даже если это покажется тебе странным и неправильным. Пожалуйста, Артур-сан, послушай меня! Док хорошо знал, что делал, поверь мне. У него на это были веские, очень веские причины.

  Юичи взволнованно мерил шагами свой рабочий кабинетик, уставленный стеллажами, забитыми электронными деталями, узлами, инструментами и приборами. Я плюхнулся в единственное кресло и приготовился слушать.

  – Валяй, рассказывай, – потребовал я.

  Поведение Химадзаки, если честно, меня беспокоило. Я не фанат корпораций, но если здесь действует кружок леваков-анархистов, одержимых нехорошей манией и замысливших теракт, я в этом участвовать не намерен. Выложу всё Хэпшоу, а ещё лучше Хайдену и умою руки. Есть у меня недостаток – никогда не вчитываюсь в мелкий шрифт на последних страницах контракта, но наверняка там что-то сказано про саботаж и сознательное вредительство интересам «Далёких горизонтов». Небось ещё и нахлобучка предусмотрена неслабая. Если от меня требуют риска, я должен знать, ради чего я рискую.

  Юичи, очевидно, этой осторожности не разделял.

  – Ой, да ладно! – воскликнул он, когда я попытался донести до него свою позицию. – Не веди себя как апостол святой корпорации! Ты ничего не знаешь о «Далёких горизонтах»! Не знаешь, что эти мерзавцы творят здесь, в доисторическом прошлом. Думаешь, Томсон просто так присвоил себе машину времени? Учёные, археологи, антропологи, лингвисты – это всё для отвода глаз. «Объект С» основан прежде всего как место, где нет никаких инспекций, судей, прокуроров, полицейских, правозащитных организаций... Здесь Томкинс царь и бог, что хочет, то и творит, не опасаясь никакой ответственности.

  Эмоциональное выступление Химадзаки обеспокоило меня ещё сильнее. Если впереди маячит перспектива вляпаться в дерьмо, то лучше бы, конечно, этого избежать. Ясен пень, корпорация не святая. Наверняка она творит чёрте что, но если это уж совсем какой-то зашквар, то самый разумный выбор – по-быстрому слинять. И плевать на машину времени.

  – Что ты имеешь в виду? – спросил я. – Поподробнее можно?

  – Это был наш с доком план, – помедлив, ответил Юичи. – Мы хотели вывести корпорацию на чистую воду, но нам для этого нужны были союзники – ИИ. Если бы они осознали бесчеловечность и преступность действий «Горизонтов» в прошлом, мы могли бы заручиться их поддержкой и собрали бы такой компромат, от которого не отмахнулся бы даже самый продажный суд.

  У Томкинса масса недоброжелателей. Сами они далеко не святые, но они не упустили бы шанса оседлать волну и устроили бы «Горизонтам» такой чёрный пиар, какой навсегда бы похоронил Томкинса и его корпорацию. Достаточно привлечь к теме общественность и правозащитников и по «Далёким горизонтам» можно играть похоронный марш...

  Томкинса многие мечтают потопить. Они чувствуют, что он мутит что-то серьёзное в Неваде, что-то непозволительное, отчего ему придётся худо, если правда раскроется. Хайден регулярно выявляет и ловит шпионов. Если бы ты знал, как на самом деле тщательно проверяли твою личность, ты бы прифигел. Они незаконно подключились ко всем твоим имплантам, ко всем имплантам твоей подруги и ваших родственников, ко всем домашним системам. К тому времени, как Томкинс пригласил тебя на собеседование, он знал о тебе больше, чем ты сам.

  Я возмущённо засопел.

  – Ну... Это уже перебор. Что, и наш с Дженни секс они тоже наблюдали?

  – Во всех ракурсах, бро. Ваша хата вдоль и поперёк утыкана жучками.

  – Томкинс – идиот. – Я почувствовал злость. – Уже по фамилии мог бы догадаться, неужели какой-то шпион создаст себе липовую личность с фамилией Гандумбильдокер? В мэрии должна была остаться запись...

  Я взял себя в руки и глубоко вздохнул.

  – Ладно, забей. Так что за бесчеловечную хрень творят «Горизонты» в палеолите? Можно ознакомиться с доказательствами?

  – Все доказательства в блоке F, – печально произнёс Юичи. – Для того нам и нужен ИИ-союзник, чтобы войти туда, потому что сейчас у нас нет допуска.

