Текст книги "Дядя Сайлас. История Бартрама-Хо"

Автор книги: Джозеф Шеридан Ле Фаню

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

Сочтя его соображения разумными и оценив его предусмотрительность, я не возразила.

В те же дни я получила очаровательное, веселое, сердечное – и очень длинное, хотя всего за семь миль написанное, – письмо от дорогой кузины Моники, где я нашла много приятных вестей, радужных планов кузины и где она выражала самый искренний интерес к Милли и самую нежную любовь ко мне.

И еще одним событием ознаменовались те дни – даже более приятным, если такое возможно, в сравнении с перечисленными. Это было объявление в ливерпульской газете об отплытии «Чайки» в Мельбурн, а среди пассажиров судна назывались Дадли Руфин, эсквайр из Бартрама-Хо, и миссис Д. Руфин.

Тогда я вздохнула свободно: я уже ясно видела близкий конец выпавшего мне испытания. Короткая поездка во Францию, счастливая встреча с Милли, а потом – полная удовольствий жизнь у кузины Моники до моего совершеннолетия.

Вы, очевидно, решите, что ко мне вернулась прежняя моя безмятежность и я совсем исцелилась от душевных тревог. Нет, не совсем. Неизбывны волнения, невидимыми, будто паутина, слоями пребывающие одно над другим! Снимите самый верхний, давний слой – тревогу тревог, единственную, кажется, преграду, заслоняющую вашу душу от сияния небес, – и вы сразу же найдете новый слой. Как физическая наука говорит нам, что нет текучей среды без ограничивающей ее оболочки, так, вероятно, и с тончайшей «средой» души: эти следующие один за другим слои тревоги образуются на ее кромке всего лишь от соприкосновения с атмосферой и светом.

Какой же была новая беда? До невероятности фантастической, сочтут читатели; Это было подобие самоистязания. Меня стало преследовать лицо дяди Сайласа – несмотря на улыбку, старческую и бледную, – исполненное мрачности, заставлявшей меня сжиматься от ужаса. Стал преследовать его всегда отведенный взгляд.

Иногда я воображала, что он повредился в уме. Иначе я не могла объяснить зловещие отблески и тени, мелькавшие на его лице. В его взгляде был стыд и испытываемый передо мною страх, тем более изумлявший, что соседствовал с его вымученной улыбкой.

Я думала: «Возможно, он винит себя за то, что мне пришлось терпеть ухаживания Дадли, за то, что потворствовал ему по причине собственного отчаянного положения, за то, что, уступив корыстным соображениям, унизил себя и свою роль опекуна; дядя опасается, что он утратил мое уважение».

Таковы были мои рассуждения, но coup-d’œil[79]79
  Взгляд (фр.).


[Закрыть] белого лица, ослеплявшего меня во тьме, проникавшего с тающим светом в мои дневные грезы, казалось, таил в себе что-то неуловимо коварное и ужасное.

Глава XIX
В поисках скелета мистера Чарка

Как бы то ни было, я испытывала невыразимое облегчение. Дадли Руфин, эсквайр, и миссис Д. Руфин скользили по голубым волнам на крыльях «Чайки», и с каждым утром расстояние между нами увеличивалось и должно было расти, пока его не ограничил бы некий пункт в противоположном полушарии. Ливерпульская газета с той драгоценной строкой бережно хранилась в моей комнате, и подобно джентльмену, который, будучи более не в силах вынести ворчание наследницы, своей законной жены, запирается в кабинете, чтобы перечитать брачный договор, я, преследуемая унынием, обычно разворачивала свою газету и изучала сообщение об отплытии «Чайки».

День, о котором я собираюсь рассказать, был темным из-за нескончаемого снега пополам с дождем. Моя комната казалась мне веселее пустой гостиной, где Мэри Куинс чувствовала бы себя несколько стесненно.

Яркий огонь в камине, доброе и преданное лицо Мэри, краткий взгляд на излюбленное объявление в газете, уверенность, что скоро увижу дорогую кузину Монику, а потом верную подругу, Милли, – все это придало мне душевных сил, и у меня поднялось настроение.

