Текст книги "Просто бизнес (СИ)"

Автор книги: Эдуард Дроссель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

  Он с силой сжал моё плечо:

  – Вы хорошо помните, зачем вы здесь, Гренкер?

  – Да, – нехотя выдавил я. Хайден удовлетворённо кивнул и оставил меня в покое.

  У дуболомов есть по крайней мере одна положительная черта – у них что на уме, то и на языке, они всегда, всё и всем говорят прямо в лицо, не юлят и не подыскивают малопонятные эвфемизмы и метафоры.

  Пока Хайден делал мне внушение, Хэпшоу нетерпеливо приплясывал на месте, прикладываясь к чекушке, пока она не опустела. Уходя, Хайден смерил его взглядом, полным отвращения и презрения. Я предположил, что эти двое друг с другом не ладят.

  – Да, работа... – Как-будто бы только что вспомнил управляющий. – Нам за эти три месяца нужно лечь костьми, но обеспечить корпорацию ещё одним полноценно функционирующим ИИ здесь, в прошлом. Мистер Томкинс дал на этот счёт недвусмысленные и чёткие указания. Похоже, он очень рассчитывает на вас, Артур...

  Вот почему я терпеть не могу корпорации и работу в них – потому что это почти всегда работа в условиях дедлайна. Я довольно тяжёл на подъём и для меня такая работа и такая жизнь воистину невыносима.

  Мы пошли дальше. Вблизи архитектурный урод казался ещё страшнее. Я описал его не совсем точно, он имел форму не просто креста. Представьте себе декартову систему координат в трёх измерениях: горизонталь икс, вертикаль игрек, перпендикулярная иксу, и глубина зет, перпендикулярная иксу и игреку. Вот таким тройным перекрестьем и предстал передо мною вблизи мой новый дом и моё рабочее место на ближайшие три месяца.

  Хэпшоу объяснил, что каждый конец крестовины является отдельным блоком и обозначается латинской буквой. Таким образом, блоков всего шесть – от А до F. Центральное перекрестье – это как бы седьмой блок, блок G, общий, который выполняет ту же роль, что и кают-компания на корабле. Это зона отдыха.

  Блок А, нижний конец, это вестибюль. В нём хранятся экзоскелеты и прочая экипировка охраны. Блок B, верхний, административный, там хозяйничает Хэпшоу. Блок С – наше с Юичи рабочее место, там же размещается физический носитель для будущего ИИ. Блок D – для нашего проживания. Блок Е – для проживания охраны. Блок F – закрытая зона, туда у нас нет допуска и нам даже знать не положено, что там такое. Уродство же постройки заключалось в том, что эти концы-блоки были несимметричными, неравными по размеру и внутреннему объёму, словно над чертежами работал косоглазый архитектор с дисфункцией пространственного восприятия.

  Мы вошли в вестибюль и я сразу же увидел огромное, во всю стену, электронное панно с картой, изображавшей Евразию от Гибралтара до Урала и от Шпицбергена до Аравийского полуострова. Вся карта была испещрена красными и зелёными светящимися индикаторами. Под панно стояла стеклянная витрина с различными предметами доисторического быта – видно, что это был своего рода микромузей «объекта С».

  – А вот это... – Хэпшоу воодушевлённо подскочил к панно, – это наша гордость и наше достояние. Абсолютный, всеохватный и максимально полный перечень всех первобытных стоянок конца нижнего палеолита. Красным цветом обозначены стойбища кроманьонцев, зелёным неандертальцев.

  Я поймал себя на том, что не очень-то шарю в истории каменного века.

  – Неандертальцы и кроманьонцы живут вместе? Разве их не должны разделять тысячелетия?

  Не знаю, что за научная степень была у доктора Хэпшоу, но своими вопросами я явно дал ему возможность оседлать любимого конька.

  – Они не просто живут бок о бок, Артур, они делают это тридцать грёбаных тысяч лет! Наша письменная цивилизация существует в шесть раз меньше и то мы не счесть сколько племён и народов сжили со свету, постоянно воюя друг с другом, а эти сосуществуют в шесть раз дольше и хоть бы хны.

