Текст книги "Каменная река"

Автор книги: Джузеппе Бонавири

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Дожили! – воскликнул Пирипо, обращаясь к портрету дуче. – Сосунки нас уму-разуму учат!

– Да, дорогой Пирипо, – заметил Салеми, – видимо, слухи уже пошли по деревне.

Брачилитоне, кажется, готов был убить нас на месте, а другие так и остались сидеть разинув рот. Но Чернявому все было нипочем.

– Однако же, – невозмутимо продолжал Салеми, – помочь солдатам – наш долг. Иначе они всех нас к стенке поставят. – Он обернулся к нам. – Ну хватит дурака валять. Бегите, куда вам сказано, и возвращайтесь с провизией. Обещаю каждому хороший подарок.

Только мы вышли на улицу, как услышали прямо над ухом пронзительный свист. Это были Нахалюга и Карлик.

– Вы что, в фашисты записались?

Я подробно им все рассказал. Они чуть животы не надорвали.

– Ха-ха-ха! Их благородиям наша помощь понадобилась!

Всей ватагой мы двинулись к дому Рачинедды.

– Может, разделимся? – предложил Нахалюга.

– Нет уж, лучше держаться вместе, – решил я.

На стук долго не отворяли. Наконец хозяин, повозившись с железными замками и засовами, распахнул дверь, ослепив нас светом карманного фонарика.

– Какой черт вас сюда прислал?

– Секретарь Пирипо, – ответили мы.

Тон у хозяина мгновенно изменился:

– Заходите, заходите. Вот сюда.

Мы на цыпочках вошли в дом и очутились перед лестницей, ведшей на второй этаж.

– Кто там? – раздался сверху женский голос.

– Спускайся! – крикнул Рачинедда, освещая жене дорогу фонарем.

Послышались тяжелые шаги и сопенье.

– Уж не рехнулся ли часом наш секретарь? – сказала жена Рачинедды, смерив нас недобрым взглядом. – Где это видано, чтоб доверять добро оборванцам?

– Цыц! – прикрикнул на нее Рачинедда. – Не твоего ума дело!

Но жена не успокоилась и, спускаясь в подвал, все продолжала вполголоса проклинать нас вместе с Пирипо.

Мы гуськом прошли мимо двух спящих в стойле лошадей; в нос ударил запах навоза.

– Ого, да тут нечистая сила водится! – усмехнулся Чернявый. – Видали, какие тени?

Черные тени в подвале были не от нечистой силы, а от мешков с зерном, бутылей и колбас, свисавших с потолка.

– Вот я вам покажу нечистую силу, паршивцы! – пригрозила хозяйка, помогая мужу укладывать в корзины хлеб, яйца, бутыли с вином. – Будет с них! – завопила она, увидав, что Рачинедда тянется снять с крюка еще одну колбасу. – Весь дом хочешь опустошить? А ну кыш отсюда, голодранцы, забирайте все да несите поживей секретарю, не то головы поотрываю!

– У-у, старая ведьма! – Чернявый в темноте скорчил рожу.

– Что-что?! – вскинулась хозяйка.

– Ладно тебе, оставь мальца в покое, – примирительно сказал Рачинедда и подтянул сползшие штаны.

Выйдя на воздух, мы облегченно вздохнули, а Чернявый даже запел:

 
Как хорошо гулять по белу свету!
 

Мы свернули за угол, и тут между нами разгорелся спор, чуть до драки не дошло. Карлик, Кармело и Нахалюга утверждали, что колбаса, хлеб и вино созданы Христом по образу и подобию нашего желудка. А мы с Чернявым, Чуридду и Золотничком возражали, что всякому овощу – свое время. Нас было больше, и потому им пришлось поневоле запастись терпением.

По узким извилистым улочкам мы добрались до жилища Пирипо.

Дверь нам открыл его сын.

– А где остальные припасы? – спросил он.

– Вон они! – Мы показали на корзины.

– Ну входите.

В доме стоял аромат только что испеченного хлеба. Отблески из печи слабо освещали лестницу.

– Яно! – крикнул сын Пирипо. – Все готово! Возьми осла да проводи ребятишек.

Яно был мужик лет шестидесяти, высокий, костистый, с разбойничьим взглядом.

– Ну что? – сказал Нахалюга. – Нас вокруг пальца обвели. Как мы теперь избавимся от старика?

Хозяева уложили провизию в закрытые ящики. Яно погрузил на осла и наши корзины.

– Ну ладно, – объявил вдруг Чернявый. – Мы пошли.

