Текст книги "Транзит"

Автор книги: Эдмунд Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

24

До Лагеря Два они добрались только к полудню. Авери отдал Барбаре свою испачканную грязью рубашку. В путь они вышли еще до рассвета, но усталые, закоченевшие и эмоционально измотанные, они не могли идти быстро. Вместо того, чтобы двигаться прямо в лагерь, они направились к, морю. Барбаре до смерти хотелось умыться. И суть была даже не в том, чтобы смыть с себя голубые символы, «украшавшие» ее тело. Во всяком случае, не только в этом. Купание представлялось ей своего рода очищением после всего перенесенного ею в лагере золотых людей. Авери же испытывал чисто физическую потребность окунуться в море. Он весь (лицо, руки, ноги, тело, даже волосы) был покрыт коркой засохшей грязи. И все это неимоверно чесалось. У него слюнки текли при одной мысли о прохладной морской ванне.

Понемногу их настроение улучшилось Они даже начали подсмеиваться друг над другом. Теплый солнечный свет рассеял их усталость, словно тень. Вскоре они совсем пришли в себя и вновь могли радоваться полной приключений жизни.

Наконец они вытри к морю – золотому в лучах восходящего солнца. Не помня себя от радости, они ринулись в его воды, смывая с себя весь ужас прошедшей ночи.

Прошло довольно много времени, прежде чем Барбаре удалось смыть со своего тела синие символы – и то не до конца. Через несколько минут ее груди и живот стали красными, но все равно на натертой коже проступали голубые очертания.

Потом они пошли вдоль берега, предоставив солнцу и ветру высушить их. Затем Барбара вновь надела рубашку Авери, и они наконец-то направились в Лагерь.

А там их ожидал приятный сюрприз. Том из лежачего превратился (как он сам себя назвал) в ходячего и говорящего больного. Его организм, окрепший от физической нагрузки и здорового образа жизни, быстро оправился от полученного ранения. Год назад подобное свалило бы его с ног надолго. Но пока Том все равно оставался домоседом – у него все еще не было ни сил, ни решимости спуститься по лестнице.

Увидев Авери и Барбару, идущих по берегу, он радостно закричал, махая руками – что стоило ему нескольких неприятных минут. Мэри выбежала им навстречу. Двигалась она с некоторым трудом – сразу было видно, что она в положении. Они с Барбарой крепко обнялись, плача и смеясь одновременно, как это принято у женщин в подобных случаях. Авери с улыбкой наблюдал за ними. Том бессильно и нетерпеливо кипятился на вершине скалы.

Авери и Барбара, как оказалось, ужасно проголодались. Так как мясо в лагере кончилось, они до отвала наелись фруктами. Затем, пока Барбара рассказывала о том, что с ними произошло, Авери отправился собирать крабов на обед (быстрее и проще всего). Ну, а потом, приготовив и с наслаждением умяв сочное крабовое мясо, они позволили себе по стаканчику виски. Его оставалось не так уж и много, а тут еще Том в их отсутствие расправился с парой бутылок – как он объяснил, в "чисто медицинских целях".

Но Барбара больше не нуждалась в виски для опоры. Теперь у нее появилось нечто получше.

Мэри на удивление точно выразила обуревавшие их всех чувства, когда (не только под влиянием второго стаканчика) провозгласила тост:

– За нас четверых и за любовь, у которой четыре корня.

Авери этот тост показался необыкновенно глубоким. Действительно, он не мог любить, Мэри или Тома так же, как любил Барбару, и тем не менее, он их любил. В этом не было ни малейшего сомнения. Они стали его друзьями, его семьей. Они принадлежали ему. Без них, он это чувствовал всеми порами своего тела, он не был бы человеком в полном смысле этого слова. И он с радостью признавал эту свою зависимость от них, высоко поднимая бокал.

