Текст книги "Патология лжи"

Автор книги: Джонатон Китс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Джонатон Китс
Патология лжи

Моим родителям

Все великие люди по натуре преступники

Раскольников

Введение

Начнем, пожалуй, с Лукреции Борджа.[1]1
  Борджа, Лукреция (1480–1519) – дочь Папы Римского Александра VI и сестра Чезаре Борджа, зачастую изображалась воплощением зла, хотя по сути была не более чем послушным орудием в политической игре своих родственников. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть] Борджа, прославившаяся своим талантом отравительницы и кровосмесительными отношениями с отцом, – классический образец того, как имя человека сохраняется в истории; ее имя стало синонимом ее искусства, в памяти людской она осталась лишь благодаря своей способности сокращать чужие жизни.

Катерина Медичи[2]2
  Медичи, Катерина (1519–1589) – дочь Лоренцо II Медичи, в 1533 г. вышла замуж за Генриха II, короля французского. Трое ее сыновей – Франциск II, Карл IX и Генрих III – были королями Франции. Одна из главных виновниц известной Варфоломеевской ночи (24 августа 1572 г.) – резни гугенотов в Париже.


[Закрыть] разделяла склонность Лукреции к ядам, используя это искусство для упрочения своего политического положения. То, что для Борджа было просто хобби, Медичи сделала своей профессией; вступив в брак с Генрихом Пятым, она стала планомерно отправлять всех неугодных ей в мир иной. Дофин Франсуа был отравлен стаканом воды во время игры в мяч, здоровяк кардинал де Лоррен покинул бренный мир с помощью отравленных монет. Болиголов. Наперстянка. Аква Тоффана. Не в силах человеческих было предотвратить ее преступные деяния.

Красноречивое свидетельство тому – тысячи гугенотов, перебитых по приказу Медичи ее сыном, Карлом Девятым.

Разумеется, Соединенные Штаты более демократичны, нежели Европа, поэтому всякий, обладающий элементарной практической сметкой, может добиться здесь успеха. Белль Гиннес не обладала ничем, кроме трех сотен фунтов собственной плоти, когда открыла свое призвание в жизни – серийную моногамию. Годы усердного труда принесли ей несчетное количество покойных мужей и свыше 50 000 долларов чистой прибыли – впечатляющий итог.

Начала она с отравления своих детей, но супруги оказались делом более доходным, и очень скоро они, как мотыльки на огонь, стали слетаться на ее ферму, мечтая о семейном очаге, а вместо этого расставались и с деньгами, и с жизнью.

Впоследствии на ферме и в ее окрестностях нашли около дюжины трупов. Один из них предположительно принадлежал самой Белль, но позже и это подвергли сомнению: по слухам, дамочка неоднократно объявлялась в городе и после своих похорон.

Гиннес пропала вместе с деньгами: после исчезновения на ее банковском счету осталось всего 750 долларов.

Нельзя не вспомнить легендарную Лиззи Борден. Лиззи Борден, старая дева тридцати двух лет, обуреваемая несбыточными мечтами о дорогостоящем электрическом освещении, удобствах не во дворе, пианино, собственном экипаже и компаньонке и томимая смертельной скукой, в один прекрасный день взяла топор и раскроила голову отцу, когда тот дремал после обеда, а потом размозжила череп мачехе. Лиззи осознавала ужас содеянного ею, в суде появлялась в слезах, закрыв лицо вуалью. Жестокий акт отцеубийства, совершенный благовоспитанной женщиной из приличной семьи, не укладывался в голове, и Лиззи это прекрасно понимала. Присяжные сочли это существенным аргументом, и во имя торжества традиционных представлений о морали она была оправдана.