– Куда это? – встрепенулся Яно, – А кто мне помогать будет? Надо же еще к Салеми зайти.

К счастью, учитель жил неподалеку; жена его, узнав голос Яно, сразу отворила нам и провела наверх, где уже стояли приготовленные корзины.

Взявшись за ручки, мы загалдели:

– О-го-го, тяжесть-то какая! Дядюшка Яно, мы без вас не управимся!

– Тихо вы! – цыкнула на нас жена Салеми.

– А чего бояться? Ведь американцы еще не нагрянули.

Дядюшка Яно поднялся наверх, а мы прошмыгнули мимо него и высыпали на улицу. Глупый старик громовым голосом слал нам вслед проклятия.

– Берите осла – и за мной! – скомандовал я.

Но осел оказался ученый: уперся – и ни с места.

– Все, нам крышка! – прошептал Нахалюга.

– Лупи его по бокам! – не растерялся Кармело.

Оглушенный пинками, осел решил не дожидаться своего хозяина и неохотно затрусил по улице. Новый град ударов заставил его прибавить шагу и свернуть за угол.

– Стой! – кричал сзади Яно. – Стой, бесовское отродье! – Потом чуть потише, плачущим голосом: – Ребятки, милые, не губите!

Мы услышали его шаги, удаляющиеся по другой улице: в темноте бедняга свернул не туда. И как тут не сбиться, когда кругом хоть глаз выколи!

– Айда к пещере Святой Агриппины! – сказал Нахалюга.

Где-то в деревне взревел осел, ему откликнулся другой, тогда и наш, не утерпев, позвал своего хозяина:

– Я тут! Я тут!

Мы вдарили ему пару раз, он сразу затих и покорно пошел за нами.

– Если опять заревет, суньте ему хлеба, – посоветовал опытный Кармело.

Мы дали ослу краюху, и он тут же успокоился, заработал челюстями.

На окраине мы разгрузили и отпустили осла: пусть идет своей дорогой.

К пещере вверх по склону вела тропинка, вьющаяся среди сухой травы и низкорослой ежевики.

Мы подхватили нашу добычу и стали втаскивать ее в черный проем пещеры, передавая из рук в руки.

– Ох, сейчас надорвусь! – стонал Чуридду.

Поставив все у входа, мы решили закусить хлебом и колбасой, но, к удивлению своему, обнаружили еще жареную козлятину и двух кур.

– Это, видать, для командира припасено, – заметил Золотничок.

– Теперь мы тут командиры, – отозвался Карлик, первым набрасываясь на еду.

Опустившись на колени, словно перед алтарем, мы последовали его примеру.

– Вот спасибо вам, защитнички вы наши! – с набитым ртом приговаривал Чернявый.

Мы вмиг расправились с козлятиной и разодрали на куски обильно сдобренную перцем, запеченную с сыром курицу.

– Прямо благодать господня! – причитал Чуридду. – Умереть можно от одного запаха!

– От еды не помирают, – оборвал его Золотничок.

Осел ждал нас у дороги, с шумом вдыхая ночной воздух.

– Ишь ты, учуял, скотина, – догадался Кармело: в кузне у отца он успел хорошо изучить повадки животных. – А ну гляди, что сейчас будет!

Он схватил два калача, швырнул их вниз, они покатились, увлекая за собой камни и множась, будто по мановению волшебной палочки.

Осел на лету поймал один калач и впился в него зубами. Видно, оголодал еще больше, чем мы. Однако пришлось отогнать его камнями: ведь случись кому-нибудь пройти мимо, и осел бы нас выдал.

На деревенской церкви зазвонили колокола.

– Полночь бьют! – спохватился Нахалюга. – Мы что, до утра будем тут обжираться?

На горизонте вдруг словно заполыхало зарево, рассыпав над верхушками деревьев оранжевые искорки. Мы остолбенели: никогда еще не видали мы такой огненно-кровавой зари.

– Не пойму, лес, что ли, горит? – сказал Чернявый.

– Это возле Виццини, – определил Кармело.

Мне тоже почудился запах гари; пока я раздумывал, что бы это могло быть, Чернявый затрещал прямо мне в ухо:

– Да нет, какой там лес! С чего бы ему вдруг загореться? Это война, как же мы забыли!.. Бьюсь об заклад, там идет сражение.

– Стреляют, провалиться мне на этом месте! – подтвердил Золотничок. – Слышите? Где-то возле Минео.

Мы прислушались: не разберешь, то ли лес шумит, охваченный пожаром, то ли просто ветер завывает.