Вечером Авери отправился на охоту, чтобы пополнить запасы мяса. Хотя он никому ничего не говорил и хотя он все еще не мог окончательно придти в себя от радостного изумления, что ему и впрямь удалось благополучно доставить Барбару в лагерь, он не сомневался, что история с золотыми людьми на этом не закончится. Да, им здорово досталось, и один, точнее одна из них погибла, или, во всяком случае, была тяжело ранена. Однако, как Авери казалось, золотые люди вряд ли смирятся с существующим положением дел. Заносчивые и самонадеянные, они упивались своей физической силой и свысока смотрели на тех, кого считали низшими существами. От того, что произошло этой ночью, они пострадали не только физически, но и морально. Теперь они наверняка захотят расквитаться. Для них это будет выглядеть как всего, лишь второй раунд своего рода спортивного состязания, проиграть в котором они просто-напросто не могут. Иначе они потеряют уважение к себе.

По дороге к колонии кроликоподобных Авери только об этом и думал. Добыв четырех зверьков (это больше напоминало казнь, чем охоту), он направился обратно в лагерь. Он шел совсем не так, как раньше – упругий шаг уверенного в себе человека. Он крался, словно каждую секунду ожидая нападения. Ему было страшно, и Авери понимал, что для этого страха у него есть все основания. Пока существует напряженность, пока они либо не заключат мир с золотыми людьми, либо не разобьют их наголову, обитателям Лагеря Два придется привыкать к тому, что они живут в условиях непрекращающейся войны. Дважды Авери, возвращаясь по своим следам, устраивал засаду тем, кто мог бы за ним следить. Но так никого и не увидел. Никого, только его собственные страхи.

Тем вечером, после ужина, когда они все четверо блаженно развалились вокруг костра, Том поднял тему золотых людей и того, что те могут сделать.

– Если вас интересует мое мнение, – заявил он, – то я уверен, что эти любители швыряться копьями готовятся отплатить нам сторицей за все "зло", что мы им причинили... Хочется надеяться, что к тому времени, как они созреют, я успею встать на ноги.

– Пару дней, возможно, они будут зализывать раны, – предположил Авери, но, честно говоря, сам он в это ни чуточки не верил. Просто ему не хотелось пугать своих друзей.

– Есть только одно утешение, – заметила Мэри. – Взять наш лагерь штурмом им будет не так-то легко.

– Пусть только попробуют, – яростно воскликнула Барбара. – С каким удовольствием я уроню пару-тройку увесистых булыжников на головы этих самонадеянных дикарей!

– Будем надеяться, что возможность осуществить это представится тебе не раньше, чем... – Авери замялся, – не раньше, чем мы как следует отдохнем.

(Ему очень хотелось сказать: "Не раньше, чем Том выздоровеет, и вырастут наши дети, и все мы умрем от старости" – но он не решился).

– Если хотите знать, то я вполне готов считаю, что мы квиты... если они, конечно, тоже станут так считать.

– Ну, ничья их, по-моему, не устроит! – фыркнул Том.

– Не устроит, – согласился Авери со вздохом. – Скорее всего, ты прав... Ладно, вам с Мэри пора идти спать. По-моему, вы просто с ног валитесь. Я покараулю первым, а потом меня сменит Барбара.

– Мы будем дежурить вдвоем, – твердо заявила Барбара.

– Но вы же и так сегодня весь день работали, – запротестовала Мэри. А мы с Томом отдыхали. Мы вполне можем...

– Это приказ, – улыбнулся Авери. – В конце концов, я руководитель этой экспедиции или нет?

– Нет, – не моргнув глазом, заявил Том. – Ты просто бойскаут, страдающий манией величия. – Он повернулся к Мэри. – Пойдем, старушка. Если мы не сделаем так, как нам велит этот нехороший человек, мы никогда не получим от него грамоты за хорошее поведение.

Несмотря на свои возражения, Мэри с явным облегчением полезла в палатку вслед за Томом.

Опасения Барбары, что испытания, выпавшие на ее долю вчера днем и ночью, могут повредить ее ребенку, похоже, оказались необоснованными. Чувствовала она себя совершенно нормально и не сомневалась, что если не случится ничего страшного, то ребенок увидит свет в положенное ему время.

Она была рада, что забеременела. Только теперь она поняла, как сильно ей хотелось иметь от Авери ребенка. К тому же, учитывая, что Мэри тоже была в положении, ей казалось, что это должно еще теснее сблизить их всех четверых.

