Текст книги "Стеклянный цветок (сборник)"

Автор книги: Джордж Р.Р. Мартин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

И тогда рябой улыбнулся идиотской улыбкой, вернулся обратно в свою кабинку, уронил голову на стол и заснул сном младенца. Дес и глазом не моргнул.

– Твоих рук дело? Тахион кивнул.

– Как ты дрожишь! Ты в порядке?

– Думаю, да, – ответил Тахион. Полицейский громко захрапел. – Да, думаю, я действительно в порядке, Дес. Впервые за много лет. – Он взглянул в лицо джокера, но не на его уродливый нос, а на человека, который под ним скрывался, – Я знаю, где она. Нужно действовать как можно быстрее.

Они двинулись к выходу. В клетке полногрудый бородатый гермафродит принялся бешено вращать бедрами.

– Через час у меня будет двадцать человек.

– Нет, – покачал головой Тахион. – Они держат ее не в Джокертауне. Рука Десмонда застыла на дверной ручке.

– Понятно, – сказал он, – А за пределами Джокертауна джокеры и люди в масках будут как на ладони, верно?

– Вот именно, – Тахион не стал говорить вслух о своем другом опасении – о расправе, которая неминуемо последует, если джокеры отважатся пойти на столкновение с полицией, пусть даже такой продажной, как Баннистер с его шайкой. Он сам пойдет на такой риск, все равно ему больше терять нечего, но нельзя допустить, чтобы рисковали другие, – Ты можешь связаться с Черепахой? – спросил он.

– Я могу отвести тебя к нему, – ответил Дес. – Когда?

– Сейчас, – сказал Tax.

Через час-другой спящий полицейский очнется и отправится прямиком к Баннистеру. И что же он ему расскажет? Что Дес с человеком в цыплячьей маске задавали разные вопросы и он совсем уже было собрался арестовать их, как вдруг его ужасно потянуло в сон? И он осмелится признаться в этом? Если так, какие выводы сделает Баннистер? Достаточные для того, чтобы куда-нибудь перепрятать Ангеллик? Или чтобы убить ее? Они не могут так рисковать.

Когда они выбрались из полумрака «Шизиков», кран как раз опустил вторую полицейскую машину на тротуар. Дул холодный ветер, но доктор Тахион чувствовал, как под цыплячьими перьями выступает пот. Том Тадбери проснулся от того, что кто-то приглушенно колотил по панцирю. Он сбросил ветхое одеяло, стал садиться и ударился головой.

– Вот черт! – выругался он, пытаясь в темноте нащупать свет.

В дверь продолжали барабанить. Тома охватила паника. Это полиция, подумал он, они нашли меня, сейчас вытащат и отволокут в участок. Удар оказался сильным: голова продолжала болеть. Внутри было холодно и душно. Он включил обогреватель, вентиляторы и камеры. Экраны замерцали.

Снаружи стоял ясный и холодный декабрьский день, и в ярком солнечном свете каждый закопченный кирпичик был виден как на ладони. Джоуи поездом вернулся обратно в Байонну, но Том решил остаться: время уходило, и у него не было другого выбора. Дес отыскал для него безопасное местечко – укромный внутренний дворик в закоулках Джокертауна, окруженный пятиэтажными развалюхами. Когда он приземлился – это было перед самым рассветом, – огни заиграли на нескольких темных окнах, и из них осторожно высунулись лица, чтобы вглядеться в сумрак; настороженные, боязливые, не вполне человеческие, которые показались всего на миг и столь же быстро исчезли, когда сочли, что приземлившаяся в их дворе штуковина их не касается.

Том зевнул, уселся в кресло и передвигал камеры до тех пор, пока на экране не появились виновники его душевного смятения. У открытого люка стоял Дес, скрестив руки на груди, а доктор Тахион барабанил по панцирю палкой от метлы. Изумленный, Том включил микрофоны.

– ВЫ? Тахион поморщился.

– Пожалуйста. Том убавил громкость.

– Прошу прощения. Вы застали меня врасплох. Вот уж не ожидал увидеть вас снова. Я имею в виду, после прошлой ночи. Вы не ушиблись? Я не собирался причинить вам вред, я просто…

– Я все понимаю, – кивнул Тахион. – Но сейчас не время предаваться взаимным обвинениям и просить друг у друга прощения.