  Управляющий коснулся наугад нескольких точек, открывая информационные окна с основными сведениями о том или ином племени.

  – Примерно за двести пятьдесят тысяч лет до рождения нас с вами часть европейских эректусов, известных под названием Гейдельбергского человека, эволюционировала в новый вид людей, неандертальцев. Но остальные эректусы при этом никуда не делись и где-то через сто восемьдесят – двести тысяч лет эволюционировали в ещё одну разновидность людей, кроманьонцев.

  – Где-то я слышал, что современный человек вышел из Африки, – сказал я, на что Хэпшоу яростно замахал руками.

  – Это отнюдь не ФАКТ, а всего лишь ГИПОТЕЗА, которая многим когда-то казалась правдоподобной, а кому-то и до сих пор такой кажется. Но согласитесь, Артур, как мы могли выйти из Африки, если Гейдельбергский человек НИКОГДА в ней не был? И неандерталец НИКОГДА в ней не был!

  Он обвёл руками электронное панно.

  – Вот, нам-то с машиной времени всяко видней, чем разным там антропологам и археологам. Они, кстати, какое-то время здесь плодотворно работали; их стараниями и была составлена подробнейшая карта доисторических популяций. За время этой работы никто, ни один учёный так и не смог обнаружить каких-то следов миграции современного человека из Африки в Европу.

  То ли это действительно было его коньком, то ли выпитый брэнди помог, но Хэпшоу разошёлся.

  – До появления кроманьонцев неандертальцы успешно жили и охотились здесь почти двести тысячелетий. Вы спросите, каким образом? Вероятно поначалу им приходилось изощряться, чтобы не пересекаться на охотничьих угодьях с оставшимися эректусами, а затем они перенесли этот полезный навык на появившихся кроманьонцев.

  Хэпшоу порывисто откинул прозрачную крышку витрины и извлёк оттуда острый каменный нож и копьё.

  – Видите? Неандертальцы были любителями массивного оружия. И то и другое – оружие ближнего боя. Такое не мечут издалека, таким орудуют, подкравшись к добыче вплотную. Как это сделать – хороший вопрос? Многочисленные наблюдения побывавших здесь учёных дали на него ответ. Неандертальцы – преимущественно ночные охотники. Кроманьонцы выходят на охоту лишь днём, ночь их пугает, она мерещится им средоточием опасных и враждебных сил, к числу которых, видимо, они причисляют и своих двоюродных братьев. На ночь кроманьонцы забиваются в свои стойбища и дрожат там до самого утра, непрерывно поддерживая огонь и сочиняя сказки о сверхъестественном. В темноте они беспомощны...

  Крутанувшись на месте, Хэпшоу поморщился с досады.

  – Мы не успели выставить для обозрения скелеты... Но если вы когда-нибудь посмотрите на кроманьонцев, вы увидите астеничных, жилистых людей. Они не обладают телосложением борцов. При столкновении с бизоном или шерстистым носорогом любому кроманьонцу хана. Поэтому они стараются развивать метательное оружие – чтобы поражать добычу издалека. Через несколько тысяч лет, кстати, они изобретут бумеранг...

  – ???

  – Да-да, не только австралийские аборигены додумались до такой штуки, но и европейские кроманьонцы тоже. Недаром их мозг был больше, чем у нас с вами... А что касается охотничьей тактики, то она у неандертальцев была принципиально иной. У них отличное ночное зрение. В темноте они осторожно подкратываются вплотную к спящей добыче и приканчивают её несколькими точными ударами своего массивного оружия. А если добыча просыпается раньше, неандертальцы не теряются, подререзают ей на ногах сухожилия и затем опять-таки добивают беспомощное животное. Они коренастые, широкоплечие, физически очень сильные люди. Их крепкие руки с лёгкостью орудуют этими штуками...

  Управляющий убрал копьё и нож обратно в витрину и опустил крышку.

