Текст книги "Со всей любовью на которую способен (ЛП)"

Автор книги: Джусти Амабиле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

ГЛАВА 9

«Сложнее поцеловать не первый раз, а последний.»

ПОЛЬ ЖЕРАЛЬДИ

От шока Соле широко распахнула глаза, и на секунду ей показалось, что сердце перестало биться. Она собиралась спросить Даниэля, что он имел в виду, но он наклонился и поцеловал её в губы.

– Соле, я схожу по тебе с ума, – прошептал он следом, удерживая ладонями её лицо. – Так безумно люблю, что не могу дышать. Настолько безумно, что даже готов остаться здесь со своим отчимом.

– Что… я не понимаю, – пробормотала она.

Даниэль хрипло вздохнул.

– Я уже говорил тебе, что мама с отчимом теперь ссорятся из-за каждой мелочи. Ну, и в итоге они поругались навсегда. Они собираются расстаться. Мама хочет немедленно вернуться в Рим. Мой отчим останется здесь из-за работы. Но что делать мне? Я не хочу тебя потерять.

Соле буквально не могла произнести ни слова в течение нескольких минут. Она продолжала смотреть на море, такое же неподвижное, как скала позади неё. Девушка не знала, что чувствовать, или, скорее, она не могла выбрать, потому как внутри неё бурлило так много эмоций, что ящик Пандоры, прежде чем его открыли, был уже пуст по сравнению с переполненным смятением в её душе.

После этого заявления, способного поменять местами небо и землю, Даниэль тоже молчал. Он смотрел вниз и рисовал палочкой линии на крошечном квадрате песка среди камней. Соле взглянула и поняла, что эти грубые линии складывались в лицо.

«Моё лицо».

Она покраснела, как девушка 19 века, которая жила внутри неё, под современным образом.

– Тебе не нужно сомневаться, ты непременно должен поехать с матерью. Ты не можешь остаться с отчимом только из-за меня, – с трудом сглотнув, прошептала она.

По правде говоря, ей хотелось умолять его остаться, но это была бы капризная и незрелая просьба. И безумная. Потому что Даниэль пожалеет об этом, он будет несчастен с человеком, которого ненавидит, и не сможет осуществить свои мечты. В итоге он возненавидит и её.

Даниэль крепко сжал её руку.

– А мы?

Комок в горле Соле стал больше, но она сделала вид, что его нет, и притворилась, что ей не хочется плакать.

– А нам пятнадцать и шестнадцать, и у нас вся жизнь впереди. Даниэль, мы будем с теплотой вспоминать эти месяцы, но мы будем двигаться дальше. Ты поступишь в Академию изящных искусств, и я тоже найду свой путь.

– Такой прогноз меня немного пугает, – мрачным голосом пробормотал Даниэль. – Клянусь, я был готов остаться, скажи ты, что веришь в нас, даже если нам пятнадцать и шестнадцать, и обычно в этом возрасте чувства – это бабочки. Я бы спорил с матерью и заставил себя хорошо относиться к отчиму ради тебя.

«Мои чувства не бабочки, и я готова поклясться сейчас, в моём возрасте, на этом маленьком пляже, что буду любить тебя вечно.

Но если сделаю это, ты разрушишь свою жизнь или даже просто поссоришься с матерью, а я не хочу, чтобы такое произошло.

Тебе нужно воспользоваться этой ситуацией, чтобы удалиться от отчима как можно дальше».

– Прогноз реалистичный, и ты это знаешь. Я люблю тебя сейчас и признаюсь в этом искренне, но как долго любовь продлится?

– Навсегда? – предположил Даниэль. – Потому что мы разные и особенные, и это поможет мне смириться с отчимом?

– Ты прекрасно знаешь, что тебе придётся уехать с матерью. В конце концов ты убьёшь своего отчима, не говоря уже о том, чтобы смириться с ним.

– А что, если мы попробуем отношения на расстоянии? Я мог бы приезжать к тебе почаще и...

– Возможно, какое-то время это будет работать, но потом начнёт давить, – прервала она, грустно пожав плечами.

– Чёрт, Соле, ты мне совсем не помогаешь, – запротестовал он, немного резко. – Ты не хочешь, чтобы я оставался, и не хочешь отношений на расстоянии. Ты говоришь, что любишь меня, но, видимо, твоя любовь стоит на таймере.

Соле с трудом сдержала рыдание.