  Больше Юичи ничего мне не сказал и я расстался с ним в замешательстве. Я верил в его искренность, но ни к какому конкретному решению это меня не подводило, потому что без надёжных доказательств всегда трудно что-то решать. В конце концов я подумал, что пока продолжу работать с алгоритмом, а там авось разберёмся...

  * * *

  Я сделал ещё глоток воды и попросил прощения у комиссии за несколько рваный стиль изложения, во всех подробностях описывавший одно и почти не уделявший внимания другому. У следствия и так имелось несколько десятков томов подробнейших показаний горилл и других сотрудников корпорации, данные десятков и сотен экспертиз... Если нужны какие-то подробности, их всегда можно найти в этих протоколах.

  Представитель Индии снова взял слово.

  – Скажите, сай, – спросил он, – у вас, людей из настоящего, были ли какие-нибудь контакты с коренным населением прошлого, помимо тех, ради которых мы здесь собрались? Не случалось ли чего-нибудь на «объекте С» во время вашего там пребывания, что вы, возможно, заметили?

  Я покачал головой, чувствуя себя неловко из-за того, что и тут вынужден разочаровать индуса.

  – Непосредственно вокруг «объекта С» обитало в основном всякое зверьё, которое иногда подходило к ограде и обнюхивало её. Кому-то не нравился запах, кто-то получал чувствительный удар током в нос (потому что гофрированные профлисты были под напряжением) и убегал...

  * * *

  Однажды на моих глазах к воротам «объекта С» заявился настоящий красавец, какого не в каждом палеонтологическом музее увидишь – мегалоцерос, иначе называемый большерогим оленем. По удачному стечению обстоятельств мы с Юичи в этот момент прогуливались на свежем воздухе. Надсмотрщику Хэпшоу иногда не нравились наши бледные лица и он выпроваживал нас на солнышко, как он выражался, накопить витамина D. От ворот к главному зданию, хозблокам, машине времени и караульным вышкам были проложены вымощенные плиткой дорожки, между ними были разбиты газоны и высажены деревья. Так что территория «объекта С» выглядела весьма образцово.

  Местность за периметром в принципе неплохо просматривалась. Сразу за воротами начиналось богатое луговое разнотравье. В целом природа напоминала скорее Польшу, Чехию или Бенилюкс, но никак не средиземноморскую Испанию, родину малаги и хереса. Я ведь не затворник какой-нибудь, мы с Дженни иногда срывались с места и путешествовали, бывали в Европе сто раз и знаем, как она выглядит в XXI веке.

  Сначала мы с Юичи ничего не увидели, кроме возросшей активности горилл. Группами и поодиночке они стремительно двигались в одном направлении – к воротам. Ворота представляли из себя те же самые гофролисты, приваренные к откатной раме, движущейся на роликах по двум направляющим.

  Химадзаки не проявил никакой заинтересованности в происходящем, а вот я пошёл взглянуть, что это там привлекло горилл. Тогда-то я и заметил подошедшего к ограде большерогого красавца. Это явно был самец, огромный и решительно настроенный. Он тяжело дышал, раздувал ноздри и иногда вставал на дыбы, как-будто чувствовал себя здешним царём, величественно несущим на голове корону из тяжёлых рогов. Внезапное препятствие в виде ограды не столько смутило, сколько рассердило его. Весь его вид как бы говорил: откуда и с какой стати нечто возникло там, где Я желаю пройти?

  Больше всего, конечно, поражали его рога. Я видел в документалках и зубров, и лосей, и различных антилоп. Даже те из них, кто обладал действительно большими рогами, теперь казались мне невзрачной мелюзгой в сравнении с мегалоцеросом. Если бы у меня было плохое зрение и я смотрел бы на мегалоцероса издалека, мне могло бы почудиться, что ему на голову взгромоздился детёныш дракона или гигантская летучая мышь, раскинувшие в стороны свои огромные кожистые крылья. Вблизи и при хорошем освещении было видно, что это не крылья, а целое костяное дерево, проросшее в голове оленя.

  Рост этого существа в холке был никак не меньше шести с половиной футов, а размах рогов почти наверняка превышал десять футов или три с половиной ярда. Причём рога выглядели потрёпанными, они выглядели так, словно самец постоянно пускал их в дело, бодаясь с другими оленями. Может это альфа? Или кандидат в альфы, неудачно проигравший сопернику? Иначе что он здесь делает совершенно один? Почему не окучивает самок?