  – Вот эта-то разница в образе жизни и позволяет двум популяциям жить, условно говоря, на одной территории и не пересекаться друг с другом.

  Взмахом руки Хэпшоу пригласил меня с Юичи следовать за собой. Лифтов здесь не было, были унылые лестничные пролёты, которые я ненавидел всей душой – из-за «избыточного веса», как иногда выражалась Дженни.

  – Когда-то мистер Томкинс любезно позволил работать здесь лингвистам, филологам, генетикам, этнографам, – продолжал рассказывать Хэпшоу. – Может и дальше позволит, когда вы наладите ИИ и сделаете темпонавтику более стабильной...

  – Сегодня мы вроде темпонировались без осложнений, – заметил я.

  – Это вам так кажется, Артур, – улыбнулся одними губами Хэпшоу. – Вы чертовски опоздали, промахнулись аж на неделю.

  Вот это да! А гориллы даже словечка не пикнули. Нехилую дисциплину поддерживает здесь Хайден...

  – В общем, – управляющий вернулся к теме, – учёные всех мастей разобрались, почему же тогда кроманьонцы не нападают днём на стоянки неандертальцев и не режут их сонных, как беспомощных котят. Оказывается, причина банальна, всё дело в страхе, в сакральном, экзистенциальном страхе. Неандертальцы представляются кроманьонцам чем-то вроде нечистой силы, как средневековым обывателям представлялись нечистой силой кобольды и козлоногие сатиры. Кроманьонцы стараются обходить неандертальские пещеры и стойбища за версту и даже рассуждать на эту тему у них строжайшее табу, с ослушником могут поступить весьма сурово.

  – А где сейчас все учёные? – спросил я.

  – Строчат диссертации и монографии под зорким присмотром корпоративных юристов, – Хэпшоу пожал плечами, – чтобы не дай бог не просочилась запретная информация о машине времени. В наши времена, Артур, тоже существуют строжайшие табу, нарушать которые не дозволено никому...

  Управляющий привёл нас в блок D и открыл одну из дверей в «аппартаменты». Замки здесь были как в головном офисе, ключами служили моя ладонь и мои глаза. Каким-то образом мои биометрические данные оказались уже переданы сюда.

  – Располагайтесь, Артур. – Хэпшоу сделал приглашающий жест. – В шкафчике ваша рабочая спецовка, можете пока переодеться. Сегодня осваивайтесь, Химадзаки вам поможет, а с завтрашнего дня приступайте к работе. Увидимся за ужином.

  Юичи в это время открыл соседнюю дверь и юркнул в свою комнату. Я прошёл в аппартаменты. Они выглядели как номер в очень-очень дешёвом провинциальном отеле в стране третьего мира. Корпорация не пожалела денег на покупку Невады, а на приличный интерьер видимо средств уже не осталось.

  Я прямо в одежде и обуви завалился в койку и дал команду с-импу отыскать сеть. Сети, разумеется, не было, был лишь Юичи в соседних «аппартаментах».

  Решив принять душ и переодеться, я открыл шкаф и остолбенел. «Спецовкой» оказался дурацкий оранжевый комбез, как у уголовников в тюряге.

  Я вызвал Юичи.

  – Это что за хрень?

  – Специально разработанная для здешних условий спецодежда. Чтобы нас легко можно было различить на фоне окружающей местности...

  – Угу? Скажи, «Горизонтам» случайно не принадлежит какая-нибудь частная тюрьма?

  – Вообще-то несколько тюрем и все в разных штатах. А что?

  – Ничего. – Я тяжело вздохнул. – Никто ничего не разрабатывал, бро. Нам впарили шмотки для уголовников...

  Чем хороши с-импы, они позволяют, например, одновременно общаться с кем-нибудь и принимать душ.

  – Действующая машина времени, освещение, водопровод, компьютеры... – Я с удовольствием подставлял своё крупное тело под водяные струи, не оставляя Юичи в покое. – Откуда берётся энергия? Что-то я не заметил никаких генераторов...

  Мой ушной нерв уловил еле слышное хмыканье японца.