– Значит, – сказала я, – поскольку старая Уайт, по вашим, Мэри, словам, слегла с ревматизмом и не пойдет за мной, не будет браниться, я, наверное, побегу скорее на верхний этаж, проведу расследование и отыщу в чулане скелет бедного мистера Чарка.

– О Боже праведный, как вы, мисс Мод, можете говорить такие вещи! – вскричала Куинс, подняв честную седую голову от вязания и вытаращив глаза.

Я уже настолько освоилась с ужасной историей бартрамского дома, что решила попугать старенькую Куинс мистером Чарком и его самоубийством.

– Я не шучу. Я собираюсь побродить на верхнем и на нижнем этажах, будто я неразумная, неумная и совсем слабоумная! И если я натолкнусь на его комнату, это будет ой как интересно! Мне хочется, подобно Аделаиде из «Лесного романа»^{36}, той книги, которую я читала вам вчера вечером, отправиться на удивительную прогулку по разрушенной обители, прячущейся среди векового леса.

– Мне идти с вами, мисс?

– Нет, Куинс, оставайтесь здесь. Следите, чтобы огонь в камине был ярок, и приготовьте чай. Мне, наверное, не хватит духу, и я скоро вернусь.

Закутав шалью плечи и покрыв голову на манер капюшона, я прокралась на верхний этаж.

Не будучи столь же обстоятельной, как героиня миссис Анны Радклиф, я не смогу с ее добросовестностью перечислить все анфилады комнат, коридоры и холлы, которые я прошла. Скажу только, что в конце длинной, тянувшейся, должно быть, параллельно фасаду дома галереи я остановилась перед дверью – она привлекла мое внимание потому, что ее, казалось, очень давно не открывали. Я увидела на двери два покрытых ржавчиной засова, явно заменявших прежние, – добавление несуразное, хотя и, несомненно, давнее. Пыльные и ржавые, засовы все же поддались. В замке торчал, хорошо помню, ключ, тоже ржавый, искривленный. Я попробовала повернуть его, но не смогла. Я сгорала от любопытства. И уже собиралась позвать на помощь Мэри Куинс. Но вдруг подумала, что дверь, возможно, не заперта. Я толкнула ее, и дверь легко открылась. Передо мной была, однако, не причудливо обставленная комната, а начало галереи, поворачивающей под прямым углом к той, которую я миновала. Очень плохо освещенная, в дальнем конце она погружалась в полную тьму.

Я решила, что уже далеко забралась, стала размышлять, а найду ли путь обратно, в случае если что-то меня испугает, и всерьез подумывала вернуться.

Зловещая мысль о мистере Чарке вдруг оттеснила все другие и заполнила мой ум: я смотрела перед собой в пространство длинной галереи, затянутой смутными тенями, погруженной в мертвую тишину, поджидавшей меня, будто ловушка, и была готова поддаться панике.

Но потом собралась с духом и сказала себе, что пройду еще немножко. Я открыла боковую дверь и вошла в большую комнату – пустую, если бы не какие-то ржавые, покрытые паутиной птичьи клетки в углу. Комната была обшита деревянными панелями, впрочем, попорченными пятнами плесени. Я выглянула в окно: оно выходило в тот мрачный, заросший сорной травой внутренний двор, куда я однажды бросила взгляд из другого окна. Я открыла дверь в дальнем конце комнаты и ступила в смежную – не такую большую, но тоже темную, тоже похожую на тюремную камеру. Я плохо различала очертания комнаты – стекла в окнах были грязные, занавешенные снаружи пеленой мокрого снега. Дверь, через которую я вошла, случайно скрипнула, и я, до смерти перепуганная, обернулась, ожидая увидеть Чарка или столь легкомысленно мною упомянутый его скелет в проеме полуоткрытой двери. Но всегда присутствующая во мне странная отвага, которая позволяет побороть столь же свойственную моей нервической натуре трусость, выручила меня: я приблизилась к двери, внимательно оглядела первую комнату и успокоилась.

Ну, еще одна комната… та, в которую вела глубоко спрятанная в противоположной стене дверь, смотревшая на меня, будто из-под насупленных бровей. Я устремилась к двери, распахнула ее, шагнула в третью комнату – и перед моими глазами оказалась громадная костлявая фигура мадам де Ларужьер.

