Текст книги "Патология лжи"

Автор книги: Джонатон Китс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

7

Пи-Джей не выносил неудач. Иногда приходится защищать людей от лицемерия способами, которые они сами бы не выбрали. Репутация Пи-Джея зависела от своевременного ухода, как, разумеется, и репутация «Портфолио». Главный редактор, которого отверг «Алгонкин»? Это могло стать гибельным для «Портфолио». Увековечить Пи-Джея – значило возродить «Портфолио». Подчас смерть – лучшее подтверждение жизни. Убийство как дань уважения.

Пи-Джей никогда не противился шприцу.

– Будь хорошим мальчиком, – прошептала я в его ухо, – Скоро все закончится. – Улыбка задрожала на его губах, когда игла вонзилась в его обнаженную кожу.

Я нажала на поршень, сперва мягко, потому что так безопаснее. Чистая жидкость хлынула в вену Пи-Джея, эрекция у него ослабла, улыбка перекосилась. Несмотря на удушье, его лицо осталось строгим и печальным.

Ожидая, когда наступить смерть, я собрала вещи. Надела колпачок на использованный шприц и опустила его в пластиковый пакет, чтобы сжечь, когда все закончится. Так я распорядилась со всеми возможными уликами: ампулы норкурона, скальпель, кровь. Увы, я не могла проделать это с самим Пи-Джеем – а ведь он, будучи редактором и человеком крайне аккуратным, предпочел бы кремацию.

ФБР дотошно выискивает улики. Волосы – улика. Волосы, волокна одежды, даже грязь из пупка. Утром я тщательно вымылась. Побрила ноги и подмышки, сбрила волосы на лобке.

Пи-Джей заблуждался: я отнюдь не хладнокровна.

У себя в кабинете я сняла перчатки и разделась. Улики могут появиться с двух сторон – плохо, если на тебе найдут кровь жертвы, и так же плохо, если найдут твою кровь на жертве. Кровавые пятна. Работников химчистки могут допросить в суде.

Без пиджака, рубашки и лифчика было холодно, соски отвердели, как ластики, но я не собиралась сдаваться. Я расстегнула юбку, скатала с ног чулки, наблюдая, как кожа съеживается там, где растут волосы. Гусиная кожа, пупырышки. У меня они появлялись чаще, чем у других, в школе надо мной смеялись из-за этого, обзывали «тетушкой Роди».[45]45
  Имеется в виду американская детская песенка «Пойди скажи тетушке Роди, что ее старая гусыня умерла…»


[Закрыть]

Я принесла из дома пару больших пластиковых пакетов и, чтобы не разносить кровь между кабинетами, обмотала ими свои дешевые мокасины. Заколола волосы антикварной черепаховой заколкой, потом надела пластиковую шапочку и натянула на руки перчатки. Мои действия отражались в оконном стекле. Будто кино, фильм с Лидией Бек.

В кабинете Пи-Джея я размотала брезент, растянув его от одной стены до другой. Его хватило почти до стола.

Брезент потрескивал под моими ногами, точно телефон при плохой связи, а когда я встала на колени, меня слегка ударило током: моя кожа была наэлектризована. Я взяла в ладони запястье Пи-Джея, коснулась большим пальнем его локтевой артерии – ничего. Приложила ухо к его грудной клетке – никакого биения.

Отсутствие эмоций не обсуждалось, слезы – тоже улика. Я нашла в кладовке коробки и сложила их рядом с Пи-Джеем. Коробки, упаковочная пленка, пенопласт и пластиковые пакеты для мусора из шкафчика уборщиц – новый дом для Пи-Джея. Он ведь никогда не был эстетом.

Разумеется, весь план стал возможен благодаря Майре из отдела маркетинга. Майра и ее почтовые наклейки. Она постоянно скупает каталоги, все время заключает какие-то сделки, точно работает на Уолл-стрит, весь ее кабинет завален почтовыми наклейками. Я нашла список подписчиков «Алгонкина», который на днях вернула Пи-Джею.

Для крупных рассылок наклейки рассортированы в картотеке, это очень удобно. Пи-Джей слишком масштабен, чтобы рассылать только по одному городу. Я выбираю наклейки произвольно, приклеивая по одной на коробочку. Все конечности разлетятся на разных самолетах.

И это тоже мне на руку: «Портфолио» отсылает большие коробки по государственным почтовым тарифам, и пройдет несколько недель, прежде чем части тела достигнут своих получателей, пока их смогут опознать. За это время в голове Дмитрия укоренится идея, кем можно заменить Пи-Джея – мной.

