Текст книги "На край света"

Автор книги: Джулия Тиммон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Джулия Тиммон
На край света

1

– Эй? Есть кто-нибудь? – Замираю на пороге чудного дома, в котором все до мелочей не как у нормальных людей, и прислушиваюсь. Никто не отзывается. – Бобби! – кричу я, осторожно проходя к кухне.

В ней никого, но на столе, покрытом странного вида скатертью, стоят немыслимых форм четыре кружки с остатками чая и ваза с неровными, будто отколотыми, зубчатыми краями, а в ней одинокий кекс. Прохожу к розовой в горошек плите и притрагиваюсь к чайнику. Он еще теплый, стало быть, хозяева где-то поблизости. И парадная не заперта…

– Бобби?!

Откуда-то со стороны заднего двора до меня вдруг доносится заливисто-счастливый детский хохот, и я, сама не понимаю почему, на миг замираю. Что меня так удивляет? Задумываюсь. Смех звучит все ближе и все сильнее чарует. Ловлю себя на том, что вслушиваюсь в него с любопытством и странной жадностью, и вдруг понимаю, чему так изумляюсь. Дело всего лишь в том, что я давным-давно, а может, и вообще никогда не слышала в этом городе настолько свободно льющегося, такого беззаботного смеха.

К нему примешивается другой, куда более низкий – явно моего брата. Сознаю, что, заслушавшись, позабыла, для чего сюда пришла, и усмехаюсь.

Прохожу к черному ходу и выглядываю на улицу. Погода сегодня далеко не из приятных. Солнце то показывается, то прячется за рваными серыми облаками, и с самого утра моросит противный дождь. В такие дни самое то сидеть перед камином, даже если он ненастоящий, и раздумывать о жизни. Или читать детям сказки, в крайнем случае смотреть с ними мультики – никак не носиться с хохотом по двору. Но в этом доме, говорю же, все шиворот-навыворот…

Вижу выбегающего из-за сарая брата и столбенею: его лицо, как у индейца, расписано разноцветными полосами, одна девочка сидит у него на плечах, вторую он держит вниз головой, в волосах обеих желтеют одуванчики. Все трое умирают со смеху.

– Бобби! – вскрикиваю я, наверное, больше от неожиданности и потому что не знаю, как себя вести. – Сумасшедший! Вы же простудитесь…

Бобби поворачивается ко мне, опускает на землю ту девочку, которую держал вверх ногами, и одергивает ей цветастое платьице. Она, вся сияя, уверенным жестом берет его за руку.

– Привет! – восклицает он.

– Привет! – звонкими радостными голосками здороваются со мной девочки.

Я отвечаю не сразу. Сначала обвожу пытливым взглядом их раскрасневшиеся пышущие довольством и здоровьем мордашки.

К недавней женитьбе Бобби члены нашей семьи отнеслись по-разному. Мама, добрая душа, вздохнула с большим облегчением и приняла невестку, как дочь, во всяком случае искренне старается быть ей матерью. Отец по сей день смотрит на нее настороженно, хоть и воздерживается от резких высказываний. Хэлли, наша младшая сестренка, еще студентка колледжа, все негодует («С двумя детьми от разных мужчин! И с такой профессией!). Я же до сих пор совершенно не знаю, как ко всему этому относиться.

Бобби из нас самый старший. До некоторых пор слыл плейбоем и ветреником, постоянно менял женщин и ни с одной из них не встречался более пары месяцев. Мама с папой хватались за головы и были уверены, что он никогда не остепенится. Отец несколько раз пытался серьезно побеседовать с ним, растолковывал, что семья – основа здорового общества и цивилизации в целом. Но Бобби только отшучивался и продолжал жить в свое удовольствие. И вот в один прекрасный день на какой-то из бесконечных вечеринок, устраиваемых его бесшабашным другом Марком, повстречался с Сарой Дадлстон, актрисой театра. И его вдруг будто подменили.

– Здравствуйте, – запоздало отвечаю я, улыбаясь совершенно естественной улыбкой. Когда видишь перед собой таких детей, губы, несмотря ни на что, сами собой разъезжаются в улыбке.

Бобби опускает на землю вторую девочку и легонько шлепает обеих по плечикам.

– Бегите же, поцелуйте тетю Джой!

Малышки срываются с места и несутся ко мне так, будто давно и хорошо меня знают. Я неловко наклоняюсь и даю им себя расцеловать. Щечки у обеих мокрые, но головокружительно пахнут травой, цветами и свежестью. Возникает такое чувство, будто ты не в Лондоне, а где-нибудь за городом.

– Идемте пить чай! – объявляет та, что повыше.

Отмечаю, к своему стыду, что совершенно не помню их имен. Я видела их всего лишь раз, на свадьбе. Но в тот день было слишком много народу, девочки все больше помалкивали, к тому же их прямо из церкви увезли домой.

Бобби смеется.

– Слышишь? Хозяйки приглашают нас к столу.

– Спасибо. – Я в некоторой растерянности. Что меня смущает? Может, это незнакомое мне выражение полного счастья на лице брата. Или две хорошенькие, точно с картинки, его приемные дочери. Или же вероятность встретиться с Сарой, которую я почти не знаю, потому что сама не очень-то стремилась ближе с ней познакомиться. – А где ваша… гм… мама?

– На репетиции, – хором отвечают девочки, беря меня за руки и ведя в дом.

– В субботу? – спрашиваю я, оглядываясь на брата.

Он с улыбкой следует за нами.

– Они репетируют почти каждый день. А когда не репетируют, дают спектакли.

– А… дети с кем? С тобой? Ты что теперь, профессиональная нянька? – Досадую на себя за то, что поневоле язвлю. Бобби тридцать четыре года, и он имеет полное право распоряжаться жизнью так, как ему заблагорассудится. Тем более если это дарит ему столько радости. Поворачиваю голову и смотрю рассеянным взглядом на желтизну одуванчиков в льняных девчоночьих волосах.

– По будням наши дети ходят в садик.

Поражаюсь и слову «наши» и легкости, с которой Бобби произносит эту фразу. Такое чувство, что он не услышал моей иронии или счел ее слишком глупой, мелочной и недостойной права быть замеченной. Опять стыжусь своей несдержанности и слегка краснею.

Заходим на кухню. Старшая девочка и правда, будто настоящая хозяйка, целенаправленно проходит к столу, отодвигает стул и, слегка хмуря бровки, дабы казаться взрослее, шлепает рукой по сиденью.

– Это место для тети Джой.

– Спасибо. – Я сажусь.

Бобби останавливается посреди кухни, оглядывается по сторонам и, ничуть не стесняясь некоторого беспорядка, оживленно потирает руки.

– Та-ак! Где у нас живут конфеты и печенье?

– Конфеты и печенье, чур, достаем мы с Лулу! – восклицает старшая девочка. – А ты разогрей чайник и завари чай!

Бобби с шутливой серьезностью кивает, смотрит на меня, и его раскрашенное симпатичное лицо озаряется такой обворожительно милой улыбкой, что у меня ёкает сердце.

– Лулу и Синтии подходить к плите пока что нельзя, – объясняет он. – Потому что они еще маленькие.

– Но очень-очень сколо мы выластем и тогда будем ставить чайник почти каждый день! – восклицает вторая девочка, совсем кроха, с круглыми розовыми щечками и детским двойным подбородочком, по которому так и хочется ее потрепать.

Лулу и Синтия – трижды повторяю про себя я, с улыбкой наблюдая, как Синтия с тем же деловитым видом подтаскивает к буфету табуретку, ставит на нее сестренку, как та открывает дверцы и достает пеструю с выпуклыми цветами и бабочками жестяную коробку.

– Конфеты! – объявляет Синтия, торжественно ставя банку на стол.

Лулу тем временем достает корзинку, неловко поворачивается и чуть не падает с табуретки. Я испуганно вскакиваю, Синтия хватается за личико, а Бобби умудряется пролететь через всю кухню и в последнюю секунду подхватить Лулу на руки.

– Оп-па!

Корзинка с грохотом падает на пол, и печенье – в шоколаде, в разноцветной глазури и с крупными изюминами – рассыпается по полу.

– Ой! – вскрикивает Лулу.

На миг мы все замираем. Бобби взмахивает рукой.

– Ерунда!

Лулу и Синтия переглядываются и хихикают.

– Она сама… – говорит Лулу, указывая на корзинку пухлым Пальчиком.

– Ишь ты какая! – Бобби грозит ни в чем не повинной корзине кулаком, поднимает Лулу под самый потолок и, гудя как самолет, несет ее к столу. – Ничего! Нам хватит и конфет, правда же, гостья?

Он смотрит на меня, а я не сразу понимаю, что обращаются ко мне, поскольку не могу отделаться от странного чувства, будто я на необыкновенном спектакле с моим братом в главной роли и будто это не настоящая кухня, а набор причудливых декораций.

– Конфет? – машинально воспроизвожу его слова. – А, конфет! Ну конечно же… Их вполне хватит.

– И кекса! – объявляет Лулу, показывая на несъеденный кекс.

– У-у! Мы же забыли вымыть за собой кружки! – восклицает Бобби, только сейчас замечая царящий на столе беспорядок. – Давайте-ка живенько исправим оплошность!

Девочки повизгивая хватают по кружке. Лулу – в виде машинки с колесиками, Синтия – кособокую, будто немного смятую с одной стороны. Две другие – половинки сердца – берет Бобби. К раковине они устремляются шумной стайкой.

Наконец все усаживаются за стол.

– А ты, оказывается, умеешь быть прекрасным отцом… Никогда в жизни не подумала бы.

Бобби счастливо смеется и подмигивает девочкам. Те принимают это за некий знак и вскакивают со своих детских высоких стульев. Синтия запрыгивает на спину Бобби, обхватывая его шею, а Лулу забирается к нему на руки. Наш отец, если бы мы с Бобби или Хэлли стали бы подобным образом требовать внимания во время чаепития, обязательно напустил бы на себя строгости, даже прикрикнул бы. Бобби же лишь удобнее усаживает на коленях Лулу и придвигает к себе обе детские кружки. Невероятно, но создается впечатление, что он ни капли не играет на публику и не пересиливает себя. Вся эта нескончаемая забава, похоже, дарит ему истинное наслаждение.

– Чудеса, – бормочу я, делая первый глоток чая.

Бобби опять смеется.

– Знаешь, я тоже никогда не подумал бы, – просто говорит он. – Поначалу меня это все без конца удивляло, а сейчас я уже привык и живу себе. По-настоящему живу.

Я всматриваюсь в чуть размазанные моросью красно-бело-синие индейские полосы на его щеках и в такие знакомые и вместе с тем совсем другие серые глаза. Теперь они как-то по-особому блестят. И как будто осветились сиянием изнутри, излучаемым обновленной душой. До чего же странно! Признаться, я жалела его, даже думала, что столь тяжкая ноша легла на его плечи в наказание за былые грехи. Оказывается, «груз» не тяготит его, а осчастливливает.

Синтия спрыгивает с его спины, открывает коробку и подносит ее ко мне.

– Какую будете? Тут есть с орешками, с мармеладом и с карамелькой.

Надо заметить, что при всей своей подвижности и невзирая на то что Бобби общается с ними, как с равными, девочки не кривляются, не наглеют, а держатся очень вежливо и дружелюбно.

– С карамелькой, – отвечаю я, глядя не на конфеты, а на личико Синтии.

Она берет из коробки обернутый золотистым фантиком кубик и протягивает его мне.

– Пожалуйста.

– Спасибо.

Синтия садится на место, придвигает к себе кружку и делает первый глоток. Не прихлебывает и не чмокает губами, невольно отмечаю я, вспоминая собственное детство. Наши родители, коренные англичане, воспитывая нас, уделяли много внимания культуре поведения за столом и во всех прочих местах. Не исключено, что именно из-за повышенной отцовской строгости Бобби, едва достигнув совершеннолетия, пустился безобразничать.

Синтию и Лулу, как видно, обучают хорошим манерам так, что они не замыкаются в себе и не утрачивают поразительной живости. Чувствую на себе взгляд Бобби и поднимаю на него глаза. Он улыбается.

– Такое чувство, что ты чего-то боишься.

– Боюсь? – Я торопливо качаю головой, сознавая, что веду себя и правда несколько подозрительно. – Ну что ты. Чего тут бояться? У вас, наоборот, только расслабляешься. – Смотрю на дверной проем. Стена в прихожей, которую отсюда прекрасно видно, увешана детскими рисунками в рамках. Некоторые из них такие, что в жизни не догадаешься, о чем, выводя эти каракули, ребенок думал.

– Только и расслабляешься? – задумчиво повторяет Бобби, пристально глядя на меня и продолжая едва заметно улыбаться. – Тебе, насколько могу судить по лицу, расслабиться по-настоящему сложно, правильно? – Он слегка прищуривается.

Чувствую себя припертой к стенке.

– Только ответь честно, – просит Бобби непривычно мягким голосом.

– Гм… – Медленно киваю. – Вообще-то… да, сложновато. – Думаю о том, что ему неприятно слышать такие слова, и спешу добавить: – Но это лишь потому, что я у вас впервые. И еще не привыкла к…

Бобби одной рукой нежно треплет по голове Лулу, а вторую вскидывает с поднятым указательным пальцем.

– Вот в чем одна из главных проблем современного развитого общества! – восклицает он, перебивая меня. – Большинство людей с первых лет жизни выдают себя не за тех, кто они на самом деле, и ведут себя не так, как хочется, а так, как требуют кем-то выдуманные правила. Поэтому всю дорогу врут и лицемерят. – Его лицо становится немного печальным. – Удивительно, что и ты этого не понимаешь, хоть и разбираться в личностных проблемах – твоя работа.

Я теряюсь и не нахожусь с ответом. Девочки молча пьют чай, будто понимая, что сейчас вмешиваться в разговор взрослых или шуметь совсем не время. При этом на их лицах нет ни настороженности, ни озадаченности.

– Вот и я так же, – произносит Бобби, и в эту минуту я, пожалуй впервые в жизни, вижу в своем брате очень взрослого уверенного в себе человека. Даже шаловливые полосы на лице не придают ему ни капли комичности, напротив, странным образом облагораживают. – В детстве мне хотелось бегать, шуметь, резвиться, но сначала отец, а потом и учителя старательно втиснули меня в рамки «нельзя». Я повзрослел, стал сам себе хозяином, но понял, что и это не помогает, поэтому зажил глупой пустой жизнью. От застегнутых на все пуговки рубашек и притворной порядочности меня тошнило, и я бросился в другую крайность. Там, поверь, было тоже не особенно отрадно и тоже следовало носить выбранную маску – ловеласа и клоуна. Я тайно мучился, но со временем привык и к этому. И вот вдруг все резко изменилось… – Его лицо опять светлеет.

Лулу задирает голову и, касаясь его подбородка одуванчиками, ободряюще улыбается. Бобби со сдержанной нежностью, которой я никогда в нем не замечала, целует ее в макушку и треплет по голове Синтию. Та придвигает к себе коробку с конфетами, долго ищет какую-то определенную, находит и протягивает ее Бобби.

– Твоя любимая.

– Спасибо, Синтия, – смеется Бобби, переводит взгляд на меня и продолжает: – Все резко изменилось, когда я, хоть и уже устал ждать чудес, вдруг повстречал их маму.

Чувствую, что у меня напрягается лицо, всеми силами пытаюсь расслабиться, но не могу. Не подумайте, что мне так уж неприятно слышать о невестке. Я, наоборот, неожиданно для самой себя проникаюсь к ней уважением. Просто речи Бобби, хоть он об этом и не подозревает, очень уж живо напоминают мне о личных неприятностях. От них я вот уже почти месяц прячусь за сумасшедшей занятостью. А надо бы отставить все и посвятить им одним хоть часок.

Бобби, разумеется, неверно истолковывает мое напряжение.

– Знаю, Сара вам, особенно папе и Хэлли… – начинает он, но внезапно умолкает, очевидно щадя детские уши.

Я машу перед собой руками.

– Нет-нет, лично я…

Бобби жестом просит меня не продолжать.

– Не стоит, Джой. Сейчас в тебе говорят те же правила приличия: нельзя высказывать людям в глаза то, что им неприятно слышать. Особенно брату, с которым так или иначе придется знаться всю свою жизнь.

– Да нет же, ты не понимаешь…

Бобби приподнимает руку.

– Можно я договорю? – спокойно спрашивает он.

Глубоко вздыхаю, стараясь не обращать внимания на неприятное чувство в груди.

– Да, конечно…

– Сара женщина необычная, – продолжает Бобби, явно выбирая слова и ни на секунду не забывая о том, что его слушают девочки. – И судьба у нее необыкновенная. К сожалению, не слишком счастливая. Одна невеселая история с… серьезными последствиями, потом вторая… – Он едва заметно кивает на Синтию, потом на Лулу. – Знаешь, отчего все ее беды? Оттого, что любую историю она переживает крайне глубоко и на удивление честно. А маски носит только на сцене. – На его губах появляется мечтательно-влюбленная улыбка, и в какое-то мгновение мне кажется, что он не помнит про меня и видит перед собой Сару. – Впрочем… и на сцене она не в масках. На сцене вовсе не она, а каждый раз – представляешь? – какая-то другая женщина.

Меня потрясают и его слова, и выражение лица, и умиротворение, которым исполнен взгляд. Ловлю себя на том, что я немного завидую ему, и стыжусь этой зависти.

– За это-то все я и полюбил ее, Джой, – протяжно договаривает Бобби, глядя в сторону и водя подбородком по макушке Лулу. – Точнее, всех их. Для меня они одно неразрывное целое. – Он вздыхает. – Я давно перестал надеяться, что однажды обрету себя. И мирок, в котором смогу быть таким, каким мне хочется быть. И тут вдруг… – Он обводит сказочно-пеструю кухню рукой, и его лицо расплывается в улыбке. – Мне хорошо здесь, понимаешь? А с Сарой на удивление спокойно и… как-то очень легко дышится. В этой семье никто не стыдится быть друг перед другом смешным или там… взлохмаченным. И вместе с тем мы все всегда красавцы, не впадаем в хандру, при которой плевать, как ты выглядишь. Правда ведь? – спрашивает он у Лулу и Синтии.

– Да! – хором отвечают они.

Бобби счастливо смеется.

– Так что…

Киваю, желая выразить, что поняла его лучше, чем он может себе представить, но ограничиваюсь кратким:

– Да.

Бобби внимательнее вглядывается в мое лицо.

– Я рад, что мы поговорили. Вообще рад тебя видеть.

– И я тебя, – отвечаю я, думая о том, что я, как выяснилось, слишком плохо его знала. И о том, что хотела бы больше с ним общаться. Со всей его семьей… – Точнее, рада, что вижу всех вас. – С улыбкой смотрю на Лулу, потом на Синтию. Они отвечают мне светлыми открытыми улыбками.

– Ну вот и хорошо, – говорит Бобби. – Приезжай к нам почаще.

Киваю.

Бобби вдруг сдвигает брови.

– Кстати, а сегодня ты… с чего вдруг решила нас навестить? У тебя какое-то дело? Или просто так? – недоверчиво добавляет он.

Мне делается стыдно и немного досадно. В наш безумный век ездить с визитами к родственникам без особой на то причины непозволительная роскошь. На это вечно не хватает времени. Прочищаю горло.

– У меня… заболел клиент. Вот я и решила: чтобы время не пропадало даром…

– Сегодня же суббота, – хмурится Бобби.

Безрадостно смеюсь.

– У меня в субботу и воскресенье самая работа. Людям проще явиться ко мне на прием и открыть душу, когда голова не забита рекламными кампаниями, подбором персонала или там отгрузкой оборудования.

– Чай еще будешь? – спрашивает Бобби, кивая на мою чашку.

Я заглядываю в нее, будто не помня, что там.

– Я и этот еще не выпила.

– Этот уже остыл, – замечает Синтия.

– Ничего, я не люблю горячий.

– Когда же у тебя выходные? – интересуется Бобби.

– Гм… в последний месяц… у меня их почти нет. Хотя мне не совсем по вкусу такая жизнь…

– Вот-вот, – поддакивает Бобби, глядя на меня с тенью тревоги. – Как можно учить других быть счастливыми, если у самой нет возможности насладиться даже обыкновенным выходным днем? – Он прищуривается и пристальнее в меня вглядывается. – А с Себастьяном… у вас как?

Обхватываю теплую полосатую кружку обеими руками и собираюсь с духом.

– Насчет него я и хотела… поговорить с тобой, – произношу, насколько могу, бодро.

Бобби наклоняет голову набок и смотрит на меня со всей серьезностью.

– Помнишь, на вашей свадьбе ты сказал, что в конце года вы планируете съездить в Манчестер к сестре Сары?

– Конечно, помню.

– Как я поняла, ты специально хочешь взять отпуск пораньше, чтобы отгулять на… гм… моей свадьбе и после нее ехать?

– Ну да.

Качаю головой, несколько глупо улыбаясь.

– Понимаешь, мы… решили повременить.

– В каком смысле? – Бобби морщит лоб.

– Ну, сыграть свадьбу не на День благодарения, а…

– На Рождество? – спрашивает Бобби.

При упоминании о волшебном празднике Лулу округляет глаза и восторженно приподнимает плечики, будто видит перед собой всю в бегающих огоньках елку, а рядом с ней Санта-Клауса. Они с Синтией загадочно переглядываются и чему-то улыбаются. Я качаю головой.

– Нет, не на Рождество. Мы пока не определились с датой. Не хотелось бы путать ваши планы. Настраивайтесь на то, что никакой свадьбы не будет, и поступайте как вам удобнее.

– Подожди-подожди… – Бобби сильно хмурится. – Что значит «никакой свадьбы не будет»? Вы с Себастьяном расстались?

Я протягиваю руку с кольцом невесты и кладу ее посередине стола.

– Нет, не расстались. Просто вдруг поняли, что торопим события и…

– Если не ошибаюсь, вы встречаетесь уже… – Бобби поджимает губы, задумываясь.

Нехотя киваю.

– Да, целых три года. Ну и что?

– За три года, по-моему, люди могут прекрасно узнать друг друга, даже если, как вы, живут в разных странах.

Черт! Я начинаю жалеть, что завела этот разговор не по телефону. Когда смотришь человеку в глаза, видишь отражающиеся на его лице чувства, гораздо сложнее прервать беседу. Почему я не позвонила? Все по той же причине. Потому что все тянула резину и придумывала разного рода предлоги. А сегодня вдруг решила, что надо поскорее с этим покончить и, дабы долго не раздумывать, как лучше поступить, на ходу свернула на эту улицу, поскольку как раз проезжала мимо.

Бобби осторожно снимает с колен Лулу, любовно-рассеянным жестом треплет ее по голове и встает со стула. Девочка подбирает с пола выпавший из волос одуванчик, проводит им по наморщенному носику, хихикает и убегает. За ней следом, улыбнувшись мне недетской многозначительной улыбкой, словно говорящей «все образуется», удаляется и Синтия.

Бобби засовывает руки в карманы хлопковых летних брюк и проходится взад-вперед по кухне. Мне, хоть и грудь сдавливает тоска, приятно видеть, что он за меня так переживает. Странно, возникает чувство, что мы только теперь, после сегодняшнего незапланированного разговора, вдруг до конца осознали, что это такое – быть друг другу братом и сестрой.

Бобби останавливается по другую сторону стола, упирается в него руками и наклоняется вперед.

– Послушай, Джой… Я конечно, не вправе лезть к тебе с советами… – Он несколько грустно усмехается, – может, ты вообще не принимаешь меня всерьез или даже презираешь…

– Не болтай ерунды! – восклицаю я. – Я, естественно, не одобряла твоих разгулов и непостоянства. Но, похоже, все это в прошлом. К тому же ты мой старший брат, умный отзывчивый человек и толковый фотограф. Презирать тебя я…

Бобби жестом просит меня замолчать.

– Перестань: По большому счету это не важно.

– Как это – не важно? – спрашиваю я, с удивлением чувствуя, что моя дремавшая сестринская любовь с каждой секундой разгорается все ярче.

– Не важно для нашего теперешнего разговора, – терпеливо поправляется Бобби. – О том, уважаешь ли ты меня хоть самую малость, побеседуем в другой раз, ладно? – с лукавой улыбкой спрашивает он.

– Ладно, – киваю я.

– Вот и замечательно. А теперь давай вернемся к вам с Себастьяном. – Его лицо серьезнеет. – Он вдумчивый, надежный, ответственный парень. И обожает тебя – это сразу бросается в глаза.

Передо мной мелькает образ жениха, и душу наполняет сладкое с горчинкой чувство, смешанное с растерянностью и тревогой.

– Но… – вскидывает Бобби руку с поднятым указательным пальцем, – мой тебе совет: прежде чем назначать новую дату свадьбы, пожалуйста, хорошенько подумай, можешь ли ты, как я с Сарой, чувствовать себя с Себастьяном раскованно и просто. Не пытаешься ли – быть может, из-за любви к нему или же из-за страха остаться одной – казаться ему другой, не такой, какая ты бываешь дома или в компании, скажем с Мелани?

Мою грудь сковывает боль. Смотрю на брата широко раскрытыми глазами.

– Почему, ты вдруг заговорил об этом? – спрашиваю я изменившимся голосом.

Бобби распрямляется, снова засовывает руки в карманы и пожимает плечами.

– Не знаю. – Он на миг задумывается и немного сужает глаза. – Я видел вас вдвоем не так уж и часто, однако… Впрочем, мне это, скорее всего, показалось. – Смеется. Совершенно не таким смехом, каким смеялся с девочками, а суховатым и неестественным. – Я заговорил об этом потому, что наконец-то сам прозрел. Нам с Сарой незачем друг перед другом кривляться и нет нужды врать. По-моему, в этом и есть настоящее счастье, – добавляет он торжественно-серьезным голосом. Впрочем, я, конечно, могу ошибаться. И потом все люди разные. Для кого-то важно одно, для кого-то другое.

Киваю и заставляю себя улыбнуться.

– Спасибо за чай. – Поднимаюсь из-за стола и уже делаю шаг к выходу.

– А еще, – произносит Бобби до того искренне и с чувством, что я застываю на месте и медленно поворачиваю голову. – Еще мне просто хочется, чтобы твоя судьба сложилась по-особому.

Моргаю от неожиданности. Нет, честное слово! Родной брат за единственный час раскрылся передо мной с совершенно неожиданных сторон. Разве такое бывает?

– Почему? – слетает с губ вопрос.

Бобби улыбается. Теперь снова живой и светлой, только немного печальной улыбкой.

– Потому что из всей нашей семьи ты больше других заслуживаешь счастья.

Глупо и нервно хихикаю, окончательно заходя в тупик.

– Что ты такое говоришь?

– То, что думаю, – просто отвечает Бобби.

Смеясь качаю головой.

– По-моему, счастья… во всяком случае больше, чем я, достойны такие добрые люди, как мама. Или такие принципиальные, как отец. Или…

– Мама добрая до такой степени, что мне нередко кажется, что она просто-напросто прячет под кажущейся добротой неуверенность, трусоватость и даже недалекость.

Я ахаю, но Бобби не дает мне сказать ни слова и продолжает:

– Отец сухарь, Хэлли вообще пока не знает, чего ей нужно от жизни. А обо мне и говорить нечего. – Он смеется и добавляет: – В тебе же всего в меру. И, кажется, ты из тех, кто не способен на подлость.

Приоткрываю рот, собираясь многословно возразить, но Бобби поднимает руки и то ли в шутку, то ли всерьез говорит:

– Только ты уж не сдавай меня. Не рассказывай ни про «сухарь», ни про «недалекость». По рукам?

Киваю, задыхаясь от смущения, благодарности и все той же разгоревшейся любви к брату.

– Конечно.

– Я ведь могу ошибаться, – весело добавляет он, выглядывая в окно. – Ты только посмотри на них!

Я приближаюсь к нему и гляжу сквозь оконное стекло на Лулу и Синтию. Теперь на них длинные, украшенные бахромой и кисточками яркие платья, а головки обвязаны легкими платками.

– Красавицы, – бормочу я, любуясь больше не нарядами, а одухотворенными и живыми детскими лицами.

– Ага! – с гордостью поддакивает Бобби, будто речь о его родных дочерях. Он поворачивается ко мне и повторяет доверительно-радостным голосом: – Ты приезжай к нам. Лучше когда Сара будет дома.

– Обязательно. – Я искренне надеюсь, что и правда ближе познакомлюсь, а возможно, даже сойдусь с загадочной Сарой. Смотрю на часы. – Ну, мне пора.

Бобби кладет руку на мое плечо и ведет меня к выходу.

– Надеюсь, прощаемся не надолго.

– Я тоже на это надеюсь.