Текст книги "Анатомия страха"
Автор книги: Джонатан Сантлоуфер
Жанры:
Прочие детективы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
Джонатан Сантлоуфер
Анатомия страха
Посвящается Джой и Дории
* * *
Пролог
Он видит это в мельчайших деталях.
Тротуар. На асфальте, распростершись на спине, лежит человек. Из-под его головы и тела струится кровь, впитывается в трещины, но ее слишком много, и под торсом быстро образуется лужа, по форме похожая на амебу.
Он это знает наверняка, потому что много лет спустя прочитал протокол осмотра места преступления и заключение медэксперта. Преступник произвел три выстрела – два в грудь и один в голову. Причем последний выстрел сделан позднее, когда человек уже лежал на асфальте, истекая кровью, но был еще жив. Медэксперт отметил, что сердце человека в тот момент работало и, судя по ожогам на виске, последний выстрел был сделан в упор.
Вот такая картина возникает в его воображении. Часто в момент пробуждения и перед сном, долго не давая уснуть.
Этот кошмар преследует его почти двадцать лет. Со временем он научился управляться с ним, так что это ему почти не мешает, как, например, безногому протез. Научился с этим одеваться, есть, беседовать с людьми, заниматься любовью и даже смеяться. Случаются моменты, когда он об этом забывает, но их немного. Потому что человек, лежащий на асфальте, его отец и виноват в его гибели он. Такое забыть не просто.
1
Полицейский детектив усадила девушку на стул.
– Это Лори Маграт.
Я внимательно ее оглядел и отвернулся, по привычке запоминая внешность – форму лица (овальное), цвет волос (темная блондинка), тот факт, что она молодая (не старше двадцати лет), а также что левый глаз у нее распух и прикрыт, на скуле синяк размером с серебряный доллар и нижняя пухлая губа рассечена, наложен шов, – затем откашлялся, чтобы привлечь внимание, и с улыбкой произнес:
– Привет. Лори. Меня зовут Натан Родригес. Надеюсь, ты мне поможешь.
– Конечно, поможет, – вмешалась детектив. Крашеные рыжие волосы зачесаны назад, шершавая кожа на худом лице покрыта толстым слоем компакт-пудры, на пришпиленной к блузке карточке значится: «Шмид».
Лори украдкой оглядела меня своим неповрежденным газом, видимо, тоже оценивая мою внешность. Черные глаза, черные волосы, длинный, с горбинкой, нос. Нос у меня от мамы, Джудит Эпштейн, родом из Форест-Хиллс, штат Нью-Йорк, а глаза, волосы и осанка от отца, Хуана Родригеса, сотрудника отдела по борьбе с наркотиками полицейского управления Нью-Йорка, уроженца Сан-Хуана Пуэрто-Рико.
– Лори уверена, что нападавший был латинос. – Шмид смущенно отвела взгляд, сообразив, что сказала что-то не то. Но я к подобному привык.
Как давно орудует этот подонок? Я вспомнил, что записано в полицейском протоколе: затаскивал женщин в переулок, угрожая ножом, насиловал, избивал, но даты из головы вылетели. Я их плохо запоминаю, не то что визуальные образы. Но девушка побывала в переделке недавно. День или два назад. Ссадины свежие.
– Лори, если не возражаешь, я попрошу детектива Шмид оставить нас на несколько минут одних.
Мы прежде не работали вместе, и детектив не знала, что меня следует оставлять с потерпевшими наедине. Девушка напрягла плечи, но кивнула. Я подождал, пока за детективом закроется дверь, и улыбнулся Лори.
– Ты где-то учишься?
Она немного помедлила с ответом.
– На косметичку. Ну, на курсах, где готовят косметологов и массажистов.
– Волосы или макияж?
– И то и другое. – Лори глубоко вздохнула. – Но мне больше нравится заниматься макияжем.
– Да, макияж, наверное, интереснее.
