Текст книги "Скифы и сфинксы. Журнал ПОэтов № 6-7 (30) 2011 г."

Автор книги: Эдгар Аллан По

Соавторы: Александр Чернов,Сергей Бирюков,Константин Кедров,Маргарита Аль,Елена Кацюба,Анатолий Кудрявицкий,Михаил Зенкевич,Хадаа Сендо,Татьяна Зоммер,Кристина Зейтунян-Белоус
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Артур Конан Дойл

Приключения Шерлока Холмса

Дело I. Скандал в Богемии

I

Для Шерлока Холмса она всегда была «Этой Женщиной». Я почти не слышал, чтобы он называл ее как-либо иначе. Как он считал, она превосходила всех представительниц своего пола, находилась на недосягаемой для других женщин высоте. Нет, никаких нежных чувств к Ирен Адлер, тем более любви, он не испытывал. Любые подобные чувства были чужды его холодному, точному, выверенному и идеально сбалансированному разуму. Мне сам Холмс представлялся скорее эдакой логической мыслительной машиной, лучшей из когда-либо существовавших на земле, но уж никак не пылким влюбленным. Он никогда даже не говорил о сердечных делах, а если и говорил, то только с насмешкой, подтрунивая над собеседниками. Надо сказать, что сама по себе страсть как явление для моего друга была весьма необходимым фактором для объяснения поступков того или иного человека, понимания их мотивов. Однако опытному логику допустить вторжение этого чувства в собственный разум, в свой внутренний мир означало бы вывести из строя тончайший инструмент, требующий в обращении хирургической точности, что могло бы нарушить результаты его работы. Какая-нибудь трещинка в одной из его мощных линз или песчинка в чувствительном измерительном приборе не причинили бы Холмсу столько волнений и тревоги, сколько вызвало бы сильное чувство, вдруг всколыхнувшее его душу. И все же существовала женщина, которую он считал особенной, и этой женщиной была Ирен Адлер, особа весьма сомнительной репутации.

Последнее время я редко виделся с Холмсом. Моя женитьба отдалила нас друг от друга. Счастье, в которое я окунулся с головой, да и домашние заботы, возникающие у мужчины, когда он впервые обзаводится собственной семьей, поглотили все мое внимание. Холмс же, богемный дух которого противился любым формам светского общества, остался в нашей квартире на Бейкер-стрит, закопался в старые книги и мог неделями доводить себя кокаином до полусонного состояния. Это состояние чередовалось у него с бурными всплесками неимоверной энергии, присущей его жаждущей действий натуре. Его по-прежнему привлекали исследование и разгадка преступлений. Все свои огромные способности и выдающееся умение делать выводы он употреблял на то, чтобы находить и связывать оборванные нити, распутывая тайны, которые оказывались не по зубам полицейским сыщикам из Скотленд-Ярда. Время от времени до меня доходили кое-какие слухи о том, чем он занимался: о его поездке в Одессу в связи с убийством Трепова, о том, как он раскрыл загадочную трагедию братьев Аткинсон из Тринкомали, наконец о том, как блестяще и деликатно справился он с поручением, полученным от королевского дома Голландии. Однако, помимо этих признаков активности, о которых я, как и остальные читатели, узнавал из ежедневных газет, я мало что слышал о своем друге и бывшем соседе.

Однажды вечером, а именно двадцатого марта 1888 года, я возвращался от пациента (я тогда снова взялся за частную практику) через Бейкер-стрит. Проходя мимо столь знакомой двери, которая всегда будет напоминать мне о том дне, когда я впервые повстречал свою будущую жену, и о мрачных обстоятельствах дела, описанного в «Этюде в багровых тонах», я вдруг ужасно захотел вновь увидеть Холмса и узнать, чем занят сейчас этот удивительный человек. В его комнате горел яркий свет, и я, пока стоял задрав голову, даже пару раз увидел его длинный узкий силуэт, промелькнувший за спущенной шторой. Он расхаживал по комнате, низко опустив голову и заложив за спину руки, и мне, человеку, досконально знающему все его привычки, сразу стало ясно: Холмс опять занят работой. Он вырвался из наркотического плена и снова взялся за какое-то загадочное дело. Я позвонил, и меня проводили наверх, в комнату, которая когда-то принадлежала и мне.