– Ха-ха-ха!

Мы все как один повернулись к Чуридду.

– Чего ржешь-то?

– Да над вами! С жиру вы беситесь, вот что. Далась вам эта стрельба, когда у нас еще столько жратвы!

– А война? – опешил Нахалюга.

– Хрен с ней, с войной! – весело подмигнул нам Чернявый. – Брюхо набили – до остального нам дела нет.

И мы снова стали поглощать хлеб, колбасу, инжир и прочие яства. До того наелись, что еле языками ворочали. А в ящиках и корзинах оставалась еще добрая половина провизии. Порешили все это спрятать здесь, под гулкими, мрачными сводами пещеры, а назавтра вернуться и продолжить пир. Спустившись в деревню, мы разошлись кто куда. Я и Золотничок направились по длинной притихшей улице к церкви Святой Марии, все еще утопавшей в зное.

II

Проснулся я поздно. Надо мной стояла мать и читала мне проповеди, молитвенно сложив руки.

– Что ж ты делаешь, сынок? Отец пятый год воюет за вас в Абиссинии, тебя заместо кормильца оставил, а ты где-то шляешься до поздней ночи!

Я согласно кивнул и начал одеваться. Но стоило матери выйти в другую комнату, откуда доносились крики моих сестер, не поделивших кусок хлеба, как я шепотом попрощался с ней и выскользнул на улицу. На паперти ни души. Я спустился по проулку, на ходу жуя хлеб, смоченный в уксусе, и оглядываясь по сторонам. Куда же они все запропастились? У дома Яно Фунджи я наткнулся на Зануду.

– Ах ты гад! – приветствовал он меня. – Надо бы тебе всю морду разбить. Из-за тебя моя шайка разбежалась.

– Чем я виноват, если им надоели твои дурацкие игры?

– А ну подойди, сука, я из тебя котлету сделаю!

Я схватил камень и крикнул:

– Только попробуй, убью как собаку!

Старая Катерина Ла Тариола замахнулась на нас палкой.

– Угомонитесь, идолы окаянные! Мало вам, что отцов на войне убивают?

– Еще встретимся! – пригрозил Джованни и пошел прочь.

За околицей тоже никого не оказалось. Я уж было совсем приуныл, но тут услышал откуда-то сверху негромкий свист.

– Мы здесь, разуй глаза-то.

Чернявый, Агриппино и Чуридду съезжали на задницах с крутого склона, подымая пыль и обдирая штаны об эти чертовы колючки.

– Мы к фашистам, – сообщил Чернявый. – Идешь с нами?

– Вы что, психи? Про вчерашнее забыли?

– Да ты же ничего не знаешь! Нынче утром Салеми нас встретил на площади и давай обнимать. Молодцы, говорит, что сбежали с ослом. Солдаты, мол, нас предали, испугались американцев. Когда американцы придут, вы уж не забудьте, как мы вас накормили.

– Вот собака! – взорвался я. – Чует, что теперь ему крышка, и готов на брюхе ползать. Только вы как хотите, а я к фашистам ни ногой.

– Ну и оставайся.

Что ты будешь делать с этими олухами! Благодарение судьбе, зловещий дом на площади был заперт.

– Не надо! – в последний раз попытался я остановить Агриппино и Чуридду, когда они подошли к двери.

Тут подоспели запыхавшиеся Нахалюга и Карлик.

– Стойте, стойте! Слыхали, под Катанией немцы перешли в контрнаступление?

Дверь дома отворилась, и чья-то рука, высунувшись, ласково поманила нас внутрь.

– Заходите, не тушуйтесь!

Нам ничего не оставалось, как войти.

– Ага, попались! – загоготал Брачилитоне.

– Всыпьте-ка им по первое число, – приказал Пирипо, зеленый от злости. – Они думали, американцы победят. Рано обрадовались, змееныши!

Брачилитоне и Коста сняли длинные ремни и сложили их вдвое.

– А ну-ка идите сюда!

– Уж я их отделаю, – пригрозил Рачинедда и приготовился дубасить нас палкой.

Мы вжались в стену. Чернявый схватил кий с бильярда, а Нахалюга вытащил перочинный ножик. Раз так, будем драться до конца. Я тоже наставил острие ножа на медленно приближавшихся к нам фашистов.

– Сейчас мы вам покажем, как чужую колбасу жрать, – брызгал слюной Рачинедда.

Нас выручил негромкий стук в дверь.

– Откройте, это я, Маргароне.