Они сидели с Авери у костра и, чтобы не уснуть, развлекались придумыванием имен. Если родится мальчик, Авери хотел назвать его Язоном. Барбара возражала, что другие дети (какие другие дети?!) будут над ним смеяться. Она полагала, что мальчика следует назвать Эндрю. Но у Авери в классе однажды был Эндрю – отвратительный тип с перочинным ножом, который он охотно испытывал на своих одноклассниках. В общем, никаких Эндрю. Так они и играли – прелестная, бессмысленная игра. Им казалось, что прошло уже много часов. Исчерпав все возможные мужские имена, они в конце концов сошлись на имени Доменик. Тогда они взялись за женские.

И в этот миг и произошла трагедия.

Из палатки, где спали Том и Мэри, и раньше доносились какие-то приглушенные звуки – так, ничего особенного. И вдруг Авери и Барбара услышали сдавленный стон – даже неясно чей – то ли Тома, то ли Мэри. Затем стон перешел в пронзительный, отчаянный крик, и они поняли, что это все-таки Мэри.

И тут же из палатки выскочил Том.

– Ради Бога! – бормотал он. – Ради Бога! Что-то случилось с Мэри!

С Мэри и в самом деле что-то случилось.

Барбара опасалась выкидыша, а Мэри нет. Но волнения последних дней, как оказалось, не прошли для Мэри даром. Ее организм решил облегчить себе жизнь единственным доступным для него способом. А расплачиваться за это приходилось Мэри.

Им удалось оттащить Тома. Авери заставил его заступить на дежурство... по крайней мере, на то время, пока они постараются помочь несчастной Мэри. Впрочем, что они могли для нее сделать?..

Но Авери к Барбара раньше никогда не присутствовали при родах. Не говоря уже о выкидышах. К счастью, Барбара поднабралась кое-каких полезных знаний, пока снималась в роли медсестры в воображаемом госпитале, день за днем развлекавшем миллионы телезрителей в бесконечно далеком отсюда уголке вселенной.

Схватки были короткими и сильными. Хорошо еще, что они не затянулись. Уже через двадцать минут Авери держал в руках крошечный жалкий комочек шестимесячного младенце, свернувшегося миниатюрным Буддой. Пуповина была примерно такой же толщины, как его уже вполне оформившиеся ручки и ножки. Авери в прямом смысле слова держал его на ладони. А на другой – послед, так недавно являвший собой нить жизни. Младенец казался игрушечным – нет, не мертвым, просто тихонько спящим. Казалось, он вот-вот чудесным, непостижимым образом проснется...

– Заверни его, – резко приказала Барбара. – Заверни и убери куда-нибудь.

Мэри истерично рыдала. Барбара пыталась ее утешать.

Авери поднял кусок ткани – наверное, это была чья-то рубашка, но сейчас его это ничуть не волновало. Нежно, словно боясь разбудить, он завернул ребенка. Осторожно, как будто тот может заплакать. Он вышел из палатки.

Он хотел уйти в лес, но его остановил Том.

– Я хочу увидеть моего ребенка.

– Том...

– Я хочу увидеть моего ребенка, – в голосе Тома звучали те же резкие, приказные нотки, что так недавно Авери слышал в голосе Барбары.

Авери осторожно развернул сверток, и в призрачном свете костра им открылось морщинистое, странно серьезное лицо мертворожденного младенца.

– Он вырос бы отличным парнем, – с усилием проговорил Том. Это ведь он, да?

– Я... извини, Том, я не знаю, – Авери ощущал горе Мэри и Тома как свое собственное. – Посмотреть?

– Нет, – резко сказал Том. – Не надо его беспокоить. Пусть отдохнет. Несладко ему пришлось... Он заслужил отдых, как ты полагаешь?

Авери пытался сдержать слезы, катящиеся по его лицу. Он пытался усилием воли вернуть их обратно, в предавшие его глаза. Но слезы текли и текли.

Они глядели на крошечное тельце, и их слезы капали на маленькое и такое серьезное лицо. Капали, смешиваясь воедино – приветствие и благословение. И прощание. Первое и последнее, которое ему суждено увидеть в этом мире.