Из истории мы также знаем, что наличие сообщника – вечная ахиллесова пята, и не только потому, что нельзя доверять свою жизнь убийце. У Рут Снайдер был роман с мужчиной по имени Джадд Грей. Вместе они оглушили и усыпили хлороформом ее мужа, а затем удавили его проволокой и попытались представить это как кражу со взломом и убийством. Сомнения в правдивости этой истории появились после обнаружения якобы украденных драгоценностей в спальне под матрасом. Но окончательно их разоблачило случайное стечение обстоятельств. Муж Снайдер носил с собой булавку с инициалами Джесси Гишар, своей бывшей возлюбленной. Джей Г. Инициалы совпали с инициалами Джадда Грея, чье имя значилось в записной книжке Снайдеров. Во время допроса полиция задала Рут массу вопросов, в том числе спросили и о нем.

– Он уже все рассказал? – вырвалось у нее: от неожиданности она предположила худшее. Снайдер и Грея отправили на электрический стул.

Действия Рут Снайдер[3]3
  Перечислены самые знаменитые американские женщины-убийцы: «черная вдова» Белль Гиннес, отцеубийца Лиззи Борден, Рут Снайдер – одна из первых женщин, попавших на электрический стул. Все они стали, в своем роде, культовыми фигурами.


[Закрыть] по крайней мере не были легкомысленными. Если бы она преуспела, они с Греем получили бы страховку, свободу и наслаждались бы обществом друг друга в постели и вне ее.

По-настоящему гнусные преступления совершили Джин Харрис и Эми Фишер. Эмоциональная травма – недостаточное оправдание для убийства, убийство из ревности или гордыни не может быть совершенным. Это не более чем глупый риск – поддаться нахлынувшим эмоциям; в состоянии аффекта невозможно совершить четко продуманное преступление.

Джин Харрис застрелила Германа Тарноуэра, легендарного диетолога из Скарсдейла, потому что он бросил ее ради новой любовницы. Эми Фишер убила Мэри Джо Баттафуоко, чтобы заполучить ее мужа. Оба преступления были абсолютно бессмысленны, и эти женщины, разумеется, попали в тюрьму. Таким убийствам нет оправдания. Совершить преступление без основательной на то причины и без продуманного плана столь же бессмысленно, как и быть пойманным.

Г. Г.

I. Препарирование голени

Сделайте разрез кожных покровов по средней линии ноги к щиколотке и продолжите его по тыльной стороне ступни к большому пальцу; сделайте второй, поперечный разрез лодыжки.

«Анатомия Грея»

1

Это уголовное расследование – не более чем досадное недоразумение. Для меня это совершенно очевидно. Даже очевиднее того, что все люди созданы равными. Это я и пытаюсь объяснить моим подругам – Дейрдре и Эмили. Ну и себе тоже, хотя особых разногласий по данному вопросу у нас нет. Сложность в том, что мы все уже довольно пьяны, и у меня начались проблемы с согласными.

Дейрдре это всегда забавляло, впрочем, Эмили тоже, и даже я рассмеялась, когда язык у меня стал совсем заплетаться. Эмили закуривает, Дейрдре подливает мне выпивки, ей наплевать, что я там пила до этого и чего не пила.

– Кампари отлично сочетается с чем угодно, Глория.

Я решила ей поверить, хотя знала, что она склонна к преувеличениям. Дейрдре избрала для себя образ жесткой брюнетки и изо всех сил старается ему соответствовать.

Тем временем Эмили, которая чуть более вменяема, чем я, пытается продолжать беседу. Заговорила об управлении имуществом, потом опять спросила, со своей наивной улыбочкой, трахаюсь ли я с этим русским.

Я напоминаю, что она уже спрашивала на прошлой неделе: она спрашивает меня про издателя «Портфолио» всякий раз, когда мы напиваемся, и ответ всегда один и тот же.

– И какой же?

– Когда это выгодно и никогда для удовольствия.

Мой взгляд блуждает в пространстве, пока я это произношу. Я оглядываю гостиную, носящую явные следы бурной вечеринки: повсюду стаканы, самые разные, какие только можно вообразить, некоторые явно не мои, я в этом уверена. Вокруг разбросана какая-то одежда, шарфы, перчатки, забытые пьяными гостями. В декабре в Сан-Франциско люди замерзают до смерти.

Комната перестала расплываться перед глазами несколькими секундами позже, когда Дейрдре заявила:

– Трахаться с Дмитрием ради журнала? Какая ты самоотверженная. Пи-Джей хорошо тебя выдрессировал.

Ее голос звучит громко и резко, брови притворно-изумленно поднялись над металлической оправой очков. Даже здесь, в моей квартире, Дейрдре выглядит иностранкой и так, словно только что сошла с рекламного плаката «Армани». Не знающим ее кажется, что она должна говорить с акцентом. А когда этого не происходит, появляется искушение сделать комплимент ее прекрасному английскому.

– Если уж вспомнили о Пи-Джее, может, не стоило бы так поспешно устраивать вечеринку? Я имею в виду – ты под подозрением и все такое.

– Не могу же я из-за этого остановить землю, – пожимаю я плечами. – И если уж расставить точки над «i», я вряд ли пригласила бы его – в любом случае.

Но разумеется, Дейрдре слишком сентиментальна, чтобы это понять, и к тому же сейчас она страшно занята перелистыванием журнала. Она ищет меня.

– Страница пятьдесят два, – говорю я, избавляя ее от пролистывания «Тайм» от корки до корки, а себя – от излишнего ожидания.

– Они взяли фотографию Клугмена, но какую-то другую.

– «Глория Грин признается: Я очень люблю внимание», – зачитывает она заголовок.

На этой неделе ФБР не обнаружило никаких улик против меня, поэтому я перекочевала из рубрики новостей в раздел развлечений.

– Дай-ка глянуть. – Эмили отбирает у Дейрдре журнал, та сердито смотрит, как она пристраивает его на кушетке рядом со мной.

– Ты выглядишь толстой, – торжествующе заявляет Эм, надув щеки. – Тебе следует подать на них в суд.

– Ничего не выйдет, – обрывает ее Дейрдре. – Она у нас теперь фигура публичная. Они могут изобразить ее хоть коровой, если захотят.

Я откашливаюсь.

– И вовсе я не выгляжу толстой, ребята.

Сказать по правде, я потрясающе красива, если можно так говорить о себе: в двадцать семь у меня никаких морщин и прочих дефектов, хотя при тусклом свете лицо мое выглядит не то что круглым, а прямо-таки жирным, как блин, и носа почти не видно. Но легкий макияж все исправляет.

– Вчера папочка сказал, что я напоминаю ему его первый «порш».

Эмили и Дейрдре молча уставились на меня.

– Тот был жутко непослушный, – поясняю я. – Кто-нибудь знает, где здесь туалет?

– Мы же у тебя дома.

– А, ну да.

И тут я вспомнила, что весь вечер ужасно хотела писать, но так и не дошла до туалета: в таком состоянии это довольно проблематично. К тому же не хотелось видеть себя в зеркалах, не позволяющих забыть, кто я, когда желаешь одного – сбежать от всех этих газет, журналов и телепередач. Вот в чем главное достоинство алкоголя, поэтому-то знаменитости и не расстаются на вечеринках со стаканами.

– Кто-нибудь, подлейте мне еще. Пожалуйста.

Новая порция выпивки находит путь к моей руке. Что-то некрепкое и холодное. Я подняла стакан:

– За нашу смерть!

– За нашу смерть! – в унисон повторяют они.

Мы пьем, потом Дейрдре принимается расспрашивать Эмили про рекламную кампанию, над которой та сейчас работает, «Бичи Спорт». Она – ответственный сотрудник рекламного агентства «Тейлор Найт», одного из лучших – ну, по крайней мере, она так говорит. «Вичи» – ее последнее достижение: сделку удалось заключить благодаря деньгам, предложенным спортсменам без ведома компании. Она никогда в жизни не носила кроссовки и даже не собиралась, а теперь получила их целую гору, новеньких, и все время пытается их кому-нибудь сбагрить. Мне уже всучила три пары – одну для тенниса, одну для бега и еще одну для пятиборья или что-то вроде этого.

Я попыталась сплавить их коллегам у себя в офисе, но, разумеется, у них оказались не те размеры, да и спортом они интересовались не больше моего. Почему-то все считают, что я должна быть теннисисткой, пловчихой или хотя бы лыжницей. Но в Аспене я последний раз была с отцом, в семнадцать, бассейн посещала только в школе. А в теннис вообще никогда не играла.

Эмили продолжает что-то вещать, ведь Дейрдре работает в отделе кадров, и ей особо нечего рассказать. Они закуривают. Я тоже беру сигарету. Насколько могу припомнить, я вообще-то не курю. Мой стакан весь липкий, на языке привкус мяты. Я пытаюсь задать вопрос, чтобы включиться в беседу, но теряю нить разговора раньше, чем слова успевают сорваться с моего языка. Дейрдре роется в забытых вещах, засовывает в карман понравившийся шарф и предлагает другой Эмили.

Эмили качает головой.

– Красть нехорошо, Дейдр. Из-за тебя у Глории будут неприятности.

2

«Портфолио» занимает целый этаж бывшего склада южнее Маркет-стрит в Сан-Франциско. Учитывая масштабы журнала, место просто отличное. Наши помещения переполнены, как романы Диккенса, всюду толпится народ, а кабинетики скромные, как рассказы Генри Джеймса. Разумеется, есть и исключения. Одно из них – я, второе – Дмитрий. Но ни один из кабинетов не может соперничать с огромной комнатой совещаний.

Дмитрий – основатель, владелец и издатель «Портфолио», в своем роде коллекционер. Его личное пространство завалено безнадежной кучей безвкусных викторианских и староамериканских безделушек, которые вечно падали из-за неуклюжести хозяина. Совсем недавно зал для совещаний тоже был захламлен, но теперь он такой, как во времена моего появления в «Портфолио»: пустой, за исключением простенького, шестнадцати футов в длину, дубового стола и двенадцати разномастных, но подобранных по размеру стульев. Выглядит более чем скромно. Это место, где решаются вопросы.

Сегодня нужно решить, что предпринять в связи со смертью Пи-Джея. Не то чтобы это новость, мои сотрудники все уже давно знают. Вот почему Пи-Джей больше не работает в «Портфолио», а я под подозрением. Вот почему теперь я – главный редактор.

До смерти Пи-Джея я была редактором раздела «Еда». Дмитрий считает меня отменным поваром.

Дмитрий воображает, что знает обо мне очень много, но он здорово заблуждается. Вот почему в свои двадцать четыре года, не имея редакторского опыта и с познаниями в кулинарном искусстве не лучше, чем у любого другого, получившего такое же воспитание, из многих достойных претендентов именно меня выбрали возглавить этот раздел.

Сперва меня, вместе с двумя другими, приняли в журнал стажером без оклада. Моя первая работа после колледжа. Мама считала, что это вообще не работа. Папа, к счастью, с ней не согласился, поняв – как только он меня всегда понимал, – что это необходимый опыт. Папочка выплачивал мне зарплату из своего кармана. Дал 36 000 долларов и каким-то образом умудрился включить меня в свой медицинский полис. Поступил очень великодушно. Папочка был куда более великодушен, чем Пи-Джей, который в итоге все-таки предложил мне оплачиваемую должность.

Редактором кулинарного раздела я стала по случайному стечению обстоятельств. Когда появилась вакансия, я успела позаниматься в журнале решительно всем. Как правило, стажировка длится год. У меня – всего одиннадцать месяцев.

В день, когда предыдущий редактор раздела, старый ветеран от кулинарии, перенесший ботулизм и подагру, объявил о своей отставке, я сразу же ускользнула в Центральную библиотеку. За все время работы в журнале я перебросилась с ним всего парой слов и была слабо знакома с его отделом, поэтому даже не знала толком, чем он там занимается. Я пролистала все книги о еде, которые удалось раскопать: от «Гастрономического словаря» Лярусса до «Физиологии вкуса» Брийя-Саварена. На всякий случай еще полистала сборник книжных обзоров Дороти Паркер. Паркер была моей героиней. Одно время я даже хотела подписывать свои обзоры «Констант Итер».[4]4
  Constant Eater – постоянный едок (англ.).


[Закрыть]

Когда на следующее утро я отправилась к Пи-Джею, моя голова была под завязку набита фруктовыми компотами и «фуа-гра». Я нравилась Пи-Джею. Как он мне потом признался, его привлекало то, что я ношу шерстяные свитера и свободные блейзеры с разрезами и всегда такая серьезная. Пи-Джею было тридцать девять. Он болел псориазом и рассеянно ковырял дужкой очков коросту за ушами. Чешуйки кожи осыпались на дорогой темный костюм. Было ясно, что он хочет меня трахнуть.

Пи-Джей: Ты что-нибудь знаешь о еде?

Глория: Я знаю все о еде.

Пи-Джей улыбнулся. Вот это ему нравилось во мне больше всего.

Вот так, вопреки мнению Джейка, нашего выпускающего редактора, и без ведома Дмитрия, я прошла официальное собеседование. Предыдущий редактор отказался в этом участвовать – был слишком занят своей подагрой, ботулизмом и написанием книги о них, – а Пи-Джей знал о еде еще меньше меня. Но резюме продолжали поступать, и ему пришлось провести несчетное количество собеседований, прежде чем он утвердил меня. Пи-Джей стал моим спасителем.

Люди бродили по переговорной, сбивались в кучки, чтобы посплетничать. Всего нас там было двадцать четыре – неразбериха из редакторов, дизайнеров, распространителей, которые уживались друг с другом именно так, как обычно может уживаться скопище столь разнообразных эго и подсознаний.

Нервозность из-за перспективы оказаться в центре серьезного криминального расследования не способствовала улучшению ситуации, но придавала жизни некоторую остроту.

«Портфолио» – крупный журнал, или, скорее, крупный настолько, насколько может позволить себе журнал, чтобы при этом не страдала его грамотность. Мы – не «Сатердей Ивнинг Пост», и нас мало заботит мнение наших читателей. А им это даже нравится. Ведь у читателей нет редакторского инстинкта, они понятия не имеют, что им нужно. Наши читатели – молодые городские профессионалы, и единственная вещь, которая их не интересует, – молодой городской профессионализм. Мы воздействовали на их умы, говоря о ненадежности их положения и подкармливая их воображение трагическими историями. В нашей редакции не было ни одного человека из Сан-Франциско или даже Калифорнии, поэтому мы понимали, что жизнь существует и за пределами Западного побережья. Фальшивые биографии знаменитостей, подкрепленные сплетнями, богатый словарный запас, одновременно слишком изощренный и слишком вульгарный для словаря Уэбстера. «Портфолио» был некой разновидностью порнографии. Позиция важнее фактов.

Я устроила собрание, чтобы сообщить о том, что в свете смерти Пи-Джея мы должны опубликовать некролог в готовящемся номере.

– Это означает, – объяснила я, – что придется отказаться от какой-то полосы.

И спросила Джейка, как у нас обстоит с разделом «Письма читателей». Он, причмокивая, всасывает остатки джема из недоеденного пончика и сообщает, что все в порядке, раздел готов.

– Что-нибудь стоящее?

– Да нет, обычная чепуха.

– И как это скажется на выпуске? – Это вопрос Адаму, нашему арт-директору, похожему на стручок фасоли.

– Этого нельзя делать.

– Можно-можно.

Адам смотрит на меня сквозь очки а-ля Бадди Холли. Пожимает плечами.

– Это сильно все испортит. – Два его ассистента согласно кивают, пока он жестом не велит им остановиться. – Когда я получу текст?

– Я его за час напишу, – говорит Джейк, тиская пальцами огрызок своего пончика и пытаясь выдавить еще чуть-чуть джема.

Я говорю им, что в этом нет нужды.

– Что ты хочешь сказать – нет нужды?

– Ты не будешь писать некролог.

– А кто же?

