Текст книги "Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Исторические корни и развитие обычаев"

Автор книги: Э. Рикман

Соавторы: Т. Филимонова,Ю. Иванова,С. Токарев,Л. Покровская,Н. Листова,С. Серов,Т. Златковская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы
Исторические корни и развитие обычаев

АКАДЕМИЯ НАУК СССР

Институт этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая

Редакционная коллегия:

С. А. ТОКАРЕВ (отв. редактор), И. Н. ГРОЗДОВА, Ю. В. ИВАНОВА, С. Я. СЕРОВ

© Издательство «Наука», 1983 г.

ВВЕДЕНИЕ

С. А. Токарев

В быту и культуре любого народа есть много явлений, сложных по своему историческому происхождению, составу входящих в них элементов и разнообразию выполняемых функций. Одни из самых ярких и показательных примеров такого рода явлений – так называемые календарные обычаи, хорошо известные всякому этнографу, а в своих внешних проявлениях известные вообще каждому.

О календарных обычаях, обрядах и связанных с ними поверьях народов Европы имеется большая литература.[1]1
  См., например: Снегирев И. М. Русские простонародные праздники и суеверные обряды. М., 1837–1839, т. I–IV; Миллер В. Ф. Русская масленица и западноевропейский карнавал. М., 1884; Ермолов А. Народная сельскохозяйственная мудрость в пословицах и приметах. СПб., 1901–1905, т. I–IV; Аничков Е. В. Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян. СПб., 1903, ч. 1, 2; Смоленский А. В. Сборник примет о погоде. М., 1913; Копержиньский К. Обжинки, обряди збору врожая у слов’янских народiв новоĭ доби. Одеса, 1926; Кагаров Е. Г. К вопросу о классификации народных обрядов. – Доклады Академии наук, 1928, № 11; Арнаудов М. Български народни празници. София, 1943; Чичеров В. И. Зимний период русского земледельческого календаря XVI–XIX вв. М., 1957; Пропп В. Русские аграрные праздники. Л., 1963; Попович Ю. В. Молдавские новогодние праздники (XIX – начало XX в.). Кишинев, 1974; Соколова В. К. Весенне-летние календарные обряды русских, украинцев и белорусов. М., 1979; Cassel P. Weihnachten: Ursprung, Bräuche und Aberglauben. Berlin, 1861; Gennep A. van. Les rites de passage. Paris, 1909; Он же. Manuel de folklore français contemporain. Paris, 1957–1958, v. 1–4; Hoffmann-Krayer E. Feste und Bräuche des Schweizervolkes. Zürich, 1913; Fehrle E. Deutsche Feste und Volksbräuche. Leipzig – Berlin, 1916; Он же. Feste und Volksbräuche im Jahreslauf europäischer Völker. Kassel, 1955; Vries J. de. Brauchtum und Glaube des bäurlichen jahres (Folk-Liv, 1939, t. III); Turnsek M. Pod vernim krovom. Lubljana, 1946, 1–4; Schneeweis E. Feste und Volksbräuche der Sorben. Berlin, 1953; Spicer D. Festivals of Western Europe. New York, 1958; Chaunder Ch. A Yearbook of folklore. London, 1959; Huizinga J. Homo ludens. Hamburg, 1960; Toschi P. Invito al folklore italiano. Roma, 1963; Caro Baroja J. El Carnaval. Madrid, 1965; Kuret N. Praznično leto Slovencev. Celje, 1965–1970; Comez-Tabanera J. Fiestas populares у festejos tradicionales. – El folklore español. Madrid, 1968; Ickis M. The book of festivals and holidays. New York, 1970; Le masque dans la tradition européenne. – Musée Internationale du Carnaval et du Masque à Binche: Catalogue. Binche, 1975; Duvignaud J. Festivals: a sociological approach. – Culture, 1976, v. III, N 1; Mesnil M. La fête masquée: dissimulation ou affirmation. – Culture, 1976, v. III, N 2.


[Закрыть] В последнее время особенно оживился интерес к этому предмету среди этнографов, фольклористов, социологов, религиоведов. И немудрено: здесь проявилось растущее внимание, растущий общественный интерес вообще к национальным (этническим, народным) традициям. Ведь эти традиции – своего рода кирпичи, без которых нам не построить здания будущей коммунистической культуры; и каждый кирпич из вековой груды мы должны внимательно оглядеть, выбрать годное, откинуть негодное.

