Текст книги "Задание"

Автор книги: Эдгар Дубровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Конец формы

Э.Дубровский. Задание

Эта повесть написана на основании книг, документов и газетных

сообщений, рассказывающих об участии ребят Ленинградской области в борьбе с

фашистскими захватчиками в 1941–1943 годах.

Многие юные герои хорошо известны, они награждены орденами и медалями,

многие из них здравствуют и поныне. Например, Евгений Кухаренко, бывший

отважный партизанский связной. Это он, уничтожив гранатой засаду врагов, со

второй гранатой в руке добрался до партизанского штаба, переплыв несколько

речек. Другие – как Леша Суханов и Паша Губарев – погибли.

А сколько юных героев остались неизвестными! В первую очередь это бойцы

"невидимого фронта", те мальчики и девочки, которые помогали нашим

разведчикам. А у разведчиков такая работа, что о них не говорят при жизни и

далеко не все можно сказать после смерти. Да и документальные материалы о

них неполны и отрывочны.

В этой книге мы рассказали историю двух таких разведчиков, погибших, но

выполнивших задание Родины. Мы попытались представить не только что они

делали, но и что думали, что чувствовали, как они жили день за днем. Мы

считали бы свою задачу выполненной, если, прочитав эту книжку, новые отряды

красных следопытов вышли бы в поход за материалами о неизвестных юных героях

своих областей.

Гл. квартира фюрера

7.Х.41 г.

С-123

Верховное главнокомандование вооруженных сил

No 44

1675/41 секр. канц. нач. штаба (отд. Л/1 опер.)

ВЕРХОВНОМУ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕМУ АРМИИ

(опер. отдел)

* * *

Фюрер снова решил, что капитуляция Ленинграда, а позже Москвы не должна

быть принята даже в том случае, если она была бы предложена противником...

О том, что Ленинград заминирован и будет защищаться до последнего

человека, сообщило само русское радио.

Небольшие неохраняемые проходы, делающие возможным выход населения

поодиночке для эвакуации во внутренние районы России, следует только

приветствовать. И для всех, других городов должно действовать правило, что

перед их занятием они должны быть превращены в развалины артиллерийским

огнем и воздушными налетами, а население обращено в бегство.

Недопустимо рисковать жизнью немецкого солдата для спасения русских

городов от огня, точно так же нельзя кормить их население за счет германской

родины.

Хаос в России станет тем больше, а наше управление и использование

оккупированных территорий тем легче, чем больше население Советской России

будет бежать во внутренние области России.

Эта воля фюрера должна быть доведена до сведения всех командиров.

По поручению начальника штаба верховного командования вооруженными

силами – Йодль.

Этот документ был подписан в октябре 1941 года, то есть уже после того,

как германские армии группы "Север" пытались взять Ленинград штурмом, но

были остановлены частями Северо-Западного фронта, прижавшимися спиной к

самым окраинам города.

Они были остановлены, и в двадцатых числах сентября 1941 года наша

разведка обнаружила, что противник начал строить землянки и бункера,

готовясь к зиме и долгой осаде.

Город был отрезан от страны, от баз снабжения продуктами, топливом и

боеприпасами.

Фашисты отказались от штурма, полагая, что город, который ежедневно

подвергается обстрелу из гигантских орудий, бомбежкам, спалившим еще в

первые дни осады крупные продовольственные склады, да еще под ударами лютой

зимы 1941 года, – что этот город обречен. Голод выкосит большую часть

жителей, остальное довершит страх, моральное падение...

Кончалась зима. Город жил. Его заваленные снегом улицы были покрыты

трупами, люди двигались медленно, как во сне, но работали заводы, а по радио

звучали голоса поэтов и певцов, выходили литературные журналы, давал

спектакли Театр музыкальной комедии.

Прошло лето, началась осень – целый год блокады! Город жил.

И тогда фашистское командование начало стягивать к Ленинграду свежие

силы. Из Крыма была переброшена 11-я армия генерал-фельдмаршала Манштейна.

Готовился штурм Ленинграда.

Но в конце августа наши войска Ленинградского и Волховского фронтов

начали неожиданное наступление сразу на нескольких направлениях. В ходе

яростных боев в течение сентября 1942 года 11-я армия Манштейна была

перемолота, и ни о каком штурме Ленинграда не могло уже идти и речи.