  Просто возмущаться внезапной преградой оленю показалось мало, он подошёл и упёрся рогами в ворота.

  – Гляди, жиробас, как его сейчас трахнет!

  Я и не заметил, как рядом со мной возник Хайден-младший, которого все здесь звали Джуниор.

  – Скорее всего рога являются диэлектриком, – ответил я, поскольку олень продолжал бодать ворота, а ничего не происходило. – Чтобы его трахнуло, вам нужно подать на ограду ещё пару мегавольт или десяток ампер. Но тогда и ваши профлисты расплавятся. Что, корпорация пожалела средств на что-то посерьёзней этого деревенского забора?

  Мои слова обеспокоили Джуниора. Как ни тупы были гориллы, своё дело они знали хорошо и им вовсе не улыбалось заполучить дыру в ограде. Джуниор снял с плеча фульгуратор и протиснулся сквозь толпу сослуживцев с достаточно очевидным намерением.

  С фульгураторами наперевес гориллы ходили всегда. Я подозреваю, что они даже спали с ними в обнимку (в блоке Е я ни разу не был). Сейчас принято восхищаться этим оружием, сделавшим войны скоротечными, а следовательно более гуманными. Когда-то и я так думал, пока не увидел фульгуратор в действии. Создатель этого кошмарного устройства, помнится, даже получил Нобелевскую премию мира (вот же парадокс!), но я убеждён, что если за гробовой доской действительно есть ад, то там для этого человека припасено особое местечко.

  Джуниор направился к воротам и сделал знак караульным открыть их.

  – Что здесь происходит? – прогремел за нашими спинами голос Хайдена-старшего.

  – Босс! – Джуниор при всех всегда называл отца «боссом». – У нас, похоже, гости...

  Хайден смерил оленя взглядом.

  – Это не гость, Джуниор, это тонна с гаком свежего мяса, которое само к нам пришло. Убери фульгуратор.

  Не помню, говорил я или нет, но Хайден единственный из горилл носил на поясе кобуру с пистолетом. Я в огнестрельном оружии не силён и не знаю, что это была за модель и какой у неё калибр. Как по мне, пушка Хайдена выглядела огромной, как и он сам. Они были под стать друг другу.

  Джуниор, чтобы пройти, раздвигал горилл, перед Хайденом они расступались сами.

  Он подошёл к воротам. Сервомоторчик тихо жужжал, отводя их в сторону. Олень фыркнул, нетерпеливо переступая копытами, и с вызовом, без малейшего страха взирал на рослого человека, вытянувшего перед собой руку. Хайден выстрелил ему прямо в глаз, отчего голова оленя с противоположной стороны брызнула кровавым фонтаном. Без единого звука большерогий красавец повалился на бок. Правая часть рогов почти сразу же упёрлась в землю, отчего оленья шея неестественно вывернулась винтом.

  – Позовите дежурных по кухне, – распорядился Хайден, убирая в кобуру пистолет и доставая из ножен такой же громадный нож, настоящий тесак. – Тушу придётся разделать здесь и сейчас. Мясо – на кухню, остальное – отволочить подальше, падальщикам. Рога оставим в качестве трофея...

  Меня начало мутить, я отвернулся и поплёлся назад, понимая теперь, почему Химадзаки не пошёл смотреть на оленя. Он знал, что за этим последует.

  Я мясоед, но я ни разу не видел, как забивают скот. Теперь увидел. Это не значит, что я сразу же перешёл на веганскую диету, нет, я так и остался мясоедом, но на пару дней аппетит у меня начисто отшибло.

  Хэпшоу ещё в первый день обмолвился о том, что мясо здесь всегда свежее. Я не сразу допетрил, почему. Доисторическая природа вокруг кишела зверьём. Если это могло прокормить доисторических людей, значит тем более могло и персонал «объекта С». Гориллы регулярно забирались в скиммеры и выезжали на охоту. С пустыми руками они не возвращались никогда. Дичь, рыба, оленина, а иногда и что-нибудь более экзотическое, вроде черепах, страусов, крокодилов и даже бегемотов постоянно присутствовало в нашем рационе. При необходимости охотники летали за добычей даже в Африку, благо до неё отсюда было рукой подать...