Увидев меня, он не рассыпался в приветствиях, да это вообще случалось с ним крайне редко, но все же, как мне показалось, обрадовался. После короткого приветствия он указал мне на кресло, бросил мне портсигар и кивнул на буфет с бутылками и сифон, стоящие в углу. Потом встал у горящего камина и окинул меня проницательным взглядом.

– Семейная жизнь пошла вам на пользу, Ватсон, – сказал он. – Вы набрали семь с половиной фунтов с того дня, когда я видел вас последний раз.

– Семь! – поправил его я.

– Да, действительно. Нужно было мне еще чуть-чуть подумать. Самую малость. Вы, я вижу, снова практикуете. Ватсон, а вы не говорили мне, что собираетесь снова взяться за работу…

– Тогда как вы об этом догадались?

– Увидел и сделал выводы. Вот как, по-вашему, я узнал, что недавно вы сильно промокли и что ваша служанка – очень нерасторопная и легкомысленная особа?

– Дорогой Холмс, – сказал я, – это уж слишком. Если бы вы жили несколько веков назад, вас бы точно сожгли на костре. Я действительно в четверг выезжал за город и вернулся домой с ног до головы в грязи, но, поскольку я сменил всю одежду, мне в самом деле непонятно, как вы могли об этом догадаться. А что касается Мэри Джейн, она просто безнадежна, и моя жена уже не раз делала ей замечания, но скажите, ради Бога, как вы-то об этом узнали?

Он, тихонько посмеиваясь, соединил перед собой кончики длинных нервных пальцев.

– Что может быть проще, – сказал он. – Я вижу на внутренней стороне вашего левого ботинка, как раз на том месте, куда падает свет от огня в камине, три параллельных царапины. Наверняка они появились в результате того, что кто-то неаккуратно счищал грязь, налипшую вокруг подошвы. Отсюда и следует двойной вывод: во-первых, вы были на улице в ненастную погоду и, во-вторых, ботинки вам чистит крайне недобросовестный представитель лондонской прислуги. Что же касается вашей практики, то если ко мне в комнату входит человек, пропахший йодоформом, с черным пятнышком ляписа на указательном пальце правой руки и с шишкой на правой стороне цилиндра, где он прячет свой стетоскоп, я был бы настоящим тупицей, если бы не сообразил, что передо мной – врач, активно занимающийся своими прямыми обязанностями.

Я не мог не рассмеяться, слушая, с каким простодушным видом он объяснил мне ход своих мыслей.

– Знаете, когда вы рассказываете, – заметил я, – все кажется настолько простым, что я не понимаю, как я сам до этого не додумался. Увы, но и в следующий раз я точно так же ничего не буду понимать до тех пор, пока не услышу ваше объяснение. И это несмотря на то, что глаза у меня не хуже ваших.

– Это верно, – согласился он, закуривая сигарету и усаживаясь в кресло. – Дело в том, что вы смотрите, но не замечаете. Между этими понятиями огромная разница. Вот, например, вы много раз видели лестницу, ведущую из холла в эту комнату, да?

– Да.

– Сколько раз?

– Ну, наверное, несколько сот.

– Скажите, сколько там ступенек?

– Ступенек? Не знаю.

– Вот видите! Этого вы не заметили, хоть и смотрели на лестницу бессчетное количество раз. Вот к чему я веду. Ну, а я знаю, что ступеней семнадцать, потому что я и смотрел, и замечал. Кстати, раз уж вас интересуют подобные вещи настолько, что вы взяли на себя труд описать некоторые из моих небольших приключений, может быть, вам будет интересно и это дело, – указал он на сложенный лист плотной розоватой бумаги, который лежал на столе. – Это пришло с последней почтой, – добавил Холмс. – Прочитайте вслух.

На письме не стояло ни даты, ни имени, ни адреса.

«Сегодня вечером, без четверти восемь, – говорилось в нем, – вас навестит джентльмен, который хотел бы услышать ваш совет по одному чрезвычайно важному делу. Услуги, которые вы недавно оказали одной из королевских фамилий Европы, показали, что вам можно доверять дела исключительной важности. Такой отзыв о вас все источники нам дают. Ждите в своей квартире в обозначенное время и не удивляйтесь, если ваш посетитель будет в маске».

