Текст книги "Три слепых мышонка"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

– Может быть.

– Уже в семь лет определилась с профессией – решила стать юристом после фильма «Убить…» с Грегори Пеком.

– А это откуда ты выкопал?

– В первые дни своей работы в прокуратуре Калузы она дала интервью газете «Геральд трибюн Калузы».

– И когда это было?

Эндрю сдвинул очки на лоб и полистал свои записи. В очках он был похож на ученого, может, даже на председателя суда. А без них – на дотошного репортера. Темные кудрявые волосы, карие глаза, орлиный нос, довольно мужественный рот с тонкой верхней губой и припухлой нижней. Синтия Хьюлен как-то сказала Мэтью, что Эндрю напоминает ей Мика Джаггера. Мэтью еще удивился тогда: ну просто никакого сходства! Не отрываясь от машинки, Синтия добавила, что имеет разительное сексуальное сходство.

– Зачислена в штат прокуратуры незадолго до Рождества, – сказал Эндрю.

– У тебя есть ее послужной список?

– Я прочитаю все в хронологическом порядке, – сказал Эндрю. – Так понятнее…

– Хорошо.

– Она закончила школу в шестнадцать лет…

– Молодец.

– Да. Два года училась в Йельском университете. Весной ее исключили за курение наркотиков в аудитории…

– Вот эта да!

– Совершенно верно. Оттуда она перевелась не куда-нибудь, а в Браун, который закончила с Фи Бета. Там тоже вышло недоразумение…

– Наркотики?

– Нет-нет. Драка. С парнем, футболистом, который назвал ее Пэт.

– А это ты откуда знаешь?

– Из Брауна мне прислали статью из университетской газеты. После этого случая она стала местной знаменитостью. Дело было так. Этот олух, так она его характеризует…

– Хорошее слово – олух.

– Весьма. Так вот, этот олух подошел к ней и поздоровался: «Привет, Пэт, меня зовут…» Не успел он докончить, как она врезала ему промеж глаз. Позже она пояснила репортеру газеты, что «Пэт» – это собачья кличка, в их краях так еще называют пьянчужку, того, что с дружком «Миком» лакает спиртное. Она – Патрисия и не позволит коверкать свое имя. Кстати, Патрисия по-латыни означает «благородная».

– Она сама про латынь вспомнила?

– Нет, это я добавил. Но остальное – да, ее подлинные слова, я цитирую по «Браун дейли геральд». Она добавила, что прозвища ее особенно раздражали.

– Какая чувствительная.

– Очень. Затем она посещала юридический факультет в Нью-Йоркском университете.

– Наверняка была отличницей, – заметил Мэтью, закатывая глаза.

– А вот и нет, хотя и в десятке лучших. Спустя три года сдала на степень в Калифорнии, и тут же ее пригласили работать в фирму «Долман, Радджеро, Питерс и Дерн». Слышали о такой?

– Нет.

– Работала она у них два года, заслужила прозвище «Злыдня с Запада» – видно, в суде себя показала. Затем она переезжает в Нью-Йорк, фирма «Карте, Рифкин…».

– …Либер и Лоэб. Крутые ребята.

– Верно. Здесь она подтвердила свою репутацию.

– Какую именно?

– Безжалостный защитник, никаких сантиментов. Только уголовное право. Она успешно защищала махинаторов из нефтяных компаний, мафиозных боссов, колумбийских наркобаронов, специалистов по уклонению от налогов…

– А дела об убийствах?

– Вела трижды. К примеру, одна женщина обвинялась в том, что задушила своего шестимесячного сына во сне.

– Она нашла смягчающие обстоятельства?

– Нет. Она просто настаивала на оправдании – и добилась его.

Мэтью взглянул на него.

– Серьезная дама, – кивнул Эндрю.

– А какова она во время судебных заседаний?

– Яркая внешность, привлекательна, агрессивна, беспощадна, злопамятна. При малейшем упущении со стороны оппонента – атакует.

– Когда она ушла из фирмы?

– После «Карте, Рифкин…» она перешла в прокуратуру Нью-Йорка, где проработала последние три года до Флориды. Видимо, не достигла желаемого.

– А что у нее на уме?

– Флорида – первая ступенька для прыжка в Вашингтон.

