Текст книги "Изуродованная любовь (ЛП)"
Автор книги: Джорджия Ле Карр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)
ЗАПРЕЩЕНО: Воровство, присваивание и публикация НАШИХ переводов на сторонних сайтах. А также выкладка наших переводов без ссылки на группу и переводчика, и тем более без согласования с администрацией группы-переводчика
Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления!
Автор: Джорджия Ле Карр
Название: «Изуродованная любовь»
Серия: вне серии
Количество глав: 30+эпилог
Переводчик: Светлана Лоц
Редакторы: с1 по 10 главы – Соня Бренер, с 11 по 25 главы – Окси, с 26 главы – Светлана Лоц
Бета-корректор: Александра Прохорова
Обложка: Светлана Светлова
**ВНИМАНИЕ: Это темный роман и исследует темы, которые могут быть тревожными для некоторых читателей, но не для Управления высшим образованием!
Аннотация
Однажды сняв маску, сможет ли красавица полюбить чудовище?...
Меня зовут Лена Чайка. На данный момент я еще должна ходить в школу, гулять с друзьями, встречаться с мальчиками, влюбляться – как и вы. Но на мое восемнадцатилетие отец продал меня. Это уже вчерашние мечты.
Сейчас мой дом – отдаленный замок. И кто же тот человек, который владеет мной? Я никогда не видела его.
Гай Хоук скрывает свое лицо под маской. С самого начала я знала только страх, но теперь его голос и прикосновения заставляют меня безудержно хотеть его. Каждый вечер его помощник завязывает мне глаза и ведет меня в его комнату. Он шепчет, что я красивая, и мы занимаемся диким, жарким сексом. Но когда я просыпаюсь, его уже нет рядом.
Он и его замок хранят темные тайны, которые я должна разгадать. Но то, чего он боится больше всего, – разоблачение – и есть мое самое сильное желание.
Сможет ли выдержать кто-то из нас последствия моего желания?
Пролог
Жил…
...был…
Хоук.
Ее глаза – мутация. Красивая мутация.
Было уже поздно, когда я, наконец, закончил работать и потянулся к красному конверту, лежавшему на краю стола. Я положил его перед собой и просто смотрел, как будто он содержал в себе некую большую и пугающую тайну. На самом деле его содержание было прозаичнее и вульгарнее.
Несколько месяцев назад, поздно ночью, я почувствовал себя настолько одиноко и несчастно, что у меня возникла реальная жажда обладать красивой всепрощающей женщиной – любой женщиной. Поэтому я вошел в “темную сеть” – место, где вся развращенность удовлетворяется и возможно все, что только пожелаешь. Я сам нашел агентство по снабжению… И записался. В тот же миг у меня появилось все, что было у других мужчин этой сети.
Я больше не ощущал невыносимого одиночества той роковой ночи, но с тех пор красный конверт появлялся раз в две недели. Я признаю, что распечатываю конверты и рассматриваю фотографии тех бедных девушек, современных секс-рабынь. Но, несмотря на то, что все они исключительно прекрасны, ни одна из них меня не привлекала – даже самую малость. Я пробегал глазами по их молоденьким личикам и созревшим телам, порой сожалея, что не могу их по достоинству оценить, а иногда сомневаясь в необходимости всего этого. Ни разу в жизни я не платил за женщин и, конечно же, ни за одну безвольную.
Я даже не знаю, почему я до сих открываю и смотрю на них. Любопытство? Непреодолимое влечение? Но каждый раз я засовывал эти фотографии обратно в конверт и отбрасывал его, я стал животным, который приговорил их к судьбе хуже смерти.
Со вздохом я вскрыл конверт и вытащил фотографии. Мои глаза расширились. Какого чёрта! Меня начало безудержно трясти. Фотографии выпали из моих онемевших рук и приземлились на стол с легким шелестом.
Эта девушка смотрела на меня, и взгляд ее метал молнии.
В изумлении я взял фотографию и уставился на нее… с жадностью. На ее огромные полупрозрачные серые глаза, небольшой, прекрасно сформированный нос, ее полные губы, безупречно белоснежную кожу, длинные блестящие блондинистые волосы, которые переливаются и лежат в изгибе тонкой шеи.