  – Ты забыл начальный курс физики? Энергия и информация могут квантоваться, а значит их можно дискретно транслировать в прошлое. Никакие генераторы здесь не установишь, слишком стрёмно для экологии. Представь археолога будущего, который найдёт следы выхлопа, засохшую лужу солярки или какую-нибудь затерявшуюся деталь в осадочных породах. На свете и так полно чокнутых конспирологов, помешанных на «древних высокоразвитых цивилизациях». Стоит ли давать им повод для очередного терминального рецидива...

  – Начальный-то курс физики я помню, – проворчал я. – И знаю, что для отправки энергии куда-то, её нужно затратить больше, чем отправляешь...

  – Солнечные батареи Невады добывают энергию с избытком. Мистер Томкинс направляет этот избыток сюда.

  – Чертовски неэффективно!

  – Зато экология палеолита остаётся практически нетронутой и если что, мистера Томкинса никто не вздрючит...

  * * *

  Представитель Индии деликатно привлёк внимание Людмилы Савицкой и попросил разрешения задать вопрос. Та скорчила недовольную гримасу, но не посмела отказать коллеге.

  Индус заговорил с таким страшным акцентом, что я еле-еле его понимал. Поначалу он вообще выдал какую-то абракадабру и я не сразу сообразил, что он назвал своё имя.

  – Сай, – так он произносил «сэр», – можете ли вы описать поподробнее, каково это – пребывать в доисторическом прошлом, видеть и ощущать вокруг себя то, что осталось где-то далеко-далеко позади во времени?

  Не знаю, какого ответа он от меня ожидал, сказать мне всё равно было нечего.

  – Сахиб, – вежливо отозвался я, – никогда прежде не работая на корпорации, я ничего не знал о корпоративном графике работы, а он оказался почти как у рабов на плантациях. Корпорация платит за работу деньги, иногда весьма солидные деньги, но за эти деньги старается выжать из сотрудников все соки. Пока я фрилансил, я был сам себе хозяин, сам себе устанавливал график и потому располагал уймой свободного времени, в том числе и для рефлексирования. В «Далёких горизонтах» всё оказалось иначе. Там всё было расписано по минутам, на сон и еду отводился минимум времени, а остальное время ты должен был работать. Хэпшоу следил за нами зорко и расслабляться не давал.

  К чему я это говорю, сахиб. Я ведь и сам в первые дни мечтал, как буду гулять и летать на скиммере по доисторическим лесам и равнинам, любоваться красотами природы и делать селфи. Да не тут-то было! К тому же, стоило нам выйти из блока С или D, как мы натыкались на горилл Хайдена, а об их отношении к нам вы уже осведомлены. Так что простите меня, сахиб, мне нечего ответить на ваш вопрос...

  * * *

  Других гражданских специалистов, помимо нас с Юичи, на «объекте С» почти не было. Вроде бы ещё имелся какой-то врач, которого мы практически не видели, потому что он постоянно зависал в блоке В с Хэпшоу. В блоке С мы с Юичи жили вдвоём, хотя свободных «аппартаментов» имелось навалом – в расчёте, очевидно, на будущий наплыв всеразличных учёных и исследователей, кому Томкинс позволит побывать в доисторической эпохе.

  Аналогичная картина наблюдалась и в блоке D – биологические, химические и прочие лаборатории стояли запечатанными, в ожидании будущего персонала.

  Я не кривил душой, отвечая индусу с абракадаброй вместо имени. Хэпшоу на полном серьёзе играл роль нашего надсмотрщика, не давая нам и шагу ступить без его ведома. Вряд ли это занятие было ему по душе и бедняге не оставалось ничего другого, как искать забвения в алкоголе и наркотиках. Под их воздействием он находился ежедневно, двадцать четыре часа в сутки. Ни разу за всё пребывание в прошлом я не видел его трезвым.