Но тело оказалось слишком тяжелым, чтобы посылать его государственной почтой, поэтому отделу рассылки приходится пользоваться «Ю-пи-эс», так что конечности будут доставлены через три дня. Акрон, Огайо. Плейфилд, Нью-Джерси. Карсон-Сити, Невада. Я одна сохраню спокойствие в грядущей панике. Люди вскрывают гниющие ящики и вызывают местную полицию, офис «Ю-пи-эс» опечатывается и обыскивается. Звонки в ФБР, местных следователей отправляют по домам, начинается настоящая работа, я помогаю Дмитрию со всем этим справиться. Моя стратегия изменяется после столкновения с почтовыми правилами и глупостью получателей, в остальном достаточно цивилизованных, чтобы читать «Алгонкин». Я – прирожденный лидер, мое продвижение по службе так же неизбежно, как смерть Пи-Джея.

Я возвращаю не пригодившиеся тысячи наклеек. Включаю свет в кабинете Пи-Джея. Его запястье безжизненно, я поднимаю веко, поворачиваю его голову к свету. Зрачок расширен до размеров шляпки гвоздя. Он мертв, глаза всегда умирают последними.

В препарировании первый разрез – самый важный, от него зависит, как все пойдет дальше. Нерешительность опасна, робкая рука не сможет сделать чистый разрез.

Я касаюсь скальпелем левой лодыжки Пи-Джея, под нажимом скальпель входит в плоть. Белая сталь погружается, пока разрезанная кожа не скрывает ее, окрашиваясь в красный там, где прошло лезвие. Это не похоже на академическое препарирование, академиков не интересует расчлененка – ах, если б только ученые не презирали практицизм! Но мускулы – это мускулы, а кости – это кости, и, в конце концов, разница невелика.

Все выглядит аккуратнее, чем в кино: кровь сочится, как сок травмированного дерева, следуя по тропинке, пролагаемой скальпелем вокруг лодыжки Пи-Джея. Мягко, осторожно лезвие выглядывает из-под кусков кожи, будто из любопытства.

Начинается превращение. Религия отвергает тело как вместилище личности, и я это вполне понимаю. Пи-Джея уже нет, его жизнь станет воплощением идеи успеха, успеха без разочарования и крушения надежд. Кровь и внутренности – теперь это просто отходы, все заключенные в них будущие годы теперь устремляются в небытие по самому короткому пути, который я знаю. Одежда – тоже отходы, просто мокрые тряпки, кровь начинает сворачиваться, и они становятся жесткими, покрываются коркой. Свернувшаяся кровь на его белой рубашке смотрится вышивкой, фрагменты мышц поблескивают на свету, словно драгоценности.

Скальпель послушен моей воле. Плоть Пи-Джея под моим скальпелем – такая свежая, просто совершенная. Это тело, а не труп. Формальдегид искажает трупы. Труп поддается скальпелю с задорным сопротивлением или вялой покорностью. Плоть подхлестывает скальпель, и нет конца тому, что можно разрезать.

Ступни и кисти отделяются легко, металл лишь немного буксует между костями. По коленям, где много хрящей, лезвие идет медленно и чисто, как по воску. Я перебрасываю куски плоти через свое окровавленное тело, выкручиваю оставшиеся сочленения.

Я уже не вижу своих рук, глубоко погрузившихся в жир и мускулы таза Пи-Джея, я продолжаю резать, пока не нащупываю пальцем гладкую округлую поверхность кости; вытягиваю кости по частям, совершая скальпелем кругосветное путешествие вокруг бедра, держась, для устойчивости, за разорванную плоть под коленом.

Потом перехожу к шее: это самая грязная часть работы, плазмы здесь столько, что можно наполнить большую чашку, я убираю кровь блейзером Пи-Джея. Лезвие с хлюпаньем входит в трахею – безмолвное пространство, где не за что ухватиться; шейные мускулы влажно расслаиваются, как старая порода. Лезвие теряет остроту, я режу и разрываю, начинаю спешить, все претензии на форму утрачены. Пи-Джей попал в затруднительное положение, он должен был умереть.

Отделенная от тела голова Пи-Джея весит по меньшей мере фунтов восемь, сквозь перчатки я чувствую жесткость его любимого геля, которым он всегда укладывал волосы. Я заворачиваю голову в пластиковый пакет и завязываю его. Надпись на пакете предупреждает об опасности удушья.