– Действительно, загадка какая-то, – заметил я, прочитав письмо. – Что, по-вашему, это значит?

– У меня пока нет данных. Делать выводы, не имея данных, – грубая и частая ошибка. Так постепенно человек приходит к тому, что начинает подгонять факты под уже существующие выводы, вместо того чтобы делать выводы из фактов. Но давайте посмотрим на само письмо. Какие выводы вы можете сделать, прочитав его?

Я внимательно всмотрелся в почерк, оценил бумагу.

– Тот, кто его написал, – сказал я, пытаясь мыслить по-холмсовски, – человек скорее всего не бедный. Пачка такой бумаги стоит не меньше полкроны. Она необычно прочная и плотная.

– Слово «необычная» больше всего подходит для этого случая, – сказал мой друг. – Эта бумага изготовлена не в Англии. Посмотрите через нее на свет.

Я сделал то, что он просил, и увидел водяные знаки в виде букв. Сначала большая «E», рядом с ней маленькая «g», далее «P» и за ней большая «G» и маленькая «t».

– Что это, по-вашему? – спросил Холмс.

– Имя изготовителя, несомненно. Вернее, его монограмма.

– Ошибаетесь. Прописная «G» со строчной «t» – означают слово «Gesellschaft», «компания» по-немецки. Это стандартное сокращение наподобие нашего «K°». Далее. «P», разумеется, от слова «Papier». Теперь «Eg». Заглянем в географический справочник. – Он снял с полки увесистый том в коричневой обложке. – Так. Посмотрим, что у нас есть. Eglow[21]21
  Еглов – маленький остров на Онежском озере рядом с островом Кижи в Карелии (Россия).


[Закрыть], Eglonitz… Нашел! Egria. Это небольшая германоязычная местность в… Богемии, недалеко от Карлсбада. Почитаем: «Известна многочисленными расположенными на ее территории стекольными заводами, бумажными фабриками и тем, что именно здесь погиб Валленштейн». Ха-ха, замечательно. Что вы на это скажете? – Глаза Холмса вспыхнули, с торжествующим видом он выпустил из сигареты огромное сизое облако дыма.

– Бумага изготовлена в Богемии, – сказал я.

– Совершенно верно. А человек, написавший это письмо, – немец. Вы обратили внимание на необычное построение предложения «Такой отзыв о вас все источники нам дают»? Француз или русский так бы не написал. Только немцы могут так непочтительно относиться к глаголам. Нам остается только выяснить, чего хочет этот немец, который пишет на бумаге, изготовленной в Богемии, и предпочитает скрывать лицо под маской. А вот, если не ошибаюсь, и он, сейчас все наши сомнения развеются.

В этот миг с улицы донесся стук копыт и грохот колес на булыжной мостовой, после чего требовательно затрезвонил звонок на входной двери. Холмс присвистнул.

– Судя по звуку, пара, – сказал он. – Так и есть, – добавил он, выглянув в окно. – Отличный брум и пара отличных лошадей по полторы сотни гиней. Это дело пахнет деньгами, Ватсон.

– Наверное, мне лучше уйти, Холмс?

– Вовсе нет, доктор. Оставайтесь. Мне как-то не по себе без своего Босуэлла. Дело обещает быть интересным. Жаль будет его пропустить.

– Но ваш клиент…

– О нем не переживайте. Мне может понадобиться ваша помощь, и ему, следовательно, тоже. Но я слышу, он уже поднимается. Садитесь в кресло, доктор, и внимательно слушайте.

Приближающиеся по лестнице медленные тяжелые шаги неожиданно оборвались прямо за дверью, после чего к нам громко и властно постучали.

– Входите! – крикнул Холмс.