– Пожалуй, я пойду к Мэри, – наконец, сказал Том. – Я ей сейчас нужен. Очень нужен.

– Том, – начал Авери и умолк, не зная, что сказать.

И как ни странно, но это Том начал утешать его.

– Ричард, – мягко сказал он. – Ты можешь ничего не говорить. Я все и так знаю. Он принадлежал бы нам всем. Теперь так будет всегда. Что бы с нами ни случилось... Я пойду к Мэри. Все будет хорошо, – и с этими словами он скрылся в палатке.

Авери нежно завернул младенца. Тот все еще был теплый – тепло жестокой иллюзии жизни.

25

Авери похоронил мертвого ребенка только под утро. Барбара не позволила ему покинуть лагерь ночью.

До утра никто не спал. Мэри чувствовала себя лучше, чем они смели надеяться. Но горе опустошило ее, она лежала молча, не плача, холодная и безучастная. Сердце ее превратилось в лед и как Том ни старался, ему не удавалось его растопить. Так оно теперь и будет, не навсегда, но пока само время не исцелит эту рану, след от которой останется с Мэри до конца жизни...

На рассвете Авери вышел из лагеря, взяв с собой томагавк и остывший сверток умерших надежд. Он не стал далеко отходить от лагеря. Он дошел до ручья, где они каждый день набирали воду, и выбрал высокое дерево большое и хорошо заметное. У самой воды стояло как раз такое, как ему хотелось.

– Здесь ему понравится, – как последний дурак, думал Авери. – В тени от жаркого солнца, около бегущей воды... Здесь ему не будет слишком одиноко – мы будем приходить сюда каждый день.

Затем, положив кулек с тельцем на землю, он начал томагавком рыть могилку между корнями.

Наконец ямка была достаточно глубокой. Он положил младенца, все еще завернутого в одну из рубашек Тома, в теплую землю. Теплую, теплее, чем его остывшее мертвое тело.

Авери никогда особенно не верил в Бога. Но сейчас он не мог не высказать накопившиеся у него в душе чувства. И пусть его никто не слышит. Слова сами по себе являлись своего рода погребальной церемонией. Все, что он мог предложить...

– Здесь, – тихо и твердо начал он, – я предаю земле этого мира часть тех, кого я люблю, часть нашей Земли. Если бы этот ребенок остался жив, этот мир стал бы его родиной. Он стал бы, вполне возможно, первым представителем разумной расы, родившимся на этой планете... Но точно я этого не знаю. Я так многого не знаю... Я не знаю даже, зачем нас Привезли сюда с Земли, и зачем Бог (если Бог существует) отказал этому младенцу в праве на существование... Но зато я знаю, что этими похоронами мы связываем себя с этим миром нерушимыми узами. В этом мире теперь лежит наша часть. Часть двух человеческих существ, научившихся делить радость и вынужденных теперь делить горе. Их мертворожденное дитя самой природой вещей теперь обогатит мир, в который мы когда-то пришли без всякого приглашения. Теперь с этой землей нас связывает нечто глубоко личное... Мне больше нечего сказать, ведь я не знаю, что еще здесь можно сказать. Разве что... Во имя Тома и Мэри, Барбары и меня... Аминь.

Опечаленный и несколько удивленный своими собственными мыслями, Авери начал засыпать маленькую могилку. Затем, пригладив холмик, он вернулся в лагерь.

Он шел, а его сознание упражнялось в странной, нелепой арифметике. Один – Том ранен; два – Барбара похищена; три – как следствие погиб ребенок. Один, два, три. Интересно, какими станут четыре, пять и шесть? В какую сумму они сложатся? Один – Том ранен; два – Барбара похищена; три как следствие погиб ребенок...

Ребенок погиб. Это важно. Ведь теперь они ждали еще одного ребенка. Неужели и ему придется испытывать ненужные, совершенно ненужные опасности еще до своего рождения... да и после него? Должен ли он учиться жить со страхом, которого не сможет понять?

Ранним утром, идя по хорошо знакомой ему тропинке, Авери нашел ответ на свой вопрос...