Было что-то чистое и «новое» в ней, будто она только что сошла с тонкой рисовой бумаги. Я потянулся за другой фотографией.
На ней черное бикини и красные туфли на высоком каблуке, руки уперты в бока, она стоит в пустой комнате, той же самой, где и другие девушки. Длинноногая. Яркая. Несчастная…
Я перевернул фото.
Лена Чайка.
Горькая ирония коснулась меня. В конце концов, чайка стала добычей ястреба. Ее возраст и данные были указаны на английском, французском, арабском и китайском языках.
Я позволяю взгляду лишь скользнуть по ним, хотя это уже не имеет значения. К моему шоку и ужасу я не могу оторваться от них.
Нет. Только не от этого.
Возраст: 18
Статус: гарантированная девственница.
Рост: 5’9” (прим. Пер. = 176 см).
Размер одежды: 6-8-10.
Бюст: 34”. (86 см)
Талия: 24” (61 см)
Бедра: 35,5” ( 90 см)
Размер обуви: 7 (37-38)
Волосы: Светлые.
Глаза: Серо-голубые.
Языки: русский и английский.
Моя рука дрожала, когда я пальцами обводил контуры ее неулыбающегося красивого лица. Как ни странно, я жаждал почувствовать запах ее кожи, вкус этих пухлых губ. Я никогда раньше не знал такого непреодолимого желания. Я хотел ее настолько безнравственно и развращенно, что это причиняло боль. В тот момент сильнейшего желания я почувствовал ее так, будто фотография была живой, и у меня появилось ощущение тихой, но ужасной печали.
Я отдернул свою руку, будто обжегся, и нахмурился, глядя на фото. Я не должен попадать под ее чары. Но не было ли уже слишком поздно? Связь оказалась мгновенной, вне моего контроля. Я почувствовал отчаянное желание приобрести ее, заклеймить своим телом. И сделать ее своей. Я повернулся к монитору и набрал секретный код в зашифрованном сообщении длиной лишь в одно слово.
ДА.
Мой телефон почти мгновенно зазвонил. Я схватил его и прижал трубку к уху.
– Аукцион будет проходить в два часа пополудни в пятницу, – сказал человек с восточно-европейским акцентом. – И, – продолжил он, – я должен Вас предупредить. Она будет недешевой. Я полагаю, что есть уже два арабских принца, которые также заинтересовались ею. Каков ваш предел?
– Предела нет, – сразу ответил я.
В моих мыслях она уже принадлежала мне.
Пауза. Затем:
– Отлично.
Глава 1
Лена Чайка
Мое реальное имя не Лена Чайка. Чайка – это прозвище, которое дали отцу его знакомые. Пока вы живы, он бы украл у вас все, что есть, а после того, как вы бы умерли, украл бы даже ваши глазные яблоки.
Мое первое воспоминание – жестокость. Мне еще не было и пяти лет, когда я не послушалась своего отца. Он хотел, чтобы я сделала что-то, но я отказалась. Я даже не могу вспомнить, что именно, но это было что-то незначительное. Определенно неважное. Он не сердился. Он просто задумчиво кивнул и повернулся к моей маме.
– Екатерина, – сказал он спокойно, – поставь кипятиться кастрюлю с водой.
Я отчетливо помню побелевшее лицо моей мамы, ее испуганные глаза. Понимаете, она знала моего отца. Она поставила кастрюлю с водой на плиту на открытый огонь.
Он сел и безмятежно закурил свою трубку. Позади меня мои сестры и брат свернулись калачиком. Нас тогда было семеро. Я была самой младшей. После меня родились еще двое.
– Вода уже закипела? – спрашивал мой отец время от времени.
– Нет, – отвечала она, ее голос дрожал от страха, а он кивал и принимался дальше курить свою трубку.
В конце концов, она ответила:
– Да. Вода готова.
Две из моих сестер начали тихо всхлипывать. Мой отец осторожно положил свою трубку на стол и встал.
– Подойди сюда, – позвал он мою маму. Не было никакого гнева.
Тогда даже показалось, что он грустно вздохнул. Но потом страх моей мамы передался мне, и я начала нервничать, волноваться и переступать с ноги на ногу в презренном страхе. Я разрыдалась и выкрикнула:
– Прости. Мне очень жаль. Я больше никогда так не буду.