Календарные обычаи европейских народов поражают прежде всего своим крайним разнообразием. Что только ни входит в обычаи календарного цикла! Праздники и подготовка к ним, суеверные запреты и магические обряды, гадания и предсказания, посты и торжественные трапезы, игры и развлечения, процессии и маскарады, подарки и обрядовый фольклор, клоунады и богослужения, ритуальные огни и ритуальное купание, культ святых и поверья о нечистой силе. Много веселого, здорового, но много и варварского, вредного.

* * *

Чтобы разобраться в этом пестром клубке обычаев, обрядов и поверий, нужно прежде всего установить здесь какой-то порядок, систему – следует классифицировать календарные обычаи. А классифицировать их можно по-разному. Самая элементарная, отчасти даже формальная классификация – по сезонам: обычаи зимнего, весеннего, летнего, осеннего циклов. Но эта классификация при всей кажущейся простоте не так легко удается: во-первых, границы между сезонами очень нерезки – не всегда легко определить, где кончаются зимние и начинаются весенние обряды, где весенние сменяются летними; во-вторых, зачастую одни и те же ритуалы падают то на один, то на другой сезон; в-третьих, спорным является даже вопрос: сколько же всего сезонных циклов в году: четыре, три или два? В пользу последнего мнения иногда приводится то соображение, что в сущности все календарные обычаи и поверья тесно связаны с сельским хозяйством и все они имеют общий смысл и одну цель – в первую очередь обеспечить хороший урожай хлебов и других сельскохозяйственных культур, приплод скота, а также удачу во всех делах. Обычаи эти естественно распадаются на две категории, а значит, и на два срока: одни как бы подготавливают получение урожая, другие сопровождают его получение.[2]2
  Чичеров В. И. Зимний период…, с. 14–19.


[Закрыть]

Еще важнее в этой связи тот малоизвестный факт, что в самой народной традиции у многих европейских народов сохранились следы более архаичного, двучленного деления года: зима – лето; весна и осень занимают при этом место не самостоятельных сезонов, а лишь переходных промежутков времени. Такой взгляд соответствует, что особенно важно, уже не земледельческому, а более древнему скотоводческому укладу хозяйства: наступление лета – это выгон скота на пастбище, а наступление зимы – пригон скота с пастбища (см.: А. Токарев «Обычаи, обряды и поверья, связанные с животноводством» в настоящем издании).

Классификация календарных обычаев по сезонам как бы то ни было вполне законна и полезна. Но надо, во-первых, помнить об ее условности, а во-вторых, надо хорошенько понять, что в основе деления на сезоны лежит не сама по себе смена времен года, а обусловленная ею цикличность сельскохозяйственных работ. Поэтому если все же придерживаться деления календарных обрядов на четыре цикла, то мы увидим, что эти циклы сопровождают подготовку весенних полевых работ (зимний цикл), проведение этих работ (весенний цикл), охрану посевов (летний цикл) и сбор урожая (осенний цикл). Все же ради удобства изложения составители данной серии сочли нужным объединить вместе летние и осенние праздники. В то же время автор недавно опубликованной монографии В. К. Соколова предпочла соединить вместе весенние и летние календарные обряды.[3]3
  Соколова В. К. Весенне-летние календарные обряды русских, украинцев, белорусов.


[Закрыть] Это – дело практического удобства.

Но важнее и познавательно плодотворнее для нас другой способ классификации календарных обрядов и верований – исторический и в то же время структурно-функциональный. Он дает возможность вскрыть последовательно исторические напластования в сложном комплексе народных календарных традиций, найти в них первичное ядро, определить его материальные, а может быть, даже просто биологические корни и его первоначальные функции и проанализировать исторические обстоятельства, изменявшие и осложнявшие это основное ядро. Конечно, такой структурно-исторический анализ не может претендовать на абсолютную точность и достоверность, в нем неизбежно присутствие гипотезы и субъективной точки зрения, но как первый шаг к пониманию всей сложности интересующих нас явлений такая попытка оправдана. Идя именно этим путем, мы можем надеяться определить и исторически, и функционально настоящее место религиозных верований и церковных обрядов, место магии и всяких суеверий в обычаях календарного цикла. А это очень важно, если вспомнить, что многие из нас привыкли видеть в них только религиозный дурман и вредный пережиток прошлого. Есть, правда, и противоположный взгляд: сознательная или бессознательная идеализация традиционных праздников и обычаев; при этом закрываются глаза на все то темное, грубое, жестокое, что они очень часто в себе заключают.

