Текст книги "Корона с шипами"

Автор книги: Джулия Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 44 страниц)

Рука Райвиса нырнула под тунику. Кэмрон напрягся, но Райвис вытащил всего лишь пару перчаток. С медлительностью, граничившей с оскорблением, он принялся натягивать их; потом осмотрел каждый палец, каждый шов и, только убедившись, что перчатки сидят как влитые, глядя в глаза Кэмрону, процедил:

– Я сделаю, как ты хочешь.

К чести Кэмрона, он не стал ни дуться, ни злорадствовать. Он просто кивнул и продолжил подъем. Они вместе вышли на рыночную площадь, и там охранники Кэмрона – губы их еще блестели от масла, а дыхание благоухало пивом и копченой рыбой – со всех ног бросились к ним и сообщили о носящихся по городу слухах. Говорили, что Изгард пересек восточную границу Рейза.

* * *

– Что случилось вчера на рассвете? Что ты сделал? – Изгард Гэризонский устал задавать вопросы и не получать ответы. Ему тошно было видеть, как его писец беспомощно трясет головой и пожимает здоровым плечом. Военачальники хотели видеть планы. Они требовали продвижения дальше, в глубь Рейза. Требовали сражения.

– Я уже говорил вам, сир. Я начертил обычную схему, затем нарисовал обычный узор. И ничего больше. – Эдериус ломал перепачканные в пурпурной краске худые пальцы. Изгард мог поклясться, что слышит, как гулко колотится сердце старого писца под грубой шерстяной одеждой.

Воздух в комнате был затхлый, Изгарду показалось, что он чувствует даже запах мочи, как от оставленного за шкафом ночного горшка или от описанной ночью постели. Обычно Изгард не обращал внимания на такие вещи: в этой огромной и холодной крепости после наступления темноты люди справляли нужду где попало, не утруждая себя поисками отхожего места. Но Эдериус – дело другое. В прошлом – монах с Острова Посвященных, он вынес оттуда привычку к чистоте и всегда старался и себя, и свою комнату содержать в порядке. Но сегодня и писец, и скрипторий выглядели ужасно неряшливо. Кроме того, хотя было уже за полдень, Эдериус открыл лишь одно из нескольких окон.

Небо над горами было затянуто пухлыми белыми облаками. Дул сильный ветер, солнце то и дело заволакивало тучами, и тогда комната на несколько минут погружалась в серый полумрак. Но только что ветер как раз разогнал тучи и луч солнца упал на Эдериуса, его стол, горшочки с красителями, кисти, перья и неоконченные работы. Изгард внимательнее взглянул на руки узорщика. Пятна на них были не такие, как ему показалось сначала. Пурпурный цвет получился из сочетания красного и синего. Синий цвет наложился на красный, придав ему новый оттенок. Кожа на руках Эдериуса была покрыта болячками и шелушилась, точно писец сначала пытался стереть красную краску, а отчаявшись, попытался замаскировать ее синим цветом.

Изгард возбужденно облизнул губы. Он и сам не понимал, почему так разволновался. Он встал так, чтобы солнечные лучи падали прямо на него, а тень ложилась на писца и его стол, и прошептал:

– Покажи мне узор, который ты нарисовал вчера.

Эдериус поднял глаза от своих красно-синих рук и посмотрел в глаза королю:

– Я бросил его в огонь.

– Почему? – Изо рта Изгарда вылетело облачко белого пара и поплыло в сторону писца. В скриптории было не холодно, может, немного прохладно, но порой такие штуки происходили с дыханием короля: с попавшим к нему в легкие воздухом творились непонятные превращения.

– Когда я закончил узор, – ответил Эдериус, отмахиваясь от влажного облачка, – я случайно опрокинул плошку с дубильной кислотой... она пролилась на страницу. Рисунок сохранить не удалось, пергамент был безнадежно испорчен.

Изгард кивнул:

– Понимаю.

Эдериус ждал, что король скажет еще что-нибудь, но Изгард только молча уперся руками в край стола и наклонился к нему. Через минуту писец не выдержал:

– Простите меня, сир. Я как-то не подумал... Кислота была повсюду. Я испугался, что она прожжет другой пергамент, он лежал как раз под тем узором, и испортит незаконченную работу, которая через несколько месяцев может понадобиться и...