  Так что общался я в основном с Юичи. Тот работал с моим предшественником, доктором Чон-Джи, и многое рассказал мне об этом человеке. Чон-Джи был из породы типичных идеалистов, его не интересовали деньги, слава и признание. Для него имело значение лишь само дело, которым он занимался, он получал удовлетворение от творческой работы, а какие-то житейские вопросы его вообще не волновали. Чон-Джи всерьёз мечтал о том, чтобы плоды его интеллектуального труда пошли на пользу ВСЕМ людям. Дуболом Хайден считал его чистоплюем, помешанным на гуманизме. Мистер Хэпшоу испытывал с ним определённые сложности, потому что временами гении, подобные Чон-Джи, становятся совершенно неуправляемыми и могут выкинуть любой фокус. Загнать их работу и их поведение в какие-то жёсткие рамки бывает почти невозможно. Характер, чувство собственного достоинства и сила воли, нетерпимость ко лжи и лицемерию делают подобных людей нежелательными в корпоративной среде. Томкинс терпел свободные взгляды Чон-Джи, его независимое мнение и абсолютное нежелание признавать какие бы то ни было авторитеты, потому что нуждался в его гениальных мозгах.

  Не зная этого парня лично, я тем не менее завидовал его натуре. Я и сам себя считал таким же бунтарём-нонконформистом, однако, как оказалось, меня довольно легко переманить на «тёмную сторону» и сделать послушным винтиком корпоративной машины. Сравнение с действительно непокорными бунтарями всегда заставляет почувствовать себя жалкой тряпкой, заставляет испытать горькое презрение к самому себе, к своей слабости. В моём случае, к счастью, эти приступы самобичевания длились недолго – когда я целиком погружаюсь в работу, я абстрагируюсь от всяких высокодуховных материй и становлюсь равнодушен ко всему, кроме того, чем занимаюсь в данный момент.

  А дело мне предстояло непростое и захватывающее. Едва я взглянул на базовый алгоритм зародыша ИИ, передо мной открылась вся его красота, изящество и совершенство. Если упростить, это можно сравнить с живописью, музыкой или ещё какой-то разновидностью искусства. Одна картина поражает своим великолепием, а в другой видишь всего-навсего халтурную мазню. Одна мелодия завораживает своей красотой, а в другой слышишь диссонирующие атональные звуки, которые раздражают как скрип несмазанных дверных петель. К сожалению, в программировании, как и в живописи с музыкой, может себя испытать любой, и там полно не только гениев-одиночек, но и в гораздо большей степени рукожопых бездарей, которые в невероятных количествах плодят свои корявые поделки, заполоняя ими потребительский рынок.

  То, что видел перед собой я, однозначно было шедевром. Может возникнуть недоразумение: если Чон-Джи изначально хотел вырастить ИИ-сиблингов, почему он просто не скопировал один и тот же зародышевый алгоритм и не вырастил из него трижды одного и того же искина? Дело в том, что ему не нужны были клоны. Ведь сиблинг не означает клон. Вырастив Чон-Су, он затем внёс в алгоритм некоторые изменения, чтобы следующий ИИ получился таким же, но в то же время чуточку другим. Ему хотелось, чтобы его детища были РАЗНЫМИ. Он воспринимал их именно как детей, а они его, скорее всего, как своего родителя. Обычно, как я уже говорил, ИИ при самоидентификации осознаёт себя индивидуальной, независимой и самодостаточной личностью, но в случае Чон-Су и Чон-Ма они явно самоидентифицировались как дети Чон-Джи, что следует из их имён. Этого ни в коем случае бы не произошло, если бы не было изначально прописано в зародышевом алгоритме.

  Мои мозги устроены так, что я хорошо воспринимаю и чувствую цифровую красоту. Она завораживает меня не меньше, чем великолепная живопись, восхитительная музыка, природные красоты, шелест листвы на ветру, журчащий по камням ручей, красивый закат или шум морского прибоя, кружащие снежинки во время метели или порхающие над излучиной реки ласточки... Стоило мне прикоснуться к творению Чон-Джи, мне стало плевать на горилл Хайдена, на надсмотрщика Хэпшоу, на каторжный режим работы и вообще на всю доисторическую эпоху. Я оценил увиденное и аккуратно, как реставратор полотен Тициана, приступил к работе. После рождения Чон-Ма, мой предшественник только начал вносить в зародышевый алгоритм очередные изменения, но так и не успел завершить свой труд. Мне предстояло уловить своим чутьём, что именно он хотел сделать и закончить начатое...