В конце же концов – и это самое главное – только под историческим углом зрения может быть понята сама сущность праздника как такового, сама идея праздника. Ведь именно праздник есть тот фокус, в котором сосредоточивается большая часть обычаев, обрядов, поверий календарного типа. Недаром предыдущие три выпуска этой серии, посвященной народным календарным обычаям и обрядам зарубежных стран, обозначены как «зимние праздники», «весенние праздники», «летне-осенние праздники».[4]4
  Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Зимние праздники. М., 1973; Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Весенние праздники. М., 1977; Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Летне-осенние праздники. М., 1978.


[Закрыть]

Настоящий, четвертый, выпуск этой серии задуман как некое обобщение всей темы «календарных обычаев» в целом. Проблема эта, чрезвычайно широкая и многогранная, поддается в какой-то мере и дроблению на более частные, более узкие темы. Их можно вычленить немало, рассматривая каждую черту, каждую деталь календарных обычаев как особую самостоятельную тему; но составители настоящего тома решили ограничиться лишь несколькими, которые можно считать важнейшими, аспектами проблемы календарных обычаев и обрядов.

Эти темы: приметы и гадания; земледельческая магия и аграрные культы; обряды, связанные со скотом; культ растительности; эротические черты в календарных обычаях; следы солярного культа; культ огня; обряды, связанные с водой; праздничная и обрядовая пища; праздничные подарки; маски и ряженые; община и семья в календарных обычаях.

Читателю предлагается несколько глав, в какой-то мере самостоятельных, но объединенных одной большой темой, а главное – общим подходом к анализу календарной обрядности народов Европы. Авторы старались начертить общую картину обрядовой жизни всех европейских народов и этим самым установить общие закономерности возникновения, функционирования и исторической трансформации календарных обычаев и обрядов. Предлагаемая коллективная работа вскрывает многофункциональность календарных праздников; различные их стороны, элементы имеют разные исторические корни и различную направленность, но соединенные многовековой народной традицией воедино составляют цельный комплекс поверий, обрядовых действий, развлечений и многого другого, что мы в быту именуем праздником и что входит в своем специфическом облике в культурный фонд каждой этнической общности.

Редакционная коллегия тома не старалась нивелировать не вполне совпадающие взгляды отдельных авторов, а местами допустила даже некоторую внутреннюю полемику. Не старалась она также и начисто устранить повторения, когда в разных статьях затрагивались одни и те же факты: последнее неизбежно, если дело идет об органически (и исторически) связанных между собой явлениях.

* * *

Настоящее издание посвящено обычаям и обрядам календарного цикла. Это название требует разъяснения. Понятия «обычай» и «обряд» часто смешивают между собой, нередко их отождествляют, чаще разграничивают. Например, в интересной книге И. В. Суханова об «обычаях, традициях и обрядах»[5]5
  Суханов И. В. Обычаи, традиции, обряды как социальные явления. Горький, 1973.


[Закрыть] сделана такая попытка их разграничения: обряд рассматривается как одна из составных частей обычая, притом необязательная. Обряд, по Суханову, – это «сторона обычая, традиции, прочно утвердившихся в общественной жизни», и задача его – как бы закреплять обычай. «Образование обряда – заключительный этап становления традиции и обычая».[6]6
  Там же, с. 12, 29.


[Закрыть] Это определение, правда, не совсем точно: ведь есть немало обычаев, «прочно утвердившихся в общественной жизни», однако не принявших никакой обрядовой формы: например, обычай взаимной вежливости, обычай гостеприимства, обычай чистоплотности, обычай взаимопомощи и многое другое. Но Суханов прав, рассматривая понятие «обряд» как более узкое сравнительно с понятием «обычай».

В другой весьма содержательной книге (Д. М. Угринович – «Обряды, за и против») термины «обычай» и «обряд» разграничиваются иначе: обычай – это «стереотипный способ человеческой деятельности, копируемый новыми поколениями», а обряд «включает в себя не непосредственно целесообразные, а символические действия».[7]7
  Угринович Д. М. Обряды, за и против. М., 1975, с. 17.


[Закрыть] Это определение тоже не вполне строго: любой обряд есть всегда «стереотипный способ человеческой деятельности». Но Угринович прав, подчеркивая символичность обряда как такового и придавая тем самым ему более узкое значение сравнительно с обычаем.