На Маргароне жалко было смотреть.

– Есть новости, – выдавил он из себя и показал взглядом, чтоб нас убрали из комнаты.

– Докладывайте, – распорядился Пирипо. – Эти маленькие изменники родины все равно в наших руках.

– Американцы уже у Никкьяры. Тури Папó мне сказал. Он самолично с ними разговаривал, недаром же двадцать лет в Нью-Йорке прожил.

Воцарилось гробовое молчание; фашистам явно стало не по себе: кто побагровел, кто сделался белым, как полотно, у кого на лбу выступил холодный пот. Так вам и надо, паскуды!

– Вспорем им брюхо? – предложил Нахалюга.

– Ты что, обалдел? – прошептал Чернявый. – Спрячь нож и помалкивай. Поглядим, что дальше будет.

У Рачинедды палка выпала из рук, а штаны, по обыкновению, сползли ниже пупка. Пирипо весь переменился в лице – куда девалась презрительная мина, – почернел, как сарацин, от страха и втянул голову в плечи. Брачилитоне и Коста выронили свои ремни. А Салеми беспомощно переводил взгляд с портрета короля на портрет дуче, которые теперь казались грязными пятнами на стене.

– Мужайтесь! – нарушил наконец молчание учитель. – Роковой миг настал. И кто вверг нас во все эти беды? Они, вот эти двое!

Гневно тыча пальцем в портреты, он разразился потоком страшных проклятий: обзывал дуче и короля ослами, чудовищами, исчадиями ада, посланными на погибель людям.

– Вон, уберите их вон!

Рачинедда вдруг вспомнил про нас.

– Это была шутка, милые, разве я кому позволю вас хоть пальцем тронуть? Да ни за что! Таких умных деток… Запомните, вы у меня дома всегда будете желанными гостями.

– Лестницу принесите! – сказал приходский священник Скрофани, до сих пор не произнесший ни слова.

– Где ее взять-то? – возразил Брачилитоне. – Стол давайте подставим.

Учитель Салеми бросился к бильярдному столу.

– Ну помогите же мне кто-нибудь!

Вместе с Брачилитоне они подтащили стол к стене. Брачилитоне взобрался на него, но портреты висели слишком высоко.

– Как же, достанешь до них! – буркнул он.

Ему подали еще стул, но без толку! Снизу фашисты растерянно глядели на него: голова у них, видно, шла кругом.

– Что же делать-то? – со слезами в голосе твердил Рачинедда.

– А мы на что? – вылез Чернявый.

– Только попробуй, прирежу как собаку, – пригрозил Нахалюга.

Но Чернявый в ответ только прищурился, и мы поняли: он что-то замышляет.

– Говори, сынок, говори, что придумал! – обрадовался Рачинедда.

– Влезу кому-нибудь из вас на плечи – и готово дело.

– Давай, – сказал Коста, – полезай. – И, согнувшись, подставил Чернявому спину.

– Нет, – объяснил Чернявый, – так мне не достать. Они ведь под самым потолком висят. Надо бы повыше кого. Вот вы подойдете. – Он ткнул пальцем в секретаря.

Пирипо и впрямь был из них самый длинный. Все взгляды устремились на него, он переменился в лице и скрипнул зубами.

– Ну, решайте, – добавил Чернявый. – Время не ждет.

Фашисты сверлили глазами своего главаря, но заговорить никто не осмеливался.

– К оружию! – вдруг истошно завопил. Пирипо. – Готовьсь! Пли!

– Да где ж его взять, оружие-то? – отважился спросить Маргароне. – Правда, у нас есть винтовки авангардистов, но, сами знаете, они только ребятишкам для забавы годятся.

– Бум! Бум! Та-та-та-та!

От криков секретаря дребезжали окна.

– Боже правый, да он с ума сошел! – всплеснул руками Рачинедда.

Тут священник встал с дивана и подошел к Пирипо.

– Успокойтесь, успокойтесь! Вы же не Всевышний, чтоб брать на себя вину за мирское зло. Все в руце божией. Эти адские, дьявольские образы надо убрать. Идемте со мной. – Он подвел его к бильярдному столу.

Пирипо как во сне вскарабкался на стол; глаза у него сразу осоловели, а цвет лица стал сизым. Чернявый, как кошка, прыгнул с плеч Косты на плечи Пирипо и начал потихоньку подтягиваться к портрету, при этом он со всей силы сдавил ногами шею фашистского главаря.

– Эй ты, поживей там! – прохрипел Пирипо. – Я так долго не простою!