Я подумал, что это может быть полезным. Девушка привыкла оценивать лица. Мы поговорили еще. О том, какой она предпочитает использовать тип косметики, сколько продлится обучение, о ее планах. Мне было важно разговорить ее. Вскоре она, кажется, немного расслабилась, ее лицевые мышцы создавали последовательную серию микровыражений – подозрение, страх, уныние, – читать которые меня научил замечательный ученый-психолог Пол Экман, создатель «Системы кодировки лицевых движений».
Семь лет назад я прослушал курс его лекций в Квантико и с тех пор серьезно увлекся этой теорией. Экман доказал, что с помощью сорока трех «единиц движения» мышц лицо может приобрести свыше десяти тысяч различных выражений. Все эти выражения изучить и идентифицировать невозможно, но надежды я не оставлял.
– Так что, ты считаешь, тот человек был латиноамериканец? – спросил я.
– Да. Кожа у него была смуглая и…
– Как у меня?
Лори быстро подняла голову и опустила.
– Нет. У него много темнее.
К подобного рода комплиментам я тоже давно привык. Уж не помню сколько раз темнокожий латинос, услышав мою фамилию, с удивлением, смешанным с небольшой завистью, говорил, что я вполне могу сойти за белого. Меня эта придурь почему-то всегда задевала. Хотя что особенного втом, что я, наполовину еврей, мог сойти за белого?
– Закрой глаза, – предложил я. – Иногда это помогает. Легче извлечь из памяти зрительный образ.
– Не могу. Когда я так делаю… то все вижу.
– Понимаешь, Лори, это замечательно. Потому что, если ты его видишь, значит, можешь описать. – Я погладил двухдневную щетину на своих щеках и откинулся на спинку стула. – Просто закрой глаза и посиди так минуту-другую.
Лори кивнула. Плотно закрыла подбитый глаз, другой поблескивал пару секунд, но в конце концов тоже закрылся. Через пару мгновений она негромко охнула.
– Ты его видишь? – спросил я, зная, что это так. – Не отпускай. Это трудно, но постарайся. Главное, не переставай о нем думать.
Бумага наготове. Высококлассная, для рисования, фирмы «Арчес хот пресс», на которой можно сколько угодно стирать без всякого вреда и которую можно бесконечно долго хранить. Меня тешит мысль, что на хорошей бумаге рисунки получаются лучше. В одной руке я сжимал карандаш, тоже высококлассный, фирмы «Эбони», а в другой – серый шарик пластифицированного ластика.
– Итак, давай начнем с того, что проще. С формы лица. Попытайся представить его в виде какой-нибудь геометрической фигуры – круг, квадрат…
– Овал, – проговорила она, зажмуриваясь. – Подбородок заостренный.
– Фантастика! – восхитился я, двигая карандашом по бумаге, мысленно автоматически повторяя латинские названия: мандибуля, максилля, ос лакримале. [2]2
Нижняя челюсть, верхняя челюсть, слезная кость.
[Закрыть]Анатомию я знаю не хуже любого медэксперта.
Начало у меня всегда одинаковое, что-то вроде шаблона. Где-то там внутри затаился образ, в этом нет сомнений. Свой набросок, шаблон, я представляю так же, как Микеланджело представлял кусок мрамора – что там внутри находится скульптура, нужно только обтесать его. Вот и я придерживаюсь той же концепции. Таких рисовальщиков сейчас остались считанные единицы. Нынче все работают на компьютерах. Я тоже пробовал все программы, в том числе и самую последнюю, «FACES», и убедился – это не для меня. Перемещая по экрану монитора отдельные элементы лица, она не учитывает чего-то важного. Может, душу, не знаю. Во всяком случае, я продолжаю черкать карандашом по бумаге, и у меня получается.
Что ни говори, а в Квантико готовят серьезно. Все, что я там изучал – психологию, теорию Экмана, а также специальные курсы прикладного рисования при расследовании уголовных преступлений, – мне потом очень пригодилось.
Лори продолжала сидеть зажмурившись. Я начал издалека, понимая, что прямые вопросы сейчас лучше не задавать:
– Так какой тип макияжа ты используешь на занятиях?
– А все. «Олмей», он не вызывает аллергии; «МАК»; тушь «Грейт лэш» фирмы «Мэйбеллин», очень надежная, и мне нравится туалетная вода «Гипноз» фирмы «Ланком». Она, конечно, дорогая, но очень качественная.