Наконец части тела Пи-Джея и его одежда упакованы, сложены в ряд возле стены, брезент аккуратно свернут, и я натягиваю пару чистых перчаток поверх окровавленных. (Может, леди Макбет больше преуспела бы в век латекса?) Кладу в каждую коробку пенопласт, чтобы избежать повреждений при неизбежных ударах. Я аккуратна и методична, как любой хороший редактор. Укладываю части тела по одной в коробку и запечатываю их согласно почтовым правилам. Коробки выглядят, как подарки; в них должны быть украшения, или кухонная утварь, или множество более приятных и желанных вещей, чем скрюченная рука.

Я перетаскиваю коробки в отдел рассылок, они смешиваются с другими коробками, готовыми к отправке заказчикам, дистрибьюторам и прочим. Мне приходится много раз ходить туда-сюда. Я вся мокрая от пота, влажная кожа касается влажной кожи. Смерть – тяжелая работа.

А затем я остаюсь совсем одна и чувствую себя еще более одинокой оттого, что останки, совсем недавно бывшие Пи-Джеем, все еще так близко.

За компанией я отправляюсь в женский туалет, встаю перед зеркалом. Кровь Пи-Джея стекает с моего обнаженного тела, смешиваясь с теплой водой и жидким мылом. Я распускаю волосы, сбрасываю туфли. Стою на холодном кафельном полу, ища утешения в своей красоте.

Теперь можно одеться. У себя в кабинете я проделываю это быстро, даже не глядя, все ли в порядке, не помялась ли одежда. Я одеваюсь, приглаживаю волосы и снова иду в туалет, отмывать с рук потный запах презервативов, который появляется от долгого ношения латекса. Наношу побольше помады, чтобы хоть как-то приукрасить лицо наступающим утром.

Я все закрываю за Пи-Джея, выключаю его компьютер, заталкиваю его портфель в глубь шкафа, за груды старых журналов и сумки для гольфа. Такие суррогатные похороны как нельзя лучше подходят оставшемуся от него наследству. Расставляю стулья, как ему нравилось, и привожу в порядок его стол. Когда все выглядит как должно, выключаю свет. Вот что имеют в виду редакторы, говоря об уходе.

Наступает полночь. У меня еще остались статьи, которые нужно редактировать, ведь всегда найдутся сырые, недоработанные материалы и обзоры. Есть над чем поработать и есть над чем подумать. Я сажусь за свой стол, начинаю переделывать редакционный календарь.

Мне нужно чем-то заняться. Работать, чтобы забыть о Пи-Джее, – меня травмировал процесс его уничтожения, все еще не могу прийти в себя от ужаса и вздрагиваю, вспоминая об этом кошмаре.

Умерев, Пи-Джей стал моим вдохновением. Невесомый, он мог быть включен в решение любого уравнения, любой проблемы, как магический икс в алгебре: невесомость обеспечивает равновесие. Той ночью его славно закончившаяся жизнь дала дорогу моей.

В истории с Пи-Джеем я отредактировала свою первую биографию. Остаток жизни я посвящу написанию мемуаров.

Я смотрю через стол на тетю Рози. Она осела на своем стуле, коричневая струйка слюны стекает из ее рта, сбегает по рыхлому подбородку на свитер. Тетя Рози умерла.

А может, уснула.

VII. Препарирование шеи

Прорежьте трахею и пищевод над самой грудиной и ведите разрез кверху, рассекая рыхлую соединительную ткань, отделяя тем самым гортань от позвоночного столба.

«Анатомия Грея»

1

Я вхожу в комнату совещаний с опозданием, пошатываясь, одной рукой стискиваю сумочку, в другой – большой флакон таблеток, которые я заставила папочку мне выписать, потому что зубная боль не прошла, несмотря на количество выпитого «арманьяка». За столом осталось место с краю, передо мной разложены свежие гранки, блокнот и стакан воды со льдом. Я запиваю водой шесть таблеток, двойную рекомендованную дневную дозу.

– Мы готовы начать?

Люди вокруг разговаривают, обмениваясь производственными слухами и внутриофисными сплетнями. Рейк смешит Кэтрин, Мойра дразнит Дона Ричарда, который, в свою очередь, пристает к Мэдисон. Она показывает им обоим язык: длинный, темный и заостренный, как саперная лопатка.

