Текст книги "Корона с шипами"

Автор книги: Джулия Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 44 страниц)

Тесса отерла руки о юбку и вытащила бочонок с воском из корыта.

– Боюсь, что передержала. – Она не знала, как долго мысли ее витали бог знает где, не знала, что тем временем делали руки. – Я... я грезила наяву.

Матушка Эмита кивнула:

– Ничего страшного. Грезы наяву никому еще не причинили вреда.

Забавно – Тесса была наперед уверена, что она именно так и ответит. Старая дама была всегда добра к ней. Всегда.

Тесса наклонила бочонок и налила горячего, липкого воска на доску. Воск практически сразу начал застывать, становясь все более тусклым, теряя прозрачность. Тесса положила дощечку на видное место, чтобы Эмит проверил, как выполнено задание. Не удержавшись, она провела ногтем по поверхности доски. Матушка Эмита оказалась права: линия четко выделялась на красивом синем фоне.

Тесса подошла к очагу и налила в чашку старушки отвар сельдерея – средство для восстановления кровообращения.

– Почему вы с Эмитом так добры ко мне? – спросила она. – Нянчитесь со мной уже несколько недель, а ведь никто вас не заставлял. Да и не мог бы заставить.

Матушка Эмита поставила чашку на маленькую скамеечку, которую всегда держала рядом со своим стулом. На нее клались вязание, отобранные для штопки вещи, сушеные травы, которые надо было положить в уксус или в масляный раствор, приготовленная для чистки рыба, – короче, на трехногую табуретку по очереди попадало все, чем занималась старушка в течение дня.

Матушка Эмита так долго искала свободное местечко для чашки, так долго вновь устраивалась на стуле, что Тесса уже перестала ждать ответа. Может, вопрос был задан чересчур в лоб? Или слишком грубо? Трудно сказать. О принятых в этом мире правилах поведения Тесса могла судить только по опыту общения с Эмитом, его матерью и Райвисом. За короткое время, проведенное в обществе последнего, у нее сложилось впечатление, что Райвис поступает как ему вздумается и плевать хотел на мнение окружающих. Эмит и его мать вели себя совсем по-другому, куда более тактично.

– Скажи, как тебе показался Эмит? И как он, по-твоему, чувствует себя последние дни? – К удивлению Тессы вдруг заговорила старушка.

– Он очень славный, очень. И, по-моему, у него все хорошо.

– А знаешь почему?

Тесса покачала головой.

– Благодаря тебе, дорогая. – Матушка Эмита ласково улыбнулась Тессе. Она восседала на стуле, как на троне, в окружении атрибутов своей власти, и казалась очень важной, очень мудрой. – Эмит был помощником Дэверика двадцать два года. Двадцать два года тяжелой работы и безусловной преданности. Смерть мастера для него тяжкая утрата. Но твое пребывание в нашем доме несколько облегчило его страдания. Видишь ли, он учит тебя всему, что сам знает, и чувствует, что продолжает дело мастера. Это дает ему цель в жизни и не позволяет с головой погрузиться в тоску по Дэверику.

– Так вот почему вы не даете ему сидеть сложа руки, вот почему всегда находите для него какое-нибудь дело! – Теперь Тессе в совершенно новом свете представлялись отношения матери и сына.

Матушка Эмита не подтвердила и не опровергла слова Тессы, она только покачала головой и улыбнулась:

– Мне бывает нелегко с ним.

Тесса улыбнулась в ответ. Сама она никогда бы до такого не додумалась – порой не замечаешь даже самые очевидные вещи.

– Эмит во многих отношениях – копия отца, – продолжала старуха, понизив голос, – оба – истинные уроженцы Мэйрибейна. А лишь одно тамошние жители любят больше, чем брызги дождя на лице. Они обожают тосковать. Их страна, такая сырая и слякотная, просто создана для мрачных размышлений. Если б мой драгоценный муженек не женился на мне, вечная хандра свела бы его прямиком в могилу.

Матушка Эмита беспокойно заерзала на стуле. Тесса с удивлением обнаружила, что тоже вертится и никак не может устроиться на своей скамейке у очага. Дурной пример, как говорится, заразителен.