В комнату шагнул богатырского телосложения мужчина, не меньше шести футов и шести дюймов ростом. Одет он был богато, но столь роскошный наряд у нас в Англии сочли бы дурновкусием. Рукава и воротник его двубортного плаща были оторочены каракулем, а темно-синяя накидка на плечах, подбитая ярко-красным шелком, скреплялась у шеи брошью из крупного огненного берилла. Высокие, до середины икры сапоги, отделанные сверху коричневым мехом, дополняли картину варварской пышности, которую создавал весь его вид. В руке он держал широкополую шляпу, верхнюю половину лица его закрывала полумаска, которую он явно натянул только что, потому что, входя, все еще поправлял ее. Судя по нижней части лица, это был человек сильного характера: толстая выпяченная нижняя губа и длинный острый подбородок наводили на мысль о решительности, граничащей с упрямством.

– Вы получили мою записку? – спросил он низким, грубым голосом с сильным немецким акцентом. – Я заранее поставил вас в известность о своем визите. – Он переводил взгляд с меня на Холмса, очевидно не понимая, к кому обращаться.

– Прошу вас, присаживайтесь, – пригласил Холмс. – Это мой друг и коллега доктор Ватсон. Он иногда помогает мне в работе. С кем имею честь разговаривать?

– Можете называть меня графом фон Краммом, богемским дворянином. Этот джентльмен, ваш друг, думаю, человек честный и благоразумный, и я могу доверить ему тайну чрезвычайной важности. Если это не так, я бы очень хотел говорить с вами наедине.

Я поднялся, чтобы уйти, но Холмс взял меня за руку и рывком усадил обратно.

– Либо вы будете разговаривать с нами обоими, либо ни с кем, – сказал он. – При этом джентльмене вы можете говорить совершенно откровенно.

Граф пожал широкими плечами.

– Тогда я начну с того, – сказал он, – что возьму с вас слово ближайшие два года хранить в строжайшей тайне все то, что вы сейчас услышите. По истечении этого срока это уже не будет иметь значения. Но сейчас не будет преувеличением сказать, что на карту поставлено будущее всей Европы.

– Даю слово, – сказал Холмс.

– Я тоже.

– Прошу меня простить за то, что я скрываю свое лицо, – продолжил наш странный посетитель. – Августейшая особа, на которую я работаю, изъявила желание, чтобы вам не было известно, кто представляет его интересы. Могу признаться, что титул, который я назвал, на самом деле мне не принадлежит.

– Я догадался, – сухо обронил Холмс.

– Обстоятельства дела очень деликатные, необходимо сделать все возможное, чтобы не дать вспыхнуть грандиозному скандалу, который может серьезно скомпрометировать одну из царствующих фамилий Европы. Не стану скрывать, речь идет о доме Ормштейнов, наследных королей Богемии.

– Об этом я тоже догадался, – побормотал Холмс, откидываясь на спинку кресла и закрывая глаза.

Посетитель наш изумленно воззрился на человека, с безразличным видом откинувшегося в кресле в расслабленной позе, которого ему, несомненно, рекомендовали как самого проницательного и энергичного частного сыщика во всей Европе. Холмс медленно раскрыл глаза и выжидающе посмотрел на своего могучего клиента.

– Если Ваше Величество сосредоточится на деле, – проговорил он, – мне будет значительно проще вам помочь.

Мужчина вскочил и, охваченный сильнейшим волнением, стал ходить по комнате. Потом с жестом отчаяния сорвал с лица маску и швырнул ее на пол.

– Вы правы, – воскликнул он. – Да, я – король. Зачем это скрывать?

– Действительно, зачем? – хмыкнул Холмс. – Еще до того, как Ваше Величество произнесли первые слова, я уже знал, что имею честь принимать у себя Вильгельма Готтсрайха Сигизмунда фон Ормштейна, великого герцога Кассель-Фельштайнского, наследного короля Богемии.

– Но вы должны понимать, – сказал наш необычный посетитель, снова усаживаясь в кресло и проводя рукой по высокому бледному лбу, – должны понимать, что я не привык лично заниматься подобными делами. Однако вопрос настолько серьезен, что я не мог доверить его решение никому другому, не подставив себя под удар. Я прибыл инкогнито из Праги специально, чтобы получить вашу консультацию по этому делу.

– Так изложите мне его, – сказал Холмс, снова закрывая глаза.

– Вкратце факты таковы: около пяти лет назад, во время продолжительного визита в Варшаву, я познакомился с известной авантюристкой Ирен Адлер. Это имя вам, несомненно, должно быть знакомо.