Дес на экране начал уплывать куда-то наверх. Черт бы побрал эту кадровую синхронизацию.

– Мы знаем, где ее держат, – сказал джокер, продолжая дрыгаться. – То есть, если доктор Тахион действительно может читать мысли, как он утверждает.

– В складском здании на берегу Гудзона, – пояснил такисианин, – Неподалеку от пирса. Я не могу назвать адрес, но я ясно видел его в мыслях того мерзавца. Я узнаю это место.

– Отлично! – с жаром воскликнул Том. Он плюнул на попытки отрегулировать кадровую синхронизацию и грохнул по экрану кулаком. Картинка застыла, – Тогда они у нас в руках. Полетели. – Выражение лица Тахиона ошарашило его, – Вы же полетите, да?

– Да.

Слава богу, подумал Тадбери; в какой-то миг ему показалось, что ему придется заниматься всем в одиночку.

– Забирайтесь, – велел он.

Тахион с видом полной покорности судьбе вскарабкался на поверхность панциря, скребя ботинками по броне. Том крепко ухватился за подлокотники и оторвал Черепаху от земли. Он взмыл в воздух с легкостью мыльного пузыря. Тома переполняло ликование – вот каково его предназначение, должно быть, Джетбой чувствовал то же самое.

Гудок, который Джоуи установил на панцирь, был не гудок, а настоящий зверь. Они уже летели над городскими крышами, и Том выплеснул свои чувства, вспугнув стайку голубей и парочку пьяниц.

– Возможно, было бы разумнее лишний раз не привлекать к себе внимания, – тактично заметил Тахион. Том расхохотался.

– Что я слышу? Инопланетянин, который большую часть времени одевается как Пинки Ли [13]13
  Пинки Ли (1907–1993) – американский комик, ведущий детского телешоу «Шоу Пинки Ли», которое шло по американскому телевидению в начале 50-х годов. Его сценический костюм состоял из яркого пиджака из шотландки и мешковатых клетчатых штанов.


[Закрыть], едет у меня на спине и еще поучает меня, что я должен не привлекать к себе внимания! Он снова рассмеялся и сделал крутой вираж над улицами Джокертауна.

Они уже почти достигли свой цели и сейчас летели над лабиринтом прибрежных переулков. Последний из них упирался в глухую кирпичную стену, исписанную названиями уличных банд и именами малолетних влюбленных. Черепаха перелетел через нее, и они очутились на погрузочной площадке позади склада. На краю погрузочной платформы сидел мужчина в короткой кожаной куртке. Когда они показались, он мгновенно вскочил на ноги. И оказался намного выше, чем ожидалось, – футов на десять. Он открыл рот, но не успел закричать, как Tax уже обезвредил его: тот заснул прямо в воздухе. Его уложили на крышу ближайшего здания.

На пристань выходили четыре широкие погрузочные площадки, огороженные цепями и запертые на замки; металлические гофрированные двери были тронуты коричневыми потеками ржавчины. «ПОСТОРОННИМ ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН», – предостерегала надпись на узкой двери поодаль.

Tax соскочил вниз и легко приземлился на носки. Нервы у него были натянуты до предела.

– Я пойду первым. Дайте мне минуту, а потом следуйте за мной.

Он стащил башмаки, под которыми обнаружились пурпурные носки, приоткрыл дверь и проскользнул в здание склада, призвав на помощь все свое умение двигаться бесшумно и плавную грацию, которым его когда-то учили на Такисе. Внутри громоздились двадцати– и тридцатифутовые штабеля из кип бумажных обрезков, перевязанных тонкой проволокой. Тахион начал аккуратно пробираться по петляющему проходу на звук голосов. Дорогу ему преградил огромный желтый погрузчик. Он распластался по земле и протиснулся под него, потом, спрятавшись за массивной шиной, осторожно выглянул наружу.

Он насчитал там в общей сложности пятерых. Двое играли в карты, сидя на складных стульях; вместо стола у них была стопка сложенных одна на другую книг без обложек. Перед ними аккуратными рядками были сложены пакеты с белым порошком. Высокий мужчина во фланелевой рубахе что-то взвешивал на маленьких весах. Рядом с ним стоял начальственного вида худой мужчина, начинающий лысеть, в дорогом плаще. В руке он держал сигарету, а голос у него был негромкий и ровный. Тахион с трудом различал, что он говорит. Ангеллик нигде видно не было.