– Мы готовы начать?

В комнате воцаряется молчание, все садятся, я пью воду и наблюдаю.

– Надеюсь, за время моего отсутствия не случилось глобальных кризисов. Я поручила Спивви вручить каждому нашу обложку-бестселлер в рамке. – Они хихикают, я это игнорирую. – Первый вопрос на повестке – нам нужно принять решение по майской обложке.

– Все уже решено, – говорит Мэдисон.

– Нет, не решено, меня здесь не было со среды, и все утро я провела на телефоне.

– Но мы не могли ждать, – пожимает она плечами. Она не смотрит на меня.

– Мы получили разрешение Дмитрия.

– Он говорит, тебя вечно нет на месте.

– Меня по семейным обстоятельствам вызвали в Нью-Йорк.

– Он сказал, что это не имеет значения.

– Он сказал, что журнал – не демократическое общество.

У меня снова начинают дрожать челюсти, и каждый зуб горит в своем гнезде. Я верчу в руках пузырек с крышкой «защита от детей». Клик-клик-клик – щелканье крышки разносится по комнате, пока Мойра не отбирает у меня пузырек и не открывает его.

– Это был очевидный выбор, Глория.

– В самом деле, единственный вариант.

– Но это должна была сделать я. – Я набиваю рот таблетками и запиваю их водой из стакана Мойры. Они, разумеется, правы: обложку с Лидией Бек мы обсуждали уже не первый месяц.

– Лидия согласилась сняться для обложки обнаженной, на самоваре.

– Вы меня не слушаете. Решения принимаю я, а меня здесь не было.

– Съемка состоялась во вторник.

– Номер ушел в печать сегодня утром.

– Он всегда уходит в печать в двенадцать.

Эти подробности меня не интересуют, боль разрастается во рту, отдается в ушах, животе и руках. Детали ни к чему, они нужны Брюсу и остальным, но не мне. Взгляды моих сотрудников обращены к Мэдисон за подсказкой, точно она может как-то защитить их от меня. От меня. Мэдисон, которая числится всего лишь консультантом и чей опыт работы не позволил бы ей даже поступить в журналистскую школу.

– Мы должны провести еще одну гребаную съемку. – Я снова тянусь за пузырьком с таблетками. Мне нужно сжимать что-то в руках. – Решение еще не принято.

– Но Дмитрий уже подписал номер.

– Вы встречались с ним? – Я извлекаю из глаза ресничку, отбрасываю волосы со лба, вытираю об юбку вспотевшие ладони.

– Говорили с ним без меня?

– Нам пришлось.

– Адаму нужен был финальный вариант.

– Адам работает на меня.

– Потому-то мы и пошли к Дмитрию.

– Он говорит, что теперь все решения должны проходить через него.

– Он говорит, что твои обложки никогда не возбуждали интереса публики, а его моментально продавались.

– Он поручил Мэдисон помочь ему.

– Это недопустимо. – Я допиваю воду из стакана Мойры и забираю стакан у Дона Ричарда, заталкиваю в рот еще пару таблеток. Я пристально смотрю на Мэдисон, она – на меня. Как той ночью, с папочкой.

– Это абсолютно, мать вашу, неприемлемо. В совещании объявляется перерыв.

– Но мы даже еще не…

– Перерыв.

– Дмитрий еще сказал…

– Пе-ре-рыв. – Я хлопаю по столу пузырьком обезболивающего, черно-красные капсулы разлетаются, вертясь, как колесики рулетки. Все смотрят на меня, молча расходятся. Мэдисон посылает мне воздушный поцелуй.

2

Спивви говорит, что Дмитрий ушел на весь день и она не может сказать куда.

– Не можешь или не хочешь?

– А мы сегодня ябедничаем?

– Выкладывай все, я должна быть в курсе, Спивви. – Она молчит. Спивви сидит на своем месте в приемной, из-под стола торчат ее черные туфли без каблуков, и она ничего не отвечает, молча полирует ногти.

– Когда он ушел?

– В десять, кажется. Я не знаю, Глория, он сказал, что уходит на весь день, и взял с собой Хилари.

– Кто такая Хилари?

– Новый стажер, ее приняли, пока тебя не было.

Я слышу щелканье, и до меня доходит, что это я снова верчу крышку от пузырька. Дмитрий никогда не интересовался стажерами. Предполагалось, что он интересуется мной.

Спивви тянется помочь мне открыть таблетки.