– Доктор, будьте добры, поищите в картотеке, – не открывая глаз, произнес Холмс.

Он уже много лет собирал и упорядочивал сведения о людях и событиях, которые прямо или косвенно могли иметь отношение к его профессии, поэтому трудно было представить себе, чтобы в этих стенах было произнесено имя, на которое не оказалось бы соответствующей записи в его картотеке. Биографию Ирен Адлер я отыскал между биографиями какого-то иудейского раввина и одного капитана, написавшего монографию о глубоководных рыбах.

– Так-с, посмотрим, – сказал Холмс. – Хм! Родилась в Нью-Джерси в 1858 году. Контральто… хм! «Ла Скáла», хм! Примадонна императорской оперы в Варшаве… так-так. Оставила оперную сцену… ха! Живет в Лондоне… ну разумеется! Ваше Величество, насколько я понимаю, завязали с этой молодой особой определенные отношения, написали ей несколько откровенных писем и теперь желали бы получить эти письма обратно.

– Совершенно верно. Но как…

– Вы тайно обвенчались?

– Нет.

– Никаких официальных бумаг или документов, указывающих на вашу связь, не существует?

– Нет.

– В таком случае я не совсем понимаю Ваше Величество. Если эта особа решит шантажировать вас этими письмами или использовать их для каких-то других целей, как она сможет доказать их подлинность?

– Но почерк!

– Подделка!

– Моя личная бумага!

– Украдена.

– Моя печать!

– Фальшивая.

– Моя фотография!

– Куплена.

– Но на ней мы изображены вдвоем.

– О-о… Это очень плохо. Ваше Величество действительно допустили большую оплошность.

– Я тогда сходил с ума… Обезумел.

– Вы сильно скомпрометировали себя.

– Тогда я был лишь кронпринцем. Мальчишкой. Мне сейчас только тридцать.

– Фотографию нужно вернуть.

– Мы пытались, но ничего не вышло.

– Вашему Величеству нужно заплатить. Выкупить ее.

– Она ее не продает.

– Тогда ее надо выкрасть.

– Было сделано пять попыток. Дважды в ее дом вламывались нанятые мной воры. Один раз, когда она путешествовала, мы выкрали и обыскали ее багаж. Дважды на нее нападали грабители. И никаких результатов.

– Совсем никаких?

– Совершенно.

Холмс рассмеялся.

– Интересное дельце! – воскликнул он.

– Для меня это очень серьезно, – с укоризной сказал король.

– Да, очень. И зачем же ей нужна эта фотография?

– Чтобы погубить меня.

– Каким образом?

– В скором времени я собираюсь жениться.

– Я об этом слышал.

– На Клотильде Лотман фон Сакс-Менингенской, младшей дочери короля Скандинавии. Возможно, вам известно, какие строгие правила царят в этой семье. Сама Клотильда очень чувствительный человек. Даже тень сомнения относительно моего прошлого может помешать нашему браку.

– А Ирен Адлер?

– Угрожает послать им фотографию. И она это сделает! Вы ее не знаете, у нее железный характер. Природа наделила ее лицом прекраснейшей из женщин и решительностью отважного мужчины. Чтобы не дать мне жениться на другой, она не остановится ни перед чем…

– Вы уверены, что она еще не послала фотографию?

– Уверен.

– Почему?

– Потому что сказала, что пошлет ее в тот день, когда о моей помолвке будет сообщено официально. Это произойдет в следующий понедельник.

– А, так у нас еще три дня в запасе, – облегченно произнес Холмс. – Это очень хорошо, потому что у меня на сегодня намечена еще пара-тройка важных дел. Ваше Величество, разумеется, пока останется в Лондоне?

– Конечно. Я остановился в гостинице «Лэнгхэм» под именем графа фон Крамма.

– Тогда я пошлю вам записку о том, как у нас пойдут дела.

– Да, пожалуйста. Я буду ее ждать.

– Хорошо. Деньги?

– У вас карт-бланш.

– Я не ограничен?

– За эту фотографию я готов отдать одну из провинций своего королевства!

– А текущие расходы?

Король достал из-под плаща увесистый замшевый мешочек и положил его на стол.