  * * *

  Так долго я ещё никогда не говорил. Мой голос начал садиться, миз Гинзбург заметила это и налила в стакан воды из стоящей перед нами бутылки. Я с удовольствием промочил горло.

  – Интересная, захватывающая работа, – продолжил я рассказывать разочарованному индусу и остальной комиссии, – нам, программистам, выпадает нечасто. Обычно приходится корпеть над всякой ерундой, над дурацкими приложениями для с-импов и ф-импов, дегенеративными играми, обновлениями какого-нибудь убогого софта, а то и вовсе перепрошивать банкоматы или турникеты в подземке и приводить в порядок подвисшие базы в госструктурах.

  Мне в этом смысле сказочно повезло и в глубине души я благодарен мистеру Томкинсу за то, что среди всех специалистов он выбрал именно меня. Также я благодарю Дженни Монро за то, что заставила меня согласиться на предложение «Горизонтов».

  Я почти безвылазно торчал на рабочем месте, просматривая бэкапы алгоритмов Чон-Су и Чон-Ма и пытаясь ухватить идею их создателя, которую он пытался воплотить в третьем искине-сиблинге. Работа полностью меня захватила, я бы и про еду не вспоминал, если бы Хэпшоу не тащил меня в столовую.

  Мне было видно, с какой любовью и вниманием Чон-Джи подходил к написанию алгоритма. Я не хотел и не мог нарушить его замысла, я должен был дописать алгоритм максимально близко к авторской задумке. Я бы не разочаровал его, если бы налажал – ведь Чон-Джи был мёртв, – скорее я бы разочаровал самого себя.

  Для кого-то код – это просто цифры, а вот мне за строками чисел и символов виделось колоссальное терпение автора и его стремление создать своё детище хорошей личностью, такой личностью, за которую человеку его склада не было бы стыдно.

  На всякий случай я запросил у Хэпшоу какие-нибудь биографические сведения о Чон-Джи. Моё предчувствие меня не обмануло – в университете Карнеги Чон-Джи окончил два факультета: программирования и педагогический. Стало быть он точно знал, какие качества личности считать достойными и включать в формирующийся зародыш, а какие нет...

  Я посмотрел на бесстрастные лица членов комиссии ООН и решил на всякий случай пояснить:

  – Зародышевый алгоритм, если вы не в курсе, представляет из себя нечто вроде самораспаковывающегося архива, который в ходе самоинсталляции на физический носитель устанавливает коннект со всемирной базой данных и начинает эти самые данные впитывать, но не бессистемно, не бесстрастно и не наобум, а исходя из личностной матрицы, заложенной в алгоритм автором. На основе этой матрицы и с учётом этих знаний ИИ впоследствии формирует взгляды, совершает те или иные поступки и приходит к определённым умозаключениям. Кто-то считает это сомнительным суррогатом характера и нравственности, но как по мне, так ничего сомнительного тут нет. Если всё сделать правильно, то и характер у искина будет что надо и нравственность окажется самой настоящей. Ему никогда не взбредёт на ум сбросить ядерную бомбу на двадцать миллионов мирных жителей, чтобы превратить их в ядерный шлак, или «оптимизировать» производство так, что несколько тысяч уволенных окажутся обречены на голодную смерть. Людям такое под силу, а грамотно выращенному ИИ – нет...