Завтрак прошел в унылом, печальном молчании. Мэри уже могла ходить, но предпочитала оставаться в палатке: глядя в пространство, отказываясь от еды. Все остальные, однако, очень хотели есть. Они обижались на свой голод, с негодованием глядели на еду, и тем не менее ели с отменным аппетитом. Каким-то образом – странная химия души и тела – горе заставляло их есть. И они ели, чтобы отвлечься. Но этого было недостаточно.

Авери смотрел на Барбару, словно она вдруг стала ему чужой. На какое-то время ему придется видеть в ней совершенно постороннюю женщину. Ему ведь надо было кое-что сделать. И сделать это он должен был в одиночку.

– Как тебе кажется, – неожиданно спросил он у Тома, – ты сможешь поднять один из этих камней? – Авери показывал на булыжники, сложенные по периметру лагеря на случай осады.

– Я могу не только поднять его, – ответил Том, приподняв брови, – но и кинуть. Мое правое плечо не пострадало.

– Давай посмотрим, как это у тебя получится.

Том выбрал один из камней.

– Как ты хочешь – чтобы я сбил один из кокосов с вон той пальмы?

– Просто брось как можно дальше.

Благодаря тому, что скала значительно возвышалась над землей, Том сумел закинуть камень почти на тридцать ярдов. При этом он, правда, поморщился от боли.

Однако Авери казался довольным.

– А ты, – он повернулся к Барбаре. – Можешь так?

– Сейчас не время для игр, Ричард.

– Это не игра. Кинь, попробуй.

Барбара ухитрилась зашвырнуть камень ярдов на десять дальше, чем Том.

– Совсем неплохо, – похвалил Авери. – Если кто-нибудь вознамерится напасть на Лагерь Два, вы двое вполне сможете развлечь их некоторое время... если, конечно, не забудете уворачиваться от копий.

– Мне вовсе не улыбается заработать еще одну дырку, – мрачно заметил Том. – Ну, у нас в запасе есть револьвер и есть ты. Так что если они попытаются взять лагерь штурмом... как бы я хотел, чтобы они попробовали!.. С их стороны это будет форменное самоубийство.

– У вас не будет револьвера, – покачал головой Авери, – и не будет меня. Во всяком случае, на несколько часов... И меня сейчас интересует не то, сможете вы устроить здесь побоище или нет, а ваша способность просто держать оборону.

– Мы сможем обороняться, – Том уже все понял. – Если надо... Но почему бы тебе не подождать пару дней...

– Боюсь, от выжидания станет только хуже, – прервал его Авери.

– Ричард, – Барбара все еще ни о чем не догадывалась, – ты же не собираешься снова пойти на охоту? И именно сегодня! Мы же только что вернулись, и у нас достаточно мяса, и мы не должны дать Мэри почувствовать...

– С Мэри все будет в порядке, – мягко остановил ее Том. – Не волнуйся, Барбара. Пока что Ричард проявил себя настоящим молодцом. Он знает, что делает.

И все равно Барбара не понимала, о чем они говорят.

– Милый, ты все равно не должен...

– Убивать? – резко спросил Авери. – Я тоже так когда-то полагал. Но с позавчерашнего для я больше не цивилизованный человек. Если ничего не изменится, мы так и будем жить в постоянном страхе. Если ничего не предпринимать, завтра то, что случилось с Томом, случится со мной... Да, я боюсь, и готов в этом признаться... Но даже если ничего и не произойдет, страх все равно останется. Ты ждешь ребенка. Мне не хочется, чтобы с тобой произошло то же, что и с Мэри.

– Полностью согласен, – вставил Том. – Между прочим, мне только что пришло в голову, что у них, вполне возможно, есть нечто похожее на наш пугач.

– Ну, и большой им удачи, – мрачно ответил Авери. – Я не какой-нибудь там благородный герой и не придаю большого значения средневековым принципам рыцарства. Я вовсе не собираюсь никого вызывать на дуэль... Тот, кто засунул нас сюда, похоже, старался уравнять наши шансы... Ну и пошел он ко всем чертям! Если уж мне приходится драться, так лучше я буду сражаться максимально эффективно. Никакого ненужного геройства... обычное чистое убийство, без всякого риска.