Отец проигнорировал меня.
– Пожалуйста. Пожалуйста, папочка, – умоляла я.
– Посади ребенка на стул, – приказал он.
Моя мама со слезами на глазах посадила меня на стул. И тогда я поняла: она уже знает, что должно произойти, потому что она грустно, но с огромной любовью улыбнулась мне – это я помню до сих пор.
Я встала и схватилась с отчаянием за мамины ноги. Отец приказал моим старшим сестрам спуститься вниз. Они тут же повиновались ему.
Неохотно моя мама подошла к отцу. С головокружительной скоростью змеиного броска он схватил ее руку и погрузил в кипящую воду. Глаза у мамы распахнулись и она открыла рот, чтобы закричать, но единственный звук, который она издала, был похож на звук удушья во время рвоты. В то время, пока она корчилась от боли и извивалась, как схваченная змея, мой отец смотрел на меня. Он был невероятно красивым человеком – улыбающиеся серые глаза и светлые волосы.
Шок от созерцания жестокости отца по отношению к моей любимой маме был таким сильным и всепоглощающим, что это подавило мой вопль и пригвоздило меня к стулу. Я замерла. Казалось, это длилось целую вечность, и я не могла двинуть ни одним мускулом. Я могла только сидеть, смотреть и дышать, в то время как мир в моей голове окончательно переворачивался. А потом я завопила. Единственный пронзительный вопль ужаса. Мой отец вытащил мамину руку из кастрюли и, быстро подхватив ее на руки, вынес наружу, а там погрузил покрытую волдырями, дымящуюся руку в снег.
Я выбежала следом, стояла и смотрела на них, ледяной воздух опалил мое горло. А отец тем временем нежно гладил рукой мамины волосы. Ее лицо было призрачно белым, и зубы неудержимо стучали. Затем она повернулась, посмотрела на меня и щелкнула ими, закрыв словно ловушку. После этого я больше не была прежней.
Я во всем повиновалась своему отцу.
*****
Когда-то наша семья состояла из одиннадцати человек – папа, мама, семь сестер, любимый брат-близнец Николай и я. Мы жили в маленьком бревенчатом домике на краю леса в России. У нас не было ни электричества, ни телевидения, ни телефонов, вода бралась из колодца. Местный поселочный магазин был в нескольких километрах. И нам приходилось пользоваться удобствами во дворе, даже зимой.
Я не знала, что такое комфорт, пока росла. Мы в принципе были странной семьей. Никогда не ходили на праздники и сами себя обеспечивали всем необходимым. Мы почти не видели другого деревенского народа. А когда встречали людей, нам запрещали разговаривать с ними. Если они заводили разговор, мы должны были вежливо кивать и быстро уходить.
Во время нашего взросления у нас не было вообще никаких друзей. Никто никогда не приходил к нам. Я даже не помню ни одного случая, когда на дом вызывали врача. Моя мама говорила, что родила всех своих детей даже без помощи акушерки. Однажды, когда отца не было рядом, ей пришлось самой перерезать пуповину.
У меня сохранилось очень четкое воспоминание о том, как она мучилась с родами моей младшей сестры. То, как она билась в агонии на протяжении нескольких часов и как моя старшая сестра, Анастасия, осмелилась попросить отца вызвать врача, а он отказал ей в этом с холодной яростью. Только Анастасии и Софии, моей второй старшей сестре, было разрешено находиться в комнате с мамой, поэтому все остальные должны были ждать снаружи, охваченные ужасом.
Много страшных часов спустя мой отец торжественно вышел с младенцем на руках, завернутым в одеяльце. Он показал нам ребенка, красного с головы до пят. Когда нас впустили в комнату, чтобы увидеть маму, меня ужаснул спертый воздух с тяжелым запахом крови и пота. Мой взгляд привлекла куча окровавленных простыней, отброшенных в угол спальни. Мама, мертвенно-бледная от боли, лежала на кровати. Она была настолько истощена, что смогла лишь слегка нам улыбнуться. Ее ноги были небрежно связаны вместе веревкой.
– Почему твои ноги связаны, мама? – спросила я испуганным шепотом.
– Ребенок вышел наружу ножками вперед, – пробормотала она. Ее голос был настолько слаб, что мне пришлось наклониться ближе к ее губам, чтобы услышать.