Снова наступило затишье.

1

Лешка жалел, что будет учиться в пятом классе, а не в четвертом. У

малышей уже занятия начались, а в старших классах – только с пятнадцатого

октября. В школе же кормят три раза в день.

А Лешке до пятнадцатого октября ждать и ждать.

Если бы он не пошел сразу во второй класс, сейчас бы как раз ходил в

четвертый. Мама с папой тогда гордились, что он еще до школы научился читать

и считал запросто до тысячи. Конечно, никто не знал, что так получится...

Теперь читать нечего, все книги сожгли зимой. Но дел хватает.

Лешка сидел у окна и менял у рогатки резинку. Обе полоски надорвались у

рогатульки, где были перевязаны нитками, и могли порваться в самый нужный

момент. Поэтому он ставил новые полоски из отличной резины – у него еще

оставался запас от маминого противогаза.

Лешка работал неторопливо и осторожно – рогатка должна быть надежна.

Целый год он мечтал встретить в городе синицу. Воробьев не было, на ворону

рассчитывать не приходилось, а вот синицы, говорят, залетают. Только трудно

попасть в нее...

Начался обстрел, грохнуло где-то кварталов за пять. Лешка посмотрел на

ходики: минута в минуту начался. Каждый день в одно и то же время фашисты

начинали стрельбу по городу из тяжелых орудий.

Ходики Лешке подарил папа давно, до войны и до школы. Они были не

собраны: детали, колесики, гирька и длинная цепочка – все это лежало в

картонной коробке. Вместе с папой они собрали все по инструкции.

Потом папа вбил гвоздь в стену – он был высокий и мог вбить, не

вставая на табуретку, со стрекотом подтянул гирьку, толкнул маятник, и

ходики застучали.

– Ну вот, твое время пошло, – сказал папа, – вырастешь, получишь

паспорт – будут тебе наручные часы. А пока – эти.

Первое время Лешка все бегал к ходикам, когда по радио говорили,

который час. Как-то не верилось, что из таких несерьезных штучек собрались

часы и показывают настоящее время. Но ходики шли удивительно точно.

Подряд разорвались еще два 220-миллиметровых снаряда: один недалеко, а

другой подальше, наверно на Охте.

Что-то Верка не идет... Из дома сегодня все жильцы пошли разбирать

старые дома. Каждому надо собрать и сдать четыре кубометра дров, тогда два

кубометра дадут на руки. А на чем их тащить? Конечно, если от

домоуправления, то близко. Но сестра говорит, что еще не скоро четыре

наберет, трудно этот дом разбирать, потому что он крепкий.

Лешка отложил рогатку, не доделав. Захотелось посмотреть, сколько это

– два кубометра. Два метра на два это четыре квадратных, и один в высоту. А

можно проще: потолки у них четыре метра, значит, от угла на полу отложить по

метру и до потолка – получится толстый столб! Ого, жить можно. Здесь и

сложим, чтобы до печурки далеко не носить.

Кстати, не затопить ли печурку? Вода согреется к Веркиному приходу, и

останется только пшено засыпать...

Дом вздрогнул от близкого взрыва.

Лешка отнес кастрюльку с водой в комнату и осторожно, стараясь не

расплескать, поставил на печурку. Не успел он зажечь растопку из щепочек и

кусков обоев, как пришла Верка.

2

Сестра сильно устала: дорогой она почти бежала и на третий этаж

поднялась одним духом. Хоть они с Лешкой все лето работали в подсобном

хозяйстве на овощах, где еды было вдоволь, но стоило пожить несколько дней в

городе – с беготней на завод, да еще на дрова, – и куда девалась вся

летняя сила!

– За хлебом ходил? – отдышавшись, спросила она.

– Не привозили еще, – сказал Лешка. – А ты чего такая?

– Будешь такая! Жиры дают на сентябрьскую карточку!

– Ну да?! А какие?

– Не знаю, выдавать не начали, а очередь на улице стоит.

– И я с тобой пойду.

– Да там долго. – Она торопливо складывала в сумку банку, бутылку,

клеенчатый мешочек: мало ли что могут дать. – Ты начинай варить!

Вера достала из фанерного ящика два зеленых капустных листа.

