Текст книги "Частное расследование"

Автор книги: Джонатан Келлерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)

22

Я добрался домой в самом начале шестого. Майло дома не было. Он надиктовал на свой аппарат новое приветствие. Никакой больше мизантропии, просто по-деловому: "Будьте добры,оставьте ваше сообщение". Я оставил ему просьбу позвонить мне при первой возможности.

Потом я позвонил в Сан-Лабрадор и поговорил с Мадлен.

Мадемуазель Мелиссе нездоровится. Она спит.

Non, месье тоже нет дома.

Прерывающийся голос. Потом щелчок.

Я оплатил счета, прибрался в доме, еще раз покормил рыбок и заметил, что они выглядят усталыми, особенно самочки. Позанимался тридцать минут на лыжном тренажере и принял душ.

Я посмотрел на часы, и они показывали семь тридцать.

Вечер пятницы.

Вечер свиданий.

Не додумав мысль до конца, я позвонил в Сан-Антонио. Мужской голос настороженно ответил: «Алло?» Когда я попросил позвать Линду, мужчина спросил:

– А кто ее просит?

– Знакомый из Лос-Анджелеса.

– Вы знаете, она в госпитале.

– Что-то с отцом?

– Да. Я Конрой, ее дядя – его брат. Живу в Хьюстоне, только сегодня приехал.

– Меня зовут Алекс Делавэр, мистер Оверстрит. Я друг Линды из Лос-Анджелеса. Надеюсь, с ее отцом ничего серьезного.

– Да, конечно, мне тоже хотелось бы на это надеяться, но, к сожалению, все обстоит по-другому. Сегодня утром мой брат потерял сознание. Его привели в чувство, но с большими трудностями – какие-то проблемы с кровообращением и почками. Его перевели в реанимацию. Вся семья сейчас там. Я только что заскочил сюда, чтобы кое-что взять, и как раз позвонили вы.

– Я не стану вас задерживать.

– Спасибо, сэр.

– Передайте, пожалуйста, Линде, что я звонил. Если что-нибудь будет нужно, дайте мне знать.

– Обязательно передам, сэр. Спасибо за предложение помощи.

Щелчок.

* * *

Причина была явно сомнительная, но я все-таки сделал это.

– Алло.

– Алекс! Как ты?

– Ты вечером свободна или у тебя свидание?

Она засмеялась.

–  Свидание?Нет, просто сижу здесь, у телефона.

– Тогда, может, рискнешь?

Она опять засмеялась. Почему мне так приятно это слышать?

– Хм, не знаю, не знаю. Мама всегда говорила, что я не должна выходить с мальчиком, который не попросил о свидании еще в среду вечером.

– К материнским советам стоит прислушиваться.

– С другой стороны, она говорила массу чепухи о многих других вещах. Во сколько?

– Через полчаса.

Она вышла из дверей своей студии, как только я притормозил перед зданием. Была одета в черную шелковую водолазку, такой же жакет и облегающие черные джинсы, заправленные в черные замшевые сапоги Красиво накрашенные губы, оттененные глаза, масса блестящих вьющихся волос. Она отчаянно была нужна мне. Прежде чем я успел выйти, она открыла дверцу со своей стороны и скользнула на сиденье рядом со мной, излучая тепло. Запустив одну руку мне в волосы, начала целовать меня, не дав мне перевести дыхания.

Мы обнимались и целовались неистово. Она пару раз укусила меня, словно от злости. В тот момент, когда у меня в легких совсем не осталось воздуха, она отстранилась и спросила:

– Что у нас на ужин?

– Я думал, может, что-то из китайской кухни. – Сказал это и подумал, сколько раз мы приносили что-нибудь с собой и съедали это в постели. – Конечно, можно сделать заказ по телефону и остаться здесь.

– Ну уж нет. Я хочу настоящеесвидание.

Мы поехали в одно место в Брентвуде – стандартное китайское меню и бумажные фонарики, но зато всегда надежно – и пировали целый час, потом отправились в комедийный клуб в Голливуде. Заведение с атмосферой беззаботного веселья, где мы любили вместе проводить время. Ни один из нас не был там ни с кем другим. Теперь атмосфера здесь изменилась: обитые черным войлоком стены, похожие на головорезов вышибалы со стянутыми на затылке в пучок волосами и стероидным цветом лица. Задымленность на уровне Калькутты, всюду так и веет враждебностью. За столиками полно «ночных бабочек» с глазами под тяжело приспущенными веками и их важных гостей, вернувшихся из очередного путешествия и требующих своей дозы.