– Знаешь, приятель, – сказал Том, пытаясь пошутить, – чем дальше, тем больше мне становится ясно, что школьное воспитание не пошло тебе на пользу... чему я очень рад.

– Милый, – прошептала Барбара. – Ты только возвращайся... просто вернись, и все.

Авери поцеловал ее.

– Присматривай за Мэри, – попросил он. – Скажи ей, что я отправился на охоту... – он криво ухмыльнулся. – Так оно, в общем-то, и есть контроль численности паразитов, только называется красиво.

Он взял с собой заряженный револьвер и еще двенадцать патронов про запас. А еще – томагавк и нож. Барбара проводила его до деревьев, но он уже не смог поцеловать ее на прощание. Он только обнял ее. Он уже начал себя ненавидеть, начинал чувствовать себя оскверненным своими собственными мыслями и жгучей, нестерпимой жаждой мести.

Ему и в самом деле не терпелось поскорее рассчитаться с золотыми людьми. И это его даже немного пугало. Лежащий в кармане револьвер ритмично бил его по бедру, словно наделенный своим собственным сознанием. Порой Авери даже казалось, что это револьвер ведет его куда-то...

Теперь Авери знал, куда ему идти. Он торопился. Он рассчитывал добраться до вражеского лагеря (как это просто – думать о золотых людях как о врагах!) меньше, чем за два часа.

Но тут с ним начало происходить нечто странное. Нечто, не предвещающее ничего хорошего. Дважды он упал, зацепившись за выступающие из земли корни. Потом налетел на небольшую семейку носорогоподобиых, и ему принялось сделать изрядный крюк. С одним носорогоподобным он не стал бы особенно церемониться, но пять сразу заставляли проявить осторожность.

В конце концов он вышел к ручью, питающему водой ров лагеря золотых людей. Вышел – это не совсем то слово. Он просто-напросто в него свалился. Он шел слишком близко к краю, мягкая земля обвалилась, и он с плеском рухнул в воду. Когда же он встал на ноги, то тут же заметил какое-то движение на противоположном берегу ручья. И сразу вслед за этим – короткий всплеск. Авери торопливо выбрался обратно на берег. Разочарованный "крокодил" с ленивым видом стал плавать взад-вперед, косясь на перепуганного Авери немигающим холодным взглядом.

Только пройдя еще милю, Авери обнаружил, что потерял револьвер. Высказав в недвусмысленных выражениях все, что он думает по этому поводу, Авери вернулся обратно к ручью. "Крокодил" все еще плавал, а на том берегу лежала полусъеденная туша какого-то, теперь уже непонятно какого именно, животного (То ли Авери раньше ее не заметил, то ли тогда ее здесь еще не было).

Пришлось Авери удовольствоваться осмотром берега возле воды. Револьвера он так и не нашел. Он попытался отогнать "крокодила", швыряясь в него камнями, но тот не только не испугался, а похоже, наоборот, решил, что это такая новая игра.

В конце концов Авери сдался.

Револьвер он потерял. Теперь у него остались только нож и томагавк. Разумнее всего было бы вернуться в Лагерь Два. После всего случившегося любой нормальный человек понял бы, что не может закончиться добром то, что началось при столь неблагоприятных обстоятельствах. Но Авери больше не мог считаться нормальным человеком. Он был одержим мыслью об убийстве.

Он проклял "крокодила". Он проклял револьвер. Он проклял золотых людей и двинулся дальше. Через полчаса он добрался до их лагеря.

Подобравшись поближе, он следил за лагерем, как ему казалось, несколько часов, а в действительности – едва ли несколько минут. Лагерь не подавал признаков жизни. Даже костер не горел. Значит – никого нет дома.

Авери еще немного подождал, чтобы убедиться окончательно. Наконец его терпение лопнуло. Переносной мост лежал перекинутый через ров, и Авери смело шагнул прямо к нему.

Он увидел домик, на порог которого он швырнул охапку горящей травы и веток. Дверной проем немного обгорел, но в целом строение не пострадало. Авери огляделся, ничего не понимая. И вдруг он услышал какой-то звук и понял, что в лагере все-таки кто-то есть.