– Здесь триста фунтов золотом и семьсот ассигнациями, – сказал он.

Холмс черкнул расписку на листке из своей записной книжки и, передавая ее королю, спросил:

– По какому адресу проживает мадемуазель?

– Брайени-Лодж, Серпентайн-авеню, Сент-Джонс-Вуд.

Холмс записал адрес.

– И еще один вопрос. Это фотография кабинетного формата?

– Да.

– Что ж, до свидания, Ваше Величество. Надеюсь, в скором времени у вас появятся хорошие новости. Спокойной ночи и вам, Ватсон, – добавил он, когда королевский брум отъехал от дома. – Если зайдете завтра в три, я с удовольствием обсужу с вами это дельце.

II

Ровно в три часа я был на Бейкер-стрит, но Холмса дома не застал. Хозяйка сообщила мне, что он ушел еще в начале девятого. Я уселся у камина с намерением дождаться его, когда бы он ни вернулся. Меня это дело очень заинтересовало, несмотря на то что в нем не было ничего общего с теми двумя загадочными и страшными преступлениями, которые я описал раньше. Однако сама суть этой загадки и то возбужденное состояние, в котором пребывал клиент Холмса, придавали этому делу необычный характер. Да и, кроме предстоящего расследования, мастерство моего друга, его умение удивительно быстро овладевать ситуацией и на основании тщательных наблюдений и простой логики делать поразительные по своей точности выводы зачаровывали меня. Изучать систему его работы и приемы, с помощью которых он в два счета распутывал сложнейшие загадки, для меня было настоящим удовольствием. Я так привык к его постоянному успеху, что мысль о возможности неудачи даже не приходила мне в голову.

На часах было почти четыре, когда неожиданно отворилась дверь и в комнату нетрезвой походкой вошел грум, грязный, с засаленными бакенбардами, красной физиономией и в каких-то обносках. Мне, хоть я и знал об удивительной способности моего друга с помощью грима изменять свою внешность до неузнаваемости, пришлось три раза внимательно осмотреть его с ног до головы, прежде чем убедиться, что это действительно он. Кивнув мне в знак приветствия, он удалился в свою комнату, откуда вышел через пять минут чистый, аккуратно причесанный, в твидовом костюме. Усевшись в стоящее у камина кресло, он вытянул к огню ноги и весело рассмеялся.

– Ну и дела! – спустя несколько минут сказал он, после чего снова расхохотался и не мог остановиться до тех пор, пока, обессилев, в полном изнеможении не откинулся на спинку кресла.

– Что с вами, Холмс?

– Простите меня, Ватсон, просто вы ни за что не угадаете, как я провел это утро и чем мне в итоге пришлось заниматься.

– Даже представить себе не могу. Наверное, наблюдали за мисс Ирен Адлер или за ее домом.

– Верно, я с этого начал, но закончилось все очень необычно. Сейчас я вам расскажу. Утром я в начале девятого вышел из дому под видом грума, шатающегося без работы. Понимаете, все лошадники с большой симпатией и сочувствием относятся друг другу. Если вы – один из них, вы легко раздобудете любую нужную вам информацию. Очень скоро я узнал, где находится Брайени-Лодж. Эта чудесная небольшая двухэтажная вилла с садом на заднем дворе. Фасадом она выходит прямо на дорогу, на калитке чаббовский замок. В правой части дома – большая гостиная, с хорошей мебелью, на огромных, почти до пола, окнах – примитивные английские замки, которые даже ребенок откроет. На втором этаже ничего примечательного, кроме того что до окна коридора очень легко можно добраться с крыши каретного сарая. Я обошел кругом весь дом, все внимательно осмотрел, но больше не увидел ничего интересного. Потом я прошелся вниз по улице, и, как и ожидал, увидел старые конюшни, стоящие рядами вдоль одной из стен, окружающих сад. Я помог конюхам почистить лошадей, за что получил от них два пенса, стакан разбавленного виски, два щипка махорки и исчерпывающую информацию как о мисс Адлер, так и о дюжине ее соседей, которые меня совершенно не интересуют, но чьи биографии мне пришлось выслушать.

– И что же вы узнали об Ирен Адлер? – спросил я.