Такисианин погрузился в клоаку, которую представляло собой сознание Баннистера, и увидел женщину между машиной для резки бумаги и поковочной машиной. Она лежала на небрежно брошенном прямо на бетонный пол грязном матрасе, со скованными в щиколотках ногами, и нежную кожу покрывали багровые синяки и ссадины.

– Пятьдесят восемь гиппопотамов, пятьдесят девять гиппопотамов, шестьдесят гиппопотамов, – считал Том.

Он поднажал, и замок рассыпался в ржавую труху. Цепи с лязгом упали на землю, дверь со скрежетом поехала наверх. С погашенными огнями Черепаха поплыл вперед. Штабеля бумаги внутри преградили дорогу. Том с силой толкнул их, но в тот самый миг, когда они зашатались, ему пришло в голову, что можно пролететь над ними.

– Какого рожна? – сказал один из игроков, когда они услышали скрежет подъемных ворот.

Миг спустя все вокруг пришло в движение. Оба игрока вскочили; один выхватил пистолет. Мужчина во фланелевой рубахе поднял глаза от весов. Толстяк оторвался от машины для резки бумаги и что-то закричал, но разобрать, что он говорит, было невозможно. Кипы бумаги, сложенные у дальней стены, с грохотом полетели на пол, врезаясь в соседние тюки и сбивая их тоже в цепной реакции, которая в считаные секунды охватила весь склад.

Не колеблясь ни секунды, Баннистер бросился к Ангеллик. Tax завладел его разумом и остановил его на ходу с занесенным револьвером.

В этот миг дюжина тюков с резаной бумагой обрушилась на погрузчик. Машина дернулась вперед, совсем немного, но этого хватило, чтобы левая рука Тахиона оказалась зажатой под исполинской черной шиной. Он вскрикнул от неожиданности и боли и отпустил Баннистера.

Снизу двое мужчин палили по нему. Первый выстрел стал для него такой неожиданностью, что Том на долю секунды потерял концентрацию, и панцирь камнем полетел вниз, успев опуститься на четыре фута, прежде чем он вновь овладел собой. Но пули с безобидным звяканьем отскакивали от его брони и рикошетом разлетались по всему складу. Том улыбнулся.

– Я – ВЕЛИКАЯ И МОГУЧАЯ ЧЕРЕПАХА, – возвестил он на полной громкости, а штабеля бумаги между тем все продолжали и продолжали валиться на пол. – ВЫ ПО УШИ В ДЕРЬМЕ, ПОДОНКИ. СДАВАЙТЕСЬ НЕМЕДЛЕННО.

Ближайший к нему подонок и не думал сдаваться. Он снова выстрелил, и один из экранов померк.

Том выхватил из его пальцев пистолет, а судя по тому, как этот недоумок завопил, он еще и вывихнул ему плечо, чтоб ему пусто было. Надо быть аккуратнее. Второй парень бросился бежать, перепрыгнул через развалившуюся кучу бумаги. Тадбери подхватил его прямо в прыжке, поднял под самый потолок и подвесил к балке. Его глаза перебегали с экрана на экран, но один из них вышел из строя, а у того, что был с ним рядом, снова забарахлила синхронизация кадров, поэтому с той стороны он ни черта не видел. Времени заниматься ремонтом не было. Какой-то мужик во фланелевой рубахе перегружал пакеты в чемодан, он видел это на центральном экране, а краешком глаза заметил толстяка, карабкающегося на погрузчик.

Тахион корчился от боли в раздробленной руке и изо всех сил старался не закричать. Баннистер! Нужно остановить Баннистера, пока тот не добрался до Ангеллик. Он сцепил зубы и усилием воли попытался унять боль, собрать ее в шарик и оттолкнуть от себя, как его учили, но это было очень трудно, Tax утратил навык.

Каждая раздробленная частица его кости кричала от боли, перед глазами все расплывалось от слез, но тут он услышал, как завелся мотор погрузчика, и машина внезапно двинулась вперед, сминая его предплечье, прямо к голове. Протектор массивной шины казался черной стеной смерти, которая неумолимо надвигалась на него… и прошла в дюйме над его макушкой, когда погрузчик взмыл в воздух.