– А Эмиту случалось бывать в Мэйрибейне? – Если уж у них с матушкой Эмита теперь есть общий секрет, почему бы не воспользоваться случаем и не попытаться побольше узнать о ее сыне.

– Бывать? – удивилась старушка. – Да ведь он провел там шесть лет.

У Тессы от любопытства и возбуждения даже зуд начался, волоски на коже стали дыбом.

– И на Острове Посвященных он тоже был?

Матушка Эмита кивнула:

– Там он научился своему ремеслу. Конечно, отплыл он на Остров совсем юнцом с гладкими щеками и молоком на губах – но отец прямо из кожи вон лез – так ему хотелось отправить сына в Мэйрибейн, к себе на родину. Только что не своими руками корабль от пристани отпихнул.

– Значит, на Острове Посвященных Эмит изучал искусство узороплетения?

– О нет, дорогуша, в узорщики он никогда не готовился, – с легкой укоризной покачала головой матушка Эмита, – только в помощники.

Тесса перестала качаться на табуретке. Она рассердилась на себя за допущенную бестактность: старуха только-только наконец разговорилась...

– Но он работал на кого-то из Посвященных?

– Ну конечно, деточка. Конечно, работал. – Матушка Эмита взяла чашку с отваром сельдерея, подула на нее, разгоняя воображаемый пар. – Как же его звали...

Тесса боялась, что ненароком выдаст, как интересует ее этот разговор. Она огляделась кругом в поисках подходящего дела – чтобы занять руки и повернуться спиной к собеседнице. На глаза ей попалась стоявшая у камина железная кочерга.

– Аввакус. Вот как его звали. – Матушка Эмита удовлетворенно кивнула. – Брат Аввакус.

Тесса ткнула тяжелой кочергой в лежавшее с краю буковое полено.

– Брат Аввакус рисовал такие же узоры, как Дэверик?

– Ну... Не знаю. Наверное, милочка. Вообще-то я их почти не различаю. – Матушка Эмита осушила чашку. Тесса заметила, какие ухоженные у нее руки, а ногти – крепкие и розовые, как у девушки. – Но это плохо кончилось. Очень плохо. Эмиту пришлось покинуть Мэйрибейн. Святые отцы знали, что, когда все это случилось, он работал с Аввакусом, и настояли на отъезде Эмита.

Тесса возилась с буковым поленом, как заботливая нянька с маленьким ребятенком.

– А что такое случилось? – осведомилась она как можно небрежней.

Матушка Эмита не ответила. Через минуту-другую ее голова начала клониться на грудь, а глаза слипались, слипались и наконец закрылись совсем.

Тесса поняла, что старушка погрузилась в сон... то есть решила немножко передохнуть. Тогда она резким движением толкнула полено, и оно шлепнулось прямо в огонь, подняв столб дыма и сноп искр.

Матушка Эмита мигом встрепенулась и выпрямилась, как стрела.

– Как? Что? – вскрикнула она, вертя головой туда-сюда. Тесса, пристыженная, отступила от очага и спрятала кочергу за спину. Ей стало жаль престарелую даму.

– Ничего страшного. Это просто полено скатилось в огонь. – Она взяла пустую чашку старушки. – Давайте я заварю еще чаю, пока вы рассказываете о преступлении брата Аввакуса.

Матушка Эмита с подозрением взглянула на Тессу, потом на огонь, потом на небо за окном – проверила, который час.

– Брата Аввакуса, говоришь?

Тесса налила отвар в чашку.

– Помните, вы начали рассказывать, как Эмиту пришлось покинуть Мэйрибейн, потому что святые отцы выслали его... – Чтобы занять матушку Эмита и не дать ей уснуть, Тесса сунула наполненную до краев чашку прямо в руки старушки.

– Ага, да-да, конечно... – Матушка Эмита повозилась немного, половчее перехватывая чашку. – Ну, там пошли всякие толки насчет демонов. Настоятель заявил, что брат Аввакус, понимаешь ли, рисует демонов. Что рисунки его безбожные, страшные, нехорошие. Что он якобы якшается с самим дьяволом и его присными. Ну а Эмит как раз помогал Аввакусу, когда картинки эти были найдены, вот его и выслали.