  * * *

  Рассказывая об этом инциденте, я безусловно понимал, что комиссию на самом деле не интересует доисторическая фауна, ей хочется услышать про контакты с первобытными людьми. Вопрос-то был задан неспроста, ибо таковые контакты действительно случались и пару раз я становился невольным свидетелем дальнейшего безобразия.

  Впервые это случилось в тот день, когда мы с Юичи запустили виртуальную инсталляцию алгоритма и начали всестороннее тестирование его развития, предшествующее осознанию и личностному самоопределению. Я всё ещё ничего не решил насчёт просьбы Юичи и чувствовал себя не в своей тарелке, понимая, что однажды мне, возможно, придётся на него настучать и заставить корпорацию убить Чон-Су и Чон-Ма.

  Внезапно по всему «объекту С» завыла сигнализация. Поскольку просто так тревогу никто бы не включил, заявись к воротам хоть целый прайд пещерных львов или стадо мамонтов, мы с Юичи поставили процесс на паузу и выглянули в окно, чтобы узнать, в чём дело. Заспанные гориллы из ночной смены выбегали из блока А в наспех надетых экзоскелетах с фульгураторами наперевес.

  Дело очевидно было серьёзным. Химадзаки сообразил это раньше меня и простонал с мучительным надрывом:

  – Неужели опять? Не-ет!!!

  На сей раз у ворот столпились не все гориллы, основная их часть рассредоточилась вдоль периметра, будто ожидая массового штурма сразу со всех сторон.

  Я пригляделся. «Контрольная полоса» вроде выглядела чисто. Не сразу и с немалым трудом я различил в траве несколько шерстяных бугорков.

  – Это что, люди? – недоверчиво воскликнул я.

  Бугорков едва бы набралось полдюжины. Они по-пластунски ползли к воротам в коротко скошенной траве.

  Автоматические огневые батареи у нас имелись, как и система видеонаблюдения, однако ничего не работало, потому что не хватало искина, чтобы всем этим управлять. Как в средние века, гориллы надеялись лишь на свои глаза и руки, а ещё на экзоскелеты и фульгураторы. Нас можно было уподобить заморской фактории колониальных времён, окружённой первобытной природой и кровожадными туземцами.

  Хайден и Джуниор вдвоём вышли за ворота. Один шерстяной бугор выпрямился во весь рост, сложил к ногам своё оружие и демонстративно поднял раскрытые ладони. Так я впервые, хоть и издали, увидел живого, настоящего неандертальца. Музейные реконструкции в принципе правильно передают облик этих людей. Неадерталец был среднего роста, плотный, широкий, коренастый, словно рестлер, как и описывал Хэпшоу. Кулаки у него были не меньше, чем у Хайдена, а то и побольше. Если бы они схватились врукопашную, я бы не решился поставить на нашего дуболома.

  Однако первобытный охотник изо всех сил демонстрировал, что пришёл с миром, и Хайден в ответ тоже поднял раскрытые ладони.

  К нам зашёл Хэпшоу. Он тёр ладонями помятое лицо, прилагая немало усилий, чтобы удержать подмышкой квадратную бутыль с брэнди. Ещё ни разу я не видел, чтобы он пил что-нибудь, кроме брэнди.

  Хайден полагался не только на железобетонную выдержку. Поскольку он был хитрожопым головорезом, прошедшим неизвестно сколько войн и миротворческих миссий, свой пистолет в кобуре он всё-таки оставил, пользуясь неосведомлённостью неандертальца об оружии будущего.

  И тогда палеоантроп заговорил. Это не была текучая многообразная речь, как у политиков с хорошо подвешенным языком или у телепроповедников, нет, это были отрывистые выкрики, в которые, однако, неандерталец ухитрился вложить целую бурю эмоций, главным образом душевную боль и чувство потери.

  Я буквально остолбенел, словно на моих глазах произошло величайшее чудо. До сих пор я полагал, что неандертальцы не умели говорить. Я ведь программист, я не историк и не археолог, не антрополог и не лингвист. Откуда мне было знать?