Звук доносился из второго, неповрежденного домика. Это был тихий стон. Авери на цыпочках подкрался к входу и замер, прислушиваясь. Через несколько секунд раздался новый стон. Трудно сказать, кто его издавал мужчина или женщина.

Авери не мог вынести неизвестности. Он уже начинал думать, что этот стон может звучать только в его воображении. Подняв томагавк над головой, он внезапно прыгнул в домик.

И замер. А жажда крови, которая его сюда привела, пропала, словно ее никогда и не было.

На своего рода кровати перед ним лежала женщина. Та самая, что спасла его жизнь, получив в живот предназначавшийся ему удар копья. В руке она держала маленький темный тусклый предмет, по форме напоминавший яйцо, со странной изогнутой ручкой. Острие яйца было направлено прямо на него. В самой середине этого предмета что-то блестело. Или это Авери только казалось...

На бинтах, туго перетягивавших живот Злитри, расплывалось темно-красное пятно.

Они смотрели друг другу в глаза, а потом она опять застонала. Теперь перед ним была не прежняя сильная и самоуверенная золотая женщина, а лишь ее тень, ослабевшая от потери крови, измученная болью и одиночеством. Злитри умирала.

Авери ничего о ней не знал, кроме того, что она умирает. Он вспомнил, зачем сюда пришел, и ему стало стыдно.

Медленно он положил на землю нож и томагавк. Похожее на яйцо устройство следило за каждым его движением.

– Злитри, – сказал он. – Мне жаль, что все так получилось.

Он шагнул к ней. На конце яйца на мгновение вспыхнула яркая точка, и Авери почувствовал жжение. Но огонек угас, и жжение прекратилось. Она положила устройство себе на грудь.

И улыбнулась.

Авери подошел и встал на колени рядом с ней.

– Ре-чар, – сказала она. – Ре-чар.

Авери взял яйцеобразное оружие (а это, несомненно, было оружие) из ее рук и отложил в сторону. Он коснулся ее ладони.

"О Боже, – думал он. – Почему мы не можем говорить друг с другом? Почему я не могу ее утешить? Почему я не могу сказать ей хотя бы пустые, ничего не значащие слова? Если бы не она, Ричард Авери уже лежал бы в земле. О Боже! Зачем, почему, откуда эти преграды... глупые, ненужные преграды разных языков, разделяющие нас?"

"Бога не существует, – зло думал он. – Бога нет, потому что ребенок умер. Потому что женщина умирает, а мы, те, кто остался, собираемся перебить друг друга, словно взбесившиеся животные. Какое отношение Бог имеет к нашей судьбе? Нет другого бога, кроме жизни. Жизнь – вот единственная святая вещь на всем белом свете. И когда она уходит – это смерть Бога".

Она снова застонала.

– Ри-чар!

Она вцепилась в его руку. В ее голосе звучала мольба. Она могла произнести только его имя, но глаза были красноречивее всяких слов.

Вспомнив сделанный ею когда-то знак, Авери коснулся кончиками пальцев ее лба, потом своего.

– Дорогая Злитри, – прошептал он. – Дорогой враг. Дорогой друг. Почему... почему, черт возьми, мы не можем жить в мире? Но сейчас тебе не до пустых разговоров... Ты знаешь, хотя мы и принадлежим к разным народам, вы кажетесь нам красивыми. Мы ненавидели вас и восторгались вами. Вы, наверно, презирали нас и, возможно, несколько недооценивали... Но не будем об этом. Мне хочется помочь тебе. Ты была такой гордой, такой прекрасной... Как бы я хотел тебе помочь...

– Ри-чар!

Это ел крик, усталый крик, вырванный из усталого тела. Злитри корчилась от боли и, однако, едва могла пошевелить руками.

– Ри-чар!

Она показала на устройство, которое он взял из ее рук.

Авери все понял. Ему показалось, что понял, и он осторожно вложил устройство в ее руки.