Безбожные, нехорошие рисунки. Тесса в раздумье подперла голову рукой. Если узоры Аввакуса походили на работы Дэверика, неудивительно, что Эмит старается не анализировать творения своего мастера: он знает, что они считаются безбожными и нечестивыми.

Тессе вдруг стало жарко, она отодвинулась от огня.

– Что сталось с братом Аввакусом? – Она посмотрела в окно. Темнело, Эмит должен был скоро вернуться.

Матушка Эмита прокашлялась:

– Ему перерезали сухожилие на большем пальце правой руки – чтобы он не мог больше держать перо.

Тесса машинально опустила глаза, посмотрела на свои руки, на большие пальцы.

– Он покинул Остров Посвященных вместе с Эмитом?

– Ну нет, душечка. Он был монахом и не мог распоряжаться собой. Святые отцы нипочем бы его не отпустили. Они гордятся своим умением заклинать злых духов и изгонять демонов. Их хлебом не корми, дай перевоспитать какого-нибудь грешника – так говаривал мой муженек. Они небось чего только не проделывали с бедолагой, только бы спасти его бессмертную душу. – На последних словах матушка Эмита начала клевать носом: ею опять овладело непреодолимое желание отдохнуть.

Тесса не посмела пугать старушку второй раз. В конце концов, она узнала достаточно, есть о чем подумать. Тем более пора было приниматься за обычные приготовления к вечерней трапезе. Девушка принесла из кладовой масло и положила поближе к огню – надо, чтобы оно подтаяло к ужину; помешала тушеную рыбу, чтобы не пригорала, и насыпала на подоконник порошок из сушеной чемерицы – от мошек и комаров.

Удивительно, как быстро она приспособилась к этому новому миру, думала Тесса, доставая льняное полотнище из масляного раствора и отжимая его. Вот стоит тут и преспокойно вымачивает занавеску для окна в масле – для того, понимаете ли, чтобы материя пропускала больше света, – как будто это самое что ни на есть обычное занятие.

Жизнь здесь совсем не такая, как дома. Работа есть работа, ее надо сделать: это условие ее проживания в этом доме. Тесса и не представляла, что может быть иначе.

Тесса решила попробовать сделать соус, вернулась к очагу и достала маленький медный котелок с толстым дном. Правда, она не знала, какой именно соус задумала, и не была уверена, полагается ли к тушеной рыбе хоть какой-нибудь, но ею вдруг овладел кулинарный азарт, а начинать, казалось, проще всего с соуса.

Она зачерпнула ложку масла из глиняного горшочка – и тут послышался шум отодвигаемого засова.

Тесса оцепенела. Из уютной кухни она вдруг перенеслась назад, в ту страшную ночь на мосту. Гонцы, их запах, искаженные лица вновь предстали перед ней.

Горшочек с маслом выскользнул у нее из рук, упал в очаг и треснул, но не разбился.

– Как? Что? – очнулась матушка Эмита.

Дверь распахнулась, и в кухню ввалился Эмит с раскрасневшимися от свежего соленого воздуха щеками и множеством пакетов в руках.

– Приветствую всех! – воскликнул он, локтем захлопывая дверь. – Извиняюсь за опоздание. Я не меньше часа проталкивался через толпу на площади Валяльщиков. Похоже, нынче вечером все горожане высыпали на улицы. – Он положил свертки на стол, поцеловал мать в щеку, а потом повернулся к Тессе. – Я принес вам много интересного. А на закуску даже один сюрприз.

Тесса машинально улыбнулась, но во рту у нее пересохло, а сердце бешено колотилось. Она все еще видела перед собой морды гонцов. Масло у нее под ногами начало подтаивать от жары и желтой лентой вытекать из горшка. От запаха животного жира Тессу затошнило.

– Почему на улицах столько народу? – спросила она.

Эмит оглянулся на мать, придвинулся ближе к девушке и прошептал:

– Получены известия с фронта. Говорят, Изгард взял Торн.

– Торн? – Тесса помнила человека, носящего это имя: золотистые волосы, серые переменчивые глаза, то темные, то светлые, властный голос.