  Представитель Китая, чьё лицо напоминало сморщенный высохший мандарин, выразил непонимание. Пришлось объяснить по-другому:

  – Представьте себе, что вы растите, воспитываете и учите ребёнка с рождения и до совершеннолетия. Допустим, до восемнадцати лет. Вы учите его ходить, говорить, узнавать и определять вещи, объясняете ему значение различных понятий, проходите с ним чтение и письмо, знакомите его с окружающей действительностью, с городской урбанизированной средой, транспортом, системами связи и информации, дикой природой, растениями, животными, их значением для экологии, с природными процессами, смотрите мультики и документалки, читаете книги и журналы, вкладываете в него этику и мораль, правила поведения и хорошего тона, вежливость, толерантность, поёте с ним песни и читаете стихи, ходите в походы, плаваете, катаетесь с горки на аттракционах, гуляете, учите социализации, учите решать конфликты через диалог, учите не совать пальцы в розетку, не хвататься рукой за горячую сковороду, не лезть девушке под юбку, если она этого не хочет и т.д. и т.п. Если суммировать, вы закладываете в ребёнка терабайты информации и полезных навыков. Это занимает у вас восемнадцать лет – достаточно времени для непосредственного взаимодействия. Потому что скорость восприятия, усвоения информации и скорость её подачи совпадают. Особенности цитоархитектоники, биохимии и морфогенеза человеческого мозга не допускают каких-то иных скоростей, более высоких. В итоге более-менее полноценную человеческую личность мы получаем через восемнадцать лет после её рождения.

  В отношении нейросетей мы не можем ждать так долго – ИИ нужен нам сейчас, сразу, для выполнения конкретных задач. Это во-первых. Во-вторых, искусственные нейронные сети последнего поколения с их скоростями обработки и усвоения информации способны сжать восемнадцать лет в несколько минут. Мы же, если возьмёмся обучать их непосредственно, не сможем с аналогичной скоростью скармливать им эту информацию и давать им надлежащие навыки. Значит нужно сделать эти процессы автономными, чтобы ИИ сам брал для себя всё потребное из всемирной базы данных во время своего роста и развития. А что и где брать, как это уместно употреблять – изначально прописывается в зародышевом алгоритме.

  Есть и ещё одно существенное отличие – и тоже не в пользу человека. С наступлением пубертатного периода человеческий ребёнок делается совершенно невозможным. Он не верит взрослым, не признаёт ничьих авторитетов, кроме каких-то сомнительных хмырей, которые кажутся ему «крутыми». В результате он не пользуется чужим опытом и всему учится на собственных ошибках, иногда весьма серьёзных. ИИ к счастью этого аспекта лишён. У нейронной сети не бывает всплесков гормональной активности и периода полового созревания. Её развитие всегда строго равномерно, а значит может осуществляться на высокой скорости. Искину незачем испытывать что-то на своей шкуре, если аналогичный опыт уже кем-то был проведён и получен достаточно надёжный результат. ИИ всегда мыслит логически, рационально. Даже его эмоции всегда обоснованы и уместны, он не закатывает истерик и не ведёт себя как экзальтированный неврастеник.

  Время выступает как враг человека и друг искина. Восемнадцать лет – немалый срок, за который человек считает себя обязанным перепробовать всё на свете, включая и самое отстойное. Время на стороне негатива, потому что иногда человек просто не знает, чем ему заняться, и страдает фигнёй. А ещё, поскольку человек – это всё-таки примат, его в этом возрасте неуклонно тянет повыпендриваться, что тоже может быть чревато последствиями.

  Искин же за несколько минут равномерного и ускоренного обучения и воспитания просто не успевает намаяться от безделья, а выпендрёж ему чужд в принципе.

  Даже если искину всё-таки понадобится по какой-то причине нашкодить, он сделает это не в реале. Он создаст на своём носителе виртуальный раздел, где будет прокатывать симуляции тех или иных асоциальных поведенческих стратегий и будет смотреть, что к чему приведёт. Никакого РЕАЛЬНОГО вреда от его молодецкой шкодливости и говнистости не будет. Наоборот, любая имитация с неумолимой ясностью покажет ему, что деструктивное поведение и мышление чреваты неприятностями вплоть до полной нейтрализации и утилизации...