Мы с трудом сдерживались, чтобы не прыснуть. Ой умора! Вдоволь погарцевав на хребте Пирипо, Чернявый наконец снял со стены портрет короля.

– Держите. – Он протянул его Брачилитоне.

– Так, теперь дуче, – с удовлетворением сказал Рачинедда. Бильярдный стол подвинули к противоположной стене.

Но Чернявый вдруг объявил:

– Я боюсь.

– Чего? – удивился Рачинедда, подтягивая штаны.

– Уж больно глаза у него страшные.

– Да ладно тебе, он же нарисованный.

– Нет, боюсь, помогите мне слезть.

Я свистнул, потом сплюнул на пол. То же самое проделал Золотничок.

– Вы что? – спросил священник.

– Ничего. Мы так страхи отгоняем. А вы повторяйте за нами.

– Что, свистеть?

– Надо вышвырнуть их вон, – сказал Коста. – Не видите, они же над нами издеваются!

– Ну что вы, что вы! – заторопился Рачинедда. – Детки шутят. Придется потерпеть, ведь надо дело до конца довести.

Он подал всем пример, правда, свист у него не получился. Брачилитоне и Маргароне стали ему вторить – сипло, как будто свистели не ртом, а задом. Мы же заливались соловьями и внутренне ликовали: как ловко мы оболванили этих фашистов.

Чернявый, гарцуя на плечах Пирипо, хохотал во всю глотку.

– Хватит! – не выдержал Салеми. – Нечего устраивать бордель из резиденции фашистской партии!

– Какая партия, что вы такое говорите?! – ужаснулся священник.

Чернявый наконец снял с гвоздя портрет и сполз по спине Пирипо на стол.

– Ох, сразу на душе полегчало! – вздохнул Рачинедда, утирая пот.

– Так, – задумчиво протянул Чернявый.

– Так, – словно попугай повторил Рачинедда.

– И что же дальше делать с этими портретами?

Фашисты остолбенели, как будто их разразил гром.

– Надо их вынести отсюда, – сказал Маргароне.

– Ага, чтобы нас американцы к стенке поставили! – заметил Нахалюга. – Да и свои – если увидят, нам не поздоровится.

– А как же быть? – растерянно спросил Рачинедда.

– Давайте их сожжем, – предложил Салеми.

Тут официант Чиччо, молча стоявший у стены, подал голос:

– Вы что, очумели? Ведь дым с улицы увидят. Выход один: надо спрятать их на чердаке.

– Молодец, Чиччо! – воскликнул священник. – Бедняков всегда Господь направляет.

Под торжественные звуки королевского марша Чуридду, Нахалюга и Кармело понесли наверх портрет короля. За ними, печатая шаг, выступали Чернявый, Золотничок и я с портретом дуче.

Агриппино и Карлик ритмично хлопали в ладоши.

Мы прошествовали через бильярдную, а оттуда по узкой лесенке поднялись на чердак.

Дорогу нам показывал Чиччо.

Чердак был слабо освещен, и от этого сваленный здесь хлам: сломанные кресла, пустые бутылки, кипы старых газет – приобретал какие-то призрачные очертания.

– Ой, не могу больше, сейчас в штаны налью! – сказал мне Нахалюга.

Мы с ним пошли в самый темный угол чердака.

– Куда это вы? – крикнул нам Чиччо. – Там колбасы нету.

– Не подходите! – отозвались мы. – Тут крысы.

Мы с удовольствием справили нужду на тихо шуршащие газеты.

Агриппино и Чуридду, облегчившись, принялись разбивать об пол старые кресла.

– Чего вы там шумите? – снова окликнул нас Чиччо. – Портреты спрятали?

– Погодите, дайте с крысами разделаться.

– Слушай, Агриппино, а для чего вы кресла крушите? – поинтересовался я.

– Как – для чего? Дрова на зиму заготавливаем.

– Ну скоро вы там? – торопил Чиччо.

Но мы не унимались: делая вид, будто воюем с крысами, подняли адский грохот и время от времени тоненько попискивали. Чиччо ощупью пробирался к нам, чертыхаясь на чем свет стоит.

– Погодите у меня, сукины дети!

Наконец мы – кто вприпрыжку, кто по перилам – спустились вниз. Только Чернявый и Нахалюга остались на чердаке.

Из гостиной доносились крики:

– Портрет дуче! Портрет дуче! Скорей несите его сюда!

Что там у них опять стряслось? – недоумевали мы.

– Эй, Чернявый! – крикнул я. – Слышишь? Неси обратно портрет!