– Да. Городок на северо-западе гор Ворс. – Эмит жестом попросил Тессу отойти в сторону вместе с ним, подальше от матери. – Говорят, гонцы Изгарда убили женщин, детей, стариков, порезали свиней в загонах и коров на пастбищах; свирепствовали, пока в городе оставалось хоть что-то живое.

Тесса содрогнулась. Масло зашипело на огне, запахло гарью.

* * *

Кэмрон Торнский бежал, пока ноги не подломились под ним. Его легкие разрывались от напряжения; пот заливал глаза, в пересохшем горле саднило; грудь тяжело вздымалась, руки, спину, живот сводило судорогой. Он опустился на влажную землю Ранзи.

Капли летнего дождя жалили его, как ядовитые насекомые. Они были отвратительно теплые, и за это Кэмрон ненавидел их. В темноте омерзительная влага стекала по телу и щекам, просачивалась сквозь одежду. Ему казалось, что это кровь отца.

Кэмрон подтянул колени к груди и свернулся на земле жалким комочком. Запах мокрой травы напомнил ему дом. Не двуликий Бей'Зелл с его двумя гаванями и двумя храмами, а настоящий дом, его родину. Местечко между горами Борел и Ворс. В любой другой стране его называли бы деревней, но в Рейзе он считался городом.

Город Торн с его холмами, лугами, тяжелой от глины и урожайной от извести почвой – и людьми, которые гордились своей родиной и уверяли иностранцев, что по соседству с их райской долиной живет сам Господь Бог. Ни поэтов, ни философов, ни художников не породила земля Торна. Фермеры, виноградари, кузнецы, колесники и угольщики собирались по вечерам в его тавернах съесть тарелочку копченой гусиной печенки и выпить стаканчик берриака. Позором города, негодяем и выродком считался местный часовщик. Городской шлюхой была благоразумная матрона Эми. Все мужчины города, в том числе и Кэмрон, в свое время всласть побарахтались в ее постели.

В Торне Фелас, старый конюший его отца, впервые посадил Кэмрона на лошадь и учил ездить верхом; в Торне, у Мари Мерли, поварихи из Венниша, которая знала всего несколько слов по-рейзски, Кэмрон однажды до тошноты объелся пирогов с крыжовником, и Мари пришлось насильно вливать ему в глотку гвоздичное масло. В Торне он порезал себе щеки, пытаясь побриться, как отец; сломал себе руку, пытаясь научиться драться, как Хьюрин; остригся наголо, чтобы выглядеть, как Моллас Лысый – правая рука отца в битве при горе Крид, слывший самым храбрым из воинов Рейза.

И вот – их нет больше. Не осталось никого из этих суровых и мужественных уроженцев гор.

Фелас, Мари Мерли, Эми, Моллас, часовщик Стерри, хозяин постоялого двора Барлиф, управляющий Дорсен; друзья, случайные знакомые, любимые – все умерли. Мужчин, которым Кэмрон махал рукой, встречая их на улице или в поле, женщин, которым кивал в церкви или на рыночной площади, детей, с которыми некогда играл и дрался в лесах, конюшнях и известковых карьерах, – всех перебили гонцы Изгарда.

Кэмрон растер в ладонях щепотку влажной теплой земли. Как было сказано в той депеше?

Изгард взял Торн. Как и ожидалось, в первую очередь он приказал своим гонцам убить тех, кто откажется сдаться. Вы можете гордиться своими людьми, лорд, – трусов среди них не оказалось.

А значит – в живых не осталось никого. Все погибли от рук гонцов. Кэмрон нутром чувствовал правду: им не дали ни малейшего шанса, у них не было возможности сдаться. Сначала король Гэризона убил его отца. Потом он разрушил его дом.

И за что? За никогда не возобновлявшиеся, многовековой давности притязания на престол, связавшие семью Торнов с Колючей Короной Гэризона.

Кэмрон ударил кулаком по мокрой земле. Они с отцом ничем не заслужили этот кошмар. И еще меньше заслужил его народ Торна. На протяжении столетий гэризонско-рейзская граница проходила то западней, то восточней по горам Ворс. Городок отходил то одной, то другой стране и именовался соответственно – иногда Торн, иногда Торен. Но пятьдесят лет назад, через восемь недель после победы Берика у горы Крид, горожане собрались на рыночной площади и раз и навсегда решили считать себя гражданами Рейза. С тех пор город носил рейзское имя – Торн.