– Гораздо более вероятно, что на таймере твои чувства. Я продолжу жить своей обычной жизнью, встречаться с обычными людьми, заботиться о Карле. Ты переедешь в большой город и встретишь много нового. Через несколько месяцев ты найдёшь другую девушку, которая понравится тебе больше, чем я. Любовь и вечность не идут рука об руку, особенно в нашем возрасте.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что так всегда и бывает.

Даниэль снова уставился в землю. Той же палкой он стёр ранее нарисованный рисунок.

– Ты просто боишься, – сказал он. – И защищаешься от страха, что всё это может закончиться завтра, тем, что заставляешь закончиться немедленно. Ты думаешь, сейчас ещё есть время не влюбляться слишком сильно, ты думаешь, что потом будет хуже, мы будем страдать сильнее, потому что вдруг кто-то из нас заинтересуется кем-то другим, и прощай любовь, прощай сердце, прощай всё. Но видишь ли, что касается меня, я уже слишком сильно влюблён. Я в этом по горло, по глаза, по душу. Мне шестнадцать, и что? Разве я не могу любить в шестнадцать по-настоящему? Или в моём возрасте дозволены только соломенные вспышки, которые сгорают в мгновение ока и ничего после себя не оставляют? Не из-за того, какой я есть. Я не отдаю своё сердце кому попало. Я отдал его тебе, если ты хочешь. И я докажу тебе, что ты не права.

Соле крепко сжала кулаки. В её глазах завибрировали слёзы. Она боялась, да, она чертовски боялась. Страх, который парализует тебя, и похожий на страх насекомых, которые сворачиваются и притворяются мёртвыми, чтобы не подвергнуться нападению. Девочка даже не могла говорить.

«Если в пятнадцать ты можешь так сильно страдать, то и любить ты можешь также сильно».

Она немного скользнула в сторону, положила голову ему на плечо, ничего не сказав. Она не могла. В горле стоял комок, который мешал словам вырваться.

Говорить продолжил Даниэль.

– Если ты не хочешь любви на расстоянии, потому что боишься, что она закончится, то у нас будет дружба на расстоянии. В первую очередь мы друзья, верно? А потом... потом увидишь.

– Что ты имеешь в виду? Что я увижу? – удалось прошептать Соле. Но звук получился сбивчивым, похожим на речь Карлы, которую только Соле могла понять.

Даниэль её понял.

– Что я люблю тебя и буду продолжать любить. Что я не хочу терять с тобой связь. Не хочу, не могу, не должен. Но если ты не хочешь, если ты на самом деле не хочешь, я постараюсь...

– Я хочу, – снова прошептала Соле, позволяя потребности взять верх над страхом.

Этот пакт – застенчивый и робкий, – был скреплён поцелуем, а затем ещё одним, и ещё одним. Несколько слезинок скатились из-под плотины её век, и сделали эти поцелуи ещё более священными и драгоценными.

Потом им пришлось вернуться домой. Во время всего путешествия Соле обнимала Даниэля и старалась ни о чём не думать, потому что если бы подумала обо всём, то рассыпалась, как замок из сухого песка.

Они попрощались, и Соле почувствовала себя так, словно попала в чёрно-белое кино. На мгновение ей показалось, что Даниэль перегнулся через перила древнего океанского лайнера, готового отчалить от причала, чтобы увезти его на другой конец света. Она прекрасно знала, что это не так, знала, что есть много способов поддерживать связь, звонить по видеосвязи, и даже встречаться время от времени не так уж и невозможно. Но Соле чувствовала себя как в одном из тех фильмов, где путешествия длятся месяцами, письма долго добираются до места назначения, и в ожидании новостей ужасная тишина, полная страха, заполняет промежутки между одним письмом и следующим.

– Доверься нам, – прошептал ей на ухо Даниэль, а затем он ушёл, как рыцарь, который исчезает в облаке пыли, поднятой сначала галопом, а затем взлётом крылатого коня, чёрного как эбе́новое дерево.

***

Соле почувствовала ласку на плече, когда лежала, спрятав лицо в подушку. Она поняла, что к ней прикасается Карла.

– Смотри, Соле, смотри, – сказала сестрёнка.

Соле знала, что ей не следовало показываться в таком состоянии перед ней, но уже два дня она чувствовала себя почти в кататонии. Она делала то, что нужно сделать, но механически, как робот, выполняющий команду. Мать задавала ей вопросы, на которые Соле отвечала неопределённо. Мириам всё равно поняла, и, возможно, вспомнила, когда она тоже была девочкой и переживала муки своей первой любви. Мириам не стала читать нотации о том, как абсурдно доводить себя до такого состояния из-за мальчика, которого едва знаешь. Она просто настояла, чтобы Соле ела, даже если у неё не было аппетита.

Соле подняла голову и посмотрела на сестру. Карла держала новую куклу. Это была Барби с синдромом Дауна, с длинными каштановыми волосами, в сине-жёлтом платье в цветочек и белых туфлях.

– Подарок от папы, – сообщила Карла, сияя. Затем, заметив слёзы сестры, она бросила куклу на пол и села к ней на кровать. Карла взяла руку Соле и поднесла к своей щеке. – Не плачь, любимая, не плачь, – умоляла она. Затем малышка вскочила с кровати и подошла к столу Соле, где стоял компьютер, тетради и цветные ручки. – Иди сюда, пиши сказку, – сказала она, возможно, вспомнив, как счастлива была сестра, когда писала. – Ту, что раньше. Продолжай, продолжай, – снова подгоняла Карла, ударяя своей маленькой ладошкой по стулу.

Соле потёрла залитые слезами глаза. Затем, стараясь придать голосу не слишком расстроенный тон, сказала Карле, что «сказка» исчезла, – её стёрли. Она не объяснила почему, а просто раскрыла последнюю часть правды.

Соле думала, что Карла расстроиться, так как всегда просила старшую сестру прочитать ей сказку, когда закончит писать, но это было не так. Маленькая девочка подарила ей одну из своих особенных улыбок, затем покачала головой и, наконец, опустилась на колени рядом с кроватью.

– Что ты делаешь? – с любопытством спросила Соле.

Карла приложила палец к носу, затем вытащила из-под кровати коробку – металлическую, цвета Тиффани, с нарисованными повсюду маленькими печеньями. Когда-то в ней хранилось лимонное печенье, теперь вместо него там лежали листы бумаги. И вскоре Соле всё стало ясно.

Иногда в предыдущие месяцы, Соле распечатывала несколько страниц того, что написала, только чтобы затем яростно выбросить их в корзину для бумаг, в плену у страха, что не справляется с задачей передать то, что хотела сказать. Очевидно, каждый раз, незаметно, Карла брала эти страницы, терпеливо разглаживала их и хранила в коробке. Сейчас они пахли печеньем.

Соле крепко обняла Карлу.

– Спасибо, – прошептала она.

– Теперь ты пишешь, и тебе больше не грустно, – успокоила младшая сестра, словно она была той взрослой, которая давала разумные советы.

Соле взяла бумаги и снова села на кровать.

– Мне грустно ещё и потому, что Эрик ушёл, – призналась она Карле.

Глаза девочки расширились.

– Он ушёл? Как Лиала?

– Нет, не как Лиала, – быстро объяснила Соле. – Лиала на небесах, Эрик только уехал. Они с матерью переехали в другой город.

Карла села рядом, её короткие ноги свесились с края кровати.

– Но он вернётся, – постановила она.

– Нет, Карла, он не вернётся.

– Тогда иди ты, как Ариэль вышла из моря, – настаивала Карла с необычной решимостью. – У тебя есть ноги.

– Может быть, кто знает, – ответила Соле без убеждения.

– Ариэль и Эрик поженились. Ты всегда так говоришь, когда я плачу, потому что Ариэль грустит. Ты всегда говоришь: всё кончается хорошо, не волнуйся, всё будет хорошо. И я спокойна. Ты тоже, Соле. – Карла накрыла своей ладошкой ладонь Соле. – Всё закончится хорошо, – повторила она.

И снова Соле почувствовала, что мудрее из них двоих была маленькая девочка в больших очках цвета клубники, чьи речи звучали как загадки, которые только она могла схватить на лету. Даже мать иногда просила Карлу повторить, чтобы лучше понять.

– Ты уверена, малышка?

– Уверена! – воскликнула Карла.

Соле вздохнула и почувствовала себя нелепо воодушевлённой этим предсказанием.

– Если ты так говоришь, я верю, – призналась она, и в сердце возродилась надежда.

***

Без Даниэля и Карлы всё было не так. Но рядом трусил Диор. Объявленная прогулка с собакой до площади превратилась в более длинную прогулку. Если Карле удалось пешком добраться до Верхнего Роветто, она тоже справится, с единственной мерой предосторожности – останавливаться время от времени, чтобы дать собаке отдохнуть.

Телевизионщики закончили свои съёмки, а горожане старались не рассматривать город-призрак (так они его называли), как место для прогулок, особенно после того, что случилось с Карлой. Ладно, история с маленькой девочкой закончилась хорошо, но слухи о том, что её похитили или, во всяком случае, привезли к этому месту злым умыслом, и что на Верхнее Роветто наложено своего рода проклятие, распространились, как любая сплетня, в которую все утверждают, что не верят, но ведь, как знать... В итоге Соле столкнулась с обычной заброшенностью.

Соле была счастлива в этом месте летними утренними часами, проведёнными за игрой, рисованием, когда держались за руки и обменивались сладкими поцелуями, и была напугана, а затем счастлива, после того как нашли Карлу.

Теперь она чувствовала себя меланхоличной, словно забыла, как улыбаться. Она бродила среди домов, захваченных лесом, но красота природы больше не поражала её, как раньше. Она скучала по смеху Карлы в этой обстановке, она скучала по нежным чувствам Даниэля под этим небом и по тому, как его присутствие заставляло её чувствовать себя возвышенной и очень живой.

Даниэль написал ей из Рима, и именно он сказал ей отправиться в Верхний Роветто.

Иди к дому Лиалы, в глубине есть окно с открытыми ставнями. Внутри для тебя два подарка.

Вот почему Соле пришла туда.

Она нашла окно, перелезла через него, затем помогла подняться Диору.

Должно быть, в прошлом дом был красивый. Большие комнаты, парадная лестница, ведущая на верхний этаж, лепнина вдоль стен и роскошные люстры. Соле попыталась представить его с мебелью, без мусора и разбросанных повсюду фрагментов кровли и без плесени вдоль трещин. Строение напоминало один из тех домов в исторических романах, где давались балы для дебюта девушек, юноши носили смешные брюки, а для освещения комнат использовались не лампочки, а свечи в бронзовых подсвечниках.

Вдруг из соседней комнаты Диор начал лаять. Соле направилась к нему, и, перешагнув порог, замерла, ошеломлённая.

Всю стену в комнате покрывала огромная фреска. И звездой этой фрески была она. Соле узнала себя по чертам лица, длинным рыжим волосам и точному расположению родинки между ключицами, потому что в остальном она сильно отличалась от себя обычной.

На рисунке Соле была воплощением воинственной феи, в одежде, похожей на платье эльфа из «Властелина колец». На голове красовалась сияющая корона, усыпанная драгоценными камнями, в руках она держала световой меч джедая. Короче говоря, Соле была квинтэссенцией красоты, силы и мужества.

«Так ты меня видишь, Даниэль?

Воином?

Думаю, ты ошибаешься.

Прямо сейчас я чувствую себя мокрой травинкой».

Чем дольше она смотрела на этот образ (даже если думала, что он ей совсем не подходит и Даниэль ошибся, представляя её такой решительной и энергичной), тем больше она чувствовала себя растроганной. Очарованная, она рассматривала фреску, сидя на полу со скрещёнными ногами, и затем заметила что-то в углу комнаты. Соле поползла туда, как кошка, и обнаружила книгу. Скорее всего, книга появилась здесь недавно, – обложка была слишком чистой.

Это было издание в мягком переплёте сонетов Шекспира. Одну страницу загнули пополам. Соле развернула её и увидела, что в напечатанном на этой странице сонете номер 116, некоторые строки подчёркнуты. Она читала их с сердцем, которое билось так быстро, что лишало дыхания, пока слёзы капали на страницу.

Любовь не есть любовь,

Когда она при каждом колебанье

То исчезает, то приходит вновь.

Любовь – незыблемый маяк,

Навстречу бурь глядящий горделиво

У времени нет власти над любовью;

Хотя оно мертвит красу лица,

Не в силах привести любовь к безмолвью.

Любви живой нет смертного конца...

А если есть, тогда я не поэт,

И в мире ни любви, ни счастья – нет!

ГЛАВА 10

«Именно в разлуке человек чувствует и понимает силу своей любви».

Ф.М.Достоевский

Для Даниэля. Дневник, содержащийся в посылке, отправленной на его адрес в Риме.

Жила-была девочка, которая не любила говорить о себе и предпочитала жить за кулисами.

Этой девочкой была я.

Я всегда чувствовала себя странной и анахроничной. Я человек не своего времени. Моё время – это социальные сети, селфи, внешний вид, события жизни, рассказанные всем и каждому, и не чувствовать себя живым без этого театра. С ранних лет я знала, что старомодна и немного стара внутри. Застенчивость – это немодная вещь. Она была актуальной столетия назад, её можно было терпеть до конца 1900-х годов, но с 2000-го это как масляная лампа для освещения дома вместо электричества.

Заметим, не то чтобы я себе нравилась. Если бы себе нравилась и гордо несла флаг своей странности, я была бы не застенчивой, а смелой и уверенной в себе.

Я ограничивалась пониманием, что моя личность – это хаос, но повторю, я себе не нравилась. В зеркало я смотрела на себя рассеянно, чтобы не зацикливаться на проклятых рыжих волосах. Не очаровательный рыжий, нет: морковно-красный, граничащий с оранжевым.

Всегда ненавидела этот рыжий, с детства, потому что он только подчёркивал мою непохожесть. Я не знала никого с таким цветом волос. Даже в семье. Папа сказал однажды, что у него есть тётя с рыжими волосами, и он даже показал мне очень старую фотографию. И глядя на неё, я испытала ещё большее сожаление, – было несправедливо, что никто другой не получил этот цвет, кроме меня.

И поскольку беда не приходит одна, мне дали нелепое имя. Соле. О чём думал отец, когда выбирал мне имя? И почему мама не воспротивилась этому? Именно потому, что у меня были эти смехотворно необычные волосы, они должны были дать мне обычное имя, чтобы создать баланс!

Но нет, я была рыжей с дурацким именем, которое мне совсем не подходило.

Я не говорю, что виной стало имя и волосы, если я росла странной и застенчивой, но они определённо не помогали. Я хотела остаться незамеченной, хотела быть кудрявой, но мои кудри были чертовски рыжими.

Однако внезапно я кое-что поняла: любопытство мира меня беспокоило, но любопытство родителей мне нравилось. Я была их маленькой девочкой, я была центром их мира. И я даже простила своего отца за то, что он выбрал для меня это абсурдное имя, и за то, что у него была тётя с рыжими волосами, которые совершили огромный тур, миновав множество кузенов и племянниц, чтобы добраться до меня напрямую. Я никогда не была душой компании, но, по крайней мере, я была душой и главным героем своей семьи.

Пока не родилась моя сестра, и я не стала статисткой. Всё внимание было предназначено ей. Вдобавок ко всему, через год после рождения Карлы, папа и мама разошлись, он ушёл, и всё, что у меня осталось, – это моя странность, рыжие волосы, древний характер. Я оказалась одна. Странная и одинокая.

Как никогда раньше я хотела, чтобы меня звали Мария, или Даниэла, или Федерика, и чтобы я была брюнеткой, нет, лучше шатенкой, как тысячи других. Вместо этого я всегда была собой, и вдобавок ко всему я стала «бедной девочкой с трусливым отцом и младшей сестрой с синдромом Дауна». Невозможно остаться незамеченной с такими «апгрейдом».

И вот, однажды, вот... появился ты.

Как только я тебя увидела, клянусь, ни секундой раньше, ни секундой позже, моё сердце взорвалось. Я узнала, что такое любовь с первого взгляда, о которой всё время говорила Лаура, и о которой я читала в романах. Признаюсь, мне это всегда казалось абсурдным; даже моё понятие любви, хотя я никогда её не испытывала, было понятием старого человека. Для меня было необходимо провести время вместе и узнать друг друга. Определённо – одного взгляда недостаточно. Что можно понять по взгляду?

А вместо этого его оказалось достаточно.

И вместо этого я поняла.

Общаясь с тобой и узнав лучше, я получила подтверждение, что не ошиблась.

Мне хочется объяснить тебе, что это было не просто влечение, связанное с твоей внешностью. Слишком просто. Слишком удобно. Слишком очевидно. И уверяю тебя, ничего из этого мне не характерно. Как ты однажды заметил, я не такая поверхностная. Просто я увидела в тебе что-то, увидела эмоции, которые вибрировали, скрытые, как скрыты крошечные вещи, которые не видны без микроскопа, но которые я сразу заметила, и они говорили со мной о тебе и твоём сердце. Без понятия, как я их увидела, не знаю, но они присутствовали, – ясные и прозрачные. Твои глаза, твоя улыбка, жесты, даже твоя походка, доброта, с которой ты относился ко всем, – настоящая доброта, а не позёрство. В мире больше нет столько доброты, Даниэль. Прежде всего, её нелегко найти в парне. Ну, её вообще нелегко найти. Но ты такой, и ты был добр ко мне. Ты взял меня за руку и сказал: окей, это Соле, посмотри на неё внимательно, люби её, потому что она этого достойна.

Я не утверждаю, что не добралась бы туда в любом случае, чтобы открыть себя, узнать, принять и полюбить себя. Я бы это сделала. Просто говорю, что ты ускорил события. Заставил меня заглянуть внутрь себя, не зацикливаться на глупостях вроде цвета волос или имени. Ты увидел меня. Ты увидел меня как личность.

Мы провели фантастическое лето, ты знаешь, но я хотела сказать тебе ещё раз. Не только потому, что я научилась любить себя, но и потому, что поняла, как сильно я люблю Карлу. Я поняла, что родители – такие же люди, как и все остальные, и именно по этой причине они несовершенны. Что мама не плохая и не бесчувственная, а просто ужасно напугана, а иногда даже в ужасе. За Карлу, за меня, за наше будущее. И отец не более несовершенен, чем многие другие отцы, которые не могут наладить связь со своими детьми, даже без синдрома Дауна. Короче говоря, быть родителем – не значит быть непобедимым. Они люди, а значит, слабые и боязливые, как и все остальные.

И ещё я поняла точку зрения Лауры. Поняла, что её слова правдивы, и умолчания – это замаскированная ложь. Я должна была сразу сказать ей, что я чувствую к тебе, независимо от того, как всё сложится потом. Так ведь делают с друзьями, верно? В свою защиту скажу, – я думала, что мои эмоции неважны. И я боялась, что она попросит меня больше не иметь с тобой ничего общего, и я окажусь на невыносимом перепутье. Теперь наша дружба окрепла. Она знает, что мы пишем друг другу, но она не очень согласна с тем, что я собираюсь тебе написать.

И теперь я дошла до момента, из-за которого страдала всё время, пока писала о себе, о прошлом и о хороших вещах.

Потому как то, что собираюсь написать тебе сейчас, не очень приятно.

И это даже не то, что делает меня счастливой. Но это необходимо для меня, и я думаю, необходимо и для нас тоже.

К сожалению, как ты знаешь, мы не можем видеться. Тебе нужно усердно учиться, чтобы наверстать потерянный год, окончить школу и поступить в Академию. Тебе нужно оставаться рядом со своей матерью, которая очень подавлена разводом. К счастью, у тебя появилось много новых друзей в школе, в которой ты сейчас учишься. Мне даже не исполнилось шестнадцати, и моя мать ни за что не позволит поехать в Рим.

Поверь мне, Даниэль (и чтобы ты поверил, я клянусь своей младшей сестрой, которую люблю больше себя), я счастлива, что счастлив ты. Вероятно, отсутствие отчима также заставляет тебя чувствовать себя свободнее.

Но мы не можем продолжать так, ты же знаешь, правда?

Связи на расстоянии тоже могут длиться, я не говорю «нет», стихи Шекспира имеют смысл, но этому должны предшествовать очень прочные отношения, а мы разделили только три месяца мечтаний. Мечты… их недостаточно, даже если мы были искренни, пока жили ими, и никто из нас никогда не думал обманывать или причинять боль другому.

Ты часто рассказываешь о какой-то Лилиане, думаешь, я не заметила? Тебе не нужно чувствовать себя виноватым, клянусь, не нужно. Живи свободно всеми эмоциями, которые ты испытываешь, потому что эмоций никогда не бывает достаточно.

Другая бы ревновала и закатила тебе глупую сцену, но я не такая. Я необычна и в этом. Не знаю, старая ли я, сумасшедшая или глупая. Возможно, я просто напугана, как моя мать, и труслива, как мой отец. Или, может, хотя мне всего пятнадцать, я знаю, что ничто не вечно, особенно если это начинается так рано. Мы живём в век глубоких перемен, но даже не можем пережить их вместе. Ты там, а я здесь. Если мы не закончим это сейчас, любя друг друга, мы покончим с этим через год, потеряв и привязанность. Но я хочу сохранить хорошие воспоминания и не буду мириться с уловками и ложью, или позорными умолчаниями.

Итак, это будет моё последнее сообщение.

Возможно, однажды мы снова увидимся и поймём, что на самом деле любили друг друга, или мы поздороваемся как друзья, каждый со своей собственной жизнью.

В любом случае спасибо, спасибо, спасибо за то, что просветил меня и помог познать себя. Ты всегда будешь моей первой любовью, той, которую никогда не забывают.