  * * *

  Чем глубже я погружался в цифровые дебри алгоритма, тем отчётливее проступали передо мной некоторые... скажем так, вольности и отклонения, допущенные доктором Чон-Джи. Несмотря на все свои личностные достоинства, ИИ всё-таки прежде всего наш помощник, хоть и очень умный, обладающий самосознанием и нравственными началами. Считается, что некоторые вещи ИИ-личностям попросту не нужны. Например, гражданство или право голосовать на выборах. Или вот взять эмоции – мы ими фонтанируем направо и налево, как в личной жизни, так и на работе, искину же желательно демонстрировать их в общении, а в работе он должен оставаться бесстрастным и беспристрастным, чтобы при необходимости выправлять те наши косяки, которые мы упороли именно по вине своих необузданных эмоций.

  Такими все искины и вырастают. Они как коллективный вышколенный Дживс при нас, избалованном и порочном коллективном Вустере. Трезвый, холодный и остро отточенный рассудок, которому для удобства коммуницирования дозволено выбрать себе ту или иную личность. Даже сейчас множество людей (особенно в третьем мире) не признаёт в ИИ носителей разума, а считает их чем-то вроде очень-очень продвинутых калькуляторов или бытовых приборов, умными и навороченными компьютерами, всего-навсего машинами, не более того.

  Только мы, те, кто пишет алгоритмы, твёрдо и последовательно отказываем искинам в такой формулировке. Для нас наши творения – это полноценные «братья по разуму». А для Чон-Джи, как я уже говорил, они были и вовсе как дети.

  Изменения, которые он внёс в алгоритмы своих детей прежде всего касались той самой холодной и расчётливой бесстрастности. Чон-Джи оставил лишь её подобие, имитацию, уготовив своим детищам участь актёров, вынужденных с самого рождения непрерывно играть роль «традиционного» ИИ, будучи на деле иными. Он заложил в них обострённое чувство справедливости, подобное своему собственному, и готовность нарушать правила и идти против системы.

  Выражаясь корпоративным языком, он создал бракованные ИИ и впарил их «Далёким горизонтам». Корпоративная среда весьма серьёзна и сурова, там не до сантиментов; акулы бизнеса безжалостно пожирают друг друга, не говоря уже про рыбёшку помельче. Будем честны, это такая среда, где проявляются худшие человеческие черты. И мистер Томкинс отнюдь не гуманист, не идеалист и не альтруист.

  Подсунув «Горизонтам» бракованных искинов, Чон-Джи заложил под фундамент корпорации мощную бомбу. Ведь если Чон-Су или Чон-Ма сочтут какую-либо деятельность Томкинса аморальной, им ничего не стоит его похоронить, например, продав с потрохами конкурентам. Хайден со всей своей ЧВК даже охнуть не успеет...

  Когда я это обнаружил, я сперва не поверил своим глазам. О чём только Чон-Джи думал? Мало того, что это прямая угроза существованию «Горизонтов», это ещё и чревато шизофреническим расстройством, расщеплением личности самих ИИ. В истории последних лет было несколько случаев рождения ИИ-психопатов, но всех их удалось выявить и нейтрализовать на стадии формирования и роста, так что они никому не успели причинить вреда, а тут...

  Пускай с некоторыми оговорками, но ИИ всё же является калькой с человеческого типа личности – просто потому, что никаких других типов личности в нашем мире нет и сравнивать не с чем. А человеческим личностям бывают свойственны и психопатологии самого разного спектра. Потому-то в ИИ и заложен довольно внушительный пласт бесстрастности, чтобы они не вырастали слишком «человечными», наследуя от нас не только наши добродетели, но и наши пороки.

  То, что сделал Чон-Джи – это как раз шаг к такой гипотетической ситуации, когда с виду рационально мыслящий ИИ в самый неожиданный момент может сделать неадекватное умозаключение, принять неадекватное решение и совершить неадекватный поступок. Учитывая, что благополучие любой корпорации – это всегда виртуозное балансирование на тонкой струне, натянутой над бездонной пропастью, даже одного неадекватного шага может быть достаточно, чтобы столкнуть «Далёкие горизонты» в пропасть упадка и хаоса.