Но горожан нет больше, а значит, нет ни города, ни имени его.

Кэмрона трясло. Невыносима была мысль, что сапоги Изгарда будут топтать землю Торна. Невыносимы были картины, встававшие перед ним, стоило закрыть глаза. Кэмрон стиснул зубы и заставил себя подняться на ноги. Он отер грязь с лица и рук и пустился в дальний путь – назад, в поместье Ранзи.

– Пока что мы не готовы выступить против Изгарда, – говорил Райвис всего два часа назад в огромном зале. – Пятьдесят процентов наемников прибудут в Бей'Зелл не раньше следующей недели: я еще не окончил их обучение. Твои люди, возможно, храбрые рыцари и ловкие всадники, но, стоит им появиться на поле боя, лучники Изгарда мгновенно перестреляют всех лошадей. А что такое рыцарь без коня? Подвижная мишень – не более того. Он может смело нарисовать на нагруднике бычий глаз – хуже не будет. Впрочем, это еще мягко сказано. В полном снаряжении, которое так модно в Рейзе, рыцарь не то что ходить, и стоять-то толком не может. Лучше уж – и безопасней – ему лечь на землю и просто катиться по ней.

Кэмрон напрягся. Он ненавидел Райвиса Буранского, ненавидел его холодный тон, его злой язык. Все самое надежное, проверенное столетиями военной науки, этот человек умел принизить, уничтожить одним насмешливым замечанием. Ему дело не было до высоких целей, до людей. Он заботился только о себе.

Но война – это не только тактика: это еще сердце, и душа, и вера. Рыцари Рейза победили в битве при горе Крид не потому, что были опытней и проворней врагов, а потому, что верили в своего командира и защищали свои семьи и дома.

Кэмрон откинул с лица мокрые волосы. У него больше нет дома, некому и не во что верить. У него осталось лишь чувство долга. Он должен отомстить за тех, кто погибли, ибо жили в городе, носящем его имя. И поэтому сейчас он должен уходить отсюда. Медлить нельзя ни минуты. Он должен сделать это ради Мари, Эми, Феласа и часовщика. Ради себя самого.

На горизонте показались золотистые огни Ранзи, и Кэмрон поспешил на их свет – темная одинокая фигурка в темном поле.

13

Узорщик был один в скриптории. Горшочки из-под красок и кисти так и остались невымытыми, ставни – не закрытыми на ночь, а свисавшие с вбитого в потолочную балку крюка куски выделанной кожи напрасно ждали, что Эдериус наконец поднимется и разрежет их на аккуратные прямоугольники. Сколько он себя помнил, с самого детства – с первых восьми лет в Гэризоне и с двадцати – учения на Острове Посвященных – Эдериусу внушали, что лениться нехорошо. Его мать считала, что бездельника легче ввести во грех, а святые отцы убеждали мальчика, что всякий, кто ленится, неминуемо превратится в слабоумного дурачка. Но теперь Эдериус почти сожалел о своем всегдашнем трудолюбии. Разве не оно довело его до нынешнего состояния?

Эдериус вскочил, отпихнул стул и подошел к столику в другом конце комнаты. Там стояла бутыль со спиртом для промывки кистей. Несмотря ни на что, он не мог долго пребывать в бездействии. В одном его мать и святые отцы с Острова были абсолютно солидарны: от лени в голове заводятся лишние мысли.

Изгард сегодня еще не нанес обычный свой визит, и, наливая спирт в чашку, Эдериус поймал себя на том, что в ожидании шагов короля прислушивается к каждому звуку. Волчий вой далеко в горах заставил его подскочить на месте. Эдериус посмотрел на испаряющийся с пальцев разбрызганный спирт и попытался прогнать страх, пренебрежительно передернув плечами. Но боль пронзила сломанную ключицу, лицо писца жалобно сморщилось, он беспомощно покачал головой.

Скорей бы пришел Изгард. Он готов терпеть боль и побои – но это ожидание невыносимо. Оно превращает его в перепуганного, больного старика.