– Шагает по стопам своего босса.

– Да, сэр.

– Он-то и подбросил ей дело в надежде на более крупный улов. А что, в газетах пока ничего не прошло?

– Нет, сэр. А что там должно появиться?

– Сам не знаю. Ты нашел мне переводчика?

– Да, сэр.

– Хорошо. Проверь, сколько времени идет «Касабланка».

– «Касабланка»? Хорошо, сэр.

– И узнай по минутам, когда в день убийства были прилив и отлив.

– Записал, сэр, прилив и отлив.

– Как зовут переводчика?

Май Чим Ли была вывезена из горящего Сайгона на вертолете в апреле 1975 года. Ей тогда только что исполнилось пятнадцать лет. Она помнила, как отец тащил ее в посольство сквозь хаос и погром улиц. Она крепко держалась потной ладонью за руку отца. На летном поле отец поднял ее и передал в руки негру в форме американского сержанта. Вертолет уже был готов подняться в воздух, люди цеплялись за шасси.

Больше она отца не видела. Он работал переводчиком при правительстве США. Вьетконговцы, заняв Сайгон, казнили его. Она ничего не знала о матери. Может быть, ее тоже убили. Три года спустя, в день восемнадцатилетия, пришло письмо от их соседки, тетушки Тэн. Она писала, что ее мать уехала в неизвестном направлении. Май Чим предполагала самое худшее.

Ей запомнилась мать всегда улыбающейся. Наверное, она была счастливой женщиной. Отец Май был очень строгим. Он мог швырнуть чайник об пол, если чай не был готов ко времени. Но именно отец посадил ее в вертолет. Сама Май Чим иногда подрабатывала переводами, хотя основной специальностью ее была бухгалтерия.

Мэтью узнал об этом из ее рассказа по дороге в «Малую Азию». В субботу вечером он взял напрокат автомобиль.

Она рассказала, что вообще-то ее зовут Ле Май Чим. Фамилия Ле – одна из самых распространенных фамилий во Вьетнаме – уходит корнями в пятнадцатый век, имя «Май» переводилось как «завтра», а ее личное имя «Чим» – «птица». Два ее старших брата, Хью и Нхак, служили в Армии Южного Вьетнама, и оба погибли в боях в 1968 году.

В офисе, где работала Май Чим Ли, ее называли Мэри, но ей больше нравилось ее собственное имя. Первые пять лет она просуществовала в Америке за счет всяких благотворительных фондов, в возрасте двадцати лет уехала из Калифорнии, пересекла всю страну на автобусе и поселилась во Флориде – сначала в Джэксонвилле, потом в Тампе и, наконец, в Калузе.

Ей был тридцать один год. Она довольно бегло говорила по-английски, но в ее речи иногда проскальзывал отголосок монотонной напевности, и она, случалось, порой неправильно употребляла идиомы и путалась в диалектах. Этот город был для нее чужим, и она в нем не прижилась. По сути дела, она была одинока в целом мире. По облику она походила на американку и сейчас была одета в льняной костюм пшеничного цвета, оттеняющий ее блестящие смоляные волосы и темные глаза. Но походкой она выделялась – ступала так же осторожно и изящно, как по камням родной деревни. В ее глазах застыла затаенная печаль.

Она снимала квартиру в районе Сабал-Кей.

Май Чим пояснила, что в округе в основном живут недавние иммигранты. Они работают в ресторанах официантами, моют посуду, работают водителями транспорта. Кое-кто пристраивается на неквалифицированную работу на фабрике легкой промышленности за минимальную или даже почти символическую плату. Люди живут неимоверно скученно: в домике на одну семью умещается человек десять-двенадцать. Эти домики стояли заброшенными с двадцатых годов. Их построили в Калузе для негров из штатов Джорджия и Миссисипи. Домишки тусклых цветов, зеленые и красные, стояли на сваях по всему пустырю. Сваи спасали от частых в Калузе наводнений, хотя, казалось, дома располагались вдали от залива. Первой заботой иммигрантов было купить пусть ветхий, как и сами их дома, пусть в складчину, но автомобиль, чтобы можно было добираться до работы. Общественный транспорт сюда ходил, но крайне редко и нерегулярно. Май Чим удивляло, что автомобили приобретались непременно блекло-голубого цвета. Всегда только блеклые. И обязательно голубые. Необъяснимый феномен. В ее устах это слово обретало восточную окраску. Она улыбнулась, когда произносила его. Улыбка оживила ее лицо, в карих глазах вспыхнули искорки. Мэтью представил, что точно так же улыбалась и ее мать в спокойные и счастливые времена.