– Порежешь, положи. Как закипит, всыпь пшена– ту рюмку, с ободком.

Горкой не насыпай, вровень. Долго не кипяти, ставь в подушки, а то с этими

дровами неизвестно еще, что будет. Давай карточки!

Карточки они хранили на себе. Это мама пришила всем холщовые карманы на

изнанке одежды. У Лешки карман застегивался на большую белую пуговицу. Вера

всегда настораживалась, когда Лешка лез за пазуху и начинал возиться с этой

пуговицей. Парень большой, но все-таки еще очень несобранный. А ну как

потерял? Иногда она замечала, что когда он расстегивает куртку, чтобы

достать карточку, то пугается. Наверно, тоже думает: а вдруг нету? Вот и

сейчас – ручонку засунул, а глаза застыли. И его такого и жалко до слез, и

злость берет...

– Хлебную тоже давай, может, подвезут, пока стою.

– А вдруг растительного масла дадут? – глаза у Лешки широко

раскрылись.

– Ну ты нафантазируешь! – Вера засмеялась. Она взяла у него две

карточки, серую и коричневую, уступчато вырезанные, похрустывающие. От этих

бумаг, расчерченных на дни и декады, от мелко напечатанных слов "хлеб",

"жиры", "мясо", "сахар и конд. изд." возникало ощущение надежной

уверенности. В руке лежала еда. Много будущей еды. Такого ощущения не давали

деньги, хотя новенькие они тоже хрустели.

Сестра спрятала карточки в карман и, помахивая сумкой, пошла к двери. И

тут обернулась.

– Сварится, а меня нет – поешь, если не дотерпишь.

– А жиры туда не будем класть?

– Положим, положим.

– Я дотерплю!

– Ну смотри, – она подмигнула ему и вышла.

3

Прежде всего Лешка проверил крупу. С утра ему казалось, что в банке ее

больше половины, пальца на два от края... Посмотрел. Крупы было на два

пальца от дна.

Варить надо было начинать минут через сорок, чтобы не остыло к приходу

Верки. И он стал доканчивать рогатку.

Опять грохнуло близко, слышно было, как по крыше дома напротив глухо

простучали осколки.

Лешка вспоминал, что он ел этим летом. Вот это была еда! Уже с весны

стало легче. Появилась трава, ее зеленые ниточки можно было выбирать из

пучков прошлогодней травы часами, не торопясь. Потом пошли листья. Потом

одуванчики. Но по-настоящему стали есть, когда они с Веркой пришли в

подсобное хозяйство работать на грядках. Тут пошла редиска, свекольник! Это

была и еда и витамины. Хвойный отвар, который удавалось зимой достать в

столовой, вспоминался теперь с отвращением. Ну а потом... Картошка! Капуста!

Лешка зажмурился от воспоминаний.

– Ле-ша! Ле-еша-а!..

Лешка выглянул в окно. Во дворе, у подворотни, стояла дворничиха тетя

Маша, она была в черной железнодорожной шинели, которую не снимала, кажется,

даже летом.

Тетя Маша подняла руку и медленно поманила его ладонью.

– Чего? – спросил Лешка.

Не ответив, она опять поманила его и ушла в подворотню. Лешка спустился

во двор и вышел на улицу. Тетя Маша шла в ту сторону, где магазин, и не

оборачивалась. Он догнал ее уже за углом.

Улица была затянута пылью как дымом. Половину углового дома срезал

снаряд, обломки засыпали проезжую часть. Черная "эмка", видимо отброшенная

волной, стояла, уткнувшись передним крылом в стену дома. Какой-то человек в

сером брезентовом плаще, всунувшись в открытую дверцу машины, что-то делал

там, изредка повторяя:

– Михеич... Михеич!..

У развалин уже появились люди. Лешка все это видел отчетливо и сразу.

Обычная картина. От пыли саднит глаза, и запах как на чердаке.

Тетя Маша обошла машину, прошла до первых обломков, обернулась и

посмотрела на Лешку.

И тогда он понял, зачем она привела его сюда, и вдруг стал легким и

пустым, как во сне, когда падаешь в темноту.

Он увидел то, что привык часто видеть на улицах. Видеть и ке

отворачиваться. Тем более когда этого совсем немного. Кусок материи в пыли

был знакомой расцветки...