Мы подробно обсудили свойства туши для ресниц и бровей, затем я перевел разговор на карандаши для подведения глаз, а вскоре возник вопрос о глазах негодяя, который на нее напал.
– Их почти не было видно, а вот брови… они были тяжелые такие, ну, знаете, вроде как в форме буквы V.
– Сросшиеся?
– Ну да… густые, тяжелые. Это, наверное, будет звучать глупо, но…
– Говори, не стесняйся. Для меня важна любая мелочь.
– Хм… вы знаете, у него брови, почти как у Лео, ну, у Леонардо Ди Каприо, тоже расходятся над носом в форме буквы V.
Я вызвал в памяти лицо киноидола и быстро перенес эту деталь на бумагу.
Я рисовал всегда, сколько себя помню. В седьмом классе делал приятелям эскизы татуировок. Один соорудил для себя и сильно пожалел. Жалею и по сей день. Тогда лето стояло долгое и жаркое, а я парился в рубашках с длинными рукавами, пытался скрыть татуировку от мамы. Хотя она все равно увидела ее и закатила истерику. Но я же не знал, что мамина религия запрещает татуировки. И вообще не подозревал, что она настолько еврейка.
– Может, у него есть еще что-нибудь от Ди Каприо?
– Нет, только V. И много грубее и некрасивее.
Я набросал тяжелые брови и темные глаза. Затем попросил Лори описать нос.
– Толстый, – заявила она. – Широкий… а ноздри… вроде как… расширяются книзу.
Она добавила еще несколько деталей, касающихся носа и глаз, затем вернулась ко лбу, бровям и букве V. И тут произошло чудо – я тоже его увидел.
– Больше не могу. – Лори перестала жмуриться. – Очень мерзко.
– Ты права, – произнес я как можно мягче.
– Тогда хватит?
– Нет, Лори. – Я твердо посмотрел на нее. – Ты должна продолжить. Знаю, ты выдержишь. Пойми, этот парень подонок, животное, мы не должны допустить, чтобы он причинил зло еще какой-нибудь девушке. Ты же не хочешь этого, верно?
По ее щекам потекли слезы, и я осторожно взял ее за руку. Она поморщилась и неожиданно крепко ухватилась за мою ладонь. Мы посидели так пару минут, а потом я высвободил руку.
– Извини, но она мне нужна для работы.
Лори слабо улыбнулась и закрыла глаза.
– У него были шрамы? – спросил я.
– Нет. – Она открыла глаза, и слезы снова потекли.
– Лори, давай представим, что это просто игра. Ты вызываешь его образ в своей памяти и передаешь мне. Я отображаю образ на бумаге и делаю рукой вот так. После чего ты обо всем забываешь. Его больше нет, он стерт. Это такое шаманство. Понимаешь, о чем я?
– Вы вообще похожи на колдуна, – усмехнулась она.
Я улыбнулся. Нечто подобное мне часто приходилось слышать от свидетелей и потерпевших.
– Да, что-то вроде.
Я закрыл глаза, и на мгновение в моем сознании опять вспыхнуло его лицо. Иногда со мной случалась подобная необъяснимая метаморфоза. Я открыл глаза и принялся за работу.
А Лори заговорила, охваченная странным вдохновением, уточняя форму заостренного подбородка, носа и добавляя кое-что новое – полные губы.
– Толстые и надутые.
– Замечательно. Сколько лет ты бы дала ему?
– Наверное, тридцать. Может, немного старше.
Она, продолжала говорить, а я рисовать. Прошло минут двадцать.
– А теперь посмотри.
Я выждал секунду и повернул к ней рисунок. Лори тихо ахнула. Я молчал, покусывая кончик карандаша. Скверная привычка, от которой никак не удается избавиться.
– Похож, – тихо промолвила она. – Даже очень, но… подбородок не такой.