Больше я ничего не видела.

Сонный путник, откидывая покрывало, чтобы скользнуть в постель, и видя скорпиона, который притаился в простынях, испытал бы потрясение, может, и подобное моему, но все же куда меньшее.

Она сидела в неуклюжем старинном кресле со своей старомодной шалью на плечах, опустив босые ноги в ванну делфтского фаянса^{37}. Ее парик сполз назад, открыв морщинистый лоб и край лысого черепа, отчего ее высохшее лицо с резко выступавшими скулами, носом и подбородком сделалось еще уродливее. Охваченная сомнением и ужасом, я смотрела, похолодев, на этот мерзкий призрак, который несколько секунд отвечал мне прищуренным злобным взглядом, будто выслеженный злой дух.

Встреча – по времени и месту – оказалась одинаково неожиданной и для меня, и для нее. Она не могла знать, как я восприму случившееся, но быстро овладела собой, рассмеялась громким визгливым смехом и, ударившись в памятное мне вальпургиево веселье, сделала несколько па какого-то фантастического танца. Двумя пальцами карикатурно подхватив свою старую, поношенную юбку, она шлепала по полу мокрыми босыми ногами, оставлявшими следы, и на родном диалекте, состоявшем, казалось, из одних носовых, что-то распевала с буйным ликованием.

Охнув, я тоже оправилась от изумления, но была не в силах вымолвить ни слова.

Мадам заговорила первой:

– О, дорогая Мод, какой сюрьприз! Ми обе так обрядованы, что потеряли речь! Я – в польной рядости… я чарёвана… ravi…[80]80
  В восторге (фр.).


[Закрыть] видя вас. И ви тоже при виде меня – у вас всё на лицо. Ах, да-да, это опьять мой миленьки обезьянь… Бедни мадам опьять! Кто бы подумаль!

– Я считала, вы во Франции, мадам, – произнесла я, сделав над собой страшное усилие.

– А я и оставалься там, дорогая Мод, я только что оттуда. Ваш дядя Сайляс, он написаль настоятельнице, чтобы была gouvernante – сопровождать молядую леди, значить, вас, Мод, в пути. Она посляля меня. И вот, ma chère[81]81
  Милочка (фр.).


[Закрыть], бедни мадам прибыль випольнить порючение.

– Когда же мы должны уехать во Францию? – спросила я.

– Не знаю, но стари женщина… как по имени?

– Уайт, вероятно?.. – предположила я.

– О, oui[82]82
  Да (фр.).


[Закрыть] Уаитт… она говорит, недель два-три. А кто провель вас к покою бедни мадам, моя дорогая Мод? – вкрадчиво поинтересовалась она.

– Никто, – поспешно ответила я. – Я случайно оказалась здесь и не представляю, почему вы должны скрываться. – Я испытывала почти возмущение, смешанное с изумлением, узнав, что столько касавшегося «дорогой Мод» вершилось втайне от меня.

– Я не скриваю себя, мадемуазель, – возразила гувернантка. – Я действую точно по прикас. Ваш дядя, мистер Сайляс Руфин, он боится, говорит Уаитт, быть потревожен кредиторами, значить, все дольжно делаться втихомольк. Мне было сказано избегать me faire voir[83]83
  Показываться (фр.).


[Закрыть], и я слюшаюсь моего нанимателя – voila tout![84]84
  …вот и все! (фр.)


[Закрыть]

– И как давно вы находитесь здесь? – с тем же возмущением продолжала я расспросы.

– Коло недель. О, здесь место такой triste![85]85
  Унылое (фр.).


[Закрыть] Я так обрядована, что вижу вас, Мод. Мне было так одиноко, глюпышка ви моя дорогая.

– Вы не обрадованы мне, мадам. Вы не любите меня… Никогда не любили! – воскликнула я с внезапной горячностью.

– Нет, я стряшно обрядована, ви не знаете, chère petite niaise[86]86
  Дорогая маленькая простушка… (фр.)


[Закрыть], как мне хочется еще поучить вас. Давайте поймем дрюг дрюга. Ви считаете, я не люблю вас, мадемуазель, потому что ви наговориль вашему покойному papa про тот маленьки dérèglement[87]87
  Беспорядок (фр.).


[Закрыть] в его библиотеке. Я так часто сожалею об этот большой неосторёжность. Я думаль найти письма доктора Брайерли. Я быля так уверен, что тот человек хотель заполючить ваше состояние, моя дорогая Мод, и если бы нашля что-то, я бы все-все вам откриля. Но это быля такая большая моя sottise[88]88
  Глупость (фр.).


[Закрыть], что ви сделаль правильно, наговорив на меня мосье. Je n’ai point de rancune contre vous[89]89
  Я не держу на вас зла (фр.).


[Закрыть]. Нет-нет, совсем нет. Напротив, я буду ваш gardien tutelaire…[90]90
  Телохранитель (фр.).


[Закрыть] – как ви виряжаете? – ангель-хранитель, о, вот-вот. Ви думаете, я говорю par derision?[91]91
  В насмешку (фр.).


[Закрыть] Совсем нет. Нет, моя дорогая дьетка, я не говорю par moquerie[92]92
  В шутку (фр.).


[Закрыть] – разве только на сами крёхотка. – При этих словах мадам отвратительно рассмеялась, показав черные зияния на месте зубов в углах рта, а взгляд у нее был холодный и злобный.

– Да, я знаю, – сказала я, – вы, мадам, меня ненавидите.

– О! Какой чьюдовищно безобразьни слов! Я смютилясь! Vous me faites honte[93]93
  Мне стыдно за вас (фр.).


[Закрыть]. Бедни мадам, она ненавидель никогда… никого, она любиль всех ее дрюзей, а врягов оставляль на Божью милость. И если, как вам видно, я веселее… plus joyeuse, чем прежде, то им не випало счастье. Когда я возврящаюсь, то всегда нахожу каких-то моих врягов мертви, а каких-то – в затрюднении и накликавши на себя беду. – Мадам пожала плечами и с легким презрением рассмеялась.

Ужас остудил закипавший во мне гнев, и я промолчала.

– Моя дорогая Мод, ви считаете, что я вас ненавижу, – это так понятно. Когда я быль с мистером Остин в Ноуль, я вам не нравилься… никогда. Но в резюльтат нашей дрюжбы ви узнали от меня, что сами мой большой драгоценность – моя репютас. Всегда одинаково. Всегда ученица может – оставшись непойман – calomnier[94]94
  Оклеветать (фр.).


[Закрыть] ее gouvernante. Разве я не быль к вам, Мод, неизменно добрая? Что я больше показываль – жестокость или ляска? Я, как и каждая человек, jalouse de ma reputation[95]95
  Забочусь о своей репутации… (фр.)


[Закрыть], и я тяжельо переживаль изгнание, навлеченный вами, ведь я ради вас старалься и допустиль неосторёжность… старалься по мотивам чистейши, похвальнейши. Это ви так хитро шпиониля за мной и донесля на меня мосье Руфин. Helas![96]96
  Увы! (фр.)


[Закрыть] Какой злёбни свет!

– Я совсем не намерена обсуждать тот случай, мадам, я отказываюсь говорить о нем. Допускаю, что вы указали достоверную причину вашего появления здесь и что мы должны совершить поездку вместе. Но вам следует знать: чем меньше мы будем видеться, находясь в этом доме, тем лучше.

– Я не торопилься бы, мой миленьки bête[97]97
  Здесь: звереныш (фр.).


[Закрыть]; ваша образование пришлось пренебрегать, а лючше скажу, пожертвовать, с тех пор как ви прибыль к месту, – мне говорили. Ви не дольжен стать bestiole[98]98
  Зверюшка (фр.).


[Закрыть]. Ви и я – ми будем слюшать прикас. Мистер Сайляс Руфин, он скажет нам.

Все это время мадам натягивала чулки, надевала ботинки – занималась своим нелепым нарядом. Не знаю, почему я стояла и разговаривала с ней. Мы часто делаем совсем не то, что сделали бы, хорошо поразмыслив. Я напрасно вступила в диалог, но и генералы, превосходящие меня мудростью, позволяли втянуть себя в военные действия, изначально намереваясь всего лишь защитить свои границы. Я была и рассержена, и напугана, но ни за что не показала бы, сколь силен был мой страх.

– Мой дорогой отец нашел, что вы совсем неподходящая компаньонка для меня, и отказал вам, дав всего час на сборы. Я уверена, мой дядя окажется того же мнения. Вы неподходящая компаньонка для меня. Знай мой дядя о случившемся, он никогда бы не позволил вам войти в этот дом… никогда!

– Helas! Quelle disgrace![99]99
  Ах! Вот беда! (фр.)


[Закрыть] Ви действительно так думаете, моя дорогая Мод? – воскликнула мадам, любуясь собой и поправляя парик перед зеркалом, в котором я могла видеть часть ее лица, хитрого и ухмылявшегося.

– Да, и вы тоже так думаете, мадам, – проговорила я, все больше поддаваясь страху.

– Может быть… увидим. Но кого ни взять, ви самый жестокая человек, ma chère petite calomniatrice[100]100
  Моя дорогая маленькая клеветница (фр.).


[Закрыть].

– Вы не должны называть меня так! – сказала я, содрогаясь от гнева.

– Как, мой мили дьетка?

– Calomniatrice. Это оскорбление!

– О, глюпая-приглюпая моя малишка Мод, ми можем сказать такой слов, как «мошеннис», и много-много дрюгих словечек… шютя, хотя ми не говорим их всерьез.

– Вы не шутите… никогда не шутили… вы злитесь, и вы ненавидите меня, – воскликнула я с горячностью.

– Фю! Какой стыд! Ви разве не поняль, дорогая дьетка, как надо вас еще поучить? Ви спесив, а дольжна быть смирен. Je ferai baiser le babouin à vous, ha, ha, ha![101]101
  Я заставлю вас поцеловать обезьяну, ха-ха-ха! (фр.)


[Закрыть] Я заставлю вас цельовать одну обезьянь. Ви слишком гордый, дорогая дьетка.

– Я не такая неразумная, какой была в Ноуле, – проговорила я, – и вы не запугаете меня здесь. Я открою дяде правду.

– Может быть, так лючше всего, – ответила она с возмутительным спокойствием.

– Вы считаете, я не сделаю этого?

– Разюмееться, сделаете, – ответила она.

– И мы увидим, что мой дядя думает…

– Ми увидим, моя дорогая, – проговорила она с притворным раскаянием в голосе.

– Прощайте, мадам!

– Ви идете к мосье Руфин? Прекрасно!

Я не ответила и покинула комнату в волнении более сильном, чем хотела бы обнаружить. Через сумрачную галерею я поспешила к той, первой – протяженной, шедшей под прямым углом… Я не сделала и десяти шагов, как услышала за собой стук тяжелых ботинок и шелест юбок.

– Я готовь, моя дорогая. Я буду сопрявождать вас, – проговорил ухмылявшийся призрак, торопясь за мной.

– Очень хорошо, – был мой ответ.

Раза два усомнившись в том, что идем правильно, и сбившись, мы все-таки достигли лестницы, спустились и еще через минуту стояли перед дверью в комнату моего дяди.

Когда мы вошли, дядя посмотрел на нас с мрачным удивлением. Вид его выдавал встревоженность. Мгновение он что-то бормотал, остановив на мадам взгляд, полный брезгливости, а потом раздраженно спросил:

– Зачем меня беспокоить, скажите на милость?

– Мисс Мод Руфин, она объяснит, – ответила мадам с низким реверансом – осев, будто лодка, которую толкнула опускающаяся волна.

– Объясните, моя дорогая! – попросил он самым холодным и язвительным тоном.

Я волновалась, и моя речь наверняка была сбивчивой. Однако я высказала, что хотела.

– Мадам, это серьезное обвинение! Вы признаете вину?

Мадам с полнейшим бесстыдством все отрицала. Клятвенно заверяя в своей невинности, пустив слезу и ломая руки, она в театральных позах заклинала меня отказаться от нестерпимых для нее слов и быть к ней справедливой. Пораженная, я секунду смотрела на нее, а потом обернулась к дяде и горячо подтвердила сказанное мною – все, до последнего словечка.

– Вы слышите, мое дорогое дитя, вы слышите, она все отрицает. Что же мне думать? Я растерян, но вы должны простить старика. Мадам де… леди прибыла с прекрасными рекомендациями от настоятельницы того монастыря, где дорогая Милли ожидает вас, и подобные особы – вне подозрений. Мне приходит мысль, что вы, моя дорогая племянница, должно быть, ошиблись.

Я запротестовала. Но он продолжал говорить, казалось, не слыша меня:

– Я знаю, моя дорогая Мод, вы совершенно не способны умышленно обманывать, но можете обманываться, как все в юные годы. Вы были, несомненно, очень взволнованны и еще не совсем стряхнули сон, когда вообразили, что видели описываемое вами, и мадам де… де…

– Де Ларужьер, – подсказала я.

– Да, благодарю… Мадам де Ларужьер, прибывшая с превосходной характеристикой, усиленно отрицает изложенную историю. Противоречие, моя дорогая… и, по моему мнению, вероятно, ошибка. Признаюсь, я предпочту это мнение безапелляционному утверждению о ее виновности.

Я не могла поверить… я изумлялась, мне казалось, что все это происходит во сне. Эпизод, который я видела собственными глазами и описала с исключительной точностью, был взят под сомнение этим странным, подозрительным стариком, державшимся до неразумия невозмутимо! Напрасно было повторять ему свои заявления, подтверждать свои слова со всей возможной твердостью. Я зря старалась. Казалось, он просто не хотел меня понимать. И в ответ у него на лице появлялась лишь самодовольная скептическая улыбка.

Он гладил меня по голове, качал своей и мягко смеялся, когда я горячо настаивала на вине мадам. А она – в подтверждение безгрешности – теперь тихо проливала ручьи слез и шептала молитвы, прося у Небес моего просветления и исправления. Я чувствовала, что теряю рассудок.

– Ну-ну, дорогая Мод, мы слышали довольно. Думаю, вам все почудилось. Мадам де Ларужьер будет вашей компаньонкой самое большее три-четыре недели. Проявите, хоть в какой-то мере, самообладание и обратитесь к здравомыслию – вам известно, какие муки я терплю. Не добавляйте мне затруднений, умоляю вас. Вы сможете, если захотите, наладить прекрасные отношения с мадам, я в этом не сомневаюсь.

– Я предлягаю мадемуазель, – осушая глаза, проговорила с готовностью мадам, – воспользоваться моим присютствие в образовательни цели. Но мадемуазель, кажется, не желает того, в чем я вижу много польз.

– Она угрожала мне каким-то чудовищным французским вульгаризмом – de faire baiser le babouin à moi…[102]102
  Заставить меня целовать обезьяну… (фр.)


[Закрыть] что бы это ни значило. И я знаю, что она ненавидит меня, – торопливо проговорила я в ответ.

– Doucement… doucement![103]103
  Тише… тише! (фр.)


[Закрыть] – сказал дядя с улыбкой, выражавшей одновременно веселье и сочувствие. – Doucement, ma chère![104]104
  Тише, моя дорогая! (фр.)


[Закрыть]

Воздев огромные руки и подняв глаза, хитрее которых трудно вообразить, мадам в слезах – а слезы у нее появлялись по первой надобности – вновь начала утверждать, что невинна и что никогда в жизни даже не слышала таких грубых слов.

– Моя дорогая, вы ослышались; в юности все такие рассеянные. Вы поступите разумно, если воспользуетесь недолгим пребыванием мадам в этом доме для того, чтобы немного усовершенствовать ваш французский, и, чем больше вы будете видеться с ней, тем лучше.

– Как я понимаю, мистер Руфин, ви хотель, чтобы я возобновиля обучение? – спросила мадам.

– Разумеется, и говорите при всякой возможности на французском с мадемуазель Мод… Вы порадуетесь, что я настоял на этом, моя дорогая, – сказал он, обращаясь ко мне, – когда попадете во Францию. Вы обнаружите, что там не говорят ни на каком другом языке. А теперь, дорогая Мод, – нет, больше ни слова! – вы должны покинуть меня. Прощайте, мадам!

Он выпроводил нас несколько нетерпеливо, и я, не взглянув на мадам де Ларужьер, потрясенная, разгневанная, прошла в свою комнату и закрыла за собой дверь.