Лешка прислонился к стене спиной. Стена казалась горячей.

– Домой иди! – громко сказала тетя Маша. – Я зайду потом.

Лешка разлепил губы и тонким, обрывающимся голосом сказал:

– А там... карточки есть?

Тетя Маша с испугом взглянула на него, нагнулась, но сразу выпрямилась

и махнула рукой:

– Где тут... Господи, когда же это кончится!

Уже начали убирать обломки. Ветер продул из улицы пыль. Приехала

полуторка с людьми. Стало шумно. Лешка не сразу понял, чего от него хочет

человек в сером плаще.

– Телефон где? Идем, покажешь, где тут позвонить можно.

Человек взял его за руку.

– Куда вы его? – спросила тетя Маша.

– Мне позвонить.

– А в домоуправлении! Идемте покажу.

Человек отпустил Лешкину руку, но Лешка продолжал идти за ними. Пришли

в домоуправление, телефон висел в коридоре. Горела пыльная лампочка. Человек

стал звонить, тетя Маша вошла в темную каморку, а Лешка опять прислонился к

стене. Тетя Маша, погремев в каморке, вытащила две лопаты. Человек стучал по

рычажку – все время было занято.

– Быстрей дойти... – Он повесил трубку и стал закуривать.

– Эх, малой, малой... – тетя Маша смотрела на Лешку. – Вот что с ним

делать? Сестру убило, а карточки все... там.

– Один? – Человек мельком взглянул на Лешку.

– Один! Мать зимой померла, – заторопилась тетя Маша. – Отец без

вести... Должны же быть приемные дома!

– Дома есть... – Человек опять посмотрел на Лешку и снова стал

звонить. – Теперь – никого! Что за черт!..

Он застегнул плащ, пошел было к двери, но остановился.

– Что, и родственников нет?

– Может, есть у тебя кто? – наклонилась к Лешке тетя Маша.

Лешка проглотил слюну и качнул головой. Человек в плаще посмотрел на

тетю Машу, потом на часы, подумал немного, вздохнул.

– Ну, идем, парень. Попробую тебя пристроить.

– А квартира как же? – забеспокоилась тетя Маша.

– Это потом уладят.

Человек в плаще – он был еще не старый, лет тридцати – сел за руль

"эмки" с безнадежным видом, но машина легко завелась, и он даже головой

покачал:

– Смотри пожалуйста!.. Ну, садись сюда. Лешка сел рядом с ним. На

заднем сиденье лежал

кто-то.

– Да-а, – сказал человек, – был хороший шофер Михеич и вот... Как

тебя зовут?

– Леша.

– Леша... Ну а я Сергей.

Пока задним ходом выезжали из улицы на перекресток, Лешка видел людей,

неторопливо разбирающих обломки.

Ехали долго. Сергей всю дорогу молчал. Приехали к какому-то зданию,

Сергей ушел.

– – Посиди, – сказал он.

Скоро вышли люди с носилками и забрали Михеича. Через час вернулся

Сергей. Поехали в другое место, въехали во двор. Здесь Сергей пробыл еще

дольше. Когда вышел, уже темнело.

– Ну, вылезай. Потопаем на своих. Сергей запер машину, и они вышли на

улицу.

– Закрутился совсем. Завтра тебя устрою. Переночуешь у меня. Годится?

Лешка кив.нул. Ему было все равно, лишь бы не домой. Туда бы он не смог

сейчас войти, хотя там была капуста. И крупа. И в печке растопка. Он

вспомнил, как она лежит: щепочки на кусках обоев.

Сергей привел Лешку в темную квартиру, зажег керосиновую лампу. Свет ее

после привычной коптилки казался поразительно ярким. В комнате было много

вещей и очень много книг на полках во всю стену. Лешка сразу почувствовал,

что в квартире никого больше нет, вообще никто больше не живет, кроме

Сергея. Он стал осматриваться, и тут его словно толкнуло в спину. Лешка

обернулся. Сергей вскрыл тускло блестевшую, жирную от смазки консервную

банку. Комнату распирало от потрясающего запаха.

– Вот нам тут и жиры и мясо, – сказал Сергей и развернул пакет. –

Варить долго, мы уж ее с хлебом. Давай, брат, отоваривайся.

