355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джонатон Китс » Патология лжи » Текст книги (страница 4)
Патология лжи
  • Текст добавлен: 8 сентября 2016, 21:20

Текст книги "Патология лжи"


Автор книги: Джонатон Китс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

4

Перри Нэш говорит, что его опоздание не имеет значения, потому что любовь важнее всего. Мужчины предъявляют странные претензии лишь потому, что ты однажды трахнулась с ними, даже если это вышло случайно или спьяну. Они подчас не понимают, что секс может быть просто сделкой. Мужчины порой так сентиментальны.

Я снимаю с запястья часы, протягиваю их через стол Перри и объясняю:

– Предполагалось, что ты будешь здесь, когда маленькая стрелка будет на трех, а большая – на двенадцати. Ты можешь мне сказать, где сейчас маленькая стрелка?

– Мне казалось, что у меня есть право.

– У меня сегодня еще немало важных встреч, Перри.

– Дай угадаю: неотложная встреча с твоей маникюршей.

– Цветочницей.

– Ошибся. – Он роется в своей сумке из крокодиловой кожи, похожей на докторский саквояж. – К счастью, я знаю тебя лучше, чем ты думаешь.

Он извлекает тщательно подобранный букет. Цветы в больших руках. Руки у него мускулистые, как у папочки.

– Вот почему я опоздал, Глория. Первая буква в названии каждого цветка – буква из твоего имени. Я опоздал, потому что застопорился на «о».

– Орхидея? Орегонский поддубник?

– Ты умница. – Он ухмыляется, и лицо его морщится, как помятая фольга.

Я вырываю букет из его рук и бросаю на стойку для зонтиков. Я протягиваю руку и требую вернуть мои часы.

– Слишком поздно, я забираю их как залог твоей любви. – Он прижимает их к сердцу, затем кладет в карман. – В любом случае за тобой должок. Еще одна сделка, Глория. Ты в таких вещах знаешь толк.

– Но это часы Пи-Джея, он их мне подарил.

– У тебя настоящий вкус к извращениям.

Не думаю, чтобы это пришлось по вкусу Пи-Джею. В конце концов, Пи-Джей отказался даже говорить с Перри и велел Спивви вызывать охрану, если тот еще раз появится в офисе. Разумеется, причиной разрыва была статья, и, разумеется, мне стоило подумать, прежде чем снова связываться с Перри. Но у Перри были связи, его статьи – всегда на должном уровне, у него свой стиль. Доктор медицины, все еще помнящий правила грамматики, владеющий бойким пером журналиста, – это редкость.

Перри знает себе цену, и в этом-то вся беда. Он горько жалуется на редакторскую правку и угрожает судебными исками за изменения в синтаксисе. Вот поэтому Пи-Джей в конечном счете зарубил его разоблачение ошибочных диагнозов рака груди.

Я слышала, как они ссорились. Все слышали.

Перри спрашивает, почему я решила снова привлечь его к работе и почему, если я считаю, что Пи-Джей был прав, пустила его в свою постель.

– Ветер переменился, Перри. Никто не может создать историю на пустом месте, эксплуатируя лишь свое умение развлекать. В любом случае тебя надо было трахнуть – это плата за твою работу.

– И тебе понравилось?

– Честно говоря, нет. – Я двигаю через стол его статью, покрытую кровоподтеками моих чернил.

Перри ее игнорирует. Наносит ответный удар.

– Я думаю, тебе не помешал бы прозак. – Он лезет в нагрудный карман за блокнотом для рецептов. – Выбери дозировку.

– Не поможет. Врачи всегда пытаются прописать мне прозак или другие успокоительные. Будто химические препараты могут сделать меня счастливее. Почему я обязана довольствоваться заменителями счастья?

– Я не понимаю, в чем дело, Глория.

– Я тоже, и в этом проблема. Ты описываешь свои настроения, воспоминания – все, кроме того, что нужно.

– Что ты хочешь сказать?

– Ты посвятил больше тысячи слов своему детству в Сан-Диего.

– Гм.