Тран Сум Линх, один из тех, кто заявил, что видел Стивена Лидза в ночь убийства, жил в одной из таких лачуг вместе с женой, шестилетним сыном, двумя двоюродными братьями и двоюродной сестрой жены. Его родственники недавно приехали из Техаса, из города Хьюстона. Ему было тридцать семь лет. В свое время он служил лейтенантом Армии Северного Вьетнама и вскоре после падения Сайгона бежал на лодке в Манилу. Он узнал, что домой возврата нет – его там немедленно арестуют и расстреляют. Он старался укорениться на этой земле, работал за четыре доллара двадцать пять центов в час в продовольственном отделе универмага «Саут Диски Молл», где подносил и раскладывал фрукты и овощи. Он вовсе не хотел вмешиваться в дело об убийстве трех его соплеменников, но все же посчитал своим долгом рассказать правду. Он знал всего лишь несколько английских слов, поэтому говорил по-вьетнамски, а Май Чим переводила.

Они сидели около дома Трана, он – на первой ступеньке лестницы, ведущей к входной двери, Май Чим и Мэтью пристроились на складных стульях, которые им вынесли из дома. Тран был одет в серые шорты, диснеевскую тенниску с нарисованными на ней минаретами и сандалии. Мэтью изнывал от жары в костюме и галстуке.

– Было одиннадцать часов или самое начало двенадцатого, – начала Май Чим. – Жара не спала даже к ночи…

Она переводила моментально и, видимо, довольно точно, судя по сухим фразам.

– На моей родине во время летних муссонов, сезонов дождей, стоит такая же погода…

…Дожди льют не переставая с июня по ноябрь – это когда со стороны Южно-Китайского моря дуют тайфуны. Но и зимой бывают свои муссоны, поэтому «сухих» периодов почти не бывает. Вьетнам расположен ниже Тропика Рака, оттого там такой жаркий и влажный климат. Среднемесячная температура около восьмидесяти градусов по Фаренгейту и бесконечная хлябь, кроме апреля и мая.

– Вы, наверное, знаете, что Вьетнам – в тропическом поясе? У нас столько же всякой нечисти – комаров, клещей и пиявок, – как и на Малайском полуострове. А наши крокодилы, питоны, кобры, тигры, леопарды и дикие собаки?!

…В дельте Меконга, где вырос Тран и где он позже сражался, земля была очень плодородной и хорошо обработанной. Их род был исконно крестьянским. Они возделывали рис. На узких улочках крошечной деревушки Хи по берегу речки Сонг-Вам-Ко приютились бамбуковые хижины, крытые соломой и обнесенные бамбуковой изгородью. Во время летних наводнений единственным спасением были высокие берега реки и дамбы. Семья выжидала момента в перерывах между дождями, чтобы посидеть в маленьком огороде около дома. Частенько Трану случалось в душные жаркие ночи смотреть на затопленные рисовые поля, на горы за Сайгоном и мечтать о мудрости, что обретет он с годами, и о богатстве за пределами воображения.

Точно в такую же ночь он сидел возле своего домика в Калузе вместе со своими родственниками уже два часа. Его жена – она была старше его на два года, что вполне соответствовало его гороскопу, – уже уложила спать сына и легла сама, так как к восьми утра ей надо было быть на фабрике. Тран с мужчинами курил во дворе. Его родственница, жена старшего из двоюродных братьев, женщина очень домашняя, дремала у порога. Вскоре они с мужем ушли в дом.

Тран тихо переговаривался с братом.

Сигаретный дым поднимался кверху.

На улице US-41, за два квартала от их дома, не умолкало дорожное движение, гудели машины: грузовики ехали на юг по Аллее Аллигаторов, частные машины направлялись в Венис или дальше на юг, в Неаполь или Форт-Мейерс.

Очень тихая, спокойная ночь.

Завтра ему предстоял тяжелый однообразный труд за нищенскую плату, но пока – нежная, тихая ночь.