Из календарных обычаев тоже далеко не все принимают форму обряда. Например, посты, установленные христианской церковью в определенные дни и недели года, – это не обряд. Обычай праздничной трапезы может включать в себя обрядовые кушанья (блины на масленицу, крашеные яйца на пасху и пр.), а может ограничиваться просто более обильной и вкусной едой. Обычай одеваться на праздник понаряднее не содержит в себе никакой обрядности, праздничные игры и развлечения, музыка и танцы могут содержать в себе следы древних обрядов, а могут совсем не содержать их в себе. Обычай воскресного отдыха сам по себе не связан ни с какой обрядностью, хотя в воскресный день могут совершаться и обрядовые действия, например хождение в церковь. Современные гражданские праздники обычно включают в себя торжественную часть (митинги, торжественные заседания, речи, приветствия, премирование, подарки и пр.), но это может происходить без всякой обрядности.

Можно дать следующее определение понятия «обряд»: это есть такая разновидность обычая, цель и смысл которой – выражение (по большей части символическое) некоей идеи, чувства, действия либо замена непосредственного воздействия на предмет воображаемым (символическим) воздействием.

Впрочем, как видно из приведенных выше примеров, не всегда можно четко разграничить обряд от какого-либо безобрядового обычая. Да это и не так важно. Изучение народных календарных праздников надо вести, не связывая себе заранее руки отбором одних только «обрядовых» обычаев. Одинаково интересны и те и другие.[8]8
  Календарные обычаи… Зимние праздники, с. 5–6 и др.


[Закрыть]

Для дальнейшего уточнения задач настоящего издания вернемся к тому, с чего мы начали: календарные обычаи и обряды… А какие еще бывают обычаи и обряды – не календарные, т. е. не приуроченные к определенным временным датам?

Рядом с календарными ставят, как правило, семейные обычаи и обряды. Можно выделить также общегражданские обычаи и обряды, профессиональные, принадлежащие той или иной социальной (классовой, сословной, конфессиональной) группе. Под семейными обычаями и обрядами принято разуметь те, которые приурочены к важнейшим семейным событиям: брак (свадебные обряды), рождение ребенка (родильные и крестильные обряды), похороны и поминки по умершим членам семьи. Под общегражданскими обычаями надо понимать, например, гражданские митинги и демонстрации, выступления в печати и по радио по общегражданским вопросам. Профессиональные обычаи и обряды бывают очень разнообразными: воинские (принятие присяги, парады и пр.), цехово-ремесленные, врачебные, торговые, артистические, студенческие и др.

Однако все эти обычаи нередко соприкасаются и не всегда их можно разграничить. Например, многие праздники, приуроченные к календарным датам, отмечаются «по-семейному», особенно если в семье есть человек, названный именем святого, которому посвящен праздник. С другой стороны, у многих народов сохраняется обычай справлять чисто семейные свадебные обряды в предписанные традицией сроки (октябрь, январь). Обряд «посвящения в профессию», в последнее время широко распространившийся в социалистических странах, является одновременно и профессиональным, и в какой-то мере семейным праздником. Гражданские, национальные и революционные праздники падают, как правило, на определенные календарные даты: например, международные праздники 8 Марта, 1 Мая. Даже воинские обряды (при всей замкнутости воинских корпораций) бывают в известной мере (например, воинские парады) общенародными.

Эту оговорку об отсутствии резких граней между чисто календарными обычаями и всякими иными надо иметь в виду при изучении сезонных обычаев, обрядов и поверий.

* * *

Подавляющая масса конкретного фактического материала, на котором построено настоящее издание, относится к этнографическим наблюдениям и фольклорным записям, сделанным в конце XIX и в начале XX в. Но всякий этнограф и фольклорист в своих исследованиях, естественно, стремится расширить хронологические рамки наблюдений, притом в обоих направлениях: в глубину – собрать по возможности больше ранних свидетельств, средневековых и даже еще более древних, которые позволили бы проследить направление исторического развития интересующих нас явлений; и в сторону, приближающуюся к нашим дням; ведь самое интересное для нас, конечно, понять тенденцию развития (или, напротив, изживания и исчезновения) традиционных народных обычаев, обрядов, поверий. К сожалению, в очень многих случаях мы не располагаем точными и достаточно полными свидетельствами о судьбе традиционных обычаев в наше время; сохранились ли они или исчезли, видоизменились ли, утратили ли прежний смысл, получили ли новый. Такие вопросы особенно важны для оценки традиционных обычаев, имевших прежде религиозно-магический или церковнохристианский смысл, но впоследствии подвергшихся секуляризации и выступающих ныне просто как народные развлечения, молодежные или детские праздники.