Выглянул Чернявый с портретом под мышкой. В руке он сжимал нож.

– Во, видал? – Он показал мне изрезанный портрет: видок у дуче был не приведи господи.

В гостиной мы застали сержанта карабинеров: он рассказывал нашим совершенно ошалевшим фашистам, что контратака немцев увенчалась успехом и они якобы уже на подступах к Минео. Священник от этих новостей малость приободрился, а Пирипо, видно, пребывал в сомнениях и выглядел как ощипанная курица.

– Портрет надо снова повесить, – заключил толстый, веснушчатый сержант.

– О боже! – простонал Рачинедда, увидев, чтó сталось с дуче.

Мы едва удержались от смеха, хотя над нами нависла гроза. Один глаз у дуче был вырезан, но второй продолжал метать в нас смертоносные стрелы.

– Кто учинил это свинство? – вскинулся сержант.

– Крысы, – ответил Чернявый.

– Крысы?!

– Должно, крысы, – подтвердил, на наше счастье, Чиччо. – Их там на чердаке тьма-тьмущая. Надо бы кошек туда пустить.

Сержант встал на колени, так что его рожа почти сливалась с окривевшим дуче, и принялся с подозрением разглядывать дырку в портрете.

За дверью раздался шорох.

– Это что, тоже крысы? – гнусно скривился Рачинедда.

– Пора смываться, – шепнул я друзьям.

– Это Тури, – заявил Нахалюга и отпер дверь.

Тури явился в сопровождении Пузыря.

– Болваны! – крикнул нам Тури. – Чего вы тут застряли? Американцы уже в Нунциате. Вот, полюбуйтесь.

В руках у него был какой-то пакет. Сержант выхватил его и прочитал надпись.

– Боже правый, американские галеты! Это конец! Меня обманули!

Он бессильно опустился на диван.

– Что же теперь делать? – робко спросил Рачинедда.

– Что делать, что делать! Вешаться! – огрызнулся Коста. – Впрочем, они и сами нас повесят.

– Повесят?

– А то как же! Или вы не фашист? Причем не рядовой, а из начальников! – злорадствовал Коста.

– Что вы, дружище, какой же я начальник!

– Да один черт! Все равно американцы и антифашисты нас не помилуют.

– Но ведь я же мирный человек, мухи никогда не обидел.

– Повесят как пить дать. Рядом будем на площади висеть, – не унимался Коста.

– О, Святая Агриппина, мне дурно!

Рачинедда согнулся в три погибели, изо рта у него текла слюна.

– Воды! – завопил учитель Салеми. – Скорее стакан воды!

Священник выступил вперед.

– Спаси нас, господи, спаси и сохрани! – бормотал он. – Мне пора вернуться в лоно церкви, лишь там я обрету покой и спасение.

Неверной походкой он пошел к двери, отодвинул засов, и в комнату заструился свет серого полудня. За священником, ссутулясь, поплелся сержант, желтый от страха.

– Воды, дайте же ему воды! – твердил Салеми. – Вы что, оглохли?

– Всех на виселицу!

– Что ж вы меня бросили? – корил нас Тури. – Из-за вас такое представление пропустил!

Призывы Салеми становились все тише, перешли в утиное кряканье, и в конце концов он тоже трусливо выскользнул за дверь.

– Мужайтесь, вы – наша надежда! – сказал Маргароне, беря под руку долговязого Пирипо и волоча его к двери.

Мы проводили их громким улюлюканьем:

– Эй, Пипирипó, кукареку, куда же вы?

– Чтоб вам пусто было, пораженцы проклятые! – прохрипел Коста и хлопнул за собой дверью, обрезав луч скупого света.

– Ну вот, теперь мы здесь хозяева, – ухмыльнулся Чернявый.

– Что с этим-то делать будем? – спросил Тури, кивнув на валявшегося без чувств Рачинедду.

– У, гад! – злобно ощерился Нахалюга. – Хотел нас палкой отлупить за свою вонючую колбасу. Сейчас мы ему соли-то на хвост насыплем.

– Да ладно вам, грех над стариком измываться, – попытался усовестить нас Пузырь.

– А ты не вякай! – оборвал его я. – Тебя вообще тут не было.

– А ну-ка подайте сюда вон тот ящик, – распорядился Нахалюга.

– Не надо, ну зачем старого человека позорить? – вступился Чуридду.

– Заткнись, дурак!

Мы подхватили ящик – он был набит мусором и окурками, от него очень противно воняло – и приблизились к дивану, где в расстегнутой рубахе лежал Рачинедда.