У мамы было ягодичное предлежание плода, в результате тяжелых родов у нее были разрывы и внутренние повреждения. И мой отец связал ее ноги вместе, чтобы ограничить ее тело в движениях и чтобы она быстрее исцелилась. Даже будучи маленьким ребенком я поняла, что он никогда бы не вызвал врача, даже если она могла умереть. Несколько последующих дней было очень мучительно смотреть на все это, но через две недели веревки развязали, и она, прихрамывая, вернулась к бесконечным хлопотам по дому, которые истощали ее жизнь.
Помимо этих страшных двух недель я не могу вспомнить, видела ли свою маму отдыхающей. Вообще когда-либо.
Она постоянно была раскрасневшейся и работала, как раб: – над открытым огнем готовила, выпекала, чистила, мыла, гладила, консервировала фрукты и овощи на зиму, а весной, летом и осенью следила за нашим садом.
Мой отец не работал. Он был охотником. Он часто исчезал в призрачном пихтовом лесу с елями за нашим домом и возвращался с лосем, фазаном, кроликами, куницами, бобрами, глухарями, гусями и снежными куропатками. Печень и мозг всегда предназначались ему – это были его любимые деликатесы, другие обрезки похуже оставались семье, а оставшаяся часть мяса и меха продавалась.
Когда отец был дома, он требовал от нас абсолютной тишины. Никто не кричал, никто не говорил, никто не смеялся. Мы были как маленькие безмолвные роботы, выполняющие свои задачи. Если задуматься, то я никогда не видела, чтобы мои сестры и брат плакали.
Впервые, когда я увидела мою сестру Анастасию рыдающей, мне было семь лет.
Мама держала ее за руки, сжимая своими, и что-то шептала, а та тихо плакала.
– Что происходит? – прошептала я.
Однако мне никто ничего не ответил.
Глава 2
Был полдень, мы с братом сидели снаружи на куче бревен, и я наблюдала за тем, как он чистит отцовские ботинки, когда услышала звук автомобиля, подъезжающего к нашему дому. Какое-то время мы оба сидели не двигаясь. Машина была для нас небывалой вещью. Затем я в рекордно короткое время соскользнула с бревен, и мы выбежали, чтобы посмотреть на нее. Встав около дома, мы увидели черную “Волгу”. Я сразу же испугалась. Из историй моей мамы черные “Волги” всегда водили плохие люди. Почему черная “Волга” находится возле нашего дома?
Я подумала о своей сестре, плачущей на кухне.
Затем, словно чудо, облака разошлись, и золотые лучи солнца попали на металл автомобиля и позолотили его светом. Появился эффект ореола – как будто машина была небесной колесницей. Передняя дверь “колесницы” открылась, показался и коснулся пыльной земли чей-то ботинок. Я никогда в жизни не видела такого блестящего ботинка. Сделан из тонкой кожи, на нем были серебряные бусинки и черный рисунок. Даже сейчас я могу вспомнить его – форму, стежки, которые скрепляли его. Появился другой ботинок, а затем и сам человек, которого я никогда не видела до того момента, пока он не вышел из сияющего автомобиля.
Не высокий, дюжий мужчина с темными волосами. Он был одет в черную рубашку, синие джинсы и кожаную куртку. У него на шее висела толстая золотая цепь. Пока я его рассматривала, с пассажирского сиденья вылез еще один мужчина. Он был одет практически так же, вплоть до толстой золотой цепи. Ни один не был похож на сошедшего с небес. Оба были смуглыми, с угрюмыми лицами. Они ничего не говорили и никого не звали. Они просто стояли рядом с машиной с видом предвкушения.
В это время открылась наша входная дверь, и мой отец встал в проходе. Он отошел в строну, и рядом с ним появилась Анастасия, одетая в лучшую одежду, которая у нее была. Он обратился к ней:
– Идем.
Она повернулась к нему лицом. Ее губы заметно дрожали.
– Ни пуха, ни пера, – сказал отец. Это был русский способ пожелать удачи.
– К черту, – прошептала со слезами на глазах моя сестра.
– Анастасия, – позвала я, мой отец повернул голову и посмотрел на меня.