От легкого толчка Великой и Могучей Черепахи погрузчик аккуратненько перелетел через весь склад и врезался в дальнюю стену. Толстяк спрыгнул с него и приземлился на кучу ободранных книг. Только тогда Том заметил Тахиона, лежавшего на полу в том месте, где только что стоял погрузчик. Он как-то странно держал руку, а цыплячья маска была смятой и грязной. Tax кое-как поднялся на ноги и что-то закричал. Потом побежал, шатаясь и волоча ноги. И куда это его понесло?

Молодой человек нахмурился, с размаху хлопнул тыльной стороной ладони по барахлящему телевизору, и изображение внезапно перестало уползать вверх, на миг став четким и резким. Мужчина в плаще навис над женщиной на матрасе. Она была настоящей красоткой, а на лице у нее застыла странная улыбка, печальная, но почти покорная. Прямо ей в лоб смотрело дуло его пистолета.

Ноги не повиновались Тахиону, мир вокруг застилало красное марево, раздробленные кости руки вонзались друг в друга при каждом его шаге. Шатаясь, он обогнул машину для резки бумага и обнаружил их там: Баннистер легонько касался ее пистолетом, и ее кожа уже начинала чернеть в том месте, куда должна была войти пуля. Сквозь слезы и страх и пелену боли он потянулся к сознанию Баннистера и схватил его… и в тот же миг почувствовал, как тот нажал на спусковой крючок, и вздрогнул, чужим сознанием ощутив отдачу. Грохот выстрела он услышал сразу двумя парами ушей.

– Нееееет!

Tax зажмурился и упал на колени. Он заставил Баннистера отвести пистолет, и что толку – все напрасно, поздно, слишком поздно, он снова опоздал, опять потерпел неудачу, опять неудачу. Ангеллик, Блайз, его сестра – все, кого он любил, все погибли.

Такисианин скорчился на полу, и в его сознании промелькнули воспоминания о бьющихся зеркалах, о Свадебной пляске, которую Ангеллик танцевала, несмотря на боль и кровь, и это было последнее, что он увидел, прежде чем тьма поглотила его.

Когда он очнулся, в нос ему ударил резкий запах больничной палаты. Его голова покоилась на подушке с хрустящей от крахмала наволочкой. Он открыл глаза.

– Дес, – проговорил он слабым голосом.

Он попытался сесть, но что-то не пускало его. Мир вокруг был расплывчатым и нечетким.

– Ты на вытяжке, Tax, – сказал Дес– Правая рука у тебя была сломана в двух местах, а с кистью все обстоит еще хуже.

– Мне жаль. – Он зарыдал бы, но слезы кончились, – Мне так жаль. Мы пытались, но я… Мне очень жаль, я…

– Тахи, – сказала она своим хрипловатым мягким голосом. Она стояла у его кровати, одетая в больничный халат, с черными волосами, обрамляющими сияющее лицо. Она зачесала волосы вперед, чтобы прикрыть лоб; под челкой у нее расплывался ужасный фиолетово-зеленый синяк, а кожа вокруг глаз была красной и воспаленной. Он на секунду решил, что умер, сошел с ума или грезит наяву. – Все хорошо, Тахи. Я жива. Я здесь. Такисианин остолбенело смотрел на нее.

– Ты же погибла, – сказал он глупо. – Я опоздал. Я сам слышал выстрел, я успел схватить этого мерзавца, но было уже слишком поздно, я почувствовал, как пистолет отскочил в его руке.

– А ты не почувствовал, как он дернулся?

– Дернулся?

– На пару дюймов, не больше. В тот самый миг, когда он выстрелил. Но этого оказалось достаточно. Меня довольно сильно обожгло порохом, но пуля попала в матрас в футе от моей головы.

– Черепаха, – хрипло проговорил Tax. Она кивнула.

– Том толкнул пистолет в тот самый миг, когда Баннистер спустил курок. А ты заставил этого мерзавца выпустить пистолет из рук, пока он не успел сделать второй выстрел.