Хлеб был обычный, но не триста граммов, а, пожалуй, все полкило, как

теперь по рабочей карточке стали давать. Прошлой зимой выдавали на рабочую

карточку по 250 граммов в день, а на детскую – 125 граммов. Этот

разрезанный на сухарики кусочек хлеба да кружка теплой воды – вот как они

завтракали, обедали и ужинали прошлой зимой!

Сергей нарезал хлеб и намазал на кусок тушенку. Получилось очень

толсто, и сверху белые тающие слои жира, и темно-красные волокна мяса, и

этот запах, от которого до боли свело все кости лица, а рот переполнился

слюной...

Они съели половину банки, а она была величиной со стакан, если не

больше. Сергей хотел намазать Лешке еще один кусок, но Лешка замотал головой

и даже руки выставил, отталкиваясь:

– А завтра же?!

– Н-да-а... – Сергей поцокал языком. – Может, это и разумно. Завтра

сварим.

Но он все же отрезал совсем маленький кусок хлеба, намазал тушенкой и

дал Лешке.

– Поставим жирную точку, – улыбнулся он и подмигнул.

И Лешка увидел Верку, как она подмигивает ему, уходя... Это было

сегодня, недавно, но кажется, что давно и совсем в какой-то другой жизни.

4

Лешка всегда спал мало, а на новом месте особенно. На следующий день он

проснулся в пять утра. Солнце еще не встало, небо пасмурное. Он оделся,

заглянул в соседнюю комнату. Кровать не убрана. На столе ключ и записка.

"Алексей! Постараюсь прийти за тобой пораньше. Свари тушенку –

керосинка в кухне, крупа на столе. Читай. Гулять захочешь – на улицу не

ходи, будь во дворе. Дверь запри обязательно. Сергей".

Написано было небрежно. На слове "читай" карандаш сломался, дальше

буквы процарапались. Сергей торопился. А куда?

Лешка осмотрел квартиру. Много мебели, книги и все какое-то нетронутое.

Чем же тут топили зимой? И "буржуйки" нет. И кто такой Сергей, в конце

концов?

Вчера Лешке было не до размышлений, хотя в Сергее он и почувствовал

что-то неестественное. Не инвалид, не старик, а в штатском. Непривычно... А

тушенки столько откуда? И какой-то он не по-ленинградски крепкий, движется

быстро. Лицо, правда, спокойное, кругловатое. Не такое, как, по Лешкиным

представлениям, у настоящих немецких шпионов: горбоносых, длиннолицых, с

водянистыми глазами.

Лешка отгонял подозрения, убеждал себя, что тогда бы Сергей не ездил

открыто на машине, не вышли бы люди с носилками, и в дома бы он входил

крадучись, а труп Михеича спрятал бы, если это его жертва или сообщник. Все

же подозрения, хотя почему-то и не пугали его, нет-нет да и возвращались.

Прежде всего Лешка стал варить тушенку, все время размышляя над

запиской. Там не было сказано "свари и ешь". А было "свари". Как это

понимать? Ждать Сергея? Или это можно понять как само собой разумеющееся

"сварил, так ешь"? Последнее казалось очень разумным. В конце концов он

сварил суп и, не дав как следует развариться пшену, съел свою долю. Сергей

придет и поест, а Лешка уже сыт. Все же он съел несколько меньше половины,

чтобы иметь право не отказываться, если Сергей предложит есть вместе.

Потом он принялся за книги. Конечно, если б мама была жива, она бы не

разрешила жечь книги, ну, может, только некоторые. А они с Веркой сожгли

все...

Книги были незнакомые и не детские. Он наткнулся на толстую, огромную

книгу с массой интересных картинок. Книга была, очевидно, религиозная, так

как у одного человека в длинном халате над головой все время висело светлое

колечко. Написано было на немецком языке, похоже, стихами.

Лешка опять задумался о Сергее. Но потом все же досмотрел до конца

жутковатые картинки. Дело там происходило, по всей видимости, в аду.

В час дня Сергея еще не было. Лешка вышел из квартиры, запер, подергал

дверь и пошел гулять. Через час, изучив двор и все подворотни и подъезды и

не найдя ничего интересного, он вернулся. Только хотел вставить ключ, как в

глубине квартиры звякнуло что-то металлическое. У него так забилось сердце,

что он выронил ключ, зазвеневший на бетоне. Лешка схватил ключ и бросился к

лестнице, но тут дверь резко распахнулась.