Эдериус схватил чашку со спиртом и так сжал ручку, что побелели костяшки пальцев. Он – узорщик, прошедший обучение у самих Посвященных. И об этом его никто не заставит забыть. Никто и ничто.

Твердой поступью он вернулся к своему столу, собрал все испачканные кисти и погрузил их в чашку – пусть хорошенько пропитаются спиртом, легче будет мыть.

И еще он не должен забывать, что сам этого хотел. Собственное честолюбие привело его к человеку, которого тогда называли Изгардом Альбрехским. Они встретились пять лет назад. Изгард устроил эту встречу в квартале Эрлиш в квадратной комнатке маленькой гостиницы. Через открытое окно в помещение проникали испарения и запахи Вейза.

– Вы должны работать со мной, Эдериус, – излагал свои планы Изгард. – Вы нужны мне. Гэмберон говорит, что вы лучший узорщик в Гэризоне, единственный, кто разбирается в старинных узорах и в секретах мастеров древности. Единственный, кто может помочь мне. Гэризон должен обрести былую мощь. На гэризонский престол вновь должен взойти король. Гэризон – великое государство, и наш народ – великий народ, но столько лет нас топтали ногами, что гэризонцы забыли свои победы, забыли свою гордость.

Изгард преклонил колени и взял Эдериуса за руку.

– Разве вы не любите свою страну, Эдериус? Разве не хотите возрождения Гэризона?

Никогда в жизни не забудет он выражение лица Изгарда в тот момент. Глаза будущего короля сияли, щеки пылали... Он был точно ангел, а прикосновение теплой руки – робким и просительным. Эдериус был тронут до глубины души. Этот блестящий юный вельможа действительно нуждался в нем. Услышав ответ, Изгард поднялся и поцеловал его руку.

Даже теперь при одном воспоминании о том дне у Эдериуса защемило сердце. Изгард тогда был совсем другим. Честолюбивым – да. Жестоким с врагами – безусловно, но и беспредельно великодушным с теми, кого любил. Эдериус до сих пор помнил свою болезнь в первый год их дружбы: он схватил простуду, долгими часами работая в холодных нетопленых комнатах. Изгард не отходил от него. Не давал никому другому заботиться о своем писце; дневал и ночевал у его изголовья, не спал три дня, пока у Эдериуса не прошла лихорадка. И первое, что увидел больной, очнувшись, – это склонившееся над своей кроватью лицо юноши с блестевшими от слез глазами.

– Господь услышал мои молитвы, – сказал он и нежно погладил Эдериуса по щеке, – я получил бесценный дар судьбы. Не знаю, что бы я стал делать без тебя.

Эдериус закрыл глаза. Много воды утекло с тех пор. Тогда были только они трое – Изгард, Гэмберон и он. Каллиграф, ученый и тот, кому предстояло взойти на престол. Четыре безмятежных года – а потом все изменилось. Гэмберон ощутил какую-то тревогу. Это продолжалось много месяцев. Чем дольше он изучал Колючую Корону и ее историю, тем сильней становилась эта тревога. И однажды ночью Гэмберон ворвался в спальню Эдериуса и, плюясь от возбуждения слюной, заявил:

– Мы не можем позволить Изгарду завладеть Венцом. Мы должны, не медля ни минуты, идти в Сирабеюс; ты поможешь мне уничтожить Корону еще до следующего захода солнца.

Эдериус выдернул кисти из чашки со спиртом. Жидкость окрасилась в красный цвет. Он принялся чистить кисти, с непривычной резкостью теребя и дергая их.

Он любил Гэмберона как брата, но Изгард был для него как сын. Выбор оказался на удивление легким. Гэмберон сразу же ушел – один. Час Эдериус сидел в темноте, отсчитывая секунды, потом пошел будить Изгарда.

– Поторопись! Ты должен немедленно ехать в Сирабеюс, – сказал он, – Гэмберон на пути туда, он хочет уничтожить Корону.

Эдериус прокашлялся. То была самая длинная ночь в его жизни. Он сидел на постели Изгарда. Мочевой пузырь готов был лопнуть, но, не в силах пошевелиться, почти не дыша, он сидел и ждал.