– Вы их взяли, – сказал Дес. – Парочке удалось ускользнуть под шумок, но Черепаха сделал троих, включая и Баннистера. И еще чемодан, битком набитый чистым героином. Двадцать фунтов. Оказывается, этот склад принадлежал мафии.

– Мафии? – переспросил Тахион.

– Бандитам, – пояснил Дес – Преступникам, доктор Тахион.

– Один из тех, кого взяли на складе, уже начал признаваться, – сказала Ангеллик, – Он подтвердит все: взяточничество, торговлю наркотиками, убийства в «Доме смеха».

– Может быть, у нас в Джокертауне даже появится нормальная полиция, – добавил Дес.

Чувства, которые бушевали в душе Тахиона, далеко не исчерпывались одним облегчением. Ему хотелось поблагодарить их, хотелось расплакаться, но ни слезы, ни слова не шли. У него не было сил, но он был счастлив.

– Я не подвел вас, – выдавил он наконец.

– Нет, – улыбнулась Ангеллик. Она бросила взгляд на Деса. – Ты не мог бы подождать за дверью? – Когда они остались одни, она присела на край кровати. – Я хочу кое-что тебе показать. То, что надо было показать еще давно, – Она поднесла к его лицу золотой медальон, – Открой его.

Сделать это одной рукой было нелегко, но он справился. Внутри оказалась небольшая круглая фотография пожилой женщины в постели. Ее руки и нош были худыми и сморщенными – ссохшиеся прутики, покрытые увядшей кожей в пигментных пятнах, лицо – страшная маска.

– Что с ней произошло? – спросил Тахион, страшась услышать ответ. Еще один джокер, подумал он, еще одна жертва его неудач.

Ангеллик взглянула на старую искалеченную женщину, вздохнула и захлопнула медальон.

– Когда ей было четыре, она играла на улице, и ее переехали. Лошадь наступила ей на лицо, а колесо телеги раздробило позвоночник. Это было в тысяча восемьсот восемьдесят шестом году. Ее полностью парализовало, но она осталась в живых. Если это, конечно, можно назвать жизнью. Следующие шестьдесят лет эта девочка была прикована к постели; ее кормили, мыли и читали ей; и у нее не было другого общества, кроме монахинь. Иногда ей хотелось лишь умереть. Она мечтала о том, как это – быть красивой, быть любимой и желанной, иметь возможность танцевать, иметь возможность чувствовать. Ох, как ей хотелось чувствовать – Она улыбнулась. – Мне давно следовало поблагодарить тебя, Тахи, но мне очень трудно показывать другим этот снимок. Но я благодарна тебе, а теперь я вдвойне твоя должница. Поэтому тебе никогда не придется платить за выпивку в «Доме смеха». Он посмотрел на нее.

– Мне не нужна выпивка. Больше не нужна. С этим покончено.

И с этим действительно было покончено, Тахион не сомневался в этом. Если она могла жить со своей болью, чем мог он оправдать то, как понапрасну растрачивал свою жизнь и талант?

– Ангеллик, я могу сделать для тебя кое-что получше героина. Я был… я биохимик, а на Такисе есть очень хорошие лекарства, и я мог бы синтезировать их – болеутоляющие, нейроблокаторы. Если бы ты позволила мне провести с тобой кое-какие тесты, возможно, я смог бы сделать что-нибудь специально для твоего метаболизма. Конечно, для этого мне понадобится лаборатория. Чтобы все организовать, уйдет немало денег, но само лекарство можно сделать за сущие копейки.

– У меня есть деньги, – сказала она. – Я продаю «Дом смеха» Десу. Но то, о чем ты говоришь, незаконно.

– К черту их идиотские законы, – огрызнулся Tax. – Если ты никому не расскажешь, то и я не расскажу.

Слова вдруг полились из него, одно за другим, бурным потоком: планы, мечты, надежды – все то, что он потерял и что утопил в коньяке и «Стерно», а Ангеллик только смотрела на него, пораженная, улыбающаяся; и когда действие болеутоляющих, которые ему дали, наконец начало проходить и рука снова запульсировала болью, доктор Тахион вспомнил былые навыки и отпустил боль, – почему-то у него появилось впечатление, будто часть его вины и горя ушли вместе с ней и он снова стал самим собой.