– Я напишу. Это пиар, Джейк. Ты в самом деле думаешь, что публика хочет ассоциировать «Портфолио» с кем-то… вроде тебя? – Я улыбаюсь. – Когда от тебя что-то потребуется, я тебе сообщу.

– Я устал от этого дерьма, – бормочет Джейк сквозь перепачканные в сахарной глазури пальцы. – Ты – ебаная подозреваемая. Что, об этом все уже забыли?

– Никто не принимает это всерьез, Джейк. Никто, кроме тебя. Только ты думаешь, что я сделала что-то не то.

Джейк считает себя журналистом, поэтому его раздражает неопределенность. Но убийство – дело запутанное. Ведь тело Пи-Джея целиком-то и не найдено. По правде сказать, из-за ошибки почтовой службы «Ю-пи-эс» его пока не удалось собрать воедино. Часть ноги еще болтается где-то на воле.

Несколько дней ушло на то, чтобы понять, что Пи-Джей теперь – в прошедшем времени. Сперва это было просто исчезновение. Через какое-то время Майре, менеджеру по маркетингу, позвонил один из ее поставщиков. Кажется, они получили нечто поразительно похожее на убедительную имитацию человеческой руки – отрезанной, покрытой кровью и воняющей гнилью. Они знали, что посылка пришла из нашего офиса, потому что на упаковке была их этикетка, с кодом, которым пользовалась Майра. Они специально дали нам эти наклейки с названием своей компании и индивидуальным кодом, чтобы мы не пользовались ими для несанкционированной рассылки, и вот получили: сперва это показалось очень реалистичной частью тела на первой стадии разложения. Не тот вид рекламы, который они имели в виду, соглашаясь на рассылку «Портфолио». Нет нужды говорить, что их это совсем не обрадовало.

Майра настаивала, что она ничего не посылала. Уверены ли они, что это отправлено из «Портфолио»? Ей зачитали код. Она сверилась со своим списком: несколько этикеток пропали, в том числе и с этим кодом. Тут уже кто-то из поставщиков, а то и все разом, позвонили в полицию.

Рука оказалась настоящей, дело завертелось, последовали еще несколько звонков в полицию в разных частях страны. Похоже, части тела раскидали везде – они пузырились и разлагались в разных штатах.

Разумеется, привлекли ФБР, сразу стало ясно, что расчлененка пересекла границу штата, и это ввергло Дмитрия в панику. Первые тридцать лет жизни Дмитрий прожил в Ленинграде и десять из них издавал подпольную антикоммунистическую газету. Он на личном опыте усвоил одну вещь – следует избегать общения с людьми в темных костюмах.

Потому-то он и доверился мне, когда отрезанную голову Пи-Джея обнаружили в Л. А. и я предложила свою кандидатуру для общения с публикой.

– Это хорошая идея. Ты лучше знала Пи-Джея. Я тебе доверяю, Глория.

За этим последовала поездка на юг, опознание Пи-Джея, пресс-конференция, первая в моей жизни, и начало официального расследования. Я вернулась в Сан-Франциско рано утром на следующий день. Увидев свою фотографию на первой полосе «Кроникл», я поняла, что получила то, чего мне всю жизнь не хватало.

Через несколько дней я убедила Дмитрия отдать мне должность Пи-Джея – во избежание недоразумений с прессой и нарушения субординации в журнале. Поскольку кабинет Пи-Джея все еще был, точно во время карнавала на Марди-Гра, опутан желтой пластиковой лентой, я временно расположилась в зале для совещаний. Свой старый кабинет я отдала следователям: там они проводили допросы, снимали отпечатки пальцев у сотрудников и пили кофе. Следователям я нравилась. Им были приятны моя внимательность и готовность сотрудничать.

Тем не менее то, что я попала под подозрение, было вполне естественно. Сотрудники журнала сплетничали вовсю, и вскоре следователям, равно как и моим коллегам – журналистам по всей стране, стало ясно, что у меня имелись мотив, близость с Пи-Джеем и несомненный талант. Единственное, чего не хватало, – это доказательств.