Рассвело, прошло полдня – и лишь тогда Изгард вернулся. Колючую Корону он нес под мышкой. С шипов еще свисали обрывки одежды Гэмберона. Эдериус вспомнил, что удивился, как это Изгард ухитрился пронести Венец от самого монастыря и не пораниться. Изгард молча вошел в комнату, молча поставил Корону с шипами на полку, молча подошел к Эдериусу, ударил его кулаком в лицо и повернулся к двери.

– Ты не сразу пришел ко мне, – прошипел он, скрываясь в темноте за порогом, – ты дал ему целый час форы.

Эдериус поднес руку к правой щеке. Тогда Изгард ударил его в первый раз – в ночь, когда завладел Короной с шипами.

Дверь со скрипом распахнулась. В комнату вошел Изгард. Погрузившись в воспоминания, Эдериус не услышал шагов своего короля.

– Эдериус, – спокойно заговорил Изгард, отталкивая свисавшие с потолка шкуры и подходя к столу узорщика, – я рад, что ты еще на рабочем месте. Мы должны обсудить мои планы касательно Торна.

Эдериус кивнул, отнял руку от щеки и приготовился внимательно слушать. Быть может, если повезет, король не изобьет его нынче ночью.

* * *

– Взгляните, – говорил Эмит, протягивая Тессе полоску материи, – краска сделана из хрозофоры. Как видите, она розового цвета, но это растение способно давать и разнообразные оттенки пурпура.

Тесса взяла клочок материи. На ощупь тряпочка была жесткой, и от прикосновения к ней пальцы окрасились в темно-розовый цвет.

– Материя окрашена довольно небрежно, краску не закрепили как следует, – заметила она.

Эмит удивленно приподнял бровь.

– Это и есть краска, – ответил он. – Таким способом ее обычно доставляют из заморских стран. Теперь мне стоит лишь оставить материю на ночь в растворе с яичным белком – и на следующее утро я получу готовую розовую краску для глазури или для добавления в любые смеси.

– Вот как, – только и могла вымолвить Тесса. Теперь она смотрела на клочок материи другими глазами. Сколько ей еще предстоит узнать.

Эмит вернулся с рынка, нагруженный образчиками красителей, которые намеревался продемонстрировать ей. Сегодня вечером он решил показать своей ученице, как готовить чернила и краски для узоров. Эмит придавал этому уроку такое значение, что не поскупился и зажег две настоящих толстых свечи; от них шел приятный сладковатый запах, и они совсем не коптили. Матушка Эмита отдыхала на своем стуле. Ужин был съеден, посуда вымыта, в очаге горели отличные сухие дрова, и капли дождя бились в ставни, как мотыльки о стекло лампы.

– А это что такое? – Тесса показала на небольшую, заткнутую пробкой бутылочку, которую Эмит только что достал из сумки. С каждым днем ее интерес к ремеслу – и искусству – узорщиков возрастал. Ей хотелось знать все больше и больше – больше подробностей, деталей.

Эмит поднес бутылку к свету.

– Пурпур. Более сильный краситель, чем хрозофора, но и более дорогой. Он делается из тепловодных моллюсков.

– Моллюсков? – Тесса вынула пробку из бутылки и капнула жидкость на тыльную сторону ладони. Оказалось, что чернила действительно темно-пурпурного цвета.

– Из моллюсков, – подтвердил Эмит. – Красящее вещество получают также из чернильного мешка каракатицы.

Тесса протянула свободную руку – и Эмит не разочаровал ее: он порылся в сумке и извлек вторую бутылочку, в точности такую же, как первая.

– Из каракатиц добывают чернила, а из чернил – светло-коричневую краску. Она называется сепия, хороша для глазури или для прорисовки фона.

На сей раз Тесса решила поверить ему на слово. Чернила из моллюсков и так въелись в кожу, точно татуировка. Пока она терла пятно на руке, Эмит извлекал свои трофеи – желтый порошок из тычинок крокуса; темно-бордовую пасту – смесь хны и индиго; красную краску кермес, приготовленную из высушенных жучков, пойманных на вечнозеленых дубах; золотисто-серебряный порошок для чернил, которыми рисовали самые яркие, праздничные и затейливые узоры; желтую и оранжевую охру, изготовленную из богатой железом почвы; ярь-медянку – сине-зеленый порошок, получаемый путем окисления меди или бронзы; красный, желтый и белый свинцовые порошки – Эмит предупредил, что их нельзя трогать руками. Наконец он добрался до крошечного, размером не больше наперстка, перламутрового ящичка.