Я застыла там, где стояла, никаких дальнейших звуков не исходило из моих уст. Анастасия не взглянула на меня, ее губы были плотно сжаты. Я знала этот взгляд. Она пыталась не заплакать. Она подняла небольшую сумку и пошла с отцом к мужчинам. Позже я узнала, что мама собрала ее, пока мы спали. Один из них открыл заднюю дверь, и в мгновение ока моя сестра проскользнула туда. Я помню, как думала, какой маленькой и беззащитной она выглядела тогда в машине.
Мой отец и мужчины обменялись несколькими словами. Затем пожали руки. Мужчины залезли в свой блестящий автомобиль и уехали с моей сестрой. Я почувствовала себя запутанно и испуганно. Мой брат сунул свою руку в мою. Его рука была грубой, в грязи после чистки башмаков отца. Отец, брат и я стояли и смотрели, как машина уезжает по пустой грунтовой дороге в облаке пыли. Пока отец оставался снаружи, я через заднюю дверь побежала в кухню, где мама чистила картошку.
– Мама, куда они забрали Анастасию? – закричала я.
Мама положила нож и картофелину на стол и жестом показала мне приблизиться. Ее глаза блестели от непролитых слез, а щеки были бледными, прозрачными и похожими на воск. Удивленная и взволнованная, я подошла к ней. В один момент она схватила меня и обняла так крепко, что ее тонкие кости впились в мою плоть, выбивая из меня весь воздух. Ее руки были холодными, а мое плечо, там, где прижимался ее подбородок, становилось мокрым от слез.
Внезапно опомнившись, она шмыгнула носом и отстранила меня от себя.
– Иди, поиграй с куклами, – сказала она, вытирая рукавом глаза и щеки.
– Но куда они забрали Анастасию? – настаивала я. Я не могла понять, куда моя сестра отправилась с этими мужчинами.
– У твоей сестры теперь новая жизнь,– сказала она, ее голос был глух от отчаяния, и, взяв нож и полу-очищенный картофель, продолжила приготовление обеда.
– Но куда она ушла? – не отступала я. Я бы никогда не осмелилась настаивать в разговоре с отцом, но с мамой могла.
Она зажмурилась, глаза дергались под веками с фиолетовыми прожилками.
– Я не знаю, – зарыдала она вдруг.
– Что это значит? – спросила я.
Мама глубоко вздохнула, ее ноздри расширились. Крепко зажмурив глаза и до побелевших костяшек сжав в руках нож и картофель, она сказала:
– Анастасия была продана. Она больше никогда не вернется домой. Лучше иди и поиграй с куклами.
Ее голос был необычайно резким, но это не остановило меня:
– Продана? – я нахмурилась. Мой детский мозг не мог понять, зачем ее было продавать. – А почему мы продали ее, мама?
Нож с грохотом упал на пол, картофель глухо ударился об пол и закатился под стол.
Мама начала раскачиваться. Неистово. Как человек, который сошел с ума. Ее тело сильно наклонялось назад на табурете, и я испугалась, что она свалится назад. Из нее вырвались резкие мучительные рыдания. Кто бы мог подумать, что в такой маленькой и сухощавой женщине может быть столько боли и тоски. Она вытекала из нее безжалостно, быстро и с ужасающей силой.
– Моя дочка, моя дочка, – оплакивала она, – О, Лена, моя Лена.
Я была шокирована состоянием мамы и даже не знала, что делать. Я привыкла видеть ее плач и подошла, чтобы разделить страдания, как делала раньше, но я никогда еще не видела ее в таком состоянии – с расфокусированным взглядом и ужасными звуками, вырывавшимися из ее раскрытого рта.
София вбежала в кухню. Оттолкнув меня с дороги, она схватила истерически качающееся тело моей матери и прижимала ее к себе до тех пор, пока рыдания не стихли и она не обмякла, как тряпка. Дрожа, мама отстранилась от моей сестры.
Она кивнула несколько раз, будто давая понять, что уже в порядке, и все снова хорошо. Потом она опустилась на пол на четвереньки, нашла нож и картофель, пока мы в оцепенении стояли и наблюдали. Ее худое белое лицо было напряжено от усилий, чтобы сдержать эмоции.