Заголовок гласил: «ЧЕРЕПАХА И ТАХИОН УНИЧТОЖИЛИ ГРУППУ НАРКОТОРГОВЦЕВ». Том вклеивал статью в альбом, когда Джоуи вернулся с пивом.

– Они не написали «Великая и Могучая», – заметил Джоуи, ставя перед Томом бутылку.

– Зато мое имя идет первым, – сказал Том. Он салфеткой стер густой белый клей с пальцев и отодвинул альбом в сторону. Под ним обнаружились схематические чертежи панциря, сделанные его рукой. – Ну, – сказал он, – куда будем ставить проигрыватель, а?

Из дневника Ксавье Десмонда

_{© Перевод И. Тетериной.}

30 НОЯБРЯ, ДЖОКЕРТАУН

Меня зовут Ксавье Десмонд, и я джокер.

Джокеры всюду чужие, даже на той улице, где появились на свет, а этот, ко всему прочему, еще и собирается в путешествие по далеким краям! В ближайшие пять месяцев я увижу вельд и горы, Рио и Каир, Хайберский перевал и пролив Гибралтар, австралийские пустыни и Енисейские поля – словом, мне предстоит забраться довольно далеко для человека, которого нередко именовали мэром Джокертауна. Разумеется, никакого мэра в Джокертауне нет. Это всего лишь район, даже, если угодно, гетто, но никакой не город. Однако Джокертаун – не просто участок на карте Нью-Йорка, а образ жизни, состояние души. Возможно, в этом смысле мой титул принадлежит мне по праву.

Сорок лет назад, 15 сентября 1946 года, когда Джетбой погиб в небесах над Манхэттеном и тем самым открыл вирусу дикой карты дорогу в наш мир, я был преуспевающим двадцатидевятилетним банкиром, мужем прелестной жены и отцом двухлетней дочери. Меня ждало прекрасное будущее. Месяц спустя я покидал больницу – страшилище с розовым слоновьим хоботом посередине лица, на том самом месте, где должен быть нос. Мой хобот оканчивается семью в высшей степени функциональными пальцами, и с годами я научился весьма ловко пользоваться этой третьей рукой. Если бы мне вдруг каким-то образом вернули так называемый «человеческий облик», полагаю, теперь это было бы равноценно ампутации руки или ноги. Как ни забавно, но с хоботом я куда больше, чем человек… и неизмеримо меньше.

Моя прелестная женушка ушла от меня через две недели после моей выписки из больницы, и приблизительно в то же время «Чейз Манхэтген» уведомила, что в моих услугах больше не нуждается. Прошло девять месяцев, и я переехал в Джокертаун: из моей квартиры на Риверсайд-драйв меня выселили по «санитарно-гигиеническим причинам». В последний раз я виделся со своей дочерью в тысяча девятьсот сорок восьмом году. В июне шестьдесят четвертого она вышла замуж, в шестьдесят девятом развелась, в июне семьдесят второго опять сочеталась браком. Похоже, июньские свадьбы – ее слабость. Меня ни на одну из них не пригласили. Частный детектив, которого я нанял, сообщил, что сейчас она с мужем живет в Салеме, штат Орегон, и что у меня есть двое внуков, мальчик и девочка – по одному от каждого из ее браков. Сильно сомневаюсь, чтобы кому-либо из детей было известно о том, что их дед – мэр Джокертауна.

Я – основатель и почетный президент Антидискриминационной лиги джокеров – АДЛД, старейшей и самой крупной организации, которая занимается защитой гражданских прав жертв вируса дикой карты. У АДЛД случались и неудачи, но в целом она достигла больших высот. Кроме того, я – довольно успешный коммерсант, мне принадлежит один из известнейших и самых изысканных ночных клубов Нью-Йорка, «Дом смеха», где вот уже на протяжении более двух десятков лет джокеры, тузы и натуралы имеют возможность увидеть самые разнообразные эстрадные номера в исполнении джокеров. Последние пять лет «Дом смеха» несет устойчивые убытки, но, кроме меня и моего бухгалтера, об этом никто не знает. Я не закрываю его потому, что это «Дом смеха», и без него Джокертаун утратил бы часть своего колорита. В этом месяце мне стукнет семьдесят.