На суде адвокаты защиты часто подвергают сомнению способность потерпевших и свидетелей опознать того или иного человека. Однако, по моим наблюдениям, у большинства людей хорошая зрительная память. Уже много лет я делаю рисунки со слов свидетелей и потерпевших, и в половине случаев это помогает задержать подозреваемого и предать его суду. Так что я убедительно призываю судей отклонять подобные протесты адвокатов.
Лори с волнением рассматривала рисунок. Подобное выражение лица я видел в аналогичной ситуации у свидетелей и потерпевших множество раз.
– Чего-то не хватает, – пробормотала она. – Но не знаю чего.
– Вот, посмотри. – Я достал свою коллекцию карточек, собранную за семь лет работы. Ламинированные вырезки из газет, журналов и книг, где были представлены все типы лиц, расы, большей частью мужчины. Выбрал нужные, разложил на столе. – Что-нибудь видишь похожее?
Лори облизнула разбитую губу и отрицательно покачала головой. Я разложил другую группу карточек.
– А здесь?
– Нет, но… погодите. Вот! Его подбородок! Вот именно… он не то чтобы остроконечный, а такой… понимаете, вроде как козлиный. Как у этого парня на фотографии.
Я быстро добавил деталь к рисунку.
– А как насчет усов? Они у него были?
– Да. Вернее, нет. Будто он какое-то время не брился. – Она глянула на мои щеки. – Как у вас… щетина только на подбородке более обильная и, как я уже говорила, заостренная.
Я быстро подправил рисунок и повернул к ней посмотреть.
Лори испуганно охнула.
– Похож на него?
– Да. Но на нем была шапка!
– Какая? Вязаная или…
– Да, вязаная, шерстяная.
Вот теперь мы почти у цели. Мыслили синхронно.
– …грубая такая… чем-то запачкана. – Она качнула головой назад и вперед, словно пыталась вытеснить его образ из памяти.
– Продолжай, продолжай, Лори.
– Да… да… шапочка… ну, знаете, такие вязаные бывают, их натягивают на голову.
И у него вот также… – Лори напряженно прищурилась, – она покрывала верх ушей.
Я быстро закончил рисовать шапочку и повернул блокнот к ней.
– Боже, – прошептала она. – Это… он.
Чувствовалось, что ей очень тяжело смотреть на рисунок.
– Может, мне следует что-либо изменить?
Губы девушки дрожали. Я снова тронул ее за руку.
– Ты не забыла, что теперь он перешел из твоей головы на бумагу?
– Нет, он всегда будет у меня в голове.
– Закрой глаза.
– Зачем?
– Посмотри, может, его там нет.
Было видно, что она боится попробовать.
– Давай же, – произнес я без нажима.
Лори тяжело вздохнула и закрыла глаза.
– Я все еще вижу его.
– Но он сейчас не такой четкий, верно?
– Может быть.
– А скоро вообще исчезнет.
Я надеялся, что мое лицо не выдает обмана. Потому что вряд ли он когда-либо покинет ее. Некоторые образы впечатываются в мозг навсегда.
Я похвалил девушку за храбрость, заявив, что она очень помогла следствию.
Лори ушла, а я остался заканчивать рисунок. Добавил теней, кое-какие места затер кусочком картона и пальцами, чтобы придать лицу больше объема, сделать более живым, затем откинулся на спинку стула и оценил рисунок.
Конечно, это не искусство с большой буквы, но все же неплохо. Я ведь тоже не поймешь кто – то ли коп, то ли художник. Нечто среднее.
Я спрыснул рисунок фиксатором и отнес детективу Шмид. Потом пошел в туалет, помыл руки, оросил лицо холодной водой. И вдруг почувствовал легкий озноб. Смутно знакомое необъяснимое предчувствие. Со мной иногда такое случается. Я не обращал внимания, и лишь позднее, когда происходило что-нибудь плохое, до меня доходило: «Ах вот, значит, что это было».
2
Комната без окон – камера, келья, такой он ее задумал, – отражает его сознание, сфокусированное на предмете одержимости, закрытое в данный момент для всего остального. Единственный звук здесь создает карандаш, царапающий бумагу; быстро, твердо частички графита оседают на тонких белесых волосках его мускулистых рук, линии переплетаются, формируя изображения. Это мертвые тела, разбросанные на тротуаре, как поломанные марионетки, руки и ноги торчат, повернутые под немыслимыми углами.
Но как изобразить крики и стоны?
Он прекращает работу, задумывается. Мертвые тела, потрескавшиеся тротуары, взорванные автомобили – это воспроизвести можно. Но крики – вряд ли. Звуковая дорожка всегда появляется позднее. Настоящий объемный звук системы «Долби». Все как положено.
Он рассматривает рисунок, прищурив бледно-голубые глаза. Нет, надо продолжать. Он открывает в блокноте новый лист, сдувает с него воображаемые пылинки и начинает легко и плавно наносить штрихи, казалось бы, беспорядочные, но так надо. И вот наконец это приходит, и на мгновение он видит человека. Зрительная память не подводит его.
Именно это ему и нужно.
Он принимается за работу. Один фрагмент. Затем другой.
Но рисунок не получается.
Проклятие!
Он принимается ходить по комнате, затем рывком опускается на пол, несколько раз быстро отжимается, и теперь, когда сердце заколотилось быстрее и дыхание стало прерывистым, перед его мысленным взором возникают новые фрагменты, и он торопится перенести их на бумагу, прежде чем они успевают исчезнуть.
Но это по-прежнему фрагменты. Где же целое? Почему всегда приходится вот так блуждать в неведении?
Он сосредоточивается, пытаясь определить в себе ту часть, которая может это знать, мозг работает, как мощный компьютер, кусочки объединяются. Он переводит дух, открывает чистый лист и рисует, стирает, снова рисует, каждый раз добавляя чуть больше информации.
Да, вот оно.
Один рисунок закончен, у мертвеца появилась голова. Он откладывает его в сторону. Половина пути пройдена, первая часть работы завершена. Но в голове уже роятся другие образы, требующие внимания. Он быстро затачивает карандаши. Мозг подает импульсы рукам, какие движения делать. В этом загадочном процессе рисования его воля будто не участвует. Пока ничего не выходит, но он не отчаивается. Мысленно шепчет себе: «Доверься интуиции. Прежде у тебя получалось, получится и сейчас».
Карандаш не просто инструмент, он продолжение его руки, они вместе сложный слаженный механизм, совершающий движение за движением, пока наконец не возникает… оно.
Он откидывается на спинку стула, отряхивает с перчаток графит – а он осторожен и всегда работает только в перчатках, – в жилах пульсирует адреналин. Да, рисунки приобрели смысл. Теперь он знает, что и как будет делать.
3
– Да оттесните же вы наконец этих людей назад! – буркнула Терри Руссо бруклинским полицейским, пытающимся навести порядок, и медленно двинулась дальше, выставив перед собой полицейский жетон.
Было темно, но желтые уличные фонари в сочетании с красными проблесковыми маячками автомобилей заливали толпу примерно в шестьдесят человек зловещим оранжевым сиянием. Люди не унимались, проталкивались ближе, чтобы лучше увидеть происходящее.
Для них это очередное реалити-шоу, с горечью подумала Терри. Теперь ведь трудно провести грань между жизнью и развлечением.
Она продолжила наблюдать за собравшимися. Ведь среди них может быть и он.
Последнее крупное дело ей удалось раскрыть быстро потому, что подонок, серийный убийца, обнаглел настолько, что вертелся вблизи места преступления среди зевак, прямо под носом полицейских и детективов. Смотрел, как они пытаются разбираться со злодейством, которое он сотворил. Терри узнала его по фотороботу и погналась, даже не подумав позвать с собой кого-нибудь. Разумеется, это было безрассудство. Коллеги примерно так ее поступок и оценили, тем более что она схлопотала себе пулю в правое плечо. Зато после этого Терри Руссо повысили, сделав начальником отдела расследования убийств центрального района Манхэттена. Значит, ей надо за это благодарить негодяя.
– Ну, что тут у нас? – спросила она бруклинского детектива, хотя уже знала, в чем дело. Иначе бы ее не вызвали. К телу убитого был прикреплен рисунок, как и у парня, которого зарезали на Манхэттене.
Но того зарезали, а этот застрелен. Странно.
Взгляд бруклинского детектива медленно скользнул по лицу Руссо, затем по грудям, которые прятались под облегающей джинсовой курткой, и вернулся к лицу, захватив темные волосы, завязанные в хвостик, от чего Терри выглядела восемнадцатилетней, хотя через неделю ей исполнялся тридцать один год.
С трудом подавив зевок, детектив протянул ей бумажник убитого.
– Афроамериканец, застрелен между шестью и шестью тридцатью. Есть двое свидетелей. Слышали выстрелы, но не видели, кто стрелял. Убитого зовут Харрисон Стоун, живет вон там. – Он показал на четырехэтажное здание из бурого песчаника. – Жена уже опознала его. Она прибыла на место происшествия примерно в то же время, что и патрульный автомобиль, то есть через десять минут после выстрелов. – Детектив кивнул в сторону группы полицейских, рядом с которыми стояла и плакала блондинка: – Его жена.
Последняя фраза прозвучала чуть насмешливо, но, может, Терри это показалось.
Она увидела, что один детектив, осматривающий место преступления, снял рисунок с трупа, собираясь положить в сумку, и начала надевать перчатки.
– Дайте его мне.
Наконец прибыл шеф полицейского управления Перри Дентон. Вид у него был такой, будто он ожидал, что перед ним сейчас расстелят красную ковровую дорожку, зажгут софиты и подойдет Джоан Риверс [3]3
Известная американская комедийная актриса и ведущая ток-шоу.
[Закрыть]с вопросом: «У кого вы одеваетесь?» Дентон невысокий, но держался так, словно был высоким. Сунув в рот неприкуренную сигару, он задумчиво оглядывал место преступления.
Терри подумала, что если бы сейчас кто-нибудь узнал о ее прошлой связи с Дейтоном, то наверняка бы решил, что ее повышение по службе связано именно с этим. Черта с два. Если бы все зависело от Дентона, не видать ей повышения как своих ушей. Потому что она резко оборвала отношения менее чем через месяц после начала. И это было больше года назад, когда Дентон возглавлял отдел по борьбе с распространением наркотиков. Откуда ей было знать, что он вскоре станет ее боссом?
Дентон взял у Терри рисунок, и его рука, случайно или намеренно, коснулась ее груди.
Интересно, знает ли его жена, что он готов трахнуть любую особу женского пола, подумала она и направилась к жене убитого, белокурой красотке, немного похожей на знаменитую кинозвезду пятидесятых Грейс Келли. Сейчас ее бледно-голубые глаза покраснели, а по щекам растекся макияж.
Терри выразила ей соболезнования.
– Но почему… Харрисон? Вот так… без всякой причины. Вы можете мне сказать… почему? – Женщина вгляделась в лицо Терри, ожидая ответа.
– Надеюсь, вы поможете нам это понять, – мягко проговорила она.
Красотка отрицательно покачала головой, тряхнув подстриженными «под пажа» белокурыми волосами.
Дентон поманил Терри. На его лице играла смутная улыбка, которая обычно не предвещала ничего хорошего. Он наклонился ближе, пахнув на нее табачным запахом, смешанным со знакомым лимонным лосьоном после бритья. Рядом стояли двое детективов и несколько технических экспертов.
– Нужно провести тщательный лабораторный анализ. – Дентон взмахнул рисунком. – Вы меня поняли?
Терри кивнула:
– Да.
Он наклонился к ее уху, стиснув плечо:
– Подвезти тебя в центр?
Терри вывернулась из его захвата. Плечо болело, ведь именно сюда попала та пуля. Осознавал ли это Дентон? Разумеется, потому что был по природе садистом.
– Я на своей машине, – ответила Терри, пытаясь не выдать своих чувств. С этим человеком надо быть осторожной. Он может доставить много неприятностей. Конечно, и Терри могла сделать то же самое для него, но лучше до этого не доводить. – Я тут задержусь. Посмотрю, что даст осмотр места преступления.
– Правильно, – согласился Дентон.