– Не лезь ко мне. У меня нет времени, мать твою, чтобы задавать тебе весь день вопросы, Спивви, быстро отвечай, куда направился Дмитрий с этой шлюхой.

Она роняет руки на колени.

– Он не сказал, Глория, а я не спрашивала.

– Как она выглядит?

– Похожа на тебя, только моложе.

– Почему ты не разузнала, чем они занимаются? Сколько ей лет? Может, она несовершеннолетняя? Предполагается, что ты должна знать такие вещи, Спивви. Ты, мать твою, секретарша, это часть твоей работы.

– Но ты никогда мне ничего не говоришь, Глория, ты так и не объяснила, чем ты занималась со среды, – произносит она тихим, отчетливым голосом. Я не могу посмотреть на нее в ответ, я не могу смотреть на нее, мои глаза ни на чем не фокусируются, ни на чем вообще.

– У меня возникли семейные проблемы, это все, что тебе следует знать, я не должна ничего объяснять. Я – главный редактор. Я не должна тебе ничего объяснять. – Мы смотрим друг на друга.

– Некий Арт Рейнгольд не звонил?

– Рейнгольд? Из ФБР? Они звонили тебе несколько раз во время совещания.

В приемной отирается какой-то коротышка в скверном костюме – должно быть, пришел на встречу с кем-то. Он пытается сообщить Спивви свое имя, я говорю ему, что мы заняты. Нас не волнует, как там его зовут, пусть приходит позже. Он кивает, собрав свои бумаги.

– Зачем ты так с ним?

– Он грубо вел себя, и костюм у него из полиэфира. А теперь поможешь мне, Спивви? У меня нет времени на все это дерьмо. С каких это пор ты стала демонстрировать преданность Дмитрию?

– Я была бы рада помочь. Если он позвонит, я переведу его на тебя. И этого джентльмена, Рейнгольда, тоже. Я в самом деле не знаю, что еще тебе сказать, Глория. Честное индейское слово.

– Разузнай все, или ты уволена. И ты, и Хилари, и все остальные. Мне нужно обсудить с Дмитрием важные вещи, он нужен мне здесь сейчас. – Я направляюсь в его кабинет.

– Ты куда, Глория?

– Какая, на хрен, разница? Мне нужно проверить мои контактные линзы. Мне нужна русская водка. Скажи всем, что я на встрече. Что я обыскиваю стол Дмитрия. И пусть все идут на хрен.

3

За моим столом сидит какая-то женщина, пьет кофе из бумажного стаканчика, оставляя на столе пятна от донышка, потому что не взяла подставку.

– Простите, – произношу я в паузе между ее глотками. – Вы портите красное дерево. Не нужно ставить стаканчик прямо на столешницу. А еще лучше будет, если вы уберетесь из моего кабинета, пока я не вызвала полицию.

Ее губы изгибаются в улыбке. Мы смотрим друг на друга в упор. На ней деловой костюм, шерстяной и более консервативный, чем колонка редактора в «Уолл-Стрит Джорнэл». Эта женщина – на полпути от утренней пробежки к вечернему коктейлю. Если бы не шрам над правым глазом, она была бы даже хорошенькой.

– А я думала, вы не доверяете правоохранительной системе, – отвечает в итоге она, воспользовавшись в качестве подставки моим лицом на обложке «Портфолио». – Вы не подниметесь со мной на крышу на минутку, нам нужно кое-что уладить.

– Вы слыхали, что случилось с предыдущей командой? С Броди и Эмметом?

– Да, именно я отдала приказ об их отставке.

– Тайра Кримпп. Джорджия с удовольствием вспоминает проведенное с вами время. Но вы, должно быть, не туда свернули – вы на три тысячи миль отклонились от Вашингтонской кольцевой.

Она встает с моего кресла: в полный рост в ней больше шести футов.

– Как и вы, мисс Грин, я всегда следую верной дорогой. Пошли?

Я следую за ней, мы карабкаемся по черной лестнице, никаких звуков, кроме цоканья каблуков по деревянным ступенькам. Я толкаю бедром некрашеную металлическую дверь, толкаю дважды, трижды. Ветер, завывая, захлопывает ее с другой стороны. Гравий скрипит под ногами, я прижимаю обеими руками подол юбки, потому что все белье у меня грязное, и на мне ничего, кроме колючих чулок.

– Ну и как вам вид? – спрашиваю я, обернувшись. – Туман с крыши выглядит таким же, как из окна бара напротив.