Мой врач утверждает, что до своего семьдесят первого дня рождения я не доживу. Раковая опухоль успела дать метастазы еще до того, как ее обнаружили. Даже джокеры упрямо цепляются за жизнь, и я уже полгода прохожу курс химио– и лучевой терапии, но болезнь никак не желает отступать.

Врач говорит, что путешествие, в которое я собираюсь, скорее всего, будет стоит мне нескольких месяцев жизни. Я взял с собой все рецепты и буду продолжать послушно принимать таблетки, но, когда переезжаешь с места на место, о лучевой терапии лучше забыть. Я смирился с этим.

Мы с Мэри часто мечтали о кругосветном путешествии – еще до дикой карты, когда мы были молоды и любили друг друга. Кто бы мог подумать, что я все-таки соберусь осуществить нашу общую мечту – без жены и на закате своих дней, да еще и за государственный счет, как и все остальные члены исследовательской группы, созданной и финансируемой Сенатом – точнее, его комитетом по исследованию возможностей и преступлений тузов – при поддержке ООН и ВОЗ. Мы побываем на всех континентах, кроме Антарктиды, посетим тридцать девять различных государств (некоторые – всего на несколько часов), чтобы узнать, как обращаются с жертвами вируса дикой карты в культурах всего мира.

Нас, делегатов, двадцать один человек, и лишь пятеро – джокеры. То, что выбор пал в том числе и на меня, я считаю величайшей честью, знаком признания моих заслуг и моего статуса главы нашего сообщества. Полагаю, благодарить за это следует моего доброго друга, доктора Тахиона.

Между прочим, моего доброго друга, доктора Тахиона, следует благодарить и еще за очень многое.

1 ДЕКАБРЯ, НЬЮ-ЙОРК

Наше путешествие начинается с дурного предзнаменования. Вот уже час нас держат на взлетной полосе международного аэропорта имени Томлина и никак не дают разрешения на взлет. Неполадки, как нам сообщили, не здесь, а там, в Гаване. Поэтому мы ждем.

Летим мы на отдельном «Боинге-747», который переоборудовали под наши нужды, и теперь вместо рядов кресел там находится небольшая медицинская лаборатория, зал для проведения пресс-конференций и мини-студия для теле– и радиотрансляций. Журналистов разместили в хвосте, где они уже отлично освоились. Я побывал там полчаса назад и обнаружил партию в покер в полном разгаре. Салон бизнес-класса битком набит консультантами, ассистентами, секретарями, пресс-агентами и сотрудниками отдела безопасности. Первый класс предположительно зарезервирован исключительно для делегатов.

Поскольку делегатов всего двадцать один человек, мы болтаемся по салону, как цветы в проруби. Даже здесь сохраняется разделение: джокеры держатся вместе с джокерами, натуралы – с натуралами, тузы – с тузами.

Хартманн – единственный из всех делегатов, который, похоже, чувствует себя как рыба в воде во всех трех группах. На пресс-конференции он тепло поздоровался со мной, а после посадки немного посидел с нами и поделился своими надеждами на эту поездку. Да, этого сенатора трудно не любить. В пору его пребывания на посту мэра Джокертаун обеспечивал ему подавляющее большинство голосов в каждую из избирательных кампаний, и неудивительно: ни один другой политик не занимался столь долго и упорно защитой прав джокеров. Хартманн дает мне надежду; он – живое доказательство того, что взаимное доверие и уважение между джокерами и натуралами действительно возможны. Он порядочный и честный человек, а в наши дни, когда фанатики вроде Лео Барнетга вновь раздувают ненависть и предрассудки былых дней, джокерам отчаянно нужны друзья среди власть имущих.

Доктор Тахион и сенатор Хартманн совместно возглавляют делегацию. Тахион прибыл разодетый в пух и прах, как иностранный корреспондент из черно-белых классических фильмов: макинтош с пряжками и пуговицами, фетровая шляпа с крошечными полями, залихватски заломленная на одно ухо. Однако шляпу украшает красное перо длиной в целый фут, и я даже представить не могу, в каком магазине можно приобрести кобальтового цвета макинтош из жатого бархата. Какая жалость, что те фильмы про иностранных корреспондентов были черно-белые!