Первые несколько номеров программы были рассчитаны на эту публику. Среди актеров были начинающие, нигде не востребованные комики с ужасной дикцией, шутки которых неизменно заставляли хохотать до упаду их знакомых и друзей, но почему-то не приживались на бульваре Сансет. Клоуны с грустными лицами кружили по сцене неверными шагами, дико кренясь то на одну, то на другую сторону, словно пьяные на коньках; их паузы, тягостнее которых мне не приходилось встречать в своей лечебной практике, перемежались с бурными всплесками косноязычной словесной мешанины. Незадолго до полуночи выступления стали более отполированными, но дружелюбия в них не прибавилось: лощеные, модно одетые молодые мужчины и женщины, обкатанные участием в ночных ток-шоу, выплевывали в зал непристойные остроты, которые не проходят на телевидении. Злобный юмор. Неприятные этнические шутки. Вопиющая скабрезность.

То ли город померзел, то ли мои собственные чувства притупились?

Я взглянул на Робин. Она покачала головой. Мы поднялись и ушли. На этот раз она позволила мне открыть перед ней дверцу. Оказавшись внутри, она тут же придвинулась к ней вплотную и осталась в этом положении.

Мы поехали. Я дотронулся до ее руки. Она несколько раз сжала мою и отпустила.

– Тебе хочется спать? – спросил я.

– Нет, ни капельки.

– Все хорошо?

– Угу.

– Тогда... Куда поедем?

– Ты не против, если мы просто покатаемся немного?

– Ни капельки.

Мы ехали по Фонтэн в западном направлении. Повернув направо на Ла-Сьенегу, я пересек Сансет и углубился в Голливудские холмы, постепенно поднимаясь все выше и выше, пока не оказался в лабиринте узких, извилистых улиц, носящих названия птиц. Район фешенебельных резиденций.

Робин все так же жалась к дверце, словно была случайной попутчицей, голосовавшей на дороге. Сидела отвернувшись, с закрытыми глазами и не разговаривала. Она скрестила ноги и положила одну руку на живот, как будто он у нее болел.

Через несколько мгновений она вернула голову в прежнее положение и выпрямила ноги. Хоть она и не призналась, что устала, я подумал, не заснула ли она. Но когда я включил приемник и поймал ночную программу джазовой музыки, она сказала:

– Хорошая музыка.

Я вел машину дальше, не имея ни малейшего представления о том, куда еду, потом каким-то образом оказался на каньоне Колдуотер, по этой дороге доехал до Малхолланд-драйв и свернул налево.

Небольшой отрезок дороги пришелся на лес, который вскоре поредел, и показались отвесные утесы, вздымающиеся над светящейся сеткой долины Сан-Фернандо. Пятьдесят квадратных миль огней и движения зазывно подмигивали нам сквозь ночную дымку и верхушки деревьев.

Яркие огни псевдогорода.

Здесь наверху меня охватило странное ощущение вернувшейся юности. Малхолланд представлял собой главную, самую важную парковочную площадку, освещенную голливудской традицией. Сколько было здесь снято любовных сцен? Сколько слезодавильных фильмов?

Я снизил скорость, любуясь видом, но сохраняя при этом бдительность на случай появления каких-нибудь любителей гонки за лидером или других помех. Робин открыла глаза.

– Давай остановимся где-нибудь.

Первые несколько поворотов оказались занятыми – нас опередили другие машины. Наконец я нашел местечко под эвкалиптами в нескольких километрах от развилки Колдуотер, припарковался и выключил фары. Недалеко от Беверли-Глен. Быстрый спуск к югу – и мы дома, по крайней мере я.

Она все еще прижималась к дверце, смотря на долину.

– Хорошо здесь, – сказал я, ставя машину на ручной тормоз и потягиваясь.

Она улыбнулась.

– Как на видовых почтовых открытках.

– Мне хорошо с тобой. – Я снова взял ее за руку. На этот раз никакого ответного пожатия. Рука была теплая, но инертная.

– Ну, как дела у твоей подруги в Техасе?

– Отцу внезапно стало хуже. Он в больнице.

– Мне очень жаль это слышать.

Она опустила стекло со своей стороны. Высунула голову наружу.

– С тобой все в порядке?

– Наверно. – Она втянула голову внутрь. – Почему ты мне позвонил, Алекс?

– Мне было одиноко, – ответил я, не подумав. И мне не понравилось, как жалобно это прозвучало. Но у нее от моих слов, похоже, поднялось настроение. Она взяла мою руку и стала перебирать пальцы.

– Мне бы тоже неплохо иметь друга.

– У тебя он есть.

– Все было не так гладко. Мне не хочется плакаться тебе в жилетку – знаю, что имею склонность к нытью, и борюсь с ней.

– Я никогда не считал тебя нытиком.

Она улыбнулась.

– Что в этом смешного?

– Деннис. Он всегда жаловался, что я ною.

– Да пошли ты его куда подальше!

– Он не просто так ушел. Я его выгнала.

Я промолчал.

– Получилось так, что я забеременела и сделала аборт. Мне потребовалась целая неделя, чтобы решиться на это. Когда я сказала об этом ему, он согласился с ходу. Предложил оплатить операцию. Это-то меня и разозлило – что у него не было ни раздумий, ни колебаний. Что для него все было настолько просто. Вот я и прогнала его.

Она вдруг выскочила из машины, обошла ее кругом и остановилась у решетки радиатора. Я тоже вышел и присоединился к ней. На земле лежал толстый слой опавших с эвкалипта листьев. Воздух пах микстурой от кашля. Проехала пара машин, потом все стихло, потом опять мимо поплыл целый парад фар.

Наконец все стихло окончательно.

– Когда я узнала, что беременна, у меня возникло странное ощущение. Досада на себя за неосторожность. Радость, что оказалась способной на это – биологически. И страх.

Я молча слушал, обуреваемый собственными чувствами. Меня охватил гнев – за все те годы, что мы были вместе. Мы были так осторожны – ради чего? Как грустно...

– Ты ненавидишь меня, – сказала она.

– И не думаю даже.

– Я тебя не осуждаю, ты имеешь все основания.

– Робин, такое случается.

– С другими людьми.

Она подошла к краю обрыва. Я обхватил ее обеими руками за талию. Ощутил сопротивление и убрал руки.

– Сама процедура была пустяковой. Моя гинекологиня проделала ее в два счета, прямо в кабинете. Сказала, что мы удачно захватили это– на ранней стадии, словно речь шла о какой-то болезни. Вакуумный насос и квитанция для страховки, как за обычную консультацию. Потом у меня были колики, но ничего ужасного. Обычный болевой синдром. Пара дней на тайленоле, и все.

Она говорила лишенным всякого выражения голосом, от которого мне было не по себе.

Я сказал:

– Главное, с тобой все обошлось.

Было такое ощущение, будто я читаю со сценарного листа Мелодрама на Горе Влюбленных. Следите за нашими анонсами...

– Потом, – продолжала она, – у меня началась паранойя. Что, если насос натворил бед, и я никогда больше не смогу забеременеть? Что, если Бог наказал меня за убийство того, что жило у меня внутри?

Она сделала несколько шагов в сторону.

– Все говорят об этом так отвлеченно. Паранойя длилась целый месяц. У меня появилась сыпь, я убедила себя, что обязательно заболею раком. Доктор сказала, что со мной все в порядке, и я поверила ей, и несколько дней чувствовала себя хорошо. Потом все чувства вернулись. Я боролась с ними и победила. Убедила себя, что надо жить дальше. Потом я еще целый месяц проревела. Все думала, что могло бы быть, если бы... Наконец прекратилось и это. Но какой-то отзвук той печали остался и все еще витает вокруг. Временами, когда я улыбаюсь, то чувствую, будто на самом деле плачу. А здесь у меня словно дыра. – Она ткнула пальцем в живот. – Вот тут, на этом месте.

Я взял ее за плечи и, преодолевая сопротивление, повернул к себе. Прижал лицом к пиджаку.

– Нет, надо же, черт побери, чтобы с ним! —пробормотала она в пиджак. Потом отстранилась и заставила себя посмотреть мне в глаза. – Он был как еда на скорую руку – чтобы не сосало под ложечкой. Есть что-то непристойное в том, что это случилось у меня с ним, правда? Что-то вроде одного из тех ужасных анекдотов, которые мы сегодня слышали.

Ее глаза были сухи. А мои начало щипать.

– Иногда, Алекс, я и сейчас не сплю по ночам. Задаю себе вопросы и ищу ответы. Похоже, я обреченана это занятие.

Мы стояли и молча смотрели друг на друга. Мимо с шумом пронеслась еще одна кавалькада машин.

– Вот свидание так свидание,а? Сплошное нытье и скулеж.

– Прекрати. Я рад, что ты мне это рассказала.

– Правда?

– Да, я... да, правда.

– Если ты ненавидишь меня, я это пойму.

– Почему я должен тебя ненавидеть?– Я вдруг разозлился. – У меняне было никаких прав на тебя. Случившееся не имело ко мне никакогоотношения.

– Верно, – согласилась она.

Я отпустил ее плечи и уронил руки.

– Мне надо было держать язык за зубами, – сказала она.

– Нет, – возразил я. – Все в порядке... Хотя нет. В этот момент – нет. Я чувствую себя мерзко. В основном из-за того, что пришлось пережить тебе.

– В основном?

– Ладно. Из-за себя тоже. Из-за того, что меня не было рядом с тобой, когда это случилось.

Она печально кивнула, принимая этот кусочек горечи.

– Ты, наверное, захотел бы, чтобы я оставила ребенка?

– Я не знаю, чего бы я захотел. Это чисто теоретический подход, и нет смысла заниматься самобичеванием по этому поводу. Ты не совершила никакого преступления.

– Разве?

– Никакого, – повторил я, снова беря ее за плечи. – Я видел настоящее зло и знаю разницу. Это когда люди намеренно жестоки, когда они по-скотскипоступают друг с другом. Один Бог знает, сколько таких случаев происходит в эту минуту – вон там, в средоточии этого светового шоу.

Я повернул ее лицо к долине. Она позволила себе быть податливой.

– Вся штука в том, – сказал я, – что те, кто долженчувствовать себя виноватым, – настоящие подлецы, – никогда этого не чувствуют. Только порядочные люди переживают и мучаются. Не давай, чтобы тебя засосало в этот омут. Ты никому не оказываешь никакой услуги тем, что не проводишь здесь различия.

Она посмотрела на меня снизу вверх – похоже, слушала.

– Ты сделала ошибку,причем отнюдь не светопреставленческую в масштабе мироздания. Ты придешь в себя. Будешь жить дальше. Если захочешь детей, они у тебя будут. А пока постарайся немножко насладиться жизнью.

– А ты, Алекс, наслаждаешься жизнью?

– Во всяком случае, стараюсь. Именно поэтому и приглашаю красивых женщин провести вечер в моем обществе.

Она улыбнулась. По щеке у нее поползла слеза.

Я обнял ее со спины. Ощутил под руками ее живот – мышцы в нормальном тонусе под слоем мягких тканей – и погладил его.

Она заплакала.

– Когда ты позвонил, я обрадовалась. И испугалась.

– Почему?

– Показалось, что все будет так, как тогда, несколько дней назад. Ты не подумай, что мне было плохо с тобой. Клянусь, это было прекрасно. Впервые за долгое время я получила настоящее наслаждение. Но потом... – Она положила свою руку поверх моей и пожала ее. – Наверно, я пытаюсь сказать, что мне сейчас действительно нужен друг. Нужен больше, чем любовник.

– Я уже сказал, что он у тебя есть.

– Знаю, – сказала она. – Когда я слышу тебя, вижу тебя вот так. Знаю, что есть.

Она повернулась ко мне лицом, и мы обнялись.

Проносившаяся мимо машина на мгновение поймала нас лучами своих фар. Какой-то юнец высунулся из открытого окна и крикнул:

– Жми на всю катушку, парень!

Мы посмотрели друг на друга. И засмеялись.

* * *

Мы приехали ко мне домой, и я приготовил ей горячую ванну. Она пробыла в ней полчаса и вышла порозовевшая и сонная. Мы забрались в постель и стали играть в нашу любимую игру, рассеянно смотря какой-то вестерн по телевизору. К двум часам ночи мы сыграли дюжину раз – каждый выиграл в шести партиях. И сочли это время весьма подходящим, чтобы отойти ко сну.

* * *

В субботу ответного звонка от Майло не было. И никаких известий из Сан-Лабрадора. Я позвонил, трубку опять сняла Мадлен и сказала, что Мелисса еще спит.

Мы с Робин почти весь день провели вместе. Съели поздний завтрак, сходили кое-что купить из съестных припасов, съездили в Пасифик-Палисейдз полюбоваться озером и лебедями. Потом легкий обед в заведении недалеко от Сансет-Бич, где готовили блюда из даров моря, и к семи часам мы были у нее дома. Я стал звонить своей телефонистке, а Робин – прослушивать запись на своем автоответчике.

Для меня никаких сообщений не оказалось, а Робин за последние три часа по три раза звонил знаменитый певец. В знаменитом баритоне с хрипотцой звучала паника.

«Срочное дело, Роб. Воскресный концерт в Лонг-Бич. Только что вернулся из Майами. От влажности у Пэтти лопнула кобылка. Позвони мне в „Сансет-Маркуис“, Роб. Пожалуйста, Роб, я никуда не двинусь с места».

Она выключила аппарат и сказала:

– Чудесно.

– Похоже, дело серьезное.

– Еще бы. Когда он звонит сам, а не поручает это кому-нибудь из своих мальчиков на побегушках, значит, близок к нервному срыву.

– А кто такой Пэтти?

– Одна из его гитар. У него есть еще две, Лаверн и... забыла, как называется вторая. Он дал им имена сестер Эндрюс – как звали вторую?

– Максин.

– Точно. Максин. Пэтти, Лаверн и Максин. В жизни не слышала, чтобы три инструмента звучали так похоже. Но завтра, ясное дело, он должениграть на Пэтти.

Она покачала головой и перешла в кухонный уголок.

– Хочешь чего-нибудь выпить?

– Нет, спасибо, пока не хочется.

– Ты уверен? – Она нервно оглянулась на телефон.

– Абсолютно. Ты разве не собираешься сама позвонить ему?

– А ты не обидишься?

Я покачал головой.

– Знаешь, я, оказывается, чуточку устал. Пожилому мужчине за тобой не угнаться.

Ответить она не успела, потому что зазвонил телефон. Она сняла трубку.

– Да, только что вошла... Нет, лучше привези сюда. Здесь я могу это сделать лучше... Ладно, жду.

Она положила трубку, улыбнулась и пожала плечами.

Она проводила меня до машины, мы легко поцеловались, избегая разговаривать, и я уехал, оставив ее в предвкушении работы. А самому себе предоставил и дальше наслаждаться жизнью.

Но настроен я был скорее на теорию, чем на практику, и поэтому, проехав несколько кварталов, подкатил к станции обслуживания и по телефону-автомату снова позвонил Майло.

На этот раз мне ответил Рик.

– Он только что вошел, Алекс, и сразу же снова ушел. Сказал, что какое-то время будет занят, но чтобы ты ему позвонил. Он взял мою машину и сотовый телефон. Записывай номер.

Я записал, поблагодарил Рика, дал отбой и набрал номер Майло. Он ответил после первого же гудка.

– Стерджис.

– Это я. Что случилось?

– Нашли машину, – сказал он. – Пару часов назад. Недалеко от каньона Сан-Гейбриел – Моррисовская плотина.

– А что с...

– Никаких следов. Только машина.

– Мелиссе сообщили?

– Она сейчас там. Я сам ее отвез.

– Как она держится?

– Состояние сильного потрясения. Медики видели ее, сказали, что в физическом плане она в порядке, но надо за ней присматривать. Будут какие-нибудь особые указания, как с ней обращаться?

– Просто будь рядом. Скажи, как к вам проехать.

23

Я выскочил на автостраду у Линкольна. Движение было вязкое и напряжение до