– О, она покорила сердца всех мужчин, живущих в том районе. На нашей планете это самое очаровательное существо из тех, которые носят платье и шляпку. Так, по крайней мере, говорят конюхи с улицы Серпентайн-авеню. Она живет тихо, выступает на концертах, каждый день в пять часов выезжает на прогулку и возвращается к ужину точно в семь. Редко покидает дом в другое время, кроме тех случаев, когда поет. В ее дом приходит только один мужчина, но бывает у нее часто. Он темноволос, красив и элегантен, навещает мисс Адлер как минимум раз в день, а то и чаще. Это мистер Годфри Нортон из «Иннер темпла». Иметь в информаторах кучеров очень выгодно. Они много раз возили его с Серпентайн-мьюз домой и знают о нем все. Выслушав их рассказ, я с ними попрощался и снова стал прохаживаться вдоль Брайени-Лодж, обдумывая план действий.

Годфри Нортон – немаловажная фигура в этом деле. Он адвокат, что уже говорит само за себя. Что их связывает и зачем он так часто приезжает? Кто для него мисс Адлер: клиент, друг, любовница? Если первое, то скорее всего она дала фотографию ему на хранение. Если последнее, то это маловероятно. От ответа на этот вопрос зависело, нужно ли мне продолжать работать в Брайени-Лодж или стоит переключить внимание на дом этого джентльмена в Темпле. Это обстоятельство заслуживало особого внимания, поскольку расширяло поле моего расследования. Боюсь, что все эти подробности уже утомили вас, но, чтобы понять ситуацию, вам нужно знать, какие небольшие трудности мне пришлось преодолеть.

– Нет-нет, я внимательно слежу за вашим рассказом, – ответил я.

– Пока я взвешивал все за и против каждого из вариантов, к Брайени-Лодж подкатил экипаж, и из него выпрыгнул молодой человек. Красивый, смуглый, с орлиным носом и с усами. Вероятно, это был тот самый джентльмен, о котором я слышал. Судя по всему, он очень спешил, потому что, приказав кучеру ждать, бросился в дом мимо открывшей дверь служанки так, будто приехал к себе домой.

Внутри он пробыл около получаса, и я несколько раз через окна гостиной видел, как он взволнованно ходит по комнате, что-то говорит и возбужденно размахивает руками. Хозяйки видно не было. Наконец он вышел, спеша, судя по всему, даже больше прежнего. Ступив на подножку экипажа, он вынул из кармана золотые часы, озабоченно посмотрел на них и крикнул кучеру: «Гони что есть духу! Сначала к “Гросс-и-Хэнке” на Риджент-стрит, потом на Эджвеар-роуд к церкви Святой Моники. Успеешь за двадцать минут – получишь полгинеи!» И они умчались. Я стоял, размышляя, стоит ли последовать за ними, когда на улице показалось небольшое изящное ландо. У кучера пальто было застегнуто наполовину, узел галстука съехал под ухо. Ремни упряжи торчали из застежек в разные стороны. Не успело ландо остановиться, как сама мисс Адлер выпорхнула из дома и нырнула в него. Я успел лишь мельком ее увидеть. Это настоящая красавица, с таким лицом, за которое мужчине и умереть не жалко. «К церкви Святой Моники, Джон, – крикнула она. – Получите полсоверена, если доедем за двадцать минут». Такой шанс нельзя было упускать, Ватсон. Я на какую-то секунду задумался, что лучше – побежать следом или незаметно прицепиться к ее ландо сзади, но тут на улицу выехал кеб. Кучер его выглядел еще неопрятнее предыдущего, но я вскочил в экипаж, прежде чем он успел что-либо возразить, и крикнул: «К церкви Святой Моники. Получите полсоверена, если доедете за двадцать минут». Было без двадцати пяти двенадцать, и, разумеется, понять, что происходит, было несложно.