– Ты заводишь речь о серотонине, не объясняя, что это, собственно, такое. Ты обещаешь рассказать о продажах риталина и дальше ничего…

– Но я люблю тебя, Глория. Ты потрясающе трахаешься, ты умелая шлюха.

– Я твой редактор. – Я складываю статью и протягиваю ее ему. – Перепиши. Новый черновик мне нужен ко вторнику. – Я улыбаюсь. – Между прочим, тобой заинтересовалось ФБР. Они говорят, что твоя статья – чистой воды самовосхваление, автобиография. – Я подпираю рукой подбородок. – Тем не менее ты еще можешь быть мне полезен.

Он спрашивает, говорила ли я им про него.

– Они мои друзья. Им все равно. Броди и Эммет просто присматривают за мной.

– Ты все еще под подозрением? – спрашивает он.

– Ты так же хорошо знаком с делом, как и я.

– Что ты хочешь сказать?

– Ты же читаешь газеты.

– У меня нет на это времени. – Он встает. – Я просто вырезаю твои фотографии.

5

Эмили всегда удаются вечеринки, потому что она тщательно к ним готовится, обдумывает каждое приглашение. Я помогаю ей в выборе гостей – ведь это мало чем отличается от подбора статей для журнала.

Канун Нового года. Мы пригласили двадцать пять пар, они уже начинают собираться.

Я вижу, как Эмили округляет глаза, забирая у меня пальто, хотя я ее заранее предупредила, что моим спутником будет Дмитрий. Я пришла с ним, потому что в данный момент не было на примете никого, с кем бы я готова была показаться: Пи-Джей в этом году, увы, не смог составить мне компанию. Подозреваться в убийстве – все равно что быть членом королевской семьи, чемпионом мира или кинозвездой. Я публичная фигура, а Дмитрий – мой телохранитель.

Разумеется, первой к нам устремляется Дейрдре. Уже изрядно набралась. Она – с Джерри, который все еще изрядно трезв. Дейрдре встречается с ним около недели. Называет его своим женихом и уже успела вытрясти из него золотой браслет и две пары туфель. К сожалению, он плох тем, что не желает оставлять ее одну на вечеринках. Только в постели.

Снова появляется Эмили. Протягивает мне скотч, Дмитрию – мартини. Он благодарит ее с легким поклоном.

К нам подходит Макс со своей женой Ниной – он работает вместе с Эмили, мы знакомы, потому что он всегда бывает на ее вечеринках. Иногда он приходит с Ниной, иногда со своим бойфрендом, которого тоже зовут Макс. Иногда они приходят все вместе, много смеются и не уходят, пока все не разойдутся.

Нина и Дейрдре обсуждают наряды гостей. Макс и Дмитрий беседуют о том, какой я замечательный редактор. Эмили тащит меня за собой в кухню.

– Ты что делаешь? – шиплю я, закрыв дверь. – Они же говорят обо мне.

– Какая же ты тщеславная.

– И что с того?

– Ты же обещала мне, что не притащишь его.

– Не притащу кого?

– Этого гребаного русского, Глор.

– А почему нет? Дейрдре же притащила Джерри.

– Джерри – не толстый урод. Джерри не за пятьдесят. – Эмили принимается мыть посуду. Она протягивает мне полотенце, – И это не из-за Джерри моя вечеринка походит на встречу иммигрантов на острове Эллис.[11]11
  С 1892 по 1943 г. остров Эллис был одним из основных американских иммиграционных центров.


[Закрыть]

– А с кем мне нужно было прийти? С папочкой?

– Я всегда так готовлюсь к этим вечеринкам, Глор. А ты всегда так со мной поступаешь. – Она протягивает мне стакан, я вытираю. Полотенце нагревается от теплой воды. – Ты же еще не старуха, неужели не можешь никого подцепить? Ты не можешь стать более… обыкновенной?

– Ты знаешь ответ, Эмили.

– А как насчет Перри?

– Он все еще в тоске, мать его. Скоро я даже не смогу с ним трахаться.

– Расскажи. – Она выключает кран. Нависает над столом, скрестив руки.