Тахиону хотелось бы думать, что он разделяет непредвзятое отношение Хартманна к джокерам, но это не совсем так. Да, он трудится не покладая рук в своей клинике, и никто не упрекнет его в недостатке сострадания, причем сострадания искреннего. Многие джокеры считают его святым, героем, но мне известно другое. Где-то в глубине души он считает свою самоотверженную работу в Джокертауне искуплением. Он изо всех сил старается скрывать это, но даже после всех этих лет в его глазах видно отвращение. Мы с доктором Тахионом знаем друг друга четыре десятка лет, и я твердо убежден, что он питает ко мне искреннюю привязанность, но никогда, ни единой секунды, я не чувствовал, что он считает меня равным себе, чего нельзя сказать о Хартманне. Сенатор, напротив, общается со мной как с обычным человеком, точнее, как с политическим лидером, от которого зависят голоса его избирателей. Для доктора Тахиона я навсегда останусь джокером. Интересно, чья это трагедия – его или моя?

Тахиону ничего не известно о моем недуге. Наверное, этот симптом свидетельствует о том, что наша дружба так же больна, как и мое тело. Он уже давно не мой личный врач. Мой врач – джокер, как и мой бухгалтер, мой адвокат, мой брокер, даже мой банкир: с тех пор как «Чейз» избавились от меня, мир изменился, и я в качестве мэра Джокертауна обязан личным примером поддерживать борьбу с дискриминацией, коль скоро я ее и затеял.

Нам только что дали разрешение на взлет. Лихорадочное рассаживание по своим местам закончено, все застегивают ремни. Похоже, мне никуда не деться от Джокертауна: рядом со мной сидит Говард Мюллер – кресло специально подгоняли под его девятифутовый рост и немыслимо длинные руки. Он куда лучше известен под прозвищем Тролль и возглавляет отдел безопасности в клинике Тахиона, но я отмечаю, что он не уселся рядом с Тахионом среди тузов. Остальные трое делегатов-джокеров: отец Кальмар, Кристалис и поэт Дориан Уайльд – сидят здесь же, в центральной секции салона первого класса. Что это: совпадение, предрассудок или стыд? Боюсь, жизнь в шкуре джокера сделала нас всех слегка ненормальными. Политики, наши и ооновские, сбились в кучку справа от нас, тузы – спереди (тузы явные, разумеется) и слева от нас. Но я вынужден прерваться: стюардесса попросила меня поднять откидной столик.

Мы в воздухе. Нью-Йорк и международный аэропорт имени Роберта Томлина остались далеко позади; впереди нас ждет Куба. Судя по тому, что я слышал, пребывание там будет легким и приятным. Гавана – почти такая же Америка, как Лас-Вегас или Майами-Бич, хотя значительно более развращенная. У меня вполне могут оказаться там друзья: очень многие джокеры-артисты, заработав стартовый капитал на подмостках «Дома смеха» или «Хаос-клуба», отправляются в гаванские казино. Однако мне следует держаться подальше от игровых столов: невезение джокеров уже вошло в пословицы.

Как только на табло гаснет призыв «Пристегните ремни», тузы поднимаются в салон первого класса. Я слышу, как сверху доносится смех Соколицы, хорошенькой малышки Мистраль, которая похожа на школьницу-отличницу, если только не облачена в свой летный костюм, громогласного Хирама Уорчестера, Асты Лензер – примы Американского балетного театра, которая взяла себе псевдоним «Фантазия». Настоящие сливки общества, и Тахион тоже вращается в их гуще. Интересно, его привлекают тузы или женщины? Даже моя дорогая Анжела, которая после этих двадцати с лишним лет все еще искренне любит его, признает, что как только дело касается женщин, Тахион начинает думать исключительно членом.

Но даже среди тузов встречаются белые вороны. Джонс, темнокожий силач из Гарлема (ему, как и Троллю, Хираму Уорчестеру и Соколице, пришлось поставить специальное кресло – обычное не выдержало бы его веса), потягивает пиво и читает «Спорте иллюстрейтед». Радха О'Рейли тоже уединилась и смотрит в окошко. Вид у нее совсем притихший. Билли Рэй и Джоанна Джефферсон, пара тузов из министерства юстиции, которые возглавляют нашу группу безопасности, не являются делегатами и потому сидят позади всех, во втором салоне.