Мой кебмен гнал, как ветер, не думаю, что я когда-либо ездил быстрее, но остальные все же приехали на место раньше меня. Подъехав к церкви, я увидел и экипаж, и ландо, стоящие рядом у входа, от их взмыленных лошадей валил пар. Заплатив кучеру, я бросился внутрь. Там не было ни души, за исключением тех двоих, кого я преследовал, и священника, который, судя по его удивленному виду, о чем-то с ними спорил. Они стояли тесной группкой у алтаря. Я тихо прошел в угол и сел в сторонке, как обычный прохожий, случайно зашедший в церковь, но тут, к моему великому изумлению, все трое одновременно повернули головы в мою сторону, и ко мне торопливо направился Годфри Нортон.

«Слава Богу! – воскликнул он. – Вы подойдете. Идемте! Идемте со мной!»

«В чем дело?» – спросил я.

«Да идемте же. Всего три минуты, прошу вас».

Он чуть ли не силой подтащил меня к алтарю, и я опомниться не успел, как уже мямлил какие-то клятвы, которые мне шепотом произносились на ухо, и ручался за вещи, о которых ровным счетом ничего знал, в общем, всячески помогал соединить священными узами брака Ирен Адлер и Годфри Нортона. Через какую-то минуту с одной стороны меня уже благодарил джентльмен, с другой – леди, а спереди сиял улыбкой служитель алтаря. В более нелепую ситуацию я не попадал никогда в жизни. Мысль о ней и заставила меня рассмеяться. Скорее всего у них не были выполнены какие-то формальности, и священник отказывался соединять их браком без свидетеля, но тут, к счастью, появился я, так что им не пришлось идти на улицу, чтобы искать себе шафера. Невеста вручила мне золотой соверен, и я собираюсь носить его на цепочке часов в память об этом событии.

– Да, крайне неожиданный поворот событий, – сказал я. – А что было потом?

– Планы мои, естественно, были разрушены. Все шло к тому, что счастливая пара должна была уехать вместе, а мне требовалось быстро и решительно принять необходимые меры. Однако, выйдя из церкви, они расстались. Он отправился в Темпл, а она – к себе домой. «В пять, как обычно, я поеду в парк», – сказала она, прощаясь с ним. Больше я ничего не услышал. Они разъехались в разные стороны, а я отправился заниматься своими приготовлениями.

– И в чем они заключаются?

– Кусок холодной говядины и бокал пива, – сказал Холмс, дернув колокольчик. – Я был слишком занят, чтобы думать о еде, а вечером буду занят еще больше. Кстати, доктор, я бы хотел, чтобы вы мне помогли.

– С удовольствием.

– Вы не боитесь нарушить закон?

– Нисколько.

– А если вас арестуют?

– Согласен, если это нужно для доброго дела.

– О, дело стоящее.

– Тогда можете мною располагать.

– Я не сомневался, что смогу на вас положиться.

– Но что я должен буду делать?

– Дождемся миссис Тэнер с подносом, и я вам все объясню. Итак, – сказал он, с аппетитом поглядывая на нехитрую снедь, приготовленную хозяйкой. Мне придется есть и разговаривать одновременно, потому что у меня мало времени. Уже почти пять. Через два часа нам уже нужно быть на месте. Мисс Ирен, вернее, теперь уже мадам, с прогулки возвращается в семь. Мы должны быть в Брайени-Лодж, чтобы встретить ее.

– А потом?

– Об этом не беспокойтесь. Я уже все подготовил. Я настаиваю только на одном: что бы ни произошло, не вмешивайтесь. Поняли?

– То есть я должен оставаться в стороне?

– Просто ничего не делайте. Возможно, случится какая-нибудь неприятность, но вы не вмешивайтесь. Меня проводят в дом. Через четыре-пять минут в гостиной откроется окно. Вам надо подойти к нему поближе.

– Ясно.

– Меня будет видно в окно, поэтому вы должны за мной наблюдать.

– Хорошо.

– Когда я подниму руку – вот так, вы бросите в окно то, что я вам дам, и закричите: «Пожар!» Все понятно?

– Абсолютно.

– Ничего опасного тут нет, – сказал он, доставая из кармана длинный сигарообразный сверток. – Это обычная дымовая шашка, такие используют трубочисты, проверяя трубы каминов. Она с обоих концов снабжена самовоспламеняющимися капсюлями. Больше вам ничего делать не нужно. Ваш крик подхватят люди. После этого вы пройдете до конца улицы, где я присоединюсь к вам через десять минут. Надеюсь, все понятно?