– Я не настолько примитивна, чтобы поверить во все это любовное дерьмо. Это заразный вирус, его подхватывают особи мужского пола, и, я думаю, в результате они все когда-нибудь вымрут из-за него.

– Ты драматизируешь, Глор.

– Разумеется, Перри пытается снова затащить меня в постель. – Я протираю стаканы по второму разу. Эмили берет скатерть.

– Но ты же знаешь, чем это заканчивается. Я хочу сказать, можно, конечно, притвориться. Дейрдре вот притворяется. Она обручилась уже третий раз за год, хотя знает Джерри не лучше, чем я. Думаю, это все из-за стремления отсрочить разочарование. Лгать себе, говорить, что он лучший из всех. Я слишком честна для этого. Я просто не могу притворяться.

– Но этот русский…

– Ты не понимаешь, чем отличается Дмитрий, Эм? То же самое, что получать зарплату фальшивыми деньгами или резаной бумагой. Я знаю, что такое настоящие отношения, – когда-то я, продолжая метафору, тратила реальные деньги, я швыряла их направо и налево.

– Это звучит не слишком честно, Глор.

– А Дмитрию не нужны реальные вещи. Вот реальные деньги – да. Твой папа никогда тебе не показывал… Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Ну разумеется, Глория. – Она складывает стаканы на поднос. Целует меня в щеку. – Помоги мне донести.

Я хватаюсь за край подноса.

– Ты меня не слушаешь.

– Я слушаю. – Она открывает дверь. Я иду следом. – Но этот фальшивый русский не подходит к моей гостиной. Я не хочу, чтоб он травмировал моих гостей.

Она беспокоится не напрасно. Когда мы переставляем стаканы на буфет, я нечаянно слышу, как Дмитрий читает лекцию Максу и Нине тоже:

– Телефонная карта ничего не доказывает. Пи-Джей и Глория были близки, он оставил карточку, когда был у нее в гостях, а обнаружив пропажу, позвонил в телефонную компанию, чтобы карточку аннулировали.

– И он не замечал пропажи больше года?

– Они не расставались до конца жизни Пи-Джея. Не стоит верить всему, что вы читаете. Он был ее наставником, а когда его не стало, я предложил ей занять его место.

Дмитрий считает, что историю с телефонной карточкой прессе выдало ФБР. Он не понимает, что такое «пиар». Самообличение – единственное, что заставляет людей верить в твою невиновность.

Но он делает свое дело – старается быть полезным мне.

Я оставляю его. Эмили включила танго и прибавляет звук всякий раз, когда проходит мимо стереосистемы. Кто-то незнакомый приглашает меня на танец. Я соглашаюсь, но места для танцев нет. Все больше пьянея, я продолжаю поглощать скотч, стакан за стаканом, и в каждый следующий наливаю больше, чем в предыдущий. Дейрдре, похоже, уже несется в ванную, избавляться от выпитой текилы. Джерри расстроен, потому что Дейрдре не позволяет ему остаться в ванной.

– Она может утонуть, – настаивает он. – Скоро полночь?

– Что?

– Я хочу быть со своей невестой.

– Для этого тебе придется стать унитазом. – Я улыбаюсь, но начинается торжественный отсчет времени, и он уходит.

Наступает полночь. Меня целует несколько мужчин, потому что они со мной незнакомы, а я незнакома с ними. Я отвечаю на их поцелуи дольше и глубже, чем они ожидали. Один кладет руку на мою задницу. Я забираю у него стакан с остатками шампанского и допиваю. Сделки. Хороший секс похож на успех в деле или на идеальное преступление, но все это не имеет значения, потому что утром все забудется. По крайней мере, я так чувствую.

Комната покачивается, когда я двигаюсь. Я обнаруживаю в своей руке сигарету. Кто-то подносит мне зажигалку.

Это Дмитрий.

– Почему ты меня игнорируешь? – спрашивает он. От выпитой водки его акцент усилился.

Он выглядит расстроенным. Я целую его, раздвигая его губы своим языком.

– Ты же куришь сигары.

– Не в этом дело. Почему ты меня игнорируешь, Глория? Бросила меня здесь, точно не хочешь, чтобы нас видели вместе?

– Я не понимаю, о чем ты. Терпеть не могу сигареты. У тебя найдется для меня сигара? – Я допиваю остатки скотча, затягиваюсь «Данхиллом» так глубоко, что легкие начинает жечь, и выпускаю дым в его лицо. Дмитрий – большой и круглый, он сложен как рептилия, лицо у него похоже на обеденную тарелку. – Некоторые мужчины находят это сексуальным, – объясняю я.

– Ты пьяна, – говорит Дмитрий, точно это какое-то откровение, что-то, чего раньше мы не понимали, но теперь все станет просто и ясно. – Я в тебе не понимаю, Глория, только одного – что ты напиваешься, а потом ведешь себя, как ребенок.

Я снова выпускаю дым ему в лицо, хихикаю.

– Прекрати, Глория. – Он топает ногой. Его пухлые руки раскрываются и сжимаются, как морские анемоны. Кажется, он сейчас заплачет. – Прекрати и послушай меня. Я намного старше тебя. Я знаю то, чего не знаешь ты.

– Например? – Я обнаруживаю, что, если прищуриться, Дмитрий начинает двоиться у меня в глазах.

– Ваше поколение, я его не понимаю. Ты не слушаешь.

– Я тебя слушаю, просто не желаю отвечать и вообще разговаривать с задницами, которые не наливают мне выпить и не предлагают сигар. – Если я быстро помотаю головой, то заставлю Дмитрия качаться из стороны в сторону, следуя изменяющимся контурам комнаты. – Почему бы тебе просто не сказать Максу, как я талантлива?

– Ты талантлива. Это меня и расстраивает. Ты не учишься у других. У меня.

– Если ты не добудешь мне выпить, я уверена, что смогу найти того, кто это сделает.

Дмитрий берет у меня стакан. Я иду за ним к бару, роль которого исполняет обеденный стол Эмили. Для вечеринки она все задрапировала белыми простынями. Эмили всегда мнила себя великим декоратором.

Дмитрий наливает стакан до половины. Я забираю у него бутылку и доливаю до краев.

– А ты что будешь? То же самое? – Дмитрий не отвечает. Я наполняю скотчем другой стакан и вручаю ему. Он по привычке кивает. – А теперь повтори, о чем ты говорил?

– Я говорил, что тебе следует брать пример с Пи-Джея.

– Умереть, ты хочешь сказать?

– С этим не шутят, Глория, у тебя не хватает такта.

– Да пошел ты. Все у меня в порядке с тактом.

– Не сказал бы.

– Лучше, чем у кого бы то ни было.

– Почему тебе нужно себя с кем-то сравнивать?

– Это ты пытаешься меня с кем-то сравнивать. – Произнося это, я снова наливаю себе до краев. Останавливаюсь, лишь почувствовав, как спиртное течет у меня по руке. Я ставлю бутылку. Вытираю пальцы о кроваво-красный камербанд Дмитрия.

– Я тебя очень уважаю, Глория.

– Ты дерьмо. – Я подношу выпивку к лицу, но мне не сразу удается найти рот. Своим платочком в тон смокингу Дмитрий вытирает скотч с моего подбородка, пока не пролилось на одежду.

– Я просто не хочу, чтобы теперь, когда нет Пи-Джея, пострадал журнал.

– Пи-Джей не был лучшим из редакторов.

– Может, и нет, но он был предан своему делу.

– Дерьмо! – Я чувствую, как мое лицо одновременно пылает и делается ледяным. – Преданность не удержала его от попытки получить место в «Алгонкине».

– Но он остался со мной.

– Потому что у него не было выбора, Дмитрий. Он из кожи вон лез, чтоб привлечь их внимание.

– Пи-Джей был трудягой. Всегда допоздна сидел в офисе. Он мог бы преподавать журналистику.

– Ты можешь сменить тему? Зачем ты так со мной? Предполагается, что ты мой кавалер.

Я снова тянусь к бутылке скотча. Дмитрий накрывает ладонью мой стакан. Я сжимаю его жирное запястье и говорю, что если он не прекратит, то я, блин, заору.

Возможно, почувствовав нарастающее напряжение в нашем углу комнаты, Эмили направляется сюда с шампанским на подносе. Она улыбается.

– Выпей еще «Дом», Глор. Кто-то пооткрывал все бутылки. Не хотелось бы, чтоб оно испортилось.

Я пристраиваю свой стакан к ней на поднос. Беру два бокала и злобно смотрю на Дмитрия, пытающегося забрать один у меня из рук.

– Я иду на крышу, – говорю я, ни к кому не обращаясь. Дмитрий страдает акрофобией.

На верху лестницы стоит открытый холодильник, в нем – еще открытые бутылки «Дом». Парень по имени Рокки наполняет бокалы. Некоторые из них «Штойбен», как у Эмили, но есть и другие – «Баккара», «Лалик», «Микаса».[12]12
  Известные марки дорогой стеклянной посуды.


[Закрыть]
Чей холодильник – непонятно. В доме Эмили проходит пять или шесть вечеринок, и все они постепенно перемещаются на крышу. Дмитрий уходит. Я ловлю себя на том, что болтаю с кучей соседских гостей. В основном рассказываю им об этом гребаном кошмаре – развлекать ФБР, пока агенты ползают по твоему дому, пытаясь найти подозрительные телефонные карточки.

Внезапно я замечаю рядом с собой Дейрдре. Она кажется странно выпавшей из контекста.

– Подержишь меня за ноги, пока я буду блевать с крыши?

– Блевать?

– С крыши. Я могла бы вернуться в квартиру, но боюсь поскользнуться по дороге. Чего доброго грохнусь с лестницы.

Перил на крыше нет. Она ложится, свесив голову. Я придерживаю ее за щиколотки, гравий впивается в мои коленки. Никто ничего не видит, никто ничего не слышит. Я могу разжать руки и спокойно дать ей свалиться – и никаких свидетелей.

6

Мой отчим, Сидней, беседует в своей гостиной с маклером на корявом английском образца бруклинского гетто 50-х – теперь это модно среди бородатых евреев среднего класса, живущих в Калифорнии. В основном все дело в произношении: те же слова, сказанные на идиш, если у тебя правильный акцент, вперемешку с английским превращаются в нескончаемый бубнеж, похожий на звуки молитвы. Менш и мешуггенер. Ийд и гой.[13]13
  Человек, безумец, правоверный, иноверец (идиш).


[Закрыть]
Как легко разделить мир.

Сегодня нет большой нужды делить, потому что Сидней приглашает на новогодний обед только меншей. Иногда он позволяет моей матери добавить пару имен в список. Обычно она выбирает меня.

– Моя дочь Глория, – говорит Сидней, как всегда игнорируя тот факт, что мы не связаны кровным родством, – прекрасная еврейская девушка. Она не похожа на еврейку, но это не страшно. Я все равно не понимаю, как она оказалась замешанной в этом убийстве. Я всегда ей говорил, что порядочные еврейские девушки не работают в тех местах, где люди готовы убивать друг друга: ей нужно бросать это, пока она еще может, и уж, конечно, порядочные еврейские девушки не должны оказываться в числе подозреваемых. Но она меня никогда не слушает.

– Я вовсе не подозреваемая. Я общаюсь с ФБР и пытаюсь помочь им в этом деле.

– Почему ты не выходишь замуж? Сколько раз я тебе говорил, чтоб ты сходила на вечер в ЕОЦ?[14]14
  Еврейский общественный центр.


[Закрыть]
А ты все время общаешься с гоями.

– Может, потому, что я антисемитка, Сидней.

Я ухожу во двор, где на вечеринках Сиднея собираются курильщики. Курильщики по сравнению с некурящими – не такая уж плохая компания. Здесь Герман Вайсе, оптовый торговец мясом, Дэвид Гетцберг, страховой агент. Ларри Штайн и Барри Райшбах, адвокаты. И жена Барри, Джуди, у которой магазин еврейского антиквариата и самодельных еврейских четок.

Барри, в прошлом адвокат по уголовным делам, развлекает меня байками о своих клиентах, при казнях которых он присутствовал. Говорит, газовая камера быстрее, но электрический стул смотрится гораздо эффектнее.

Мы обсуждаем непропорционально большую голову агента Броди. Барри и Броди пересекались раньше, хотя уже давно не виделись, со времени Бар-Мицвы[15]15
  Обряд совершеннолетия у правоверных евреев по достижении мальчиками 13 лет.


[Закрыть]
сына Барри.

– Имей в виду, если тебе понадобится адвокат, я в твоем распоряжении.

– Не думаю, что до этого дойдет. – Я попиваю содовую и пытаюсь делать вид, что убеждена в этом. Кажется, не верят. Мне нужно кое-что уяснить. – Из меня не выйдет преступника. Вина и невиновность так… далеки друг от друга.

– Парни из Вашингтона любят допекать людей, Глория. Почему, как ты думаешь, они хотят представить в суде записи телефонной компании по карточке Пи-Джея? Телефонные номера твоих друзей не сыграют роли в этом деле, но могут здорово отразиться на твоей жизни. Они пытаются выбить из тебя признание. Вот почему я переключился на законы об авторском праве. Уголовные дела – штука слишком уж невеселая.

Я киваю и улыбаюсь, я отлично выгляжу. Тут мать зовет меня в дом, чтобы представить гостям.

– Ты такая застенчивая, Глория. Если бы не я, ты ни с кем бы не разговаривала.

– Я разговариваю с людьми. Я все время с ними разговариваю.

Она ведет меня сквозь тропические дебри гостей в оранжево-зелено-голубых одеяниях, бормоча мне их имена, так что, когда мы движемся в противоположном направлении, я могу притвориться, что помню их с прошлого обеда и сожалею, что не заметила их в этой толпе. Сплошь персонажи из Торы – Авраамы, Исааки, Иаковы, Ребекки, Лии и Рахили.

– Тебе нужно посерьезнее отнестись к словам Барри, – говорит мне мать. Мы останавливаемся у буфета, она накладывает мне на тарелку рогаликов, лососины, копченой и маринованной селедки.

– Мама, я не голодна.

Она отмахивается. Тонкие мягкие черты, слишком длинные русые волосы: несомненно, у нас не так уж много общих генов.

– Барри хорошо разбирается в уголовных законах, Глория. Он защищал много известных убийц. – Она накладывает второй слой сливочного сыра на рогалики. – Сидней его очень уважает.

– Но я в самом деле не голодна.

– Знаешь, у него сын тоже адвокат. Он уже партнер в «Худжиуотситц и Худживу». Ну знаешь, крупная такая фирма.

– Я не собираюсь встречаться с его сыном. – Я кусаю рогалик. Я откусываю еще и вскоре съедаю его.

– Сидней говорит, что сын Барри может быть выдвинут на премию «Адвокат года». Он считает, вам было бы о чем поговорить.

– Сидней так хорошо меня знает. – Я ем только селедку – не выношу пережаренную рыбу. Я говорю, набив рот копченой и маринованной селедкой, из-за чего губы у меня морщатся. – Если б ты не вышла за Сиднея, мам, я б сама за него вышла.

– Я понимаю, что он не твой отец…

– Пожалуйста, не начинай. – Я укладываю на второй рогалик лососину, лук и каперсы.

– Ты такая невыдержанная, милая. Ведь я желаю тебе только добра.

– Которое приходит вместе с Сиднеем. – Я заталкиваю в рот всю оставшуюся лососину и откусываю рогалик. Каперсы рассыпаются по полу.

– Он неплохой. Когда-нибудь ты к нему привыкнешь.

– Ты повторяешь это последние пятнадцать лет.

– И сколько раз за это время ты у нас была?

– Ты не хочешь познакомить меня со своими друзьями? – напоминаю я ей, заталкивая тарелку под стол, чтобы удержатся от дальнейшего обжорства.

– Ты с ними уже знакома, Глория. – Она стискивает мою руку. – Постарайся запомнить их имена.

Но я уже их забыла. Меня подозревают в убийстве. Я имею право хранить молчание.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю