Текст книги "Повседневная жизнь греческих богов"

Автор книги: Джулия Сисс

Соавторы: Марсель Детьен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Нектар и амброзия

«Целый мы день, до вечернего сумрака, сидя на бреге, ели прекрасное мясо и сладким вином утешались...» (Одиссея, X, 183—184) – вспоминает Одиссей о своем пребывании на острове волшебницы Цирцеи. «Кончив труды и еду приготовив, за пир они сели, и не нуждался никто в уделяемых поровну яствах» (Илиада, I, 467—468). (Описание ритуальной трапезы на берегах Хризы.) Никуда не торопиться (иногда в течение всего дня); делить пищу на порции, ко всеобщему удовлетворению, таким образом, чтобы ничье сердце не наполнялось обидой – вот правила удачного пира.

«Целый тот день, пока солнце не село, они пировали, и недостатка на пиршестве не было в общем довольстве...» (Илиада, I, 601—602). Пировать долго, чтобы пресытиться едой, – мы опять сталкиваемся с той же самой идеей совершенства. А ведь сейчас речь идет о другом пире – о пире олимпийцев.

Боги едят и пьют: амброзия и нектар – пища, несущая с собой бессмертие – вот их повседневные, с младых ногтей, хлеб и вино. Когда Латона родила на острове Делос Аполлона, она не стала кормить его грудным молоком. Нектаром и сладостной амброзией ребенка вскормила другая богиня – Фемида. Последствия не замедлили сказаться: малыш резвился с такой силой, что пеленки не смогли его удержать. Он разорвал свои путы и начал говорить. Он тут же потребовал, чтобы ему дали лиру и лук, объявил о своем намерении учредить оракул и, выпрыгнув из колыбели, отправился в путь куда глаза глядят. Однажды Гермес увидел его в пещере, где хранились три золотых ящика, запертых на ключ: три полных вожделенным нектаром и амброзией тайника, где пища богов лежала рядом с одеждой, подобно тому, как хранится она в святых жилищах блаженных богов.

Пища богов – амброзия и нектар – может также стать средством, способным сделать бессмертным ребенка, который своим рождением обречен на смерть. Деметра пыталась дать бессмертие простому человеку, втирая в его кожу эти активные субстанции. Великая богиня, погрузившись в траур после исчезновения своей дочери Персефоны, стала кормилицей в семье правителя Элевсина. Во дворце она воспитывала благородного Демофонта, сына осмотрительного Келея и прекрасной Метаниры. Мальчик рос как божественное существо, не зная вкуса материнского молока или какой-либо иной земной пищи. Деметра растирала его амброзией, словно он был рожден одним из бессмертных, и нежно обдувала его. Но бессмертие может передаваться и оральным путем. Часы льют нектар и амброзию в рот Аристею, сыну Аполлона и смертной женщины Сирены, чтобы избавить его от смерти.

Пропитывать кожу, растирать ее или осторожно вливать в рот субстанции, которые избавляют от подверженности смерти, – вот божественное средство, которое преобразует природу тела. Какими же специфическими свойствами обладают эти субстанции? Они не только утоляют голод и жажду, но и не дают развиваться процессам распада.

Однажды Ахиллес, герой, подобный богу, но все-таки не бессмертный, переживавший больше, чем кто-либо другой, что ему придется безвременно погибнуть, отказался принимать пищу. Великая скорбь овладела душой Ахиллеса. Он хотел разделить участь убитого в битве Патрокла. Ахиллес не слушал настойчивых советов своих товарищей по оружию. Напрасно они говорили, что войну нельзя выиграть на голодный желудок, что люди не в состоянии проводить дни без пищи. Ахиллес заупрямился: он решил не притрагиваться к еде. Но с вершины Олимпа за героем наблюдали боги. Зевсу хорошо было известно, что колени людей подгибаются и начинают дрожать от голода. Громовержец повелел: пусть Афина спустится на землю и придаст герою сил без его ведома. Богиня-спасительница не заставила себя просить дважды. Но Афина не собиралась заставлять Ахиллеса есть, она просто пролила «нектар с амброзией сладкой в грудь Ахиллесу ... чтоб голодом он не терзался» (Илиада, XIX, 347—348).

Его тело, истерзанное многодневным постом, вновь обрело силу и жизнеспособность. Однако и мертвое тело, уже окоченевший труп, может на себе испытать живительное действие этих божественных снадобий. Бренные останки Патрокла не составляют исключения. Его труп будет сожжен на костре, а кости и пепел предадут земле. Но торжественные похороны устраиваются не сразу, а человеческая плоть быстро разлагается. Черви, проклятое отродье мух, могут расплодиться и осквернить труп. Поэтому Фетида, стремясь уберечь тело Патрокла от разложения, вливает ему в ноздри амброзию и красный нектар. «Сын мой любезный, – говорит богиня Ахиллесу, тревожащемуся о теле своего возлюбленного, – бдительно буду сама отгонять я рои непокорных мух, поедающих трупы мужей, что убиты в сраженье. Пусть бы ему суждено пролежать до скончания года, кожа его сохранится, как если б он жил, или лучше» (Илиада, XIX, 29—33).

Амброзия и нектар годятся для вскармливания новорожденного бога, для превращения смертного в бессмертного и даже для приостановления гниения трупа. Они могут придавать силу телу героя, ослабевшего от голода и жажды, но они не в состоянии сами по себе воскресить тело, которое уже покинула жизнь. Воскресить умершего скорее означало бы вернуть из Аида то, что уцелело от личности умершего – его двойника, лишенного плотской оболочки, eidolon. Следовательно, амброзия и нектар – это условия бессмертия, субстанции, дающие телу способность сопротивляться течению времени и бросать вызов смерти. Регулярно воздействуя на бессмертные тела, они поддерживают красоту, сияние, энергию. Как мы уже видели, Гера умастилась амброзией, прежде чем отправиться на любовное свидание. Но самое главное, амброзия и нектар – это повседневная пища олимпийцев. И в этом качестве они представляют собой особо важный элемент жизни богов.

Вкус счастья

Недостаточно просто установить, что боги едят и пьют. Безусловно, питание занимает вполне определенное место в деятельности богов и совместимо с божественной природой. Все это так, но следует сказать больше. Бессмертные, могли бы мы продолжить, если бы принялись думать о них так, как думали люди прежде, чем Гейне отправил богов в изгнание, постоянно поглощают пищу. Непрерывное настоящее. Вот один из бессмертных (возможно, Фемида) протягивает кубок темно-красного нектара возвращаемуся Аполлону и приближающейся Гере. Ничто не указывает на точное время, равно как и не существует никакого повода для пира. «Целый тот день, пока солнце не село, они пировали...» (Илиада, I, 601). Стоит появиться Аполлону, как Зевс-отец подносит сыну золотой кубок, полный нектара. Или же когда «почтенная Гера мгновенно домчалась до места. Вскоре вступила она на высокий Олимп и в собранье вечных богов очутилась в чертоге Зевеса. И боги, Геру увидев, вскочили, приветствуя кубками шумно. Но, пропустив остальных, от прекрасноланитной Фемиды кубок она приняла» (Илиада, XXV, 83—88).

Пир продолжается целый день (propan emar).Он может возобновиться в любой момент. Как только кто-либо из небожителей возвращается на Олимп, так ему тут же протягивают кубок. Пир занимает все время: это повседневная жизнь богов в краю, который принадлежит только им и никому более.

Пир богов: Рафаэль, Джулио Романо, Тинторетто... Какой была бы великая живопись классической эпохи, если бы боги, засидевшиеся за столом вокруг роскошных натюрмортов – скатертей, посуды, изысканных закусок, не вступили в соперничество со строгой Тайной вечерей христианского Бога, раздающего хлеб и вино в преддверии неминуемой смерти. Вершины Олимпа станут местом пиров или garden parties, безустанно воспроизводимых в произведениях живописи, театра, литературы, состязавшихся между собой в воссоздании жизни богов.

Мог ли стать бесконечный пир символом, отправной точкой безмятежного существования, которое черпало бы счастье в общительном наслаждении, предающем забвению заботы? Нашли бы мы тогда разгадку олимпийского блаженства? Раскрыли бы секрет этих слов – «беззаботные», «ведущие легкую жизнь», «блаженные»? Превратилось бы вечное хорошее настроение богов в постоянство пира, праздничной трапезы? Могло ли настать для богов время тревог, тяжелого труда, волнений, прерывающихся на минуты отдыха с бокалом, наполненным амброзией? Бесконечный пир является моделью свершившегося счастья. Платон отринет философию приверженцев мистических таинств, которые не мыслили себе блаженных богов иначе, чем навечно собравшимися вокруг стола. С одной стороны, адские муки заключаются в пытке невозможностью удовлетворить желание. Прясть нить, которая все время рвется; протягивать руки к плодам, которые манят к себе, но тут же удаляются; наполнять водой бездонную бочку; толкать вверх камень, который неизбежно катится с вершины вниз: это все варианты одного и того же опыта – невозможное достижение желанной цели. Тантал, Данаиды и Сизиф страдают от невыносимой настойчивости своего желания. Их жизнь превратилась в бесконечное усилие. С другой стороны, блаженные боги проводят время в бесконечных наслаждениях, любуясь столом, ломящимся от яств...

Критика философов

Когда Лукреций будет сравнивать людей, растративших свое время в погоне за бесполезными благами и, следовательно, не получивших удовлетворения, с теми, кто жил полной жизнью, он противопоставит Данаидам, приклеившимся к кувшинам, сотрапезников, встающих из-за стола довольными и пресытившимися. Однако блаженные боги, которых игнорирует Платон, напротив, никогда не поднимаются со своего места, и философ не испытывает никаких затруднений, пренебрегая их шумными застольями. Но бессмертные не пригвождены к своим золотым тронам, к своим чашам, наполненным амброзией, к кратеру, откуда Геба и Гефест черпают огромными кубками прозрачный рубиновый нектар. Как мы уже видели, труды и заботы часто отрывают их от утех Олимпа. Греческие боги не ленивы. Этот факт засвидетельствовал Платон. Тем, кто еще до Эпикура утверждал, что боги существуют, но не занимаются людскими заботами, автор «Законов» напоминал, что «боги наделены разного рода добродетелями, но более всего им свойственно следить за происходящим во Вселенной». Каковы в самом деле грани доброты? Умеренность, рассудительность, храбрость, добродетельность; понятия, которым противостоят беззаботность, леность и изнеженность. Если эти качества свойственны людям и даже животным, то они, безусловно, должны быть присущи и богам. Разве боги – трутни, паразиты? Это совершенно немыслимо. Не надо доказывать, что боги добры – это аксиома. И они вовсе не лентяи, они вовсе не погрязли в truphe,чрезмерной роскоши.

По мнению Платона, боги могут все, что могут смертные, но исполняют они это гораздо лучше, тщательно оттачивая все мельчайшие детали. Они большие мастера в изготовлении одежды, в ее отделке, настолько они боятся лени. Однако другой философ, Аристотель, умерил доверчивость и поколебал убежденность своего учителя. Аристотель утверждает, что мифология, поставившая в центр внимания богов в человеческом обличье, представляет собой позднюю традицию, возникшую на основе древних верований, согласно которой «звезды являются богами и божественное охватывает всю природу». Антропоморфные боги со своей историей и собственным образом жизни могли бы послужить назидательным педагогическим примером, «чтобы убедить большинство и стать всеобщими законами и интересами». Как только Аристотель задает сам себе вопрос о человеческой этике и об идеальном и достойном человека образе жизни, он начинает сопоставлять жизнь олимпийцев и смертных. Он утверждает, что сущность человеческого счастья можно понять исходя из воссозданной повседневной жизни богов.

Самая подходящая для человека жизнь – духовная. Она же и самая счастливая. Хотя для Аристотеля это и является прописной истиной, однако он все-таки приводит свои аргументы. «Вот что может послужить доказательством того, что совершенное счастье заключается в созерцательной деятельности. В самом деле, разве мы не пришли к выводу, что боги щедро одарены всем и наслаждаются счастьем? Тогда какую деятельность должны мы им приписать? Ту, которая относится к области правосудия? Но не покажемся ли мы смешными, если вообразим их связанными договорами, вынужденными вносить иски или какие-либо другие обязательства? Или же речь идет о деятельности, которую вдохновляет мужество? Тогда, возможно, следует их представить себе подвергающимися чрезмерным испытаниям и огромному риску под тем предлогом, что подобное поведение достойно уважения? Или, может быть, речь идет о деяниях, подобающих щедрому человеку? Тогда кому они будут подносить дары? Было бы странным видеть в их руках деньги или какой-либо иной предмет меновой торговли. Мы поведем разговор об их умеренности. Как они ее проявляют, не слишком ли мы их перехвалим, если откажем им в ничтожных желаниях? Подведем окончательный итог: все, что касается деятельности, кажется нам мелочным и недостойным богов. Тем не менее все единодушно думают, что они живут, следовательно, занимаются определенной деятельностью, а не погружены в сон, как Эндимион. Но если мы отнимем у живого существа способность действовать или, более того, творить, то что останется за пределами созерцания? Следовательно, деятельность бога, которая увлекает его своим блаженством, не может быть никакой другой, кроме созерцательной».

Аристотель отказывает богам в иной жизни, отличной от интеллектуальной. При таком жизненном укладе единоличие, которое не выглядит нелепым для богов, наиболее достойно человека. Спустя несколько веков Сенека повторит, что философ так же счастлив, как и бог (правда, счастье его коротко), поскольку из имеющегося у него tempusон создает vita:он трансформирует время в жизнь, которая ему принадлежит и которая развертывает перед ним картину прошлого, настоящего и будущего. Он счастлив, как бессмертный, поскольку вместо того, чтобы терять дни, растрачивать их на ничтожные занятия, он обладает ими, и каждый день представляет для него целую жизнь. Выбирая otium, мудрец чувствует себя так же вольготно в своем существовании, как и бог на протяжении веков.

Тема неподвижности и протяженности времени, на которое взирает бог и которое он сжимает в вечное сегодня, вызывает большой интерес у христианской теологии. Эта тема отвечает требованию осмысливать жизнь, прожитую божественным существом, как бесконечный опыт созерцания и знания. Боги не ленивы, протестует Платон, они стоят на службе мира. Боги не ленивы, поправляет Аристотель, но они могут вести только созерцательную жизнь, то есть такой образ существования, который Сенека назовет otium. Но никто из философов не говорит о сладости жизни, рассматривая олимпийские пиры.

Сладость жизни

И тем не менее блаженство богов вытекает именно из такого образа жизни. В тот день, когда вспыхивает ссора между Зевсом и его женой, Гефест не скрывает, что очень беспокоится, как бы размолвка не прервала «наслаждение от благородного пиршества». Пусть его могущественная мать усмирит ярость и постарается «к Зевсу, родителю милому, ласковой быть, чтобы снова спора отец не затеял, расстроив все пиршество наше» (Илиада, I, 578—579). Гефест в прямом смысле настойчиво добивается сладости (edos)и спокойствия духа, когда выражает желание, чтобы Зевс не расстроил (tarassein)праздника. Безусловно, он не боится, что прервется простая трапеза, а опасается, как бы не был нарушен ход всего дня отдыха.

Можно было бы сказать: нарушение праздной жизни, если бы мы не были вовлечены в кипящий водоворот гомеровской эпопеи, а созерцали существование олимпийцев в том виде, в каком его описал Гесиод, – навечно застывшим и всегда одинаковым. Давным-давно на протяжении всего золотого века люди жили как боги, то есть не зная забот, усталости, старости. Вечно оставаясь молодыми, они развлекались на пирах, не ведая бед и несчастий. Следовательно, боги были постоянными участниками thaleia, веселых, радушных и гостеприимных пиров, находящихся под эгидой Талии, музы, управляющей божественным и животным желанием есть и пить, той же самой музы, которая будет «уполномочена» познакомить смертных с komikos bios, с комической жизнью, с комедией.

Однажды, когда совсем юный Аполлон впервые взобрался на Олимп, взору бога открылась картина повседневной жизни ему подобных. Счастливый Зевс-отец протянул юноше кубок, наполненный нектаром, словно у собравшихся богов и не было других забот. И сразу же бессмертные перестали думать о чем-либо ином, кроме звуков кифары и песен. Все Музы, вторившие Аполлону прекрасными голосами, воспевали бессмертные права богов и оплакивали жалкую участь людей – все то, что боги посылают этим существам, живущим в растерянности и неспособности из-за своей немощности изобрести лекарство от смерти и средство побороть старость. Пить, любоваться собой, гордиться своими привилегиями: вот в чем состоит счастье олимпийцев! Хитроумный Гермес догадался об этом еще в раннем детстве и восстал против тоскливых намерений своей матери. Влачить унылое существование в пещере, вдали от Олимпа! Он вскричал: «Лучше все время жить с бессмертными богатой, роскошной, разнообразной жизнью, чем прозябать дома в темном логовище!». Конечно, Гермес имел в виду продовольственное богатство и разнообразие. Речь идет не только об амброзии и нектаре, но и жертвоприношениях.

Комическая жизнь

Боги являются прилежными сотрапезниками не только у себя на Олимпе, но и в домах тех, кто приглашает их спуститься на землю и разделить трапезу. Как мы уже говорили, боги получают дым, поднимающийся с алтарей, на которых люди жарят мясо. Они настолько дорожат этими лакомыми блюдами, что будут высмеяны в знаменитой комедии Аристофана «Птицы» и в диалогах Лукиана.

В тот день, когда птицы решили перехватить и оставить себе аппетитные запахи, исходящие от дымящихся жертв, боги были вынуждены вступить с пернатыми в переговоры: бессмертные согласились уступить часть своих прав в обмен на привычный дневной рацион. Очевидно, богам недостаточно амброзии и нектара. Забирая себе благоухающий дым, птицы намеревались уморить олимпийцев голодом. Поэтому бессмертным не оставалось ничего другого, как избрать демократическим путем трех делегатов – Посейдона, Геракла и Трибала, представлявшего варварских богов. Их уполномочили начать переговоры и заключить мирное соглашение с птицами. И в самом деле, как свидетельствовал Прометей, наблюдавший тайком за происходящим, с тех пор как птицы захватили воздух, дым больше не доходил до богов, а это означало голодную смерть. Варварские боги потребовали от Зевса приложить все усилия, чтобы возобновились прерванные «поставки». Что касается птиц, которые провозгласили себя бессмертными богами и предками самих олимпийцев, то они пообещали оказывать недолговечным людишкам предупредительное внимание, несущее с собой процветание и усладу, «...если вы признаете нас богами, – сказал вожак стаи, – то мы будем следить за погодными условиями и заранее сообщать вам о переменах. Мы не будем уединенно жить на Небе и величественно править оттуда, как Зевс. Мы будем всегда находиться рядом, чтобы даровать вам богатство, здоровье, жизнь, мир, молодость, смех, танцы, праздники и птичье молоко. Благодаря нам вы будете купаться в роскоши».

Люди получат право приходить в город богов-птиц и даже там жить. Ведь в этом городе их ждет счастье. «Если один из тех, к кому я обращаюсь, захочет вести в обществе птиц сладостную жизнь, пусть он приходит к нам», – великодушно обратились птицы к афинянам, собравшимся на ступенях театра. А вскоре новые боги устроили огромное жертвоприношение – они стали сжигать на алтаре птиц-отступников, причем делали они это для самих себя. Три парламентера-олимпийца прибыли как раз в тот момент, когда мясо жертв, приправленное тертым сыром, травами и маслом, было готово для жарки. Картина происходящего пробудила у олимпийцев ностальгические воспоминания о вкусных обедах.

Комедия утверждает, что для людей и богов счастье заключается прежде всего в сытости, в обильных материальных благах. Правда, боги получают желаемое, не сталкиваясь ни с какими препятствиями. По сравнению с птицами, ставшими новыми богами потому, что они завладели дымом, олимпийцы, вынужденные томиться от нетерпения, превратились в неимущих и зависимых существ. Изнывающие от желания, которое им никак не удавалось удовлетворить, они на собственном горьком опыте познали, что такое человеческое одиночество. Бесконечный, неиссякаемый пир, всегда приготовленный для богов без их участия, стал для бессмертных целью, которую нужно завоевать или вновь достигнуть путем обмена.

Боги в изображении Лукиана (II век н. э.) терзаются той же проблемой, но при иных обстоятельствах. Боги собрались вместе по очень серьезному делу. Им предстоит решить один существенный вопрос: как следует реагировать на критику философов? Однако олимпийцы вновь убедительно докажут, что даже в такой серьезной обстановке они не в состоянии отказаться от того, что Лукиан называет их повседневной привычкой: они все время думают только о еде. «Раздачи, раздачи! Где же нектар, где же нектар? Амброзии мало, амброзии мало! Где гекатомбы, где гекатомбы? Жертвы для всех!» (Лукиан, «Зевс трагический», 13). Лишенные еды, боги кричат от голода и жажды, словно им тягостно собираться вместе, пусть даже на короткое время, не имея возможности выпить прохладительных напитков и перекусить. В подобных обстоятельствах разворачивается не на шутку серьезная дискуссия об образе жизни самих богов: интересуются ли они людьми? Как они проводят свое время? Философы сеют сомнения. Что же отвечают небескорыстные боги? Большинство из них кричит о возмездии или молчит. Но среди них есть один, воспринимающий вещи всерьез. Самокритичный бог? Эпикур был прав. «Но если говорить правду, мы только сидим и наблюдаем, не совершает ли кто-нибудь жертвоприношение и не чадит ли жертвенным дымом у алтарей. Все же остальное несется по течению, увлекая каждого куда попало» (Лукиан, там же, 22). Это, конечно, не гласность, поскольку говорится при закрытых дверях, между богами, когда «никто из людей не присутствует на нашем совещании» (Лукиан, там же, 21), но это удивительное признание. Конечно же, Зевс придерживается совершенно иного мнения.