Поднялся и, позевывая, ушел последний собеседник Трана. Тихо хлопнула дверь. Тран один сидит на ступеньках наедине с этой теплой, душной, тихой ночью, погруженный в свои мысли. Полнолуние. Он вспоминает лунные ночи дома, рисовые поля, убегающие за горизонт, оранжевую луну, плывущую высоко в небе.

Он курит и мечтает.

Как будто в стороне кто-то промелькнул.

Ему почудилось, что некто в блестящем на мгновение появился и исчез. Так иногда кажется, что от луны откалывается кусочек и падает на землю.

Дом, который занимал Тран с семьей, располагался юго-восточнее того жилища, где обитали трое парней, с которых недавно сняли обвинение в изнасиловании фермерской жены. В его родном Вьетнаме до прихода коммунистов убийства и тяжкие телесные повреждения считались наиболее серьезными преступлениями, они карались пятью годами заключения или гильотиной – казнью, заимствованной у французских оккупантов. Насилие над женщиной относилось к подобным преступлениям, и нет оснований полагать, что его вторая родина квалифицирует изнасилование иначе.

Ему было трудно предположить, что коммунисты делают с насильниками, и, конечно же, он не знал, что сексуальное оскорбление – так его называют добропорядочные прихожане Флориды – карается сроком от пятнадцати лет или электрическим стулом, в зависимости от возраста жертвы и причиненного ущерба. Но Тран считал, что негоже обвинять чохом расовые или этнические сообщества в преступных деяниях, совершаемых их отдельными членами. Поэтому он обрадовался, узнав, что его соплеменников оправдали. Он не был с ними близко знаком, но считал их порядочными и трудолюбивыми людьми, хотя, конечно – он подчеркнул это через переводчицу, – это его субъективное мнение.

Опять какое-то яркое пятно мелькнуло в ночи.

Тран был заинтригован.

Без всякого сомнения, в непосредственной близости от него находился какой-то мужчина, высокий, широкоплечий американец. Сам Тран, субтильный и низкорослый, как почти все вьетнамцы, был чуть выше полутора метров и весил от силы пятьдесят пять килограммов. Мужчина, бегущий к дому, где жили трое приятелей, был не ниже ста восьмидесяти сантиметров.

У Мэтью екнуло сердце…

Он довольно крупный, килограммов девяносто…

На нем желтая куртка и желтая кепка…

Сердце у Мэтью замирает.

– …американец, – переводит Май Чим, – зашел в дом, где на следующее утро обнаружили убитыми трех молодых людей, вы слышали об этом?

Мэтью слышал.

Глава 4

В понедельник, двадцатого августа, утро выдалось жарким и влажным, небо было подернуто легкой дымкой. Мэтью поднялся на рассвете и в десять минут восьмого уже блаженствовал в бассейне. Где-то в четверть девятого зазвонил телефон. Он подплыл к бортику и потянулся за трубкой.

– Алло!

– Мистер Хоуп? Это я, Эндрю. Я все разузнал.

– Хорошо, Эндрю, я слушаю.

– Фильм «Касабланка» идет сто три минуты, то есть час сорок три минуты, сэр.

– Так. Хорошо, Эндрю.

Лидз утверждал, что они начали смотреть фильм сразу после ужина. Мэтью не спросил у Джессики, досмотрела ли она фильм до конца или тоже заснула где-нибудь посередине.

– В понедельник прилив был в час тридцать пополудни, – сказал Эндрю. – Отлив – в семь сорок четыре вечера.

Получается, что Лидз взял лодку первый раз во время прилива, а на обратном пути ему пришлось преодолевать течение, и он вернулся где-то около шести или в половине седьмого. Пока уцепиться не за что.

Но Чарли Стаббс свидетельствует…

– Следующий прилив начался в час сорок две в ночь на вторник, – продолжал Эндрю.

Значит, в десять тридцать вечера, между приливом и отливом, когда уровень воды достаточно высок, лодку могли взять. А на обратном пути лодка вновь попадала в прилив. Но невозможно строить защиту на навигационных особенностях Уиллоубийской бухты.

– Спасибо, Эндрю, – сказал он, – ты мне очень помог.

В десять часов утра Мэтью заглянул к себе в офис. На столе его ждал ответ из прокуратуры на дополнительный запрос.

Мэтью интересовался именами и адресами всех, кто располагал хоть какой-то информацией, взятой на вооружение обвинением. К первоначальному списку Патрисия добавила Чарльза Н. Стаббса. С помощью его свидетельских показаний она, конечно же, хотела подчеркнуть, что Лидз брал лодку во второй раз в половине одиннадцатого вечера, в ночь убийства.

На ее месте Мэтью поступил бы аналогично. Пока все события развивались предсказуемо. Мэтью терпеть не мог сюрпризов.

Мэтью также просил ознакомить его с запротоколированными показаниями. Патрисия направила ему свидетельские показания Стаббса. Протокол, подписанный следователем прокуратуры Фрэнком Баннионом, был датирован субботой, 18 августа, то есть позавчерашним днем.

Патрисия предоставила также в ответ на запрос Мэтью подробное описание вещественных доказательств, которые она предполагает передать на рассмотрение суда: желтая нейлоновая кепка из сетчатой материи с монограммой в виде двух переплетенных букв П и Б красного цвета и желтая куртка-ветровка с нейлоновым верхом на подкладке.

Вот это новость!

Мэтью попросил Синтию соединить его с Джессикой Лидз. Через минуту она перезвонила и сказала, что Джессика Лидз на проводе.

– Доброе утро, – поприветствовал свою клиентку Мэтью.

– Доброе утро. Я как раз собиралась вам звонить.

– Когда они у вас были?

– Вы говорите о полицейских?

– Да.

– Вчера вечером.

– Они предъявили ордер на обыск?

– Да.

– А кто приходил? Роулз и Блум?

– Нет. Какой-то следователь из прокуратуры.

– Вы узнали, как его зовут?

– Фрэнк Баннион.

– Он искал именно кепку и куртку?

– В ордере было отмечено: «Доказательства и следы преступления».

– А вы не помните, были там такие слова, как «обыск с целью обнаружения компрометирующих предметов по показаниям свидетеля» или что-то в этом роде?

– Да. В ордере подробно описывались кепка и куртка.

– А там указывалась ферма как место обыска?

– Да. Наш точный адрес.

– А кто расписался за понятых, сам Баннион?

– Возможно.

– Кем был выдан ордер?

– Подписан фамилией Аморес.

– Аморос. Через «о». Мануэль Аморос – судья округа.

– Да, кажется, так.

– Теперь в ее руках кепка и куртка.

– У нее?

– Дело ведет помощник прокурора Патрисия Демминг. Миссис Лидз, скажите мне, пожалуйста, вы уверены, что ваш муж никуда не выходил из дому в ту ночь, когда было совершено убийство?

– Абсолютно уверена.

– А сами вы были дома всю ночь?

– Да, конечно.

– Вы не могли куда-нибудь отлучиться, скажем, выйти погулять, а ваш муж, может быть, воспользовался вашим отсутствием?

– Нет, я была дома. Мы оба никуда не выходили. Стивен заснул во время фильма, а я досмотрела его до конца, потом еще немного поскучала у телевизора и тоже заснула.

– И проспали до утра?

– Да.

– А в девять часов вас разбудила полиция?

– Да.

– Вы не могли бы припомнить, когда видели кепку и куртку в последний раз?

– Стивен вернулся с морской прогулки до ужина, значит, именно тогда я видела его в кепке.

– А куртка? Была ли на нем куртка?

– Нет. В тот день стояла неимоверная жара.

– Куда ваш муж обычно кладет куртку?

– У нас в прихожей платяной шкаф.

– А кепку?

– Туда же, на полку.

– А в тот вечер он не мог изменить своим привычкам?

– Я затрудняюсь вам ответить, помню лишь, что домой он пришел в кепке, а куда он ее дел, не могу сказать. Я ведь не предполагала, что это кого-то заинтересует. А почему столько вопросов?

– Свидетели дали показания, что на убийце в момент преступления были кепка и куртка.

– Стивен никого не убивал. Он всю ночь был дома.

– Вы уверены в этом?

– На этот вопрос я отвечаю уже в который раз…

– Как крепко вы спите, миссис Лидз?

– Довольно крепко.

– Вы просыпались в ту ночь?

– Нет.

– Вы всю ночь крепко спали?

– Да.

– Вы можете с уверенностью утверждать, что ваш муж той ночью никуда не выходил?

– Видите ли…

– Вам придется ответить на этот вопрос прокурору, миссис Лидз.

– С полной уверенностью я, вероятно, сказать не могу…

– Значит, такая возможность у Стивена Лидза имелась?

– Предположительно – да…

– Он мог спуститься вниз, надеть эту желтую кепку, куртку…

– Да, но…

– …мог сесть в «масерати»?

– Нет.

– Почему?

– Я бы услышала шум мотора.

– Но ведь вы крепко спали.

– Ну… да…

– Значит, вы могли и не слышать, как он завел машину.

– Предположительно – да.

– Миссис Лидз, это свидетельствует о том, что вы не можете быть полностью уверены, где был ночью ваш муж?

– Господин адвокат, ваши вопросы наводят меня на мысль, что вы работаете на кого-то другого.

– На вас, миссис Лидз, вернее, на вашего мужа.

– Я начала в этом сомневаться…

– Нет, можете быть уверены. Я задаю вам вопросы, которые наверняка возникнут у прокурора, а вы – единственное алиби своего мужа. Если удастся бросить хоть малейшую тень сомнения на ваши слова…

– Мой муж не убивал их, – неожиданно произнесла Джессика. – Я признаю, что крепко спала и могла не слышать, что происходит в этом дурацком доме, но я уверена – он не выходил из дому и никого не убивал!

– Откуда такая уверенность?

– Я просто знаю.

– Да, но вы же спали!

– Но ведь он…

Она осеклась.

Повисло молчание.

Мэтью дал ей время собраться с духом.

– Вы начали говорить… – попытался он ее разговорить.

– Он…

И смолкла.

– Пожалуйста, продолжайте…

– Он уже отказался от этой мысли.

– От какой мысли?

– Убить их.

– Что вы хотите этим сказать?

– Он собирался их убить.

«Нет, только не это!»

– Я хотела кого-нибудь нанять, чтобы их убили.

«Нет, не может быть, пожалуйста!»

– Вы с кем-нибудь это обсуждали?

– Разумеется, нет.

– Ваш муж был в курсе ваших планов?

«Скажи „нет“, – мысленно молил он ее, – скажи, что ты ему даже не намекала…»

– Да. Я сказала ему, что собираюсь… кого-нибудь найти… кто мог бы… покарать этих негодяев… убрать их с лица земли. Наверняка есть такие люди, которые за деньги занимаются таким промыслом.

– Такие люди есть, – согласился Мэтью.

– Стивен запретил мне даже думать об этом. Он убедил меня, что и так у насильников до конца дней будет на совести тяжкий груз. Бог их покарает, а что может быть страшнее этого?

«А как убедить в этом присяжных?»

– Миссис Лидз, – сказал он, – на суде ваш муж не был столь благоразумным.

– Он был в бешенстве, раздражен. К тому же я открылась мужу позже.

– Когда?

– Суд вынес решение в пятницу, а наш разговор состоялся в воскресенье.

– За день до убийства.

– Получается, что так.

Они помолчали.

«Боже, не допусти этой информации до Демминг!»

– Мой муж их не убивал, – повторила Джесси. – Поверьте мне, я уверена. Он просто не мог этого сделать.

Ресторан назывался «Скандалисты».

Всего два месяца назад в этом здании был рыбный ресторан «Прибрежная гостиница». Закусочная «У Язона», славящаяся своими бифштексами, располагалась здесь полгода назад, а за три месяца до этого людей влекла сюда дорогая европейская кухня и изящный интерьер, выдержанный в бледно-лиловых и фиолетовых тонах ресторана «Пурпурный морской конек».

Открытие ресторана «Скандалисты» пришлось не на самый удачный в смысле бизнеса месяц июнь, когда основной поток туристов отправлялся домой до Пасхи, а местные жители были не в состоянии обеспечить хорошую выручку. Дабы пережить самые неблагоприятные летние месяцы, приходилось кое-что откладывать с ноября по апрель, либо влачить жалкое существование в ожидании прибыльных клиентов. Открытый в столь невыгодный момент ресторан «Скандалисты», казалось бы, должен был разделить судьбу своих незадачливых предшественников, периодически сменяющих друг друга. Само здание оставалось незыблемым, менялись лишь названия и интерьеры.

Опровергая мрачные прогнозы, ресторан, казалось, процветал. Возможно, этому способствовал тот факт, что любимый публикой Уиспер-Кей разудалый салун «Соленый Пит» сгорел почти дотла к моменту открытия нового ресторана. Почти в открытую виновником пожара в «Соленом Пите» выставляли Майкла Гранди, владельца «Скандалистов», хотя никаких следов поджога пожарные и полиция не обнаружили.

Ресторан располагался в старом дощатом, покрашенном белой краской вместительном здании у самого залива. Почти у входа в ресторан была короткая пристань для двенадцати лодок. Панорама открывалась великолепная – можно было понять бывших владельцев здания: безмерная гладь воды, красивый вид на мост, ведущий к Уиспер-Кей, грациозные лодки. Трудно было даже предположить причину разорения предыдущих владельцев.

Гранди устроил в своем заведении подобие веселого салуна, мудро посчитав тогдашний «Соленый Пит» единственным своим конкурентом среди питейных домов. Он отобрал для работы шесть юных официанток и барменш, четверых поставил за стойку большого бара в основном здании ресторана, а двух – в круговом баре на веранде. Он приодел их в белые декольтированные блузки и черные юбочки оптимальной длины, чтобы радовать глаз мужчин и не оскорблять самолюбия женщин. Для баланса он дал работу нескольким молодым официантам и пианисту с улыбкой Джина Келли. Они обслуживали клиентов, одетые в черные брюки, белые рубашки с открытым воротом, широкими рукавами и красными поясами. Посетители очень скоро убедились, что в его ресторане подают напитки на любой вкус, отменное мясо и свежайшую рыбу, и все это – по весьма доступным ценам. И прежде чем кто-нибудь успел возвестить «Эврика!», он превратил местечко в нечто среднее между салуном и рестораном, где посетителям были рады круглые сутки и обслуживали их даже со стороны залива. Современная история о чистильщике обуви, ставшем миллионером. Редкое явление для наших дней.

Фрэнк Баннион заглянул в заведение Гранди часам к двенадцати в понедельник. Близилось время ленча, и посетители понемногу заполняли ресторан. В основном это были банковские служащие из центра города, что сулило хозяину стабильное будущее. Баннион припарковал свою машину с четкой эмблемой прокуратуры на передних дверцах рядом с серебристым «линкольном», напоминающим выброшенную на берег акулу. Он вошел в зал, где играло пианино. Солнце заливало это уютное, многоголосое, оживленное помещение, которое служит людям уже не первую сотню лет и будет служить, пока в штате Флорида не переведется съестное и спиртное. Хорошая перспектива для такого злачного места.

Баннион остался доволен увиденным и, пройдя через главный зал, вышел на веранду ресторана, где под большими коричневыми зонтиками стояли круглые белые столики. С веранды открывался сказочный вид на залив. Около берега дрейфовала яхта. Находясь на суше, так и тянет выйти в море, но, оказавшись на яхте, теряешь желание идти под парусами. Размышляя нал этим, Баннион подсел к бару, заказал джин с тоником и приступил к цели своего посещения. Он пришел в ресторан, чтобы навести справки о той ночи, когда произошло убийство. Он размышлял, с чего начать. Можно было раскрыть свою принадлежность к прокуратуре или же прикинуться любопытным простачком, сующим нос в чужие дела. В первом случае была опасность, что свидетели, не желая связываться с законом, замыкаются и не идут на разговор. С другой стороны, праздношатающегося нахала могут послать подальше. Этой рыжеволосой барменше, одной из многочисленной обслуги, он решил показать значок следователя.

Это произвело на нее впечатление.

– Ого! – воскликнула она.

На вид ей было года двадцать три – двадцать четыре, она была слишком смуглой, что не свойственно для рыжих. Баннион догадался, что у нее крашеные волосы. На загорелом лице выделялись карие глаза и нос пуговкой. Она представилась: Рози Олдрич.

– Правда, гадкое имя – Рози? – хихикнула она.

Она была родом из Бруклина и прошлой зимой приехала сюда с намерением вернуться через пару недель, но решила задержаться. Она трудилась в две смены – то днем, то ночью – и выкраивала время, чтобы позагорать. Обожала пляж и солнце. К тому же здесь всегда можно встретить кого-нибудь из знаменитостей. Следователя прокуратуры, например, ух ты!

Баннион рассказал ей историю о том, как укусил грабителя за задницу. Из уважения к ее юности он поостерегся более смачных выражений.

В подтверждение своих слов он похвалился фотографией этого типа, снятого со спины. На самом интересном месте были отчетливо видны следы зубов.

Девушка с почтением и восхищением внимала Банниону.

Он спросил ее, кто работал в понедельник, тринадцатого августа.

– А что, что-нибудь случилось? – Она округлила свои карие глаза.

– Обычное расследование, – успокоил ее Баннион. – Так ваша смена работала?

– А какой это был день недели? – спросила она.

– Понедельник, – повторил Баннион.

Ему показалось, что она не слишком умна. В ее карих глазах никак не отражалась работа мысли. А может, притворяется? Сейчас сколько хочешь расплодилось таких малышек – их считаешь придурками, а они тебя за нос водят.

– А какое было число?

На стене за стойкой висел отрывной календарь, на нем выделялись огромные жирные знаки: 2 августа, понедельник.

О каком еще понедельнике, если не о прошлом, идет речь?

– Я спрашиваю о прошлом понедельнике, – повторил он.

– А-а… – протянула девушка.

Он выжидал.

– В какой-какой понедельник? – переспросила она.

– В понедельник на прошлой неделе, – он еле сдерживался. – Тринадцатого. Вечером, в понедельник.

Он подумал, что даже если она что-нибудь и вспомнит, то вряд ли удастся выставить ее свидетелем на суде.

– Так вы работали в тот вечер? – продолжил он свои расспросы.

– Нет, – протянула она. – Вроде бы нет.

– Очень жаль, – вздохнул он с облегчением.

– Ага, – согласилась она.

– А вы не помните, кто работал в тот вечер на веранде?

– А почему на веранде?

– Так не помните? – терпеливо и вежливо настаивал он на своем.

– Пойду спрошу Шерри, – сказала она.

Шерри, темноволосая высокая девушка, ростом около ста семидесяти сантиметров, работала у стойки на другом конце. Юбка девушки из-за длинных ног и высоких каблуков показалась Банниону совсем короткой. Она внимательно выслушала Рози, мельком взглянула на него и, смешав джин с тоником, подошла ближе.

– Как дела? – спросила она.

– Отлично. Я из прокуратуры… – начал он.

– Да, Рози сказала. А что случилось?

Баннион с удовлетворением отметил ее умные темные глаза – он терпеть не мог дураков. Она была хорошенькой: пухлые губы, большой рот. Лет двадцати семи – двадцати восьми. Он прикинул, могла ли она заметить его естественные зубы и волосы?

– Я расследую убийство, – сообщил он.

Это ее поразило.

– Ну и ну! – сказала она.

Девушка поглядела на него с сомнением, пытаясь разгадать его мысли. Наверняка вокруг нее вьется столько парней со всякими бреднями, что она уже не верит словам. Он решил, что разумнее показать ей значок следователя.

– Хорошо, – кивнула она.

– Хорошо? – переспросил он, улыбнувшись.

Он любил демонстрировать свою лучезарную улыбку.

– Что-нибудь не так? – удивилась она, тоже улыбнувшись.

Она очень славно улыбалась.

Баннион потратил все утро, изучая с коллегами навигационную карту. Они решили, что лучшего места, для того чтобы причалить лодку и добраться до «Малой Азии» на машине за четверть часа, не найдешь. Именно здесь, около ресторана, у отметки 63, хорошая пристань и на стоянке для лодок всегда можно отыскать свободное место, даже при скоплении народа. Что говорить о малолюдном вечере понедельника! Стаббс видел, как подозреваемый развернулся за мысом в южном направлении. Мог он, конечно, пристать к берегу и в Кэптена-Уилл, отметка 38, но это было много южнее места преступления, и уложиться во время, рассчитанное медэкспертизой, физически оказалось бы невозможным. Так что, конечно же, Лидз оставил лодку у ресторана.