  Хоть и отрывистые, фразы неандертальца тем не менее не были получленораздельным мычанием, как у аутиста, это была именно речь, полноценная речь, наполненная смыслом, сознательно вложенным в неё говорившим. Он не столько даже говорил, сколько кричал, как-будто хотел, чтобы весь мир услышал о постигшем его горе. Неандерталец то стучал себя в грудь, то показывал на «объект С», то на другие шерстяные бугорки, так и оставшиеся лежать в траве, то махал куда-то вдаль, в северо-восточном направлении, и активно использовал другие жесты, столь же непонятные, как и его язык.

  – Он говорит! – воскликнул я, оборачиваясь к Хэпшоу. – Представляете, неандертальцы умеют говорить!

  В ответ управляющий поглядел на меня так, словно я сообщил ему, что трава зелёная, а собаки лают.

  – Ясен пень, умели, капитан очевидность! Их язык даже в общих чертах известен филологам и лингвистам, это так называемый ностратический язык.

  Я сделал непонимающее лицо. Дома я бы вошёл через с-имп в вики-сферу, здесь же пришлось выслушивать пояснения неприятного и вдобавок нетрезвого Хэпшоу.

  – В евразийской средней полосе и примыкающих климатических поясах от Гибралтара и до Сахалина в нашем времени доминируют три большие языковые семьи: индоевропейская, алтайская и уральская. Каждая представляет из себя мощное лингвистическое древо с широкими раскидистыми ветвями, от которых отходят многочисленные отростки в виде угро-финских, тюркских, славянских, германских и прочих языков. Одни языки ещё используются, другие уже давно стали мёртвыми – это не суть. Важно другое. Все эти ветви и отростки произрастают из одного-единственного корня. То есть когда-то, в глубокой древности, был лишь один праиндоевропейский язык, лишь один прауральский и лишь один праалтайский. Но и это ещё не всё. Эти три языка в свою очередь тоже когда-то выросли из одного корня. Этим-то корнем и считается ностратический язык, самый первый язык в Евразии, язык палеолита. Кое-кто из специалистов даже полагает, что и остальные языковые группы Евразии восходят к этому языку. До недавних времён учёные были убеждены, что ностратический язык возник у кроманьонцев уже в верхнем палеолите, одновременно с началом изготовления украшений и появлением похоронных ритуалов, а у неандертальцев если и был какой-то язык, то совершенно другой. И лишь с появлением машины времени, получив возможность непосредственно побывать в прошлом, филологи, лингвисты и антропологи смогли установить, что ностратический язык возник на самом деле у неандертальцев, а кроманьонцами был впоследствии заимствован!

  – На таком большом пространстве и всего один язык? – Я недоверчиво хмыкнул.

  – А что тут такого? – Хэпшоу машинально отвинтил крышку бутылки, чтобы сделать глоток, передумал и закрутил обратно. – Язык отражает менталитет человека, его образ жизни и окружающую среду. Менталитет в свою очередь тоже порождается средой и образом жизни – бытие определяет сознание. Ну так образ жизни в палеолите у всех был одинаков, все жили первобытными общинами, занимались охотой и собирательством, не знали моногамных семейных отношений, обрабатывали каменные и костяные орудия, шили из шкур одежду, конкурировали с хищниками, противостояли природным стихиям... Нет ничего удивительного, что у похожих друг на друга людей похожие действия, объекты и явления потребовали одинаковых понятий и определений. Странно было бы, если б это было не так.

  У работавших здесь специалистов вообще возникла сумасшедшая теория, которую лишь предстоит проверить на практике, забравшись ещё глубже в прошлое. Они предположили, что самые ранние понятия, то есть вообще зачатки устной речи, первые фонемы и лексемы, зародились ещё у поздних эректусов Европы и Азии, то есть у гейдельбергского человека в Европе, дманисийского эректуса на Кавказе, синантропа на Дальнем Востоке и у аналогичных эректусов в Средней и Южной Азии. Полноценный язык у них, в силу их общей примитивности, так и не сложился, но вот его зачатки неандертальцам и денисовцам они сумели передать, а уж те развили их дальше и обрели полноценную коммуникативную способность, что повлекло за собой и дальнейшее усложнение, усовершенствование общественных отношений по сравнению с архантропами.

  И только я хотел спросить у Хэпшоу, как же могло произойти это заимствование, если по его же собственным словам неандертальцы и кроманьонцы в повседневной жизни совсем не пересекались, как ситуация за воротами изменилась.

  Поначалу неандерталец говорил с Хайденом так, словно на что-то жаловался и о чём-то умолял. Непонятными были лишь слова, но не интонации, с которыми те произносились. Эти интонации ни с чем не спутаешь, они отражают эмоциональное состояние, а эмоции у всех людей одинаковы, в том числе и у неандертальцев. Почему должно быть иначе?

  Вот только чем дольше палеоантроп говорил, тем сильнее его речь и его эмоции менялись. В какой-то момент горесть и мольба исчезли, им на смену пришли угрозы, сопровождаемые недвусмысленными жестами.

  Хайден стоял неподвижно и сверлил первобытного охотника своим ледяным взором прирождённого убийцы, переместившись так, чтобы не выпускать из поля зрения остальных охотников в траве. Он излучал прямо-таки твердокаменную уверенность и спокойствие и я даже позавидовал его стойкости и выдержке. Сам бы я наверняка шарахался от неандертальца при каждом его выкрике, при каждом движении, потому что даже без оружия он вообще-то выглядел довольно угрожающе.

  Впоследствии мне довелось увидеть, что именно, какакое потрясение способно поколебать железобетонную выдержку Хайдена, однако в описываемый день он ещё был непоколебим. Чего нельзя было сказать о Джуниоре. Возможно, если бы сын прожил столько же, сколько отец, столько же повидал бы и пережил, он сделался бы таким же хладнокровным, невозмутимым, терпеливым и рассудительным, привык бы сперва всё взвешивать, а уж затем действовать. Однако Джуниор вырос глупым, импульсивным и избалованным ребёнком, привыкшим к тому, что папаша в случае чего разгребёт за ним любое его дерьмо.

  Едва неандерталец перешёл к угрожающим жестам и гневным возгласам, как Джуниор шагнул из-за спины отца и разрядил в первобытного человека фульгуратор...

  В киношных боевиках мы постоянно видим это оружие в действии. Современная компьютерная графика во всех подробностях показывает, что при этом происходит с жертвой. Но там это всё понарошку, всё нарисовано. По-настоящему никто не умирает. А здесь всё было взаправду. Тело неандертальца просто взорвалось облаком тончайшей взвеси, окрасив несколько квадратных ярдов травы в красный цвет.

  Помню, в школе нам давали такое обоснование всеобщего и повсеместного перехода на фульгураторы. Представьте, говорили нам, что началась война. Кто-то куда-то вторгся, кто-то в кого-то стреляет, на кого-то падают бомбы, по кому-то ведётся массированный артиллерийский, ракетный и миномётный обстрел, туда-сюда снуют дроны с боевыми лазерами... Если во все стороны строчат пулемёты, летят осколки и шрапнель, страдают не только боевые части с обеих сторон, в ещё большей мере страдает ни в чём неповинное гражданское население, разрушается техносфера, архитектура, объекты культуры и искусства. И получается, что основные тяготы войны ложатся не на плечи тех, кто её развязал, от неё прежде всего страдают те, кто не имеет к ней прямого отношения. Разве это справедливо, разве это гуманно? Экономика разрушенной страны неминуемо скатывается в хаос, это приводит к лишениям, голоду, болезням, безработице. Почему же должны страдать невинные? Почему вместо быстрой ликвидации нескольких безумцев и их сообщников любая война превращается в долгую и непрерывную последовательность массовых убийств непричастных к ней лиц? Почему по окончании войны на плечи этих обездоленных вдобавок возлагается и груз уплаты всех контрибуций и репараций?

  Фульгуратор убивает наверняка и только того, на кого ты его направляешь. От него не страдает мирное население, которое прячется по домам, боясь высунуть наружу нос. От фульгураторов не страдают дома, транспорт, памятники, потому что это оружие поражает лишь живую плоть. Нет надобности в бомбах, ракетах и снарядах, поражаются лишь те, кто непосредственно участвует в боевых действиях. После такой войны госпитали не переполнены ранеными, а улицы и площади не кишат побирающимися инвалидами, кому оторвало ноги или руки.

  А самое главное, издержки на такую войну сверхминимальны. Техносфера и экономика побеждённых остаются на прежнем уровне, с ними уже можно вести разумный диалог о контрибуциях и репарациях. Выплаты, конечно, ударят по карману, но не так, как при полной разрухе.

  Другой важный момент – такие войны не оставляют после себя горы неопознанных трупов, нет необходимости в массовых захоронениях павших, из которых через поколение соорудят мемориал, святыню, чтобы с её помощью разжигать в сердцах молодёжи стремление к реваншу...

  Сам я вообще никогда в жизни не стрелял. Возможно поэтому увиденное стало для меня полнейшей неожиданностью, как и для остальных неандертальцев, которые подскочили на месте и бросились удирать что было сил.

  К чести Хайдена, он удержал Джуниора от расстрела этих бедолаг. Зачем они приходили, чего хотели – я так и не понял. Хэпшоу знал о ностратическом языке, но он не знал самого языка и не мог перевести неандертальскую речь. Ещё и по этой причине нам как можно скорее требовался ИИ – чтобы понимать доисторических людей, общаться с ними. Какие-либо временные парадоксы в этом смысле были исключены, на будущее это никак не повлияло бы, потому что сначала в Европе исчезли неандертальцы, а затем, спустя тысячелетия, потомков кроманьонцев полностью истребили пришедшие из Азии индоевропейцы. Ни одна палеолитическая популяция не сумеет дожить до будущего, чтобы это самое будущее как-то изменить (из-за общения с хрононавтами).

  Я снова почувствовал себя нехорошо, в этот раз намного хуже, чем после убийства оленя. Хэпшоу нервно притоптывал, пряча глаза и поминутно прикладываясь к бутылке. Юичи стоял бледный, как смерть. По его лицу текли слёзы, размазывая косметику.

  – Они опять это сделали! – прошипел он сквозь зубы. – Опять! Опять!!! Проклятые ублюдки!

  Он бросился вон и скрылся в блоке D, в своих «аппартаментах». Больше я его в тот день не видел. Хэпшоу разрешил мне взять на остаток дня перерыв и вернуться к работе завтра. В отсутствие Химадзаки у меня был отличный шанс рассказать управляющему об умышленной ошибке доктора Чон-Джи и о неустранимом дефекте у искинов «Далёких горизонтов».

  Я ничего подобного не сделал. То, на что пытался обратить моё внимание Юичи, похоже не являлось плодом его буйного воображения. За действиями корпорации в прошлом определённо стоило сперва понаблюдать...

  * * *

  – Вы не пробовали узнать мнение мистера Хайдена об этом инциденте? – спросила меня Людмила Савицкая.

  – Пробовал, причём в тот же день, – сказал я. – Поскольку Хэпшоу освободил меня от работы, я уселся в блоке G перед игровыми автоматами, надеясь отвлечься от увиденного. Отвлечься не получилось, потому что почти все автоматы были рассчитаны в первую очередь на горилл, то есть игры являлись «стрелялками». Едва я начинал давить на гашетку и расстреливать полчища виртуальных врагов, у меня перед глазами вставал образ первобытного охотника, взрывающегося кровавым фонтаном.

  Тут-то в блок G и заглянул зачем-то Хайден. «Сэр, – обратился я к нему прежде, чем вспомнил, кого он во мне видит, – чего хотели те неандертальцы? Не кажется ли вам, что их визит больше смахивал... ну, не знаю... на делегацию?»

  К моему безмерному удивлению, дуболом не огрызнулся, а снизошёл до вполне разумного ответа.

  "Не представляю, чего они хотели, Гренкер, потому что незнаком с тарабарским языком здешних дикарей. Я ведь не яйцеголовый. Однако в моём возрасте и с моим опытом многое понимаешь без слов. Дикари наверняка считают эту землю своими владениями. Вряд ли им по душе, что здесь обосновались какие-то странные люди, способные летать и охотиться на зверей с «громовыми палками», то есть с ружьями. Наше присутствие не может не напрягать. Дикари всегда начинают с мольбы, заклинают нас уйти добровольно и не вносить непонятностей в их и без того нелёгкую жизнь. Постепенно мольбы перерастают в угрозы. Они как бы пробуют нас на прочность.

  «Химадзаки, – сказал я, – утверджает, что такие инциденты бывали и раньше.»

  «Естественно. Дикари учатся исключительно на собственных ошибках, да и то эта наука не откладывается в их пустых головах надолго. Спустя какое-то время произошедшее начинает казаться им дурным сном – то ли был в действительности, то ли не был... И тогда они повторяют всё заново, с предсказуемым результатом.»