– Ерунда, в барах темно и душно, как в тюрьме.

– Не знаю, – пожимаю я плечами, – в тюрьме бывать не доводилось. Мне кажется, я не тот тип.

Тайра Кримпп подходит к краю крыши, у которой нет перил, смотрит вниз, сбрасывает пару камушков.

– Не могу с вами не согласиться, мисс Грин, это была бы такая растрата таланта.

– Вам нравится «Портфолио».

– Это тоже, полагаю. – Она пробирается между паровыми трубами. Пять из них торчат из крыши выстроившись по росту, как трубы органа, и она прислоняется к самой высокой:

– Вы так же сочетаетесь с тюрьмой, Глория, как наше агентство с «Шоу Дэвида Леттермана».

– Разве Объединенные Нации не являются одним из десяти главных мест, где ФБР вербует новых агентов?

– Федеральное бюро расследований относится к себе очень серьезно. Вы тоже должны принимать его всерьез.

– С чего бы, я вас умоляю?

– Как насчет десяти главных причин, Глория? Как насчет (10) фактов против себя, которые вы обнародовали в вашей легендарной статье номера: какими бы странными мотивами вы при этом ни руководствовались, рассказанного достаточно, чтобы отправить вас в тюрьму, (9) а даже если и нет, то для нас этого достаточно, чтобы продолжать расследование до бесконечности, (8) мы привлечем к делу столько агентов, что вам придется стоять в очереди, чтобы подняться на лифте в свой офис, (7) в конечном счете, агенты найдут улики против вас, (6) вы отправитесь в тюрьму, (5) что подразумевает – вы теряете работу, (4) что означает – для вас уже не будет иметь значения, выиграет «Портфолио» Пулитцера или нет, (3) Джорджия восстановит свою репутацию, которой вы ее лишили, (2) о вас забудут, и (1) тюремные порядки суровы и старомодны, так что вы больше никогда не сможете предаваться сексуальным утехам со своим старым добрым папочкой. – Она вздыхает. – Довольно забавно, вы не находите?

– Вы чего-то хотите от меня – так скажите мне.

– Почему вы так в этом уверены?

– Вы здесь и одна.

– С таким складом ума, как у вас, Глория, вам только в Бюро работать. – Она шагает взад-вперед, ветер раздувает ее волосы. – Вам стоит взглянуть на ваше досье.

– Но ведь очевидно, что у вас недостаточно улик, чтобы меня арестовать. Вы просто хотите получить отсрочку.

– Вы, Глория, вы – наш фаворит, наш настоящий подозреваемый, и с этим ничего не поделаешь.

– Разумеется, здесь я ничем не могу вам помочь.

– Все еще боитесь потерять пресловутого Пулитцера? Не будьте свиньей, дорогая.

– Вы не понимаете.

Нет Пулитцера – значит, нет «Алгонкина». Спад. И как итог всего – разыгранная как по нотам драма процесса с участием присяжных: приговор, заключение, железо и бетон, электрический свет по ночам. Уважение воров. Больше ничего не остается.

– Мы не будем добиваться смертной казни, пятьдесят лет тюрьмы не сделают вас мученицей, и вы выйдете на волю трогательной старой леди.

Она идет к двери. Расстояние между нами вынуждает ее кричать. Кричать на ветер.

– Мы в Бюро – разумные люди. Вы поможете нам, и мы поможем вам. Иногда улики исчезают, рак отступает, случается ремиссия. Горячее дело становится просто еще одной папкой в еще одном кабинете в недрах здания ФБР. Я буду с удовольствием читать «Портфолио» и в дальнейшем. – Тайра начинает спускаться, цокая каблуками, я подхожу к двери. – Просто скажите правду, Глория. Правда освободит вас.

Цок-цок-цок-цок.

Толь возле дымовых труб очищен от гальки. Стоя на коленях, я сгребаю ближайшие камешки. Разбрасываю их по оголенным участкам. Ветер треплет мою юбку. Стучат зубы. Неровные зазубренные камни. Мое болеутоляющее осталось внизу. От камней во рту десны начинают кровоточить. Я пью кровь, грязную от вара, но этого мало. Выплюнутые камни потемнели, слиплись от паутины слюны. Яд, отравление, опьянение. Напиться до оцепенения или боли, или и того и другого. Я поднимаюсь. Иду в свою темную, душную тюрьму.