Авторский коллектив посвящает эту книгу памяти товарищей, вложивших много сил в создание всей серии о календарных обрядах европейских народов: Ирины Николаевны Гроздовой, Татьяны Давидовны Златковской, Наталии Михайловны Листовой и Мирры Яковлевны Салманович.

ИСТОРИЯ ИЗУЧЕНИЯ КАЛЕНДАРНЫХ ОБЫЧАЕВ И ПОВЕРИЙ

С. А. Токарев

«Если бы предоставить всем народам на свете, – писал „отец истории“ Геродот, – выбирать самые лучшие из всех обычаи и нравы, то каждый народ, внимательно рассмотрев их, выбрал бы свои собственные. Так, каждый народ убежден, что его собственные обычаи и образ жизни некоторым образом наилучшие».[9]9
  Геродот. История: В 9-ти кн. Л., 1972, с. 150.


[Закрыть]

Эта замечательная мысль, высказанная 25 веков назад, и сейчас поражает своей глубиной и точностью. Она и сейчас нисколько не устарела. В ней содержится, собственно, три идеи: 1) образ жизни каждого народа управляется господствующими у него обычаями; 2) обычаи эти сравнимы между собой и поддаются оценке – что лучше, что хуже; 1) каждый народ склонен предпочитать свои обычаи всем другим. Продолжение последней идеи не высказано, но подразумевается: объективно – хочет сказать автор – нет оснований для предпочтения обычаев любого народа любым другим обычаям.

В этой глубокой мысли Геродота заключена, можно сказать, in nuce вся последующая история изучения народных обычаев: тут можно усмотреть и компаративизм, и эволюционизм, и географизм, и функционализм, и самоновейший культурный релятивизм.

Высказав в общей форме мысль о сравнимости, даже о равноценности обычаев разных народов, о необходимости их уважать, Геродот пояснил свою мысль на наглядном примере – на резком различии погребальных обычаев у греков и у жителей Индии. Он сурово осудил действия персидского царя Камбиса, оскорбившего религиозные чувства и обряды египтян.[10]10
  Там же.


[Закрыть]

У других античных авторов – ученых, философов, историков – мы тоже находим отдельные высказывания, говорящие, во-первых, об умении видеть различия в обычаях разных народов, а во-вторых, о попытках найти им какие-то объяснения, уловить какие-то закономерности. Мы найдем здесь мысли о зависимости народных обычаев от природной среды (Гиппократ, Аристотель, Посидоний), о заимствованиях обычаев одним народом у другого (Геродот, Страбон), об эволюционной последовательности в развитии обычаев (Демокрит, Лукреций), о влиянии обычаев на политическую историю и международные отношения (Полибий, Тацит) и пр.[11]11
  Токарев С. А. Истоки этнографической науки. М., 1978, с. 19, 26–27, 29, 32–34, 35, 40–42, 44 и др.


[Закрыть] Конечно, мы не вправе ожидать в литературе того времени какой-либо классификации народных обычаев и обрядов, в частности – выделения календарных (сезонных) обрядов и праздников в особую категорию.

С падением античной цивилизации, в годы варварских завоеваний, в начале средневековья, наступил общий упадок культурного уровня. Пропал интерес ко всему, что выходило за пределы своей общины, своего округа, своего графства, даже у правящей феодальной аристократии, едва ли знавшей грамоту; а уже нечего говорить о крестьянах и горожанах. Поэтому (вплоть до эпохи Возрождения) в малочисленных письменных источниках – летописях, «историях» и пр., если и встречаются спорадические упоминания о каких-либо экзотических обычаях того или иного народа, то лишь как о курьезах либо просто по ходу повествования. Такие упоминания есть у византийских писателей VI–X вв. (Прокопий, Маврикий, Константин и др.), у немецких церковных историков X–XII вв. (Адам, Титмар, Гельмольт), у путешественников в восточные страны XIII в. (Плано Карпини, Рубрук, Марко Поло). Ни у одного из названных авторов нет и подобия мысли о том, что разнообразные обычаи народов могут стать предметом научного интереса и изучения.[12]12
  Там же, с. 46–68.