Тогда она провела целый день, готовя и тщательно продумывая блюда к нашему ужину. Мои сестры накрыли на стол, будто это было Рождество или Пасха, и мы молча заняли свои места. Стул моей сестры был убран и отодвинут к стене. Я видела, как мама посмотрела на стул и прикрыла рот рукой.
Отец схватил пару рюмок с полки и, наполнив их водкой, передал одну маме.
Она печально посмотрела на рюмку и опрокинула содержимое в горло. Их взгляды встретились, и она с трудом сглотнула, проталкивая жидкость. Я слышала звук глотка так ясно, как свое сердцебиение. Мы начали наш пир без Анастасии. Никто практически не прикоснулся к еде, кроме отца, который ел от души. Мы молча смотрели в свои тарелки. Годы пребывания с отцом научили нас, что его «приподнятое» или «депрессивное» настроение временами было не менее взрывоопасным, и тогда могло случиться все что угодно.
– Ради Святого Николая, ешьте, – взревел отец.
Мы все начали есть. Даже мама.
Отец засмеялся и потребовал еще водки. На второе была свекла и бульон на говяжьей кости. Он в приподнятом настроении выпил бульон. Основным блюдом был жареный петух с овощами и картофелем, который мама чистила днем. Я посмотрела на отца. Он, казалось, не обращал внимания на наши испуганные лица, взгляды тайком и отвращение на впалом лице мамы. С красными ушами и ухмылкой он напевал, как будто бы выиграл что-то прекрасное…
– Не уезжай, голубчик мой…
Он казался идиотом, но, конечно, это была только иллюзия. Отец убивал медведей. Воровал души животных.
Он подложил себе фруктов с нелепым возгласом радости:
– Слава Богу!
Чем пьянее и громче он становился, тем тише становилось за столом.
Без предупреждения он ударил кулаком по столу:
– Какого черта все ведут себя так, будто это похороны? – спросил он. – На протяжении шестнадцати лет я кормил эту девку. Так не самое ли время внести свой вклад в благополучие этой семьи? У нас не может быть каких-то других постоянных источников для семейной казны, – отец искоса посмотрел на всех. – Или кто-то сидящий за этим столом не согласен со мной?
Все молчали.
Его рука снова обрушилась на стол, тарелка подскочила, стакан опрокинулся. Одна из моих сестер всхлипнула от страха. Его пылающий агрессивный взгляд обвел всех и остановился на мне. Тогда я поняла, что все кроме меня держали головы опущенными. Я удерживала его взгляд. В течение секунды нечто промелькнуло в нем, но я была слишком неопытна, чтобы понять, что это могло быть.
Затем он наклонился вперед, полностью сосредоточив свое внимание на мне. В тот момент из комнаты исчезли все, и остались только я и он. Я всмотрелась в его глаза и поняла, что в них не было ничего. Его глаза были мертвы и бездушны.
– Я не прав, Лена? – негромко спросил он с такой угрозой, что атмосфера в комнате изменилась. Отец нашел свою мишень.
Но по какой-то странной причине я не испугалась. Он ошибался на счет продажи моей сестры. Он не должен продавать даже медвежат после того, как застрелит их мать. Я открыла рот, чтобы сказать ему это, но под столом Николай схватил мою руку и так сильно сжал, что я чуть не вскрикнула.
– Да, да, ты прав, – неожиданно вмешалась мама. Ее голос был высоким и дрожал.
Отец отвернулся от меня и посмотрел на нее. Она выглядела маленькой и сгорбленной – недостойный противник убийцы медведей, но ужасная напряженность была разрушена. Вдруг на его лице появилась ухмылка, и он шутливо погрозил ей пальцем.
– Ты знаешь, что твоя дочь необъезженная лошадка, не так ли?
– Она еще маленькая. Она научится, – поспешила ответить мама. Ее голос был тверже, чем я когда-либо слышала.
– Ей бы следовало. Необъезженные лошади бесполезны для своих владельцев.
Моя мама сделала необычную вещь. Она удерживала зрительный контакт с ним, в то время как у него был неопределенный настрой. Возможно потому, что она была слаба и позволила продать Анастасию,, тем вечером она посчитала необходимым не сдаваться и защитить меня от гнева отца.
*****
Мы все уже были под одеялами, когда я проснулась от каких-то звуков у входной двери. Я перепрыгнула через спящих сестер и, выглянув в окно, увидела то, что буду помнить всю свою жизнь. В лунном свете мама обнаженная убегала от дома. Ее длинные темные волосы были распущены и струились позади нее. Я могла только в недоумении смотреть на ее призрачное белое тело. Отец бежал за ней и схватил ее. Громко рыдая, она свернулась в клубок в его руках.
Осторожно, с огромной нежностью, он поднял ее на руки и понес в дом. Я никогда не пойму сцену, свидетелем которой стала. Даже сейчас воспоминания заставляют чувствовать вину, будто я видела то, что не должна была. Что-то личное, что моя мама не хотела, чтобы я видела. Я всегда знала, что она любила моего отца. Даже после всего, что он сделал. И даже несмотря на то, что знала: он собирается продать нас всех, одного за другим.
После того странного праздника все разговоры об Анастасии были под запретом.
Единственный человек, при котором я могла когда-либо упомянуть ее имя, был Николай, но даже тогда мы говорили шепотом.
Глава 3
Прошел год. Все стали еще молчаливее. В России не было традиции хранить вещи того, кто уходил из дома. Стул Анастасии стоял у стены, как безмолвное напоминание о нашей потере.
Спустя два дня после того, как мне исполнилось восемь, я увидела маму, аккуратно складывающую дорогое кружево, подлинный вид кружева д’Алансон со старым и редким рисунком. Однажды, когда она жила в большом доме, оно украшало ее грудь. Теперь же это принадлежало исчезнувшему миру. Она осторожно положила его на кусок ткани. Любопытствуя, я подошла к ней и провела пальцем по сложному рисунку.
– Будь осторожна, – предупредила мама. – Это очень хрупкая вещь.
– Почему ты прячешь свое кружево, мама? – прошептала я. Мы все научились говорить тихо. Кроме звука фортепиано, когда отца не было дома, мы все росли в полнейшей тишине. Было настолько тихо и спокойно, что я могла слышать, как отец перелистывает страницы книги, которую читает.
Пламя свечи, освещавшее мамино лицо, отбрасывало глубокие тени на ее скулы и лоб.
– Я отдаю их Софии. Она уходит завтра.
Меня прошиб холодный пот.
– Неужели ее тоже продали?
Мама посмотрела на меня. Время не щадило ее. Она казалась еще более хрупкой, чем кружева. На мгновение мой детский разум даже вообразил, что она была не реальным человеком, а лишь призраком. Момент смешался с запахом воска свечи. Мы смотрели друг на друга в тусклом свете. Ее неморгающий взгляд источал боль. Что-то происходило между нами. Это как разряд. Вы этого не сможете понять, пока не испытаете. Я была всего лишь ребенком, но в тот момент я стала мудрее. Я поняла ее.
Мне хотелось посадить ее к себе на колени, обнять и сказать, что я буду защищать ее, будто она была ребенком, а я была ее матерью. Я хотела спасти ее. Забрать от всей этой боли и страданий. Я бы убила своего отца, пока он спал. Но ничего уже не исправить. Потому что в тот момент я услышала голос ее сердца. Она не просила меня убить отца, а умоляла простить ее. Наконец она открыла рот.
– Да, она тоже продана, – категорично произнесла она. Ее тон рассердил меня. Из-за безрассудства юности я обвинила ее. Как я сейчас жалею об этом!
– Почему? – спросила я себе под нос.
– Это ее судьба. В этом отношении ни ты, ни я ничего не можем поделать.
– Где же она будет? – спросила я испуганным шепотом.
– Я не знаю, – голос матери был равнодушным.
У меня мгновенно вырвалось:
– Продадут ли и меня тоже в один прекрасный день?
Получилась настолько длинная пауза, что я подумала, она уже не ответит.
– Да, – внезапно сказала она. Я посмотрела на нее.
– Но, мама, если мы все уедем, кто же защитит тебя от отца?
Ее ответ меня ошеломил:
– Когда вы все уедете, я оставлю этот мир.
Ее голос дрожал, подобно пламени свечи на сквозняке. В тот момент она напоминала мне фарфоровую вазу. Такая хрупкая. Было ощущение, что я держу маму в руках – одно неосторожное движение, и она разобьется. Жгучая вспышка ненависти поглотила меня.
– Я ненавижу отца, – уверенно прошептала я.
Какое-то мгновение она делала вид, будто я ничего не сказала или она меня не услышала. Не было никакой реакции. А потом ее глаза вспыхнули, и она схватила меня за плечи и затрясла так, что аж зубы застучали.
– Никогда не позволяй никому в этом доме услышать, что ты говоришь подобное о своем отце! – прошептала она яростно.
Я была так потрясена, что смогла лишь кивнуть.
– Хорошо, – сказала она тихо, ее испуганный взгляд метнулся к двери.
– Я никогда не захочу оставить тебя, мама.
Ее лицо сморщилось.
– Когда придет твоя очередь, ты тоже уйдешь.
Меня беспокоила судьба брата, и я боялась за него:
– Меня разлучат с Николаем?
– Да.
Ее ответ был подобен камню, придавившему мою душу. Я смотрела на нее в ужасе.
– Но…
– Достаточно. Не говори Николаю. Не говори никому. Будь сильной и смелой, птичка. Ты родилась под счастливой звездой. Когда-нибудь все образуется. Я не знаю, как будет у твоего брата и сестер, но для тебя солнце будет светить ярко.
Она крепко обняла меня и поцеловала в лоб.
Я пыталась это скрыть, но всегда знала, что мы с Николаем были ее любимцами. Она любила нас больше всех. Мы были самыми лучшими, унаследовавшими красоту отца. У нас единственных были серые глаза, светлые волосы и длинные ноги.
– Я люблю тебя, мама, – сказала я тихо.
Ее глаза наполнились слезами.
– Я не заслуживаю твоей любви, – сказала она. – Но я цепляюсь за это, потому что клочья моего здравомыслия висят на волоске. Я с нетерпением жду того дня, когда я оставлю позади свои трусливые поступки и умру.
В ту ночь я проснулась и, оставляя тепло Николая, отправилась к Софии. Она раскрыла свои объятия, и я спряталась в них. Вокруг нас мирно спали сестры.
– София, – спросила я, – ты боишься?
– Нет. Я пойду и раздобуду помощь. В один из дней я вернусь и спасу вас всех.
– Анастасия не вернулась.
– Но я вернусь. Найду способ сделать это.
– Я буду скучать по тебе.
– Когда завтра у вас будет пиршество, я хочу, чтобы ты ела. Я хочу, чтобы ты много съела. За меня, хорошо? Потому что я уйду только на время. Я обязательно вернусь.
– Я должна сказать Николаю, чтобы он тоже много ел?
– Да, скажи ему, чтобы съел очень много.
– Я люблю тебя, – прошептала я и почувствовала тяжесть на сердце.
– Я тоже люблю тебя, – сказала она и взяла меня за руку. Ее безудержно трясло, но она сумела слабо меня обнять.
*****
Но София не вернулась. Ее стул присоединился к стулу Анастасии. Затем к ним присоединился стул Иванны. Далее последовали стулья Александры и Даниилы. Мне было одиннадцать лет, когда две мои сестры, Николай и я сидели на маминой кровати, пока она умирала. Ее спальня была пропитана приторным запахом старения. Тогда я впервые услышала, как мой отец спросил маму, нужно ли ему вызвать врача, но она спокойно покачала головой и отвернулась от него. Она хотела уйти. Она хотела оставить его. И покинуть страшный мир, в котором она была как в ловушке. Он ушел, я же, выйдя в гостиную, наблюдала за ним, просто стояла там неподвижно, ошеломленная. Он стрелял в оленей.
Ее смерть была быстрой.
Кто знает, какая болезнь погубила ее и как долго она находилась в ней? Это выглядело так, будто она была высосана изнутри. Ей было только сорок, но все ее внутренние органы отключились по очереди, ее печень, почки, легкие, сердце. Ее дыхание замедлилось, пока каждый вздох не превратился в удушливый хрип, который мучительно вырывался из ее рта. Когда я держала ее покрасневшую с узловатыми пальцами руку, она была еще теплой, но мама уже ушла. Я держала ее руку – кожа так и не восстановилась от того давнего ожога – и крутила дешевое кольцо на ее пальце, пока она не стала холодной.