– А вот, – провозгласил он, ногтем открывая крышечку, – ляпис-лазурь, редчайший из красителей. За эту коробочку я отдал золота вдвое больше против ее веса.

Не смея вздохнуть, Тесса наклонилась рассмотреть содержимое драгоценного ящичка. Ярко-синий блестящий порошок искрился в белоснежно-белой жемчужине. Так вот что привело вдову Фербиш в такое возбуждение. Краситель цвета морской воды. Тесса смотрела на порошок, а перед глазами вставали другие картины. Она откинулась на спинку стула и поспешила задать первый пришедший в голову вопрос – что-то о том, как из этого вещества получают краску. Но Тессе никак не удавалось прогнать страшное видение – вдова Фербиш, как она видела ее в последний раз: распростертое на пороге собственного дома окровавленное тело. Нет, лучше не думать об этом. Особенно сегодня, после рассказа Эмита: то же самое гонцы Изгарда сотворили с населением целого города. Родного города Кэмрона Торнского. Нетрудно догадаться, куда нынче ночью направится Кэмрон, и не один – вместе с Райвисом.

Тесса отчаянно терла пятно на руке, отлично понимая, что оно все равно не сойдет. Суждено ли ей снова увидеться с Райвисом? Она не знала ответа на этот вопрос. Безотчетным движением пальцы Тессы нащупали кольцо на шее. Когда бы она ни подумала о прошлом или о будущем, рука непроизвольно тянулась к кольцу.

Эмит расставлял на столе коллекцию горшочков. Содержимое некоторых из них уже было знакомо Тессе – например, обычно хранившийся в кладовой горшок с яичным белком для закрепления красок. Но в основном все это было внове для нее. До сих пор она рисовала только пером, макая его в черные или коричневые чернила. Эмит впервые показывал ей, как смешивать краски.

Вместо палитры Эмит использовал раковины – устриц или моллюсков, в зависимости от консистенции изготовляемой краски. Для начала он наливал немного яичного белка; затем добавлял красящее вещество – в виде порошка или жидкости, размешивал его тоненькой жесткой кисточкой до получения однородного оттенка, а потом докладывал другие составляющие. Порой, чтобы краска получилась пожиже, он капал в нее чуть-чуть воды или, чтобы она лучше приставала к странице, рыбьего клея. Мел подсыпался для придания новых оттенков или для осветления и меньшей прозрачности. В некоторых случаях мел можно было заменить толченой яичной скорлупой.

Движения Эмита были движениями хирурга, уверенного в себе, опытного и элегантного. Тессе казалось, что она видит его в первый раз. Куда подевался опрятный пожилой коротышка, до того вежливый и предупредительный, что за месяц их знакомства ни разу не обратился к ней просто по имени? Перед ней был искусный мастер со скупыми жестами, точным глазом, строго сжатыми губами.

Это его стихия. Приготовление красителей и смешивание красок – область, в которой помощник писца может развернуться по-настоящему, показать все, на что способен. Тесса представила себе, как Дэверик рисует свой последний узор, а за спиной у него, на заднем плане орудует Эмит, готовый по первому требованию мастера подать ему нужную краску.

Если хочешь придать оранжевой охре матовый оттенок – в нее нужно добавить ложку меда; красный кермес можно довести до гелевой консистенции с помощью ушной серы, а синее индиго сделать более жидким и светлым с помощью коровьей мочи – Тесса не стала спрашивать, в чьи обязанности входит пополнять ее запасы. Акациевая камедь, молочный клей казеин, розовая глина, галловая кислота, зеленые и бирюзовые сульфаты, копоть, сажа, красное вино, белое вино, костяная мука, синий краситель из вайды, гипс – все шло в ход и помогало получать новые оттенки красок, делать их гуще, темнее, светлее, более блестящими или более тусклыми...