[Закрыть]

Такие мысли появляются лишь у писателей эпохи Ренессанса. В эту эпоху, особенно с середины XV в., благодаря большим заморским плаваниям и великим географическим открытиям необычайно расширился умственный горизонт европейцев; они узнали о существовании огромных населенных земель Америки, Африки, Океании, жители которых были совсем не похожи на европейцев ни видом, ни языком, ни обычаями. И повествования об этих обычаях в устных и письменных рассказах путешественников воспринимались слушателями и читателями уже совсем не так, как раньше: они падали на благоприятную почву, подготовленную гуманистической литературой Ренессанса.

Уже один тот факт, что обитатели новооткрытых стран живут, повинуясь порядкам, весьма непохожим на европейские законы, не мог не привлечь к себе внимания. А отсюда у людей естественно рождалась мысль о сравнительной оценке: чьи порядки лучше – наши или американских аборигенов?

Чрезвычайно характерно, что ответ на этот вопрос давался чаще в пользу аборигенов. Они-де живут по благодетельным законам природы, а мы, жители Европы, эти законы извратили. Еще Колумб в своих донесениях об открытых им Антильских островах расписывал характер туземных жителей самыми розовыми красками. И эта тенденция идеализировать «доброго дикаря», живущего по законам природы, навеянная основной гуманистической идеей, что человек по натуре своей хорош, переходит потом из одного сочинения в другое. Она ярко выражена у Пьетро Мартира, итальянского гуманиста начала XVI в. («Это золотой век, без законов, без предубежденных судей, без книг. Довольные своей судьбой, они живут, не тревожась о завтрашнем дне»), Жан де Лери, Бартоломе де Лас Касас, Мишель Монтень, Марк Лескарбо и другие видят в «благородном дикаре» некое счастливое существо, не знающее лжи, обманов, преступлений, несправедливых и жестоких законов. Обычаи, по их мнению, даны ему самой природой.

Тот же идеализированный образ первобытного человека переходит и в просветительную литературу XVIII в. – Руссо, Дидро и др. С ним вместе идет и положительная оценка народных традиционных обычаев.[13]13
  Там же, с. 80–92, 108–128 и др.


[Закрыть] Эти последние, впрочем, берутся еще все вместе, как одно целое; попытки их классифицировать, как и прежде, еще нет. О выделении особой группы календарных обычаев и обрядов ни у кого нет и мысли.

* * *

Вплоть до начала XIX в. все, кто писал о «добром дикаре» и его обычаях, имели в виду только народы неевропейских стран. Население Европы оставалось в этом смысле в тени. С начала XIX в. картина существенно меняется.

На почве бурно развившихся национальных движений, прежде всего в германских и славянских странах, а затем в других, зарождался и быстро вырастал интерес к своим собственным народам.

Общей идеологией национально-освободительных движений той эпохи была романтическая идея о «духе народа», народе как источнике творческих сил, как творце величайших культурных ценностей. Еще в конце XVIII в. немецкий мыслитель Гердер – философ, искусствовед, языковед, историк – выступил с проповедью неповторимой ценности народной поэзии и с настоятельным призывом собирать, записывать, публиковать памятники этой поэзии. Призывы Гердера пали на благоприятную, хорошо подготовленную почву. Во всех странах Европы началась оживленная забота по собиранию народных песен, сказок, преданий, поверий, обычаев.

Больше всего интересовались песнями и сказками. Но скоро оказалось, что добрая доля народных песен неотделима от обрядов семейных, общинных, календарных: это была «обрядовая поэзия». Отсюда зарождение интереса и к обрядам, в том числе календарным, к народным праздникам, развлечениям.[14]14
  Токарев С. А. Истоки…, с. 128–132; Коккьяра Дж. История фольклористики в Европе. М., 1960, с. 182–199.


[Закрыть]

В 1806–1808 гг. появился в печати сборник старинных немецких песен (в 3 выпусках), составленный поэтами Арнимом и Брентано и озаглавленный «Волшебный рог мальчика». В 1812–1814 гг. вышли в свет 2 тома немецких народных сказок, собранных братьями Якобом и Вильгельмом Гримм. Они же издали в 1815 г. древнеисландскую «Эдду» с немецким переводом. В те же годы появилось критическое издание «Песни о Нибелунгах». Аналогичные публикации были и в славянских странах. Важную роль в них сыграли культурно-издательские общественные организации, так называемые «Матицы», действовавшие в 1820–1860-х годах во многих славянских городах.[15]15
  Коккьяра Дж. История…, с. 219–256 и др.


[Закрыть]

Общественность широко втягивалась в эту культурную и научную деятельность. Рассылались циркулярные призывы – собирать, записывать всевозможные памятники народной старины и поэзии, описывать народные игры, танцы, сопровождающие их песни, мелодии, музыкальные инструменты и пр.

Первая систематическая публикация материалов по народным календарным обрядам была в России. Это капитальное, в 4 выпусках, сочинение московского профессора И. М. Снегирева «Русские простонародные праздники и суеверные обряды».[16]16
  Снегирев И. М. Русские простонародные праздники и суеверные обряды. М., 1837–1839, вып. I–IV; см. вып. I, с. 1, 57, и др.


[Закрыть] Материал изложен здесь в систематическом порядке, по годовому циклу праздников: святки, масленица, встреча весны, красная горка, радуница, юрьев день, первое мая, семик, троицын день, русалии и др. с более мелким дроблением некоторых из этих праздников. При этом автор, не удовлетворяясь изложением сырого фактического материала, предпослал ему в 1-м выпуске своего рода теоретическое введение: в нем освещается общий вопрос о происхождении праздников, проводится ясное разграничение между чисто народными их элементами и церковнохристианскими прибавлениями, ставится задача сравнительного изучения календарной обрядности у разных народов. Автор даже видит в последнем один из путей познания исторических связей между народами. Вообще сочинение Снегирева проникнуто духом историзма.

Через 10 лет, в 1848 г., появилось столь же капитальное сочинение А. В. Терещенко «Быт русского народа».[17]17
  Терещенко А. В. Быт русского народа. М., 1848, I–VII.


[Закрыть] В нем описание народных праздников и обрядов занимает только часть содержания, но значительную. Материал подобран по рубрикам: 1 марта; Встреча весны; красная горка; радуница; купала; ярило; обжинки; бабье лето; братчины и т. д. Впрочем, изложение весьма сбивчиво и в отличие от работы Снегирева историзма здесь нет.

* * *

В Западной Европе к этому же времени, т. е. к середине XIX в., сложилось целое научное направление – так называемая мифологическая (натурмифологическая, натуристская, астрально-мифологическая) школа, охватившая своим влиянием и изучение народных календарных обычаев.

Идейные истоки школы восходят еще к концу XVIII в., когда во французской просветительной литературе были высказаны смелые мысли о происхождении древних религий. Эти мысли отчетливее всего выразил Шарль Дюпюи в своей книге «L’origine de tous les cultes» («Происхождение всех культов», 1795). Образы древних богов, говорится там, – это олицетворения солнца или других небесных явлений; в античных мифах аллегорически описаны движения солнца по небу, смена времен года и пр. Не только египетский Осирис, греческие Дионис, Геракл, но и христианский Иисус Христос – суть лишь олицетворения солнца.

Эта теория астрального происхождения образов богов была позже подкреплена и расширена, когда в первые десятилетия XIX в. было установлено родство индоевропейских языков, а следовательно, и древних культурных связей их носителей. Сравнивая между собой древнеиндийские, иранские, греческие, латинские, германские (позже также славянские, летто-литовские) имена богов и мифы о них, филологи и языковеды пришли к выводу о древней культурной общности индоевропейских народов и о том, что всем им была некогда присуща некая астральная мифология: мифы о дневном и ночном небе (инд. Варуна; греч. Уран), о громе и молнии (инд. Дьяус; греч. Зевс; лат. Йовис-патер>Юпитер; герм. Циу), о солнце, утренней заре, луне, дождевых тучах и пр. Следы этой мифологии и сохранились будто бы у всех современных народов. В чем? В сказках, песнях, поверьях и, что важнее всего для нас, в обычаях и обрядах.

Основоположники мифологического направления братья Гримм искали эти следы главным образом в народных сказках, их последователи – также в народных поверьях и обрядах. Самыми видными из сторонников мифологической школы были: в Германии после Гримм Адальберт Кун, Вильгельм Шварц, в Англии Макс Мюллер (немец родом), во Франции Эжен Бюрнуф, Мишель Бреаль, в Италии Анджело де Губернатис, в России Ф. И. Буслаев, А. Н. Афанасьев, А. А. Потебня, О. Ф. Миллер.[18]18
  Токарев С. А. Истоки…, с. 152–155; Dupuis Ch. L'origine de tous les cultes. Paris, 1795, t. 1–3; Kinder– und Hausmärchen. Gesammelt durch die Brüder Grimm. Göttingen, 1850; Grimm J. Deutsche Mythologie. Göttingen, 1835; Gubernatis A. de. Die Tiere in der indogermanischen Mythologie. Leipzig, 1874.


[Закрыть]

Никто из названных авторов не ставил себе специальной целью изучение народных обрядов и обычаев – календарных или иных. Они касались их только попутно – в связи с поверьями, преданиями, фольклорными образами. Но так или иначе, а любые народные обычаи, ритуальные действия рассматривались упомянутыми авторами всегда в контексте мифологического мировоззрения.

Так, например, общеизвестные и широко распространенные примеры ритуального употребления огня (у любого народа) сторонники мифологической школы выводили из древнего культа молнии. Богатейший материал по этому вопросу собран в замечательном сочинении Адальберта Куна «Нисхождение огня и божественного напитка»,[19]19
  Kuhn Ad. Die Herabkundt des Feuers und des Göttertrankes. Berlin, 1859.


[Закрыть] однако этому материалу дается весьма одностороннее истолкование. Та же тенденция была и у других авторов. «В земном огне, – писал А. Н. Афанасьев, – древнейшие арийские племена видели стихию, родственную с небесным пламенем грозы; огонь, разведенный на домашнем очаге, точно так же прогоняет нечистую силу тьмы и холода и уготовляет насущную пищу, как и молнии, разбивающие темные тучи, дарующие земле теплые и ясные весенние дни и урожай».[20]20
  Афанасьев A. H. Поэтические воззрения славян на природу. М., 1868, т. 2, с. 1.


[Закрыть] Отсюда выводили и почитание семейного очага, и веру в плодоносящую силу огня – подателя урожая.

Столь же повсеместно распространенное обрядовое употребление воды и приписывание ей очистительной и плодотворящей силы возводилось только к небесным источникам – к почитанию «дожденосных туч». Из того же небесного источника выводилось даже известное мифологическое представление о мировом дереве, растущем корнями вверх.

Общеизвестный обычай праздничного (на святки, масленицу и пр.) ряжения тоже не избежал мифологического истолкования. «Древнейшим воззрением на грозовые тучи, как на стада различных животных и звериные шкуры, – писал Афанасьев, – объясняется обряд ряжения». Сказочные образы животных, как и ритуальные действия над ними, все это рассматривалось как астрально-мифологическая символика: корова и бык, овца, коза – символы дожденосных туч, конь – это солнце и пр.[21]21
  Там же, 1865, Т. 1, с. 717–719, 592 и след.; Т. 2, с. 12, 33, 51, 120, 277 и др.


[Закрыть]

Увлечение мифологической символикой довело представителей рассматриваемого направления до крайне искусственных, натянутых толкований. Но их заслугу составляло то, что они не упускали из вида земную материальную основу, на которой вырастали мифологические образы. Почему дождевые облака рисовались древним людям как стада коров? Да потому, что эти люди сами были пастухами-скотоводами и невольно переносили на небо свои земные наблюдения и привычки.[22]22
  Там же, т. 1, с. 690.


[Закрыть]

* * *

В сущности говоря, первым, кто обратил серьезное и специальное внимание на календарные (точнее земледельческие) народные обычаи, обряды и верования, был выдающийся немецкий этнограф Вильгельм Маннхардт. Предшественниками его в этой области можно считать русских исследователей И. М. Снегирева и А. В. Терещенко.

В ранних своих работах Маннхардт выступает как заурядный представитель мифологической школы, верный последователь братьев Гримм и Куна. Подобно им, он в своих первых книгах «Германские мифы» (1858) и «Боги немецких и северных народов» (1860)[23]23
  Mannhardt W. Germanische Mythen. Berlin, 1858; Он же. Die Götter der deutschen und nordischen Völker. Berlin, 1860.


[Закрыть] рассматривает не только образы великих небесных богов как олицетворение астральных и метеорологических явлений, но и различные фольклорные персонажи и предметы народных поверий толкует с этих же позиций. Позже он решительно порвал с этой узкой и стеснительной схемой.

Прежде всего Маннхардт значительно расширил источниковедческую базу исследований: он обратился к непосредственному изучению живых народных поверий, обрядов и обычаев. Были составлены и разосланы в большом числе опросные листы, касающиеся крестьянских земледельческих обрядов и поверий. Собранные таким путем обширные материалы (около 2 тыс. ответов) освещали главным образом немецкие обычаи и поверья, но отчасти (через опросы военнопленных) и обычаи соседних народов. Наиболее подробно был разработан вопросник, касающийся жатвенных обрядов и верований, – уборка хлеба, молотьба и пр.