Изгард многозначительно поднял палец, приказывая Эдериусу замолчать.

– В какой огонь?

– Я... я не понимаю, сир. – Эдериус растерялся.

Еще бы ему не растеряться. Изгард так резко подался вперед, что чуть слышно хрустнул сустав на его запястье. Теперь его лицо вплотную приблизилось к лицу узорщика.

– В какой камин ты бросил свою работу? – спросил он, и голос его был еле слышен, – огонь в этом камине не разводили уже неделю.

Эдериус беспомощно оглянулся. Действительно – огромный камин был черен, холоден и чисто выметен.

– Может, в камин у себя в спальне? – Губы Изгарда скривились в подобии улыбки. – Позволишь мне пойти проверить?

– Нет! Нет, сир, – быстро проговорил Эдериус, протягивая руки к королю. Капля пота скатилась по виску старика. – Я отдал его одной из служанок и попросил сжечь.

Изгард нанес Эдериусу сокрушительный удар в челюсть. Голова писца мотнулась назад. Затылком он стукнулся о спинку рабочего кресла. Кресло покачнулось, но Изгард вовремя перехватил его и не дал упасть. Стул затрещал и вновь опустился на четыре ножки. Эдериус оказался в прежнем положении, рядом с разъяренным королем.

– Где узор? – прошипел Изгард. Чтобы побороть желание наброситься на писца, ударить его еще раз, король изо всех сил опустил кулак на подлокотник кресла. На лице писца ярким пятном выделялся отпечаток его руки. Изгард с удивлением отметил, что избиение Эдериуса уже становится привычкой.

Горло Эдериуса судорожно сокращалось – старик пытался сдержать кашель или справиться с приступом удушья. Одинокая слезинка выкатилась из его правого глаза.

Изгард снял руку с подлокотника. Глубоко под ногтем застряла заноза, но боли он не чувствовал. Ему захотелось потрогать Эдериуса. Старое лицо писца светилось неземной красотой. Прекрасны были и белоснежно-белые локоны. А когда они впервые встретились, пять лет назад, волосы Эдериуса только начинали седеть.

Кончиком пальца Изгард провел по щеке старика. Эдериус отшатнулся. Глаза его расширились от ужаса, дыхание прерывалось.

– Не бойся, – сказал король, – я больше не обижу тебя.

Эдериус колебался, испуганно глядя в глаза своему повелителю. Отметина на его подбородке теперь была огненно-красного цвета.

Изгард снова нежно коснулся щеки Эдериуса.

– Помнишь, как все было, пока я не стал королем? Только ты, и я, и старина Гэмберон. Вспомни, как близки мы были, как клялись во всем помогать друг другу. Как объединяла нас общая цель – возвести меня на престол. Хорошие были дни, правда? Ты, я, Гэмберон: в первую очередь – ученые и друзья, и лишь во вторую – повелитель и его слуги. Я скучаю по тем дням, дружище. Мне недостает мудрости Гэмберона и нашей близости. Недостает наших мечтаний и ночных прогулок по Вейзаху.

Эдериус сидел неподвижно. Он больше не пытался избежать ласки короля, но и не откликался на нее. Не похоже было, что оцепенение его вызвано страхом. Нет, старый узорщик физически не мог пошевелиться. Как будто ловкий цыган или маг загипнотизировал его, ввел в транс, и он больше не мог свободно распоряжаться своим телом.

Изгард тепло улыбнулся писцу; он и сам растрогался.

– Давай же вернемся в те славные дни. Подумай, только мы трое! Вспомни наши споры. А книги, которые мы глотали! А узы любви, дружбы, взаимных обязательств! – Кожа Эдериуса была мягкая – и горячая в том месте, куда пришелся удар. Изгард с наслаждением ощущал под рукой нежную старческую кожу. Прикосновения вообще очень много значили для него. – Ты тоже скучаешь по добрым старым временам, Эдериус? Тебе тоже недостает Гэмберона?

Вопросы Изгарда достигли цели. Сковавшие писца чары ослабли. Эдериус пошевелился – и на сей раз не отшатнулся от своего короля, а, наоборот, подался ему навстречу:

– Да, я скучаю по тем дням. Передать не могу, как мне недостает Гэмберона.

Глаза узорщика были блестящими от слез. Изгард почувствовал, что сам вот-вот расплачется, и сжал челюсти. На скулах короля перекатывались желваки.

– Гэмберон не должен был умирать. Не должен был идти против меня.

Из глаз Эдериуса хлынули слезы, соленая влага смочила пальцы Изгарда. Прохладные слезы и горячая кожа – потрясающее ощущение! Возможно, потому, что король был лишен одного из пяти чувств, он так высоко ценил то, что давали остальные. Под кончиками пальцев ему открывался целый мир волшебной красоты: биение пульса, ни с чем не сравнимая фактура старческой кожи, боль от ожога, если задеть рукой пламя свечи... Порой Изгарду казалось, что он все же не лишен вкусовых ощущений – просто органы для их восприятия у него находятся не на языке, а на кончиках пальцев.

Эдериус покачал головой и прижался мокрой щекой к руке Изгарда.

– Гэмберон не должен был делать то, что сделал. Он действовал поспешно, необдуманно... Ему следовало сперва поделиться своими опасениями с вами.

Изгард наклонился и запечатлел поцелуй на лбу писца. До сих пор старик хитрил и увиливал, но сейчас он говорил искренне. Гэмберон должен был прийти к нему. Должен был поделиться опасениями насчет Венца со своим хозяином и другом, с которым его связывала клятва верности. А вместо этого он явился в Сирабеюс, где она пятьдесят лет хранилась у сестер монастыря мученика Эхлиса, и попытался разломать ее. Изгард настиг его темной ночью, в бурю, в лиге к востоку от монастыря. К тому времени шипы Венца искололи и разорвали в клочья кожу на руках и груди Гэмберона, выдавили дерзкому глаз, буквально искромсали его.

Гэмберон ослабел от потери крови и бессвязно бредил. И все же он мог бы выжить. Но, разжав сжимавшие Корону пальцы похитителя, Изгард воткнул кинжал ему под ребра.

Да, они были друзьями, но предатель есть предатель. Любой, покусившийся на Колючую Корону, становился врагом Изгарда.

Изгард выпрямился.

– Ты хочешь, чтобы я выиграл эту войну? – спросил он. Эдериус уловил едва заметное изменение в настроении короля и поспешно кивнул:

– Да, сир.

– И ты не пойдешь против меня, как Гэмберон? Не попытаешься разрушить то, что принадлежит мне?

Эдериус перевел дух. Лицо его состарилось на глазах, черты заострились. Он точно взвалил на себя невидимый груз.

– Нет, сир. Я свято берегу все, что принадлежит вам.

– Поклянись. – С губ Изгарда сорвалось еще одно белое облачко.

Прежде чем пар успел рассеяться в воздухе, писец прошептал:

– Клянусь.

Изгард удовлетворенно кивнул. Ему снова захотелось коснуться щеки Эдериуса, но он сдержался: дело еще не закончено. Изгард отвернулся от стола и принялся кружить по комнате.

– Ты знаешь, что в ближайшие недели, – заговорил он, не глядя на писца, – я намерен продвигаться дальше, в глубь Рейза. Я намерен захватить сердце этой страны – ее горы, а потом повернуть на север, к Морю Храбрых, и заявить о притязаниях Гэризона на Бей'Зелл. Я уверен в своей армии. Уверен в ее превосходстве над силами противника. И все же – впереди много месяцев кровопролитных боев. Погибнут люди – наши люди. Сыны Гэризона, мои и твои братья, мужья наших женщин и отцы наших детей в расцвете лет сложат головы на поле брани. Вечная слава и блаженство ждут их бессмертные души. Но тела их будут гнить в могилах на чужой земле. – Изгард повернулся взглянуть, какое впечатление производят на Эдериуса его слова. – Мы оба знаем, что погибших может быть не так уж много. Вчера на рассвете в пограничной горной деревеньке Чэле я наблюдал, как отряд из девяти наших храбрых солдат одержал победу над войском, численностью превосходившим его в десятки раз.

– Войском! Над беззащитными крестьянами, а не над войском, сир! – Эдериус вскочил со стула. – То была не битва, а кровавая резня. Они перебили женщин и детей.

– Сядь, Эдериус, – спокойно, хотя внутри у него все кипело, велел Изгард. Испугавшись, что у него вновь возникнет непреодолимое желание ударить, изувечить Эдериуса, король поспешно отошел и стал у стены. Отсюда он мог видеть старика, но не мог дотянуться до него. – Признайся, ты тоже был там? Ты стоял за спинами этих людей. Ты видел то, что видели они, и заставлял их делать то, что они делали.

Эдериус хотел ответить, но Изгард взмахом руки велел ему помолчать.

– Так еще ни разу не было, правда? Солдаты думали и чувствовали в унисон, как один сжатый кулак. Они предупреждали друг друга об опасности, защищали друг друга. И жажда разрушения тоже охватила всех. Тела их изменились, как обычно, но действовали они более четко, более расчетливо, более согласованно – как один человек.

Пальцы Изгарда прошлись по холодной, твердой стене скриптория. Ни в одном замке или крепости, в которых ему приходилось останавливаться, не было стен, столь приятных на ощупь, как в Серне. Их фактура напоминала окаменевшую замшу.

Сейчас Эдериус мог бы вставить слово, но он молча опустился на стул, сложил перед собой измазанные пурпурной краской руки и сжал губы, словно боялся, что язык подведет его и заставит проболтаться.

Изгард кивнул – точно получил утвердительный ответ – и продолжал:

– Когда я увидел, что совершили наши солдаты и как быстро они этого достигли, я сказал себе: Эдериус начал работать с самим Венцом. Теперь он не просто копирует узоры, он использует структуру Короны, он проник в план Творца. Достиг того, о чем говорили мы в Вейзахе много недель назад. Того, что обещал мне достичь.

Изгард оттолкнулся от стены и направился к столу Эдериуса. С каждым словом он на шаг приближался к нему.

– Вчера на рассвете ты сделал это, не так ли? Ты работал с Колючей Короной. – Изгард остановился у постамента с Короной. Она была прикрыта плотной льняной простыней. По краям на материи виднелись отпечатки пальцев. Красные чернила, подумал Изгард, но как они похожи на кровь...

Медленно, осторожно он откинул покрывало. И в тот же момент солнце вышло из-за тучи, лучи его упали на Корону с шипами; золото вспыхнуло, как огромный костер, тысячи искр рассыпались по комнате.

Эдериус зажмурился. Изгард прикрыл рот ладонью. На губах его выступила пена.

– Покажи узор, – спокойно сказал он, не оборачиваясь к писцу. – Ты не должен таиться от меня. Я нуждаюсь в тебе, я уважаю тебя и, пока ты будешь выполнять мои приказания, не причиню тебе никакого вреда. Клянусь. Теперь покажи мне то, что я хочу, и помоги мне выиграть войну.

Краем глаза Изгард заметил, что Эдериус поднялся со стула, пересек комнату и склонился над сундуком.

– Не расстраивайся из-за вчерашнего, друг мой, – сказал Изгард, обращаясь к спине старика. Теперь, когда он наверняка получит то, чего добивался, можно подбодрить узорщика добрым словом. – Война – это всегда ужас и смерть. И часто гибнут невинные: наши солдаты не первые и не последние совершили трагическую ошибку. И все же, чем быстрей мы одержим победу, тем меньше жизней унесет война. Я говорю не только о сыновьях Гэризона. В затяжных, кровавых сражениях неизбежно гибнут люди и с той, и с другой стороны. Чем короче война, тем решительней и сокрушительней удар, тем меньше смертей.

Эдериус достал что-то из сундука, мельком взглянул на рисунок, пробормотал несколько слов себе под нос – может, он взывал к своему Богу? – и подошел к королю. В руке старик держал квадратный кусочек пергамента, размером не больше двух ладоней. Он на секунду прижал узор к сердцу и лишь потом понес королю.

Изгарда снова восхитила красота старого каллиграфа. Он был похож на святого, несущего останки Учителя, или на мученика, воспаряющего над землей в иные, высшие сферы. Изгард затрепетал от восторга.

– Преклони колени, – велел он, инстинктивно почувствовав, что момент требует полнейшего уничижения писца.

Эдериус повиновался. Когда он опустился на колени, солнце скрылось за облаками, и скрипторий погрузился в полумрак. Сразу стало прохладно, легкий ветерок промчался по комнате – и снова все стихло.

Узорщик протянул королю свое творение.

– Чем короче война, тем решительней и сокрушительней удар, тем меньше смертей, – полувопросительным, полувиноватым тоном повторил он слова Изгарда, словно магическое заклинание, способное предотвратить несчастье.

12

– Все в порядке, дорогая. Не бойся переложить индиго. Эмит любит, чтобы воск был потемней.

Тесса оглянулась на матушку Эмита, сидевшую лицом к огню.

– Я не понимаю, почему он должен быть таким темным. – Тесса слизнула капельку пота с верхней губы. Она немножко устала стоять вплотную к очагу и поворачивать туда-сюда бочонок с воском, помещенный в корыто с кипящей водой. Воску ни в коем случае нельзя было дать застыть.

Матушка Эмита встрепенулась – хотя речь шла не о стряпне, а о рисовании узоров, старушка радовалась любому вопросу.

– Как же, деточка, если воск будет недостаточно темен, ты просто не увидишь собственную работу. Ты попробуй проведи пальцем по белой свече – посмотри, что получится.

Тесса не могла не согласиться и послушно добавила в полупрозрачный воск несколько капель краски-индиго. От соприкосновения с темно-синей жидкостью он сразу потемнел. Эмит берег пергамент, и Тесса решила, что для упражнений ей лучше использовать не обрывки, оставшиеся от старых работ, а навощенные дощечки. Только сегодня утром он притащил большую, квадратной формы доску и велел Тессе покрыть ее воском. Матушка Эмита, как обычно, давала ценные указания, и вместе с Тессой они неплохо справлялись с заданием. Попозже их ждал ужин и нескончаемые разговоры.

Уже больше месяца провела Тесса с Эмитом и его матерью в домишке с низкими потолками на южной окраине Бей'Зелла.

Райвис ушел тогда среди ночи, оставив ей пригоршню золотых и еще раз попросив беречь себя. В первые несколько часов после его ухода Тесса как потерянная слонялась из угла в угол. Она не понимала, как будет жить совершенно одна в чужом мире, в котором никого и ничего не знала. Она не сомневалась, что вскоре попадет в лапы гонцам Изгарда.

Как ни странно, недели проходили быстро и спокойно, без всяких приключений. Следуя указаниям Райвиса, Тесса никогда не отходила далеко от дома. Первое время она ждала, что устанет сидеть взаперти, почти без движения, и вернется обычная ее потребность в смене впечатлений. Ничего подобного. Напротив, с каждым днем ей нравилось здесь все больше. Нравилось сидеть за большим дубовым столом и учиться у Эмита узороплетению. Она попеременно то рисовала и слушала рассказы своего учителя об истории их искусства, то мыла кисти и смешивала краски. С удовольствием помогала она и в приготовлении пищи: резала овощи ломтиками или аккуратными кубиками, чистила рыбу. И хотя особых успехов в этой области не достигла, все же научилась довольно ловко орудовать подаренным Райвисом ножом.

Здесь, в этом странном мирке, где все подчинялись властной старушке, никогда не встававшей со стула, Тесса впервые почувствовала себя дома. Впервые обрела способность просто сидеть, слушать и учиться. Она не боялась в задумчивости водить пальцем по поверхности стола или изучать расположение волокон на срубе дерева. И когда Эмит делал набросок, иллюстрирующий его мысль, Тесса могла целиком сосредоточиться на рисунке без страха перед возобновлением звона в ушах.

Ее прежняя жизнь проходила в вечной спешке – успеть сделать нужные звонки, прийти на назначенные встречи... А кратковременные романы, у которых не было середины, лишь начало и конец... И так долго продолжалась эта жизнь, что Тесса сама перестала понимать, кто она и чего хочет. Только теперь она начинала подозревать, что на свободе, без нависшей над ней угрозой болезни, она становится совсем другой. Эта другая была все та же Тесса Мак-Кэмфри, но более спокойная, более вдумчивая.

Расписание ее дня подчинялось порядку вкушения пищи. На завтрак обязательно подавалось что-нибудь горячее – обычно остатки вечерней трапезы. Но сначала они тушились на медленном огне; мясо становилось таким мягким, что само отделялось от костей, а овощи превращались в однородную массу. В полдень ели или сдобные булочки, или копченую скумбрию и свежеиспеченный хлеб с маслом. Остаток дня был посвящен приготовлению ужина. За четыре недели, что Тесса провела в доме матушки Эмита, эти приготовления ни разу не заняли меньше пяти часов.

В специальных крошечных горшочках булькали соусы, жарилось на вертеле мясо, готовилась рыба, смесь из красной и белой капусты и лука парилась в глубокой кастрюле. Чем ближе к вечеру, тем сильнее становились запахи – как сгущающиеся перед бурей тучи. А за час до еды Тесса откладывала работу, придвигала стул к очагу и наслаждалась бездельем, аппетитным благоуханием и предвкушением потрясающего ужина.

Никто здесь никуда не торопился. В первые дни Эмит и его матушка с легким раздражением воспринимали просьбы Тессы показать ей, где горячая вода для мытья, подать мыло или чего-нибудь холодного, но безалкогольного, чтобы утолить жажду. Со временем она поняла, в чем дело: воду надо было греть в котле над огнем, а значит, отодвинуть кастрюльки с пищей и поставить под угрозу ужин; мыло вываривали в чане во дворе из костей, пепла и еще каких-то ингредиентов – позже Тесса по запаху узнала розовое масло, – потом получившуюся массу долго мешали и наконец лепили из нее душистые брусочки. Все делалось вручную.

Постепенно Тесса привыкла к такому ритму жизни. Долгие дни не казались скучными; приготовление пищи было увлекательным, творческим процессом, доставлявшим немалое наслаждение; а по вечерам удивительно приятно было сидеть у камина, прижавшись друг к другу, слушать истории о стародавних временах, потягивать крепкое вино и клевать носом.

Восковые свечи стоили дорого, а жировки – Тесса узнала, что их изготавливали из животного жира примерно таким же способом, как мыло, – сильно коптили, и дым был такой едкий, что долго не выдержишь. Поэтому, хотя в течение дня Эмит беспрерывно обучал ее чему-нибудь, после наступления темноты они работали редко.

Иногда – дрова в камине догорали, а матушка Эмита отдыхала, но ни в коем случае не спала, на своем стуле – Эмит заводил речь об истории иллюстрирования рукописей. Держа в руках чашку с подогретым арло – он не столько пил, сколько просто грел руки, – помощник писцов шепотом рассказывал об узорщиках былых времен.

Все великие узорщики начинали свой путь на одном из мэйрибейнских островов Моря Храбрых. Он называется Остров Посвященных; с материком его соединяет длинная песочная дамба, которую во время приливов затопляет водой. Писцы жили и обучались своему искусству в древнем монастыре. В те дни творцы узоров были монахами и носили имена, диковинные и замысловатые, как их рисунки: брат Илфейлен, брат Фаскариус, брат Мавеллок и брат Передиктин.

– Святая Лига считала, что не годится простому писцу пытаться воспроизвести творение Божье, – рассказывал Эмит однажды ночью. – Прежде всего, каллиграфы принадлежали Богу и лишь во второй черед своим письменам. Рисовать с натуры запрещалось. Им приходилось изобретать новые формы, чтобы не соперничать с творениями четырех божеств. Поэтому писцы для иллюстрирования своих рукописей брали за образец существующие в природе предметы и явления, но не копировали их точно. Воображение их порождало удивительных животных-многоножек с вытянутыми телами, плоскими ушами и закрученными в спираль хвостами, покрытых чешуей змей с золотыми глазами... – Эмит вздрогнул. – Святую лигу это устроило лишь на очень короткое время, мисс. В слишком ярких, слишком странных созданиях писцов они увидели пережитки язычества. Поползли слухи, что величайшие узорщики с Острова Посвященных на самом деле – колдуны, росчерком пера выпускающие на волю могущественных демонов. Говорили, что сам дьявол вселился в их чернильницы. – Тесса заметила, что у Эмита трясутся руки. – Прошло еще несколько столетий. Сообщество Посвященных становилось все более замкнутым. Каллиграфы открыто попирали указания Святой Лиги и общественное мнение. Слухи множились, о писцах рассказывали поистине ужасные вещи. А потом однажды ночью во сне неожиданно скончался настоятель монастыря. Новый настоятель начал реформу Острова Посвященных: он сжег древние рукописи и пригласил художников из Рейза и Дрохо обучать писцов новым, входившим в моду стилям живописи. Он запретил братьям копировать старинные узоры и возобновил отношения со Святой Лигой. С язычеством было покончено.

Его звали брат Илфейлен. При жизни его объявили величайшим из узорщиков всех столетий. Он не просто смешивал краски – он творил заклинания, подчиняющие себе свет и тени.

Тессе захотелось побольше узнать об этом человеке.

– Почему брат Илфейлен затеял все эти перемены? – спросила она, оглядываясь через плечо – не мешают ли они матушке Эмита.

Эмит пожал плечами:

– Не знаю, мисс. Говорили, что полгода он провел на материке и писал картину по заказу Хирэка Гэризонского. Но никаких следов этой работы обнаружить не удалось. В дальнейшем брат Илфейлен написал много книг, оставил воспоминания – но никаких упоминаний о поездке в Гэризон.

– Так Илфейлен занимался колдовством? – Тесса подумала с минуту, потом добавила: – И Дэверик тоже?

И тут Эмит решительно поднялся.

– Мисс, я ничего об этом не знаю. Я не каллиграф, я всего лишь помощник.

Ответ в духе Эмита. Он мог открыть ей массу увлекательных тайн: например, как нанести на страницу золотой порошок – сначала покрыть ее толстым слоем гипса, потом добавить розовой глины, чтобы богаче были оттенки, потом, если заказчику нужна блестящая поверхность, растереть золото агатом, металлом или костью. Но он никогда не говорил о целях, не говорил, какой высший смысл этого искусства.

Порой Тессе казалось, что Эмит сознательно не хочет знать правду о Дэверике, не хочет знать, Божьим или нечестивым делом занимался его мастер. Ему легче жить с мыслью, что мастер Дэверик был безупречен во всех отношениях. Порой же она думала, что подозрения ее беспочвенны и узоры – это только узоры и ничего больше. Но каждый раз случалось что-то такое, что заставляло ее размышлять и сомневаться вновь.

На прошлой неделе Эмит учил ее размечать страницу, прежде чем начать работу над узором. Он рассказывал, как Дэверик строил рисунок, отталкиваясь от геометрически выверенной решетки линий. И в этот момент с глаз Тессы словно спала завеса – ей открылось, что за обычными линиями сокрыто нечто большее.

Эмит вытащил старый набросок мастера – Дэверик разметил этот старый пергамент много лет назад, но так и не прикоснулся к нему пером и кистью. Тесса с первого взгляда поняла, что хотел сделать узорщик. Она не могла знать, какие конкретно фигуры были задуманы – птицы, звери, кровеносные сосуды, просто геометрический рисунок, – но в общих чертах замысел был ей ясен. Она увидела направление линий, их извивы, точки пересечения...

Тессе как будто удалось разгадать сложный шифр. Но он открылся лишь ей одной, не Эмиту.

– Видите?! – воскликнула она, и Эмит кивнул, сказал «да, мисс», но на самом деле он видел совсем не то. Узор не выпрыгивал с пергамента прямо на сетчатку его глаза, не молил: «Выпусти меня на волю, заверши меня».

Эмит не успел остановить ее. Тесса схватила кисточку из лошадиной шерсти и начала обводить намеченные на пергаменте основные линии рисунка. Она без труда переходила от изгиба к изгибу, от завитка к завитку, инстинктивно чувствуя все повороты и наклоны. Внутренним взором она видела не начерно размеченную Дэвериком страницу, а законченную картину, с правильно распределенными цветами, наложенными тенями, прорисованным фоном.

Судя по «гм-гм» и «ага» Эмита, он был не особенно доволен, что Тесса самовольно взялась закончить работу мастера. Некоторое время он расхаживал по комнате, беспокойно потирал руки и ворчал себе под нос. Но вскоре угомонился, стал за спиной Тессы и принялся наблюдать, как постепенно проявляется на пергаменте замысел художника.

Тесса знала, что Эмит стоит рядом, но стоило кисти заходить по пергаменту, оставляя за собой темный след приготовленных из сажи и кислоты чернил, окружающий мир перестал существовать. Она принялась обрабатывать углы узора. Линии больше не были линиями, они превратились в потайные ходы, ведущие в неведомые дали. А сама страница стала не наброском на куске телячьей кожи, а ландшафтом никем не исследованной местности, которую ей, Тессе предстояло изучить.

Хотя проект принадлежал перу Даверика, Тесса вдруг осознала, что теперь она – его полновластная хозяйка. Лишь ее сжимающая кисть рука имеет право распоряжаться на этой странице. Дойдя до очередного узла, она решила дальше действовать на свой страх и риск. Намерения Дэверика были очевидны – слишком очевидны. У Тессы возникло безумное, непреодолимое желание создать что-то совершенно новое.

Перехватив поудобнее сделанную из кости кабана кисть, Тесса решительно изменила направление намеченной Дэвериком колеи и провела первую линию по девственно белому пока центру страницы.

За спиной у нее охнул Эмит.

Узор перестал быть узором мастера Дэверика – он на глазах превращался в творение Тессы Мак-Кэмфри.

Кисть виртуозно преодолевала опасные повороты, обходила выпирающие углы; линии раздваивались, утолщались и вновь становились тонкими, как хлыст. Тесса забыла об изученных приемах и правилах. Она чувствовала, что может позволить себе все, что угодно, поворачивать узор так и эдак.

Она словно сливалась с узором, входила в него. Его линии проникали в ее мозг, проворные и чуткие, как щупальца насекомого, покалывали кожу, как недавно остриженные и начавшие отрастать волосы.

Негромкий, неслышный почти звон донесся до нее.

Тесса запаниковала. Она переусердствовала, слишком сильно сосредоточилась – и звон в ушах вернулся. Она сама отперла дверь и впустила его. Она сама виновата. С бессильным гневом Тесса бросила кисть, оттолкнула пергамент, откинулась на спинку стула и попыталась выкинуть узор из головы.

Она закрыла глаза. И вдруг поняла, что скрыто за путаницей линий. Странный незнакомый пейзаж, пологие холмы, а в долине между ними поблескивает черное озеро.

– Мисс! Мисс, с вами все в порядке? – Эмит деликатно, как и все, что он делал, тронул ее за плечо.

Тесса кивнула. Внезапно ей стало как-то неловко, неудобно в собственном теле. Она опустила глаза и увидела, что с небрежно брошенной кисти натекла на пергамент черная лужица. Тесса передернула плечами: вот тебе и таинственное темное озеро.

Это случилось неделю назад. И в последующие дни в зависимости от настроения Тесса то считала слияние с узором полной чепухой, то пыталась восстановить это ощущение в памяти.

Звон Тесса слышала еще несколько раз. В первые дни она цепенела от ужаса, но прошлой ночью в полусонном, в полусознательном состоянии ей вдруг открылось, что то не ее звон, не вечный ее недуг и преследователь. Этот шум – порождение совсем иного мира.

* * *

– Достаточно, дорогая. – Голос матушки Эмита вернул Тессу к действительности. – Воск уже достаточно разогрелся.