– Ну давай! – приказал Нахалюга.

Мы начали посыпать его мусором; он ворочался, кашлял, стонал, не открывая глаз.

– Ну будет вам! – не вытерпел Карлик. – Колодец нашли.

Тури и Пузырь во все глаза смотрели на эту сцену, но принять участие наотрез отказались:

– Мы ни при чем, нам он ничего худого не сделал.

Наконец мы угомонились, а Рачинедда стал приходить в себя.

– Откуда этот запах? Неужто стреляют? – удивился он.

– Ну, все, – заявил Тури. – Позабавились, и хватит. Теперь бежим к американцам, нахапаем у них галет, у меня опять в брюхе подвело.

Но у нас уже созрел другой план – пронести портрет дуче по деревне.

– Вот потеха-то будет, – радовался Золотничок. – Вся деревня соберется.

Мы вышли с портретом на улицу. Проглянуло солнце, и наши глаза, отвыкшие от света, стали слезиться.

– Ну и куда же мы с ним? – спросил Тури.

На площади было пустынно; перед закрытой дверью овощной лавки одиноко стояла корзина с вялой морковкой.

– Куда же все подевались? – недоумевал Нахалюга.

Никого не было видно и на улицах, поэтому они казались шире, чем обычно, и наши шаги звучали на них гулко и уныло. Агриппино, чтоб немного приободриться, затянул фашистский гимн. Хорошо все-таки поет этот крестьянский сын, словно зерно на току молотит. Мы даже стали ему подпевать: «К оружию, мы фашисты, к оружию, мы фашисты!..»

Нигде ни души, подохли они все, что ли?

По грязным деревенским проулкам мы шли к окраине и пели уныло, будто за упокой.

– Надоело! – бросил Тури. – Устроим канонаду по дверям, а?

– Что мы, дети малые? – скривился Золотничок.

Но только так можно было выкурить односельчан из их нор. Мы нагребли камней и приготовились к обстрелу.

– Огонь! – скомандовал Тури.

Кармело первым бросил камень, а за ним и мы начали бомбить ветхие двери – ни одной не пропустили.

Но, как ни странно, никто не выскочил и не стал осыпать нас проклятьями. Эхо нашей канонады стихло, и снова воцарилась гнетущая тишина. У последней двери мы разрядили все оставшиеся боеприпасы.

– О дева Мария! – послышалось оттуда. – Стреляют! Видно, не жить мне больше на этом свете. – В незастекленном оконном проеме показался старик и, увидев нас, запричитал: – Так это вы, дьяволы, покою никому не даете?! Мало нам войны, так вы еще на нашу голову!

– Вмазать ему, что ли? – размышлял вслух Карлик.

– Ты что? – остановил его Тури. – Не видишь, это старик? Эй, дед, а люди-то все где?

– Да за околицу побежали, – ответил старикан, – американцев встречать. Говорят, они будут раздавать хлеб и золотые монеты.

Мы повернули и поплелись обратно по вымершим улицам и у самой окраины наткнулись на мощную стену спин.

– Надо же, все тут, до единого! – удивился Чуридду.

Ребятишки заняли наблюдательные посты на заборах. Женщины, спасаясь от жары, повязались платками.

– Глянь-ка, ровно второго пришествия ждут, – фыркнул Пузырь.

В саду среди: смоковниц я разглядел еще троих наших приятелей – Вонючку, Рафаэле Обжору и Марио Гулициа.

– Э, кого я вижу!

Мы хотели протиснуться вперед, но не тут-то было: стена даже не шелохнулась.

– Ох, ну и давка! – отдувался Чуридду. – Хоть бы до оврага добраться!

Старики, глядя на нас из-под широких козырьков, укоризненно качали головами.

– Да куда ж вы с этим портретом, окаянные? Его уж и в живых нет, дуче-то.

Волоча за собой Муссолини, который теперь жалобно смотрел на нас одним глазом, мы нашли себе местечко под деревом, где было чуть посвободнее.

– Давайте бросим его к чертовой матери, – предложил я.

Но Кармело, Чуридду и Золотничок все держали портрет – торжественно, как распятие, с которого стекала кровь.

Мы стали смотреть туда, куда таращилась вся толпа, и увидели какое-то пронизанное огненными искрами облако.

– Ой, что-то в глазах рябит, – пробормотал Нахалюга.

Мы все тоже стали тереть глаза. Но то было не облако – огромный хвост ящера летел низко над землей прямо на нас.

– Господи Иисусе, что это? – пролепетал я.

Тури усердно тер глаза и тряс головой.

– Черт побери! – вскрикнул Кармело. – Как же я сразу-то не допер? Ведь это танки!

Чуридду и Золотничок от неожиданности даже портрет уронили. Через несколько минут мы уже отчетливо разглядели вереницу танков с открытыми люками, откуда высовывались танкисты в шлемах.

Гигантское чудовище змеилось по дороге, то вползая на холмы, то скрываясь в лощинах. Наконец этот хвост заполонил спускавшуюся уступами оливковую рощу, и мы увидели его целиком. Но долго смотреть на колонну было невозможно: солнце слепило глаза. Устав от этого зрелища, мы растянулись в пыли.

– Ух ты, звери! – восхитился Золотничок.

– Слышите? – прервал его Агриппино. – Будто гул стоит.

– Да нет, – отозвался я, – вроде тихо.

Агриппино приник ухом к земле.

– Нет, точно гул.

Прислушавшись, мы убедились, что Агриппино прав. Вся земля дрожала от мерного гула, точно огромная журавлиная стая хлопала в лад крыльями. Я послушал, послушал и сказал:

– Ну что, усекли?

– Да я вам первый сказал, – насупился Агриппино.

– Сказал – и заткнись! – отрезал я. – И без тебя шуму хватает.

Мы все приложили ухо к земле, но тут с дерева раздался свист Рафаэле Обжоры.

– Вон, вон они!

Он размахивал руками среди листвы, показывая туда, где стояла столбом рыжеватая пыль.

– Ничего не видать за дымом, – сказал Золотничок.

– Да никакой это не дым.

– Как не дым, когда дым.

– А искры откуда?

– Ну, пыль.

– Какая пыль, ветра-то нету.

– Танки, танки! – надрывались Обжора и Марио.

И мы увидели их ясно – они возникли из-за поворота, – о мадонна, какие страшные, один, два, три, и у всех пушки нацелены прямо в небо.

Американцы сидели на башнях, покуривали и махали нам.

Танков было пять; должно быть, это авангард, решили мы. Воздух вдруг взорвался жутким грохотом.

– Что это, мамочки!

– Сейчас всех перебьют, скоты!

Мы зарылись поглубже в пыль. Но грохот вскоре смолк.

– Черт, штаны испачкал! – пожаловался Пузырь, отплевываясь от пыли.

– И все-таки, что они затевают? – Агриппино изо всех сил вытягивал шею. В толпе стоял приглушенный ропот – кто всхлипывал, кто молился.

Обжора, Вонючка и Марио Гулициа стали насмехаться над односельчанами:

– Трусы вы, жуки навозные, и больше никто!

– Чего это с ними? – удивился Тури. – Черт меня возьми, если я хоть что-нибудь понимаю!

Люди, видно устыдившись своих страхов, притихли в напряженном ожидании, но трое сорванцов на дереве продолжали их дразнить.

– Эй, вы чего там раскудахтались? – окликнул их Нахалюга.

– У Спадаро во дворе почти всех кур снарядом поубивало, да и петуху голову размозжили. Будьте уверены, нам отсюда все видно как на ладони.

– Они что же, с курами воевать явились?

А на дороге уже показались новые танки, и мы поняли: через полчаса они будут у нас.

– Ах, кровопийцы! – причитали женщины. – На погибель нашу сюда пришли!

Вскоре первый танк подкатил к роще донны Каролины и остановился. У нас даже дух захватило при виде этой махины: вот так, по нашим представлениям, должен был выглядеть конь неистового Орланда.

– Хелло, хелло! – говорили американцы, попыхивая трубками.

На приветствия никто не ответил. Все исподлобья глядели на них. Мы на всякий случай забросили портрет дуче подальше в заросли ежевики.

Не ровен час, стрелять начнут, – сказал Кармело.

Дуче перевернулся в воздухе, напоследок укоризненно взглянул на нас одним глазом и со злобным клекотом провалился в преисподнюю.

Подъехавшие танки стали полукругом у крепостных стен. Американский офицер с криком «Долой Муссолини!» начал разбрасывать направо и налево пачки галет. Но толпа и не подумала их подбирать. Танкисты по примеру своего командира тоже принялись осыпать нас галетами и шоколадом.

– Гуд дей, литл итэлианз, гуд дей!

Мы во все глаза глядели на этот благословенный дождь.

– Чего рты разинули?! – крикнул Обжора. – Подбирай, ребята!