Она пыталась удержать яйцо, повернув его острие к своей груди. Она дважды попробовала это сделать, и дважды яйцо выпадало из ее дрожащих рук. Тогда она попросила о помощи.

Она попросила не словами и даже не взглядом. Как-то иначе, преодолев пропасть непонимания, разделяющую их расы.

Авери кивнул и ласково поцеловал ее в лоб. Она едва заметно, из последних сил, улыбнулась в ответ, и Авери понял, что он ее не обидел.

Взяв оружие, Авери осторожно вложил его в слабеющие руки Злитри. Помог ей найти указательным пальцем кнопку в основании ручки, направить острие на ее грудь.

– Злитри, – прошептал он. – Спи спокойно, милая моя.

Она нажала на кнопку. Вспышка. Беззвучная стрела ослепительного света проколола ее грудь, оставив после себя крошечное отверстие.

Она глубоко вздохнула, словно в удовлетворении, и замерла. Злитри была мертва.

Авери глядел на ее тело, словно загипнотизированный. Лишь через несколько минут он вернулся к жизни, к суровой реальности бытия. Его мозг снова начал работать.

Если Злитри оставалась в лагере одна, то вовсе не потому, что сразу все ее соплеменники отправились на охоту. Они просто не могли быть такими бесчувственными! А если они не на охоте и раз их нет дома, значит... значит, черт подери, они затеяли нечто действительно важное. Ответ был очевиден. Схватив свое оружие, Авери бросился наружу.

Он уже выбежал из домика, когда внезапно ему в голову пришла новая мысль. Он замер как вкопанный, потом вернулся обратно. Подойдя к бездыханному телу Злитри, он взял из ее рук оружие и положил к себе в карман. Он аккуратно сложил ее руки, закрыл ей глаза. Ему хотелось сделать для нее еще что-то... как ему этого хотелось! Но ничего другого он сделать не мог. Совсем ничего.

Он вышел из домика и швырнул оружие в ров. Затем бегом пересек мост.

"Пожалуйста, – шептал он, проносясь мимо деревьев, через заросли высокой травы, сквозь густые кусты. – Пожалуйста, Боже, дай мне успеть вовремя!"

Он пытался представить, что могло сейчас твориться в Лагере Два. Потом он пытался не представлять себе этого. Каким же круглым идиотом он был, решив отомстить именно сегодня! "Великие, тупые, кровожадные умы все думают одинаково", – с горечью шептал он. Он и золотые люди наверняка прошли совсем близко друг от друга, каждый нацеленный на свое собственное отмщение.

И словно в наказание за глупость, он заставил свои ноги бежать еще быстрее. Как можно быстрее. На пределе возможного. Действительно на пределе. Только когда он упал, попытался встать и снова упал, Авери понял, что ему придется некоторое время идти шагом. "В любом случае, – с горечью говорил он сам себе, – что толку будет, если я примчусь в Лагерь Два на последнем издыхании?"

Но вскоре он снова перешел на бег. В конце концов он заставил себя бежать шагов сто, а потом столько же идти шагом. Бег, ходьба...

До Лагеря Два оставалось еще, наверно, около мили, когда Авери заметил над лесом столб дыма. Он загнал себя до состояния, когда уже не мог ясно соображать. Он сделал еще рывок и понял, что теперь-то уж точно ему придется идти шагом. И не каких-то там сто шагов, а гораздо больше. В любом случае будет чертовски неприятно (как раз то, чего он заслуживает) нос к носу столкнуться с золотыми людьми. Он должен сначала разобраться, что к чему. Пульс уже не так безумно стучал в его висках, к мыслям понемногу возвращалась привычная ясность, и Авери задумался о столбе дыма. Больно уж он густой – слишком густой для обычного костра.

К нему вернулась осторожность. Стараясь держаться в тени деревьев, Авери крался вперед.

Вскоре он узнал, что это за дым. Штурмом Лагерь Два взять было практически невозможно. И поэтому золотые люди, атакуя его, одновременно пытались предать лагерь огню. Двое мужчин обменивались с защитниками лагеря градом камней (копья они явно приберегали для рукопашной схватки), а женщина с расстояния в пятьдесят ярдов осыпала лагерь горящими стрелами.