Текст книги "Само совершенство. Дилогия"
Автор книги: Джудит Макнот
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]
– Если ты не можешь в это поверить, – сказал он с тяжелым вздохом, – не могла бы ты по крайней мере притвориться, что веришь мне, чтобы не портить ни мне, ни себе этот вечер?
Подавив желание тут же кивнуть в знак согласия, Джулия осторожно спросила:
– Что именно ты имеешь в виду, когда просишь о том, чтобы вечер прошел хорошо?
– Обычную беседу – вот все, что я имел в виду. Возможность нормально поговорить. Ни к чему не обязывающий разговор с умной женщиной для меня – давно забытое удовольствие. Как, впрочем, и вкусная еда, лунный свет в окнах, хорошая музыка, двери вместо решеток и удовольствие любоваться симпатичной женщиной. – В голосе его отчетливо послышались вкрадчиво-льстивые, чуть насмешливые нотки, когда он добавил: – Обещаю, что беру на себя всю готовку, если ты согласишься на перемирие.
Джулия колебалась с ответом, несколько ошарашенная тем, что он назвал ее симпатичной, но, поразмыслив, решила, что за этими словами не стоит ничего, кроме обычной лести. Ей был предложен вечер без напряженности и страха, и ее взвинченные нервы молили о пощаде. Какая беда случится, если она сделает то, чего он от нее просит, тем более что он не просил ее ни о чем предосудительном?
– Так ты берешь на себя всю готовку? – уточнила она.
Зак кивнул, и его суровое лицо осветилось белозубой улыбкой, от которой с пульсом Джулии стали происходить какие-то непонятные вещи.
– Ладно, – согласилась она, улыбаясь вопреки намерениям хотя бы отчасти сохранять отчужденность, – но только если ты берешься не только готовить, но и мыть посуду.
Зак с трудом подавил смех и с совершенно серьезным видом кивнул еще раз:
– Ты требуешь от меня слишком многого, но я принимаю условия. Садись, а я пока закончу сервировать ужин.
Джулия повиновалась и села на один из высоких табуретов за столом-стойкой, которая отделяла кухню от гостиной.
– Расскажи мне о себе, – попросил Зак, – доставая из духовки печеный картофель.
Джулия для храбрости глотнула вина.
– Что ты хочешь знать?
– Для начала какие-то самые обычные вещи, – со светской непринужденностью сказал Зак. – Ты сказала, что не замужем. Ты разведена?
Джулия покачала головой:
– Я никогда не была замужем.
– Помолвлена?
– Мы с Грегом подумываем о том, чтобы обручиться.
– А о чем тут думать?
Джулия поперхнулась вином. Подавив смущенный смешок, она сказала:
– Мне кажется, что этот вопрос вряд ли можно задавать при первом знакомстве.
– Пожалуй, ты права, – с усмешкой согласился Зак. – Так в чем же причина задержки с обменом колец?
Джулия презирала себя за предательский румянец стыда, который залил ее щеки под насмешливым взглядом Зака. Как бы там ни было, она ответила с улыбкой:
– Мы хотим быть уверенными в том, что полностью подходим друг другу, что у нас совпадают цели и жизненная философия.
– Сдается мне, ты пытаешься увильнуть от ответа. Ты живешь с этим Грегом?
– Разумеется, нет, – возмущенно сказала Джулия, на что Зак ответил ей изумленным, немного насмешливым взглядом.
– Соседки по квартире мешают?
– Я живу одна.
– И мужа нет, и соседок нет, – сказал он, подливая вина в ее бокал. – Выходит, тебя сейчас никто не ищет, никто не задается вопросом о том, куда ты делась?
– Я уверена, что этим вопросом задаются многие.
– Кто, к примеру?
– Для начала – мои родители. Они, наверное, уже оборвали телефон, обзванивая всех знакомых, которые могли бы что-то обо мне сообщить. И первым делом они позвонят моему брату Теду. Карл тоже будет меня искать. Я поехала на его машине, и сейчас братья наверняка уже собрали поисковую партию и ищут меня.
– Тед – это тот, который работает строителем?
– Нет! – со злорадством заявила Джулия. – Это тот, который работает шерифом в Китоне.
Реакция Зака не обманула ее ожиданий.
– Шериф?! – И, словно чтобы запить не слишком приятную пилюлю, он сделал большой глоток вина и с тяжеловесной иронией добавил: – А твой отец, полагаю, судья?
– Нет. Он священник.
– Боже!
– Все верно. Это его непосредственный начальник. Бог.
– Из всех женщин в Техасе, – сказал Зак, угрюмо покачав головой, – я умудрился похитить сестру шерифа и дочь священника. Урожайный день будет у прессы, когда они прознают о том, кто ты такая.
На миг возникшее ощущение власти над ним, которое ощутила Джулия, увидев его встревоженность, оказалось еще более опьяняющим, чем вино, которое она пила. Радостно кивнув, она пообещала:
– Верные служители закона будут охотиться за тобой денно и нощно с собаками и ружьями, а богобоязненные американцы будут молиться о том, чтобы тебя нашли как можно скорее.
Чуть отвернувшись, Зак вылил остатки вина в свой бокал и залпом допил его.
– Отлично.
Стремясь вернуть атмосферу праздника, принесшую с собой вожделенную легкость, Джулия, вскоре пожалевшая о том, что разговор принял не совсем желательный оборот, принялась искать тему, способную вернуть разговор в прежнее русло.
– А что у нас на ужин? – спросила она, не придумав ничего лучшего.
Вопрос вывел Зака из мрачной задумчивости, и он снова повернулся к плите.
– Ничего особенного, – сказал он. – Повар из меня не очень.
Поскольку он заслонял собой рабочий стол и наблюдать за тем, что он готовил, Джулия не могла, она от нечего делать смотрела на его спину, обтянутую черным свитером, оценивая размах его плеч. Он был на удивление мускулист, словно каждый день тренировался в тюремном спортзале. Тюрьма. Где-то она читала, что многие люди, которых отправляют в тюрьму, на самом деле не совершали преступлений, и она вдруг поймала себя на том, что ей очень хочется верить в то, что Захарий Бенедикт – один из невинно осужденных. Не оборачиваясь, он сказал:
– Садись на диван. Скоро все будет готово.
Джулия кивнула и встала с табурета, отметив про себя, что второй бокал вина явно на нее подействовал, расслабив ее даже сильнее, чем ей бы того хотелось. Она направилась к дивану и села за низкий столик с льняными салфетками, серебряными столовыми приборами и хрустальными бокалами. Зак принес две тарелки, на одной из которых лежала сочная отбивная и печеная картофелина. Однако перед Джулией на льняную салфетку он поставил тарелку с небрежно выложенным из консервной банки тунцом. И все. Никаких овощей, никакой приправы, ничего.
После всех гастрономических ожиданий неаппетитная горка ничем не приправленного тунца казалась просто прямым оскорблением. Это застало Джулию врасплох, и она недоверчиво посмотрела на Зака. На ее лице были написаны сердитое изумление и обида.
– Разве ты не этого хотела? – невинно спросил он. – Или ты предпочтешь симпатичную отбивную вроде той, что я оставил на кухне?
Эта мальчишеская выходка, заразительная улыбка и смеющиеся глаза заставили Джулию весело расхохотаться, хотя подобная реакция в ее ситуации выглядела по меньшей мере эксцентричной. Когда он вернулся из кухни со второй отбивной, плечи Джулии все еще тряслись от смеха.
– Может, это тебе понравится больше?
– Ну, – сказала она, пытаясь придать своему голосу суровость, несмотря на то что в глазах плясали озорные огоньки, – я могу простить тебя за то, что ты меня похитил и едва не запугал до смерти, но предложить мне давиться тунцом, в то время как сам будешь есть жареное мясо, – это преступление заслуживает самого сурового наказания. – Джулия предпочла бы есть в полном молчании, но когда она отрезала первый кусочек мяса, Зак заметил синяк на ее запястье и спросил, откуда он взялся.
– Ударилась, играя в футбол.
– Что?
– Я играла в футбол на прошлой неделе, и мне пришлось побороться за мяч.
– С кем? С громилой-полузащитником?
– Нет. С маленьким мальчиком в инвалидной коляске.
– Что?
Было видно, что он действительно истосковался по нормальному человеческому общению, по беседе, и Джулия решила не отказывать ему в этом удовольствии и вкратце рассказала ему о той игре, пока ела.
– Я сама виновата, – закончила она улыбаясь. – Я люблю баскетбол, но в американском футболе никогда не разбиралась. Это какая-то бессмысленная игра.
– Почему ты так думаешь?
Джулия небрежно взмахнула вилкой.
– Взять, к примеру, игроков. У вас есть защитник и полузащитник – с этим все ясно, они игроки линии защиты, но как быть с четвертьзащитником, квотербэком? Он считается игроком линии нападения. Или еще: тайтэнд – это в нормальном языке – тугой конец, а где же тогда лузэнд – свободный конец? – Зак прыснул от смеха еще до того, как она успела договорить: – Футбол – определенно не моя игра, но это не имеет значения, потому что мои дети ее любят. Один из моих мальчиков даже хочет войти в параолимпийскую сборную США.
Зак заметил, как изменился ее тон и как зажглись ее глаза, когда она заговорила о «своих мальчиках». Улыбаясь, он дивился ее неисчерпаемой доброте, способности к сочувствию и сопереживанию. Стараясь во что бы то ни стало не дать ей замолчать, он задал следующий вопрос:
– Что ты делала в Амарилло в тот день, когда мы встретились?
– Я поехала туда, чтобы увидеться с дедушкой одного из своих учеников-инвалидов. Он довольно обеспеченный человек, и я надеялась уговорить его сделать безвозмездный вклад в поддержку программы по ликвидации безграмотности среди взрослого населения, в которой я участвую.
– И у тебя получилось его уговорить?
– Да. Его чек лежит у меня в сумочке.
– Что заставило тебя стать учительницей? – спросил Зак. Он был готов слушать ее бесконечно, и это желание ему самому показалось странным.
Он сразу понял, что угадал с темой, потому что Джулия вся словно засветилась изнутри и с улыбкой, которая могла растопить даже ледяное сердце, сказала:
– Я люблю детей, и профессия учителя – давняя и уважаемая.
– Уважаемая? – повторил Зак, меньше всего ожидая услышать такой эпитет. – Не знал, что в наши дни при выборе профессии кто-то задумывается о том, насколько профессия уважаемая. Почему это для тебя важно?
Джулия, как всегда в тех случаях, когда хотела уклониться от слишком уж пытливых вопросов, пожала плечами:
– Я – дочь священника, а Китон – маленький город.
– Понятно, – сказал Зак, хотя понятно ему было далеко не все. – Но есть и другие, не менее респектабельные, зато более высокооплачиваемые профессии.
– Да, но тогда мне не довелось бы работать с такими людьми, как Джонни Эверетт или Дебби Сью Кэссиди.
При упоминании о Джонни ее лицо даже засветилось изнутри, и Зак невольно поймал себя на том, что ему вдруг стало любопытно, что это за мужчина, который явно значил для нее больше, чем жених.
– Кто такой Джонни Эверетт?
– Один из моих учеников. А точнее, один из моих самых любимых учеников. У него полностью парализована нижняя часть. Когда я только начала работать учительницей в Китоне, у него были такие проблемы с учебой и дисциплиной, что мистер Дункан хотел его отчислить и направить в специальное учебное заведение для умственно-отсталых детей. Его мать утверждала, что он прекрасно умеет разговаривать, но, кроме нее, никто никогда не слышал от Джонни ни слова. И поскольку мать никогда не выпускала его из дома поиграть с другими детьми, никто не мог сказать наверняка, что она не пытается представить своего сына… более нормальным. В классе Джонни постоянно нарушал порядок: то сбрасывал книги на пол, то загораживал коляской дверь, мешая ребятам выйти на перемену. Все это мелочи, но они происходили постоянно, и потому мистер Дункан решил отправить его в специальную школу.
– А кто такой мистер Дункан?
Джулия презрительно поморщилась, и Зак, глядя на нее, невольно улыбнулся.
– Мистер Дункан – наш директор.
– Насколько я понимаю, ты его не очень любишь?
– Он неплохой человек, но слишком строгий. Лет сто назад, в те времена, когда ученика, если тот открывал в классе рот без разрешения, наказывали розгами, он бы идеально подходил для своей должности.
– И Джонни его ужасно боялся, да?
Джулия засмеялась и тряхнула головой.
– На самом деле все обстоит с точностью до наоборот. Совершенно случайно я обнаружила, что Джонни терпеть не может, когда с ним нянчатся. Он хотел, чтобы его наказывали.
– И как ты это обнаружила?
– Как-то вечером после уроков я была у мистера Дункана в кабинете. Как обычно, он вызвал меня на ковер, чтобы отчитать.
– У тебя проблемы с директором?
– Вечные проблемы, – просияв улыбкой, сказала она. – Как бы там ни было, в тот самый день Джонни ждал, когда мать придет забрать его из школы, и подслушал наш с директором разговор. Когда я вышла, он был под дверью, сидел в своем кресле и улыбался мне так, словно я была героиней. А затем он сказал: «Получили выговор, мисс Мэтисон?» Я даже вздрогнула от неожиданности, ведь до этого момента я ни разу не слышала от него ни слова, и чуть не уронила стопку книг, которую держала в руках. Но когда я заверила его, что никакого наказания не получу, он, как мне показалось, был разочарован. Сразу утратив ко мне всякий интерес, он сказал, что так и думал, что девчонок никогда не наказывают. Только мальчишек. И то – нормальных мальчишек. И тогда я все поняла! – Зак продолжал смотреть на нее в некотором недоумении, и Джулия поспешно пояснила: – Видишь ли, мать с ним так носилась, что эта забота давно стала его тяготить. Он мечтал ходить в школу, как все нормальные дети, но беда в том, что ни дети, ни учителя не относились к нему, как к обычному ученику.
– И что ты сделала?
Поджав под себя ноги, она поуютнее устроилась на диване и сказала:
– Я сделала то единственное, что могла сделать, желая ему добра. Весь следующий день я внимательно наблюдала за ним, и как только он швырнул карандаш в маленькую девочку, которая сидела перед ним, я набросилась на него так, словно он совершил уголовное преступление. Я сказала ему, что он заслужил, чтобы его целую неделю оставляли после уроков, и что с этого момента его будут наказывать, как и всех прочих. И тогда я в качестве наказания велела ему остаться после уроков не только в этот день, но и на следующий.
Откинувшись на спинку дивана, она еще раз ласково улыбнулась Заку и продолжила:
– В тот день я задержалась подольше, чтобы понаблюдать за тем, как он будет себя вести. И он выглядел вполне счастливым, сидя в комнате для наказанных вместе с прочими нарушителями дисциплины. Впрочем, полной уверенности у меня не было. В тот вечер его мать позвонила мне домой и устроила разгон за то, как я поступила с ее сыном. Она сказала, что он из-за меня заболел, обвиняла меня во всех смертных грехах. Я пыталась ей все объяснить, но она бросила трубку. Она была в ярости. На следующий день Джонни не было в школе.
Джулия замолчала, и Зак осторожно спросил:
– И как ты тогда поступила?
– После школы я пошла к нему домой, чтобы повидаться с ним и поговорить с его матерью. По наитию я сделала еще кое-что: взяла с собой еще одного своего ученика, Вилли Дженкинса. Вилли – потрясающий маленький мужчина. Этакий мачо и главный заводила в классе, герой всей параллели третьеклассников. У него все получается: и в футбол играть, и в бейсбол, и ругается он всех витиеватее. Все, кроме одного! – сказала она и, ухмыльнувшись, уточнила: – Кроме пения. Голос у Вилли словно у лягушки-вола, а когда он поет, то все вокруг начинают хохотать. Как бы там ни было, по наитию я прихватила с собой Вилли, и когда мы с Вилли пришли туда, где живет Джонни, он сидел на заднем дворе в своем кресле. Вилли захватил свой футбольный мяч, я думаю, он и спит с ним в обнимку, и остался во дворе. Когда я заходила в дом, Вилли попытался добиться от Джонни, чтобы тот поймал мяч, но Джонни даже не пытался. Понимал, что мать его не одобрит. Я полчаса потратила на то, чтобы втолковать миссис Эверетт, что, по моему мнению, мы лишаем Джонни шанса на то, чтобы сделать его счастливым, обращаясь с ним как с инвалидом. Я попыталась объяснить, почему ей необходимо обращаться с Джонни как с совершенно нормальным ребенком. Я разговаривала с ней почти полчаса. Но так и не смогла убедить ее. И вдруг во дворе раздался какой-то грохот и крики. Мы выбежали во двор и увидели Вилли, лежащего на груде опрокинутых мусорных бачков. Он крепко прижимал к себе футбольный мяч и довольно ухмылялся. Похоже, у Джонни не очень получалось ловить мяч, но, если верить Вилли, пасует он отлично, не хуже Джона Элвиса. Джонни весь сиял от счастья, а Вилли сказал, что хочет, чтобы Джонни играл у него в команде, но им необходимо потренироваться перед матчем, ведь Джонни нужно не только давать пас, но и научиться принимать мячи.
Когда Джулия замолчала, Зак тихо спросил:
– И они тренируются?
Она кивнула, ее выразительное лицо сияло от восторга.
– Они играют в футбол вместе со всеми остальными членами команды Вилли и делают это каждый день. А потом они отправляются к Джонни домой, где Джонни становится наставником, а Вилли – учеником. Джонни помогает Вилли выполнять домашние задания. Оказалось, что хотя Джонни не принимал участия в коллективной работе на уроках, он впитывал все, словно губка. Джонни необыкновенно смышленый мальчик, и теперь, когда у него есть, к чему стремиться, он проявляет потрясающую настойчивость во всем, что считает для себя важным. Я ни у кого не видела столько мужества и столько решимости. – Немного смущенная избытком патетики в своей речи, Джулия затихла и принялась сосредоточенно жевать.
Глава 24
Закончив есть, Зак откинулся на спинку дивана и, закинув ногу за ногу, уставился в огонь, любуясь танцующими язычками пламени, давая своей компаньонке возможность спокойно доесть мясо. Он пытался сосредоточиться на обдумывании второго этапа своего путешествия, но сосредоточиться не получалось – для этого он слишком расслабился. Он был куда больше настроен поразмышлять над удивительным и даже в какой-то мере извращенным чудачеством фортуны, вследствие которого Джулия Мэтисон сейчас сидела напротив него. На протяжении всех долгих недель, посвященных детальной проработке плана побега, на протяжении бессонных ночей, проведенных в камере, когда он, уставившись в потолок, мечтал об этой первой ночи свободы в этом доме, ему ни разу не пришло в голову, что он может провести ее не в одиночестве. Он мог бы назвать тысячу причин, по которым одиночество было бы для него предпочтительнее, но сейчас, когда Джулия была здесь, он просто не мог запереть ее в комнате, принести ей еду и притвориться, что ее нет. Тем не менее в конце последнего часа, проведенного в ее компании, именно так его и подмывало поступить, потому что она заставляла его страдать от осознания того, сколько всего он упустил в жизни и чего ему будет недоставать впредь. В конце недели он снова пустится в бега, и там, куда он отправится, не будет ни роскошных замков в горах, ни уютно потрескивающего огня в камине, ни трогательных бесед о маленьких мальчиках в инвалидных колясках с морально-устойчивой учительницей младших классов, у которой ангельские глаза и улыбка. Он не помнил, чтобы на его памяти у женщины начинало светиться лицо, как у нее, когда она говорила о детях-калеках. Он видел, как у женщин загорались глаза, когда перед ними открывалась возможность получить от него роль или, скажем, кольцо с бриллиантом. Он видел, как самые знаменитые актрисы, на сцене и вне ее, в кровати и после устраивали для него весьма убедительные спектакли, изображая страсть, нежность и заботу, но до сегодняшнего вечера он никогда, никогда не был свидетелем чего-то настоящего.
Очень давно, когда ему было восемнадцать и он сидел в кабине полуприцепа, направлявшегося в Лос-Анджелес, он, давясь слезами, которые не желал проливать, поклялся никогда, никогда не оглядываться и не думать о том, «что было бы, если бы». И вот сейчас, когда ему уже тридцать пять и он слишком много повидал и сделал такого, что его безвозвратно ожесточило, он смотрел на Джулию Мэтисон и ловил себя на том, что ему очень хочется пофантазировать на тему, каким бы он мог стать, если бы в молодости встретил такую девушку, как она. Смогла бы она спасти его от него самого, научить прощать, смягчить сердце и заполнить пустоту, образовавшуюся после того, как он покинул родительский дом? Смогла бы она привнести в его жизнь какие-то иные цели, кроме тех, которые всегда определяли его существование, – больших денег, власти и всеобщего признания? Если бы в постели с ним когда-нибудь оказалась такая женщина, как Джулия, испытал бы он с ней нечто лучшее, более глубокое, более сильное, более стойкое, чем просто бездумное физическое наслаждение?
Слишком поздно он осознал, что мысленно блуждает по запрещенной территории, и подивился тому, с чего это его туда понесло. Где бы, черт возьми, мог он встретить такую женщину, как Джулия Мэтисон? До восемнадцатилетнего возраста он жил в окружении родственников и слуг, само присутствие которых было ежедневным напоминанием о том, что он принадлежит к сонму избранных. Тогда дочь священника из маленького городка никогда не попала бы в круг его общения.
Нет, тогда он не мог встретить никого, похожего на нее, и уж точно не мог бы повстречаться с ней в Голливуде. Но что, если бы по капризу судьбы он все же встретил ее в бытность свою известным актером и режиссером? Зак задумался, сосредоточенно сдвинув брови. Если бы ей каким-то образом удалось выжить и сохранить себя в море порока, распущенности, вседозволенности и агрессивной амбициозности, которое зовется Голливудом, смог бы он ее разглядеть, заметить или гламурный блеск светских, умеющих себя преподнести женщин застил бы ему глаза? Если бы она вошла в его офис на Беверли-драйв и попросила посмотреть на нее в кинопробе, заметил бы он это славное, красивое лицо, эти невероятные глаза, эту гибкую фигурку? Или он бы проглядел все это по той причине, что красота ее не сразу бросалась в глаза, а фигура не напоминала песочные часы? Если бы она провела час в его голливудском офисе, разговаривая с ним, как говорила здесь сегодня, сумел бы он оценить ее смекалку, ее интеллект, ее непорочность? Или он выставил бы ее за дверь по той причине, что она не говорила «о деле» и не делала никаких намеков на то, что хочет переспать с ним, или, иными словами, не отвечала его двум основным интересам?..
Зак крутил в руке бокал, раздумывая над ответами на вопросы, которые, по сути, были риторическими, пытаясь быть с собой предельно честным. После некоторых раздумий он решил, что все же заметил бы тонкие черты ее лица, ее сияющую здоровьем кожу, ее впечатляющие глаза. В конце концов, он был настоящим ценителем красоты, как обычной, так и не совсем обычной, поэтому Джулию он бы не проглядел. И да, он бы сумел по достоинству оценить ее прямоту и ее чистоту, и его бы тронули ее доброта и способность к сопереживанию, как тронули они его сегодня вечером. Однако пробовать ее на роль он не стал бы.
Не стал бы он рекомендовать ей и обратиться к хорошему фотографу, который, как Зак был сейчас абсолютно уверен, смог бы ухватить эту ее особенную свежесть простой американской девчонки и конвертировать эту свежесть в обложку для журнала на миллион долларов.
Нет, Зак искренне верил в то, что он выпроводил бы ее из своего офиса и велел бы ей ехать домой и выходить замуж за своего «почти что жениха», нарожать детей и прожить жизнь со смыслом. Потому что, несмотря на свою пресыщенность и бессердечие, он бы ни за что не простил себе растление такого чистого и неиспорченного создания, как Джулия Мэтисон.
Но что, если она вопреки его советам решила бы остаться в Голливуде? Сделал бы он ее своей любовницей тогда, если, конечно, она бы сама того захотела?
Нет.
Захотел бы он ее?
Нет!
Захотел бы он просто держать ее подле себя, к примеру, встречаться с ней за ленчем, приглашать на вечеринки?
Господи, нет!
Но почему?
Зак уже знал ответ на этот вопрос, но он все равно окинул ее взглядом, чтобы подтвердить свою догадку. Она сидела, поджав под себя ногу, на диване, и огонь высвечивал блики на ее сияющих волосах. Она смотрела на картину – красивый пейзаж, – висящую над камином, и ее профиль излучал спокойствие и умиротворение. Она была похожа на девушку из церковного хора. И именно по этой причине он никогда не захотел бы ее до того, как попал в тюрьму. И потому он на самом деле не хотел, чтобы она была рядом сейчас.
Несмотря на то что он был старше ее всего на девять лет, он чувствовал себя так, словно прожил на этой земле больше ее лет сто или двести. Их жизненный опыт был несравним, и тот жизненный опыт, который успел накопить он, едва ли вызвал бы у нее восхищение или даже одобрение. На фоне ее юношеского оптимизма и идеализма Зак чувствовал себя ужасно старым и циничным.
Тот факт, что он находил ее необычайно сексуальной и желанной даже сейчас, одетую в мешковатый бесформенный свитер, и тот факт, что он все сильнее хотел ее, заставлял его ощущать себя грязным, порочным, отвратительным извращенцем.
С другой стороны, сегодня она заставила его смеяться, и ему это нравилось. Допив остатки бренди, Зак подался вперед и, продолжая перекатывать в ладонях уже пустой бокал, улыбался своим мыслям. Вряд ли он теперь сможет слушать футбольный репортаж и не вспоминать Джулию Мэтисон.
Внезапно он вспомнил о том, что она не задала ему ни одного вопроса о том времени, когда он работал в киноиндустрии. На его памяти не было ни одного человека, будь то мужчина или женщина, которые, пусть даже из лести, не заверяли бы его, что он, Зак, всегда был их любимым актером. И после этих заверений, как правило, следовал град вопросов, причем вопросов весьма личного характера о нем самом и других звездах Голливуда. Обычно все это праздное любопытство вызывало у него раздражение. Сейчас его даже немного задело то, что Джулия Мэтисон, похоже, ничего о нем не слышала. Возможно, в том Богом забытом городке, в котором она жила, не было кинотеатра, решил Зак. Может, она даже вообще ни разу в жизни в кино не ходила.
Все может быть… Господи, может, она ходила только на пуританские фильмы, предназначенные исключительно для семейного просмотра! Его собственные фильмы детям до шестнадцати смотреть не рекомендовалось из-за сквернословия, насилия, эротических сцен или всего вместе. Зак вдруг с раздражением поймал себя на том, что ему за себя стыдно: еще одна причина, по которой он бы ни за что по собственной воле не захотел иметь рядом с собой девушку, похожую на Джулию.
Он настолько углубился в свои мысли, что вздрогнул, когда она с застенчивой улыбкой произнесла:
– По тебе не скажешь, что ты получаешь удовольствие от сегодняшнего вечера. Или я ошибаюсь?
– Я подумал, а не посмотреть ли нам «Новости»? – уклонившись от ответа, предложил он.
Джулия тотчас же ухватилась за возможность отвлечься от собственных размышлений о том, кто перед ней – убийца или невинно осужденный, а также о том, собирается ли он еще раз поцеловать ее до того, как вечер подойдет к концу.
– Хорошая мысль, – сказала она, поднимаясь и забирая со стола свою тарелку. – Почему бы тебе не поискать подходящий канал по телевизору, пока я уберу со стола и помою посуду?..
– Чтобы ты обвинила меня в том, что я не выполняю условие нашего соглашения? Нет уж, посуду мою я.
С этими словами он собрал со стола посуду и направился на кухню. Джулия посмотрела ему вслед.
В течение последнего часа, когда он перестал задавать вопросы, ее все сильнее одолевали сомнения относительно его виновности. Она вспоминала, с каким гневом он отзывался о суде присяжных, что отправили его в тюрьму. Она помнила отчаяние в его голосе, когда там, на снегу, он умолял ее поцеловать его, чтобы ввести в заблуждение того дальнобойщика. «Прошу тебя! Я никого не убивал, клянусь!»
В тот самый момент он заронил в ней зерно сомнения, и это зерно упало на благодатную почву. Сейчас, семнадцать часов спустя, это зерно проросло, взлелеянное ее ужасом перед лицом того, что невинный человек провел целых пять лет за решеткой. И другие мысли, в той же мере неподвластные ее воле, заставляли ее чувствовать себя беспомощной перед лицом того, что ее все сильнее влекло к этому мужчине. Его поцелуй, дрожь, которая прокатилась по его телу, когда она наконец уступила ему, та сдержанность, с которой он принял ее капитуляцию… Надо признать, большую часть времени, что они провели вместе, он все же неплохо обращался с ней – достаточно уважительно и порой даже галантно.
В десятый раз за последний час она повторила себе, что настоящий убийца не стал бы сдерживать свою похоть, ему бы не пришло в голову, что его пленница достойна бережного обращения, а тем более доброты.
С другой стороны, здравый смысл подсказывал, что только глупец поверит в то, что все двенадцать присяжных оказались в плену трагического заблуждения. Наверное, она глупа, раз сегодня, сейчас, болтая с ним, не может поверить в то, что рядом с ней – убийца. И если это так, если он невиновен в преступлении, за которое успел отсидеть пять лет, то как жестоко обошлась с ним судьба! При мысли о том, через что ему пришлось пройти, у Джулии защемило сердце.
Зак вернулся в гостиную, включил телевизор и сел наискосок от нее, вытянув длинные ноги.
– Будем смотреть все, что захочешь, но сначала «Новости», – сказал он и обратил свое внимание на гигантский экран телевизора.
– Договорились, – кивнула Джулия и невольно залюбовалась благородством его черт. В них угадывались гордость, упрямство, решимость, ум и, главное, воля. Когда-то давно она читала о нем все, что попадалось ей на глаза: заметки, написанные на потребу охочей до сенсаций публике, и статьи уважаемых кинокритиков. Часто они пытались охарактеризовать его, меряя теми же мерками, что и других мега-звезд до него. Джулии особенно запомнилось одно телеинтервью, в котором известный кинокритик, пытаясь уподобить его иным представителям человеческой расы, сказал, что Захарий Бенедикт обладает животным магнетизмом молодого Шона Коннори, талантом Пола Ньюмана, харизмой Кевина Костнера, притягательной брутальностью юного Иствуда, утонченностью Уоррена Битти, искушенностью Майкла Дугласа и обаянием Харрисона Форда.
Сейчас, проведя почти двое суток с этим человеком в очень близком соседстве, Джулия решила, что ни одна из прочитанных ею статей не дает о нем адекватного представления, как, впрочем, и кинокамера, и она, пусть не вполне отчетливо, начинала понимать, почему это так. В реальной жизни он был воплощением силы, спокойной, слегка надменной самодостаточности, и его мощная харизма не имела никакого отношения ни к его превосходным физическим данным, ни к этой, сделавшей его знаменитым, насмешливой улыбке. Нет, тут было иное. Всякий раз, стоило Джулии на него посмотреть, у нее возникало ощущение, что, даже не беря в расчет тюремный опыт, Захарий Бенедикт уже прошел через все, через что дано пройти человеку, и видел все, что дано повидать смертному, и за непробиваемой стеной светских манер, обаяния и иронии, сквозящей в проницательном взгляде золотистых глаз, скрывался весь этот колоссальный жизненный опыт, доступа к которому не было дано ни одной из его женщин.