– Э! Ты куда?

Это был Сергей. Пришлось вернуться, хотя испуг не проходил. Он мог

поклясться, что звук был далеко в глубине, а перед тем, как дверь

раскрылась, за ней не было никаких шагов.

Сергей внимательно посмотрел на него и потрепал по затылку. В квартире

было тихо, и Лешка опять чувствовал, что они одни. Но он настороженно

прислушивался, а потом посмотрел на ноги Сергея. Тот был в обычных

полуботинках на резине – стук от них на паркете будь здоров!

Сергей с интересом наблюдал за ним, стоя в передней. Лешка перехватил

его взгляд и покраснел. Тогда Сергей поднял указательный палец и вдруг

стремительно и бесшумно пробежал весь коридор до кухни.

– Ну, как объяснение – годится? – улыбнулся Сергей.

Лешка кивнул. Напряжение отпустило.

– Ты не подумал, что у меня второй ключ, следопыт?

Лешка покачал головой. Они вошли в комнату.

– Ты понимаешь, какое дело... Опять я ничего не успел для тебя

придумать. Верчусь, кручусь. Дел, сам понимаешь, много.

– Ничего, – сказал Лешка, подавляя желание спросить, что же это за

дела.

– Сейчас опять ехать надо, – Сергей закрывал портфель. – Я там

греться поставил. Поедим сначала.

– А где книга?

– Какая?

Лешка показал на шкаф. Он прекрасно помнил, что там между двумя серыми

стояла желтая книга. Правда, он до нее не добрался, высоко.

– Вот эта? – Сергей вынул книгу из портфеля. – Да.

– Читал ее?

– Нет.

– А почему ж ты о ней вспомнил?

– Ну, видел, – Лешка повел плечом, – она желтая.

Сергей хмыкнул, прошелся по комнате, потом сел и постучал по столу

пальцами. Он смотрел на Лешку задумчиво.

– Выйди в ту комнату, – вдруг сказал он. Лешка вышел, лихорадочно

соображая, что такое он мог натворить.

– Войди, – сказал Сергей.

Лешка вошел и удивленно посмотрел на Сергея, по-прежнему сидевшего за

столом.

– Смотри! – Сергей показал на стол. – Что тут изменилось, пока ты

уходил?

Ничего особенного там не менялось, так, мелочи. Металлическая лапка,

сжимавшая пачку бумажек, уехала на край стола. Алюминиевая кружка

повернулась ручкой в другую сторону, а портфель лежал чуть под другим углом.

Лешка сказал об этом.

– Скажите пожалуйста! Портфель, правда, тут ни при чем, как лежал, так

и лежит, а вообще неплохо.

– Портфель подвинулся. Он вот так лежал, – Лешка слегка подвинул его

на место.

Сергей нахмурился, привстал, протянул руку за лапкой с бумагами и

вернул ее на место, следя за своим локтем. Действительно, локоть мог задеть

портфель.

Сергей посвистел задумчиво, глядя в пол, потом притянул Лешку, поставил

его между колен и очень серьезно посмотрел на него.

– Вот, брат, какие дела...

Судя по его лицу, дела были плохи, но Лешка никак не мог понять, что

произошло.

– Тебе сколько лет, Алеша?

– Двенадцатый.

– А в детдом ты очень хочешь? Лешка пожал плечами и опустил голову.

– У меня карточек нет...

– Карточек... Карточек у тебя нет, это верно, – Сергей растрепал ему

волосы и встал. – И не знаю, хорошо это или плохо. Ладно! – он сразу

подтянулся и стал таким же строгим и озабоченным, каким был вчера после

разрыва снаряда. – Иди ешь. А потом сиди до моего прихода и никуда не

выходи.

x x x

"В целях пресечения злоупотреблений продовольственными карточками и

недопущения получения продтоваров по возможным фальшивым карточкам провести

с 12 по 18 октября 1941 г. перерегистрацию продовольственных карточек на

октябрь месяц".

Из постановления Ленгорисполкома от 10.Х.41 г.

x x x

После перерегистрации выявился переизбыток карточек, в основном за счет

фальшивых: на хлеб – на 88 тыс. шт.; на мясопродукты – на 97 тыс. шт.; на

жиры – на 92 тыс. шт.

Так еще в самом начале блокады была обнаружена диверсия, организованная

фашистской разведкой. Расчет заключался в том, что наводнение Ленинграда

массой фальшивых карточек приведет к быстрому истощению продовольственных

запасов и к окончательной гибели города от голода. Диверсия имела

систематический характер и планировалась на весь период блокады.

x x x

"...Считаю необходимым отметить также, что качество полученного мною

оборудования не полностью соответствует технической сложности задачи. Однако

привлеченный мною специалист способен, по-видимому, даже на такой машине

довести идентичность продукции оригиналу до высокой степени.

Подготовка кадров для массовых акций будет завершена к середине ноября,

как и намечалось.

Майор Краузе".

Из рапорта начальника спецкоманды "04-Р"

3.IХ.42 г.

5

– Я все больше думаю, – сказал Сергей, – что базироваться на

партизан мне нельзя. Деревня – все на виду. А Краузе не дурак, своих людей

наверняка там держит, помимо гарнизона. Появлюсь в деревне – и привет. А в

лесу сидя, ничего не сделаешь, работать надо вблизи самой школы. Если не в

самой.

– Что ты мне долбишь, что черное – это черное? – вяло сказал Хазин,

растирая ладонью лицо – он не спал вторые сутки.

Они сидели в зашторенной полутемной комнате. Ветер шевелил тяжелую

занавеску. Весь пол у окна быЛ покрыт битым стеклом.

– Если придумал что, – сказал Хазин, – то не тяни.

– Придумал. Я там появлюсь как глухонемой, скажем. Юродивый. В общем,

придурок.

– Придурок... – вздохнул Хазии, – ну и что ты сможешь делать? Ходить

да мычать? Чуть что умное сделаешь, тут тебе и... Как ты местных будешь

привлекать? Ни с кем же не поговорить, не встретиться. Как без рук.

– Руки я себе нашел. Буду ходить с мальчиком. Племяш он мой, допустим.

Я-то беспомощный, он за меня все делает, и подозрений это не вызывает.

– Слишком эффектно. Это же все-таки Краузе! Такой спектакль у него под

носом. Нет, выпукло слишком.

– Да почему?! Вы что, в деревнях не бывали? Там чуть не в каждой свой

дурачок.

– Это же как сыграть надо! Хотя... – Хазин оживился, – бороденка у

тебя растет плохо, реденькая, клочками. Сено в волосах, в глазах пусто... А

парнишка вокруг шустрит, милостыня там, разговоры слушает, с кем надо сам

поговорит... Да, ничего. Но где такого парня взять? Проболтается, не

сыграет...

– Парень есть.

– Способный?

– Более чем. Круглый сирота к тому же. Подготовлю за две недели.

– Стоп, стоп! Не увлекайся. – Хазин встал, потянулся и зашагал по

комнате, хрустя подошвами на битом стекле. – Давай-ка все заново взвесим.

6

Подготовкой мальчика занимался не один Сергей – несколько инструкторов

обучали его профессии разведчика. Он изучал по картинкам форму и знаки

отличия родов войск немецкой армии. Любимым предметом было у Лешки изучение

оружия, в основном немецкого. Разбирая и собирая парабеллумы, автоматы,

карабины, ни так наловчился, что, например, пистолет "вальтер" собирал с

закрытыми глазами. Эти пистолеты он полюбил за изящество и удобство. Он

спросил Сергея, дадут ли ему пистолет в личное пользование. Сергей понимал,

что Лешка, как всякий мальчишка, увлечен игрой в оружие. Все эти занятия да

и туманное, совершенно пока неясное для Лешки будущее задание тоже были

игрой. Игра помогала обучению, и Сергей не хотел обрывать ее раньше времени.

Он объяснил, что работа разведчика заключается не в том, чтобы убивать

врагов, это делают солдаты на фронте и партизаны, а в том, чтобы узнавать о

враге важные сведения, которые помогают победить в войне. И что если дело

дошло до стрельбы, то это, вероятней всего, провал. Лешка поскучнел, и

Сергей добавил, что разведчикам все-таки приходится пользоваться оружием и

стрелять надо уметь отлично, но носить пистолеты с собой им не придется, при

случайном обыске это может все погубить.

Стрелял Лешка плохо. Прилично получалось только из винтовки, да и то с

упора. Сергей заметил, что стрелять из автомата с рук Лешка даже

побаивается. Когда тяжелый немецкий автомат начинал грохоча трястись у пего

в руках, Лешка смотрел уже не на мишень, а на автомат – старался совладать

с ним и вернуть в прежнее положение. Сергей надеялся, что дело наладится,

когда мальчишка физически окрепнет, он был еще слаб.

Да и не диверсанта же он из него готовит, не бойца. Куда ему с такими

ручонками! Сообразительность, способность не теряться, ну и, конечно,

высокая сознательность– вот что в нем самое ценное. Все это так, но, если

они попадут в переплет, драться придется одному. 'Может, попробовать найти

другого? Времени мало, но еще несколько дней есть.

Сейчас он смотрел на мальчика, старательно закрывавшего глаза, но,

конечно, не спящего. Худое плечо торчит из-под одеяла, бледная щека. Длинные

ресницы. Он только что заметил, какие у Лешки длинные ресницы...

Да нет – спит. Сморило.

Нет, не будет он никого больше искать. Он привязался к этому

молчаливому мальчугану с большими взрослыми глазами. Да и Лешка к нему...

Они сроднились за эти дни. А это стоит многого.

Сергей прошел в свою комнату, сел на кровать. Он впервые дал волю тому

неясному чувству, которое тщательно подавлял в себе в эти дни. Оно возникло

в тот момент, когда, пораженный Лешкиной наблюдательностью, он сложил в

голове план операции. Он тогда увидел способ, которым лучше всего можно

выполнить задание. От того, выполнит, ли он его, в какой-то степени зависит

судьба Ленинграда, его способность выстоять. И здесь необходимо отбросить

все личное. Он был профессиональным разведчиком и давно научился не

принимать в расчет свои желания и свою безопасность. Но мальчик... Чем

кончится для него вся эта история? И имеет ли Сергей право брать его на

опасное задание? Но ведь все уже с Хазиным взвесили: самый правильный путь

– этот. Юродивый и мальчик-поводырь. И надо все время помнить, что от них

зависит, умрут ли от голода еще тысячи таких мальчиков или выживут. И

помнить только это и ничего более! Но все же...

Тревожное и неприятное чувство, которое Сергей подавлял в себе все эти

дни, было чувство вины перед Лешкой.

7

Лешка занимался необычной тренировкой: его учили владеть своим лицом. С

ним работал болезненный молодой человек в очках, дужки которых были

перевязаны нитками. У него были необычайно длинные пальцы, кисти рук

казались огромными и жили как бы отдельной от тела жизнью. Лешка с трудом

отводил от них глаза, смотреть на движение пальцев было интересно и немного

смешно.

Молодой человек был студентом театрального института. После стрельбы,

ходьбы по болотам этот преподаватель, да и само занятие казались Лешке

несерьезными. Поэтому и получалось плохо.

– Ну хорошо, попробуем вот что еще, – молодой человек снял очки и

протер их кусочком бинта. – Заплачь.

– Как? – удивился Лешка.

– Ну как, слезами, по-настоящему, чтоб плечи тряслись, лицо исказилось

– и слезы, слезы!

Студент был какой-то издерганный и говорил резко и нервно, хрустя

пальцами.

– Это же нарочно нельзя.

– Надо! Может понадобиться. Вот случится такая ситуация, что заплакать

– значит спастись. Поймали тебя, понимаешь, поймали, и если ты будешь вести

себя как лейтенант Шмидт, то любой немецкий кретин догадается. А ты

маленький испугавшийся мальчик. А мальчики от испуга плачут. Я понятно

говорю?

Лешка кивнул и попробовал. Ничего не получалось.

– Это делается так, – сказал студент и задумался. – Попробуй

вспомнить, ну, самое тяжелое в жизни, когда тебе было очень плохо. Ну?

Лешка опустил голову и пожал плечами. Студент покашлял, встал, прошел

около Лешки и глухо, скороговоркой проговорил у него за спиной:

– У тебя мама умерла, я знаю, вспомни ее.

Лешка не обернулся. Он увидел маму, как она пришивает ему на холщовый

карман для карточек большую белую пуговицу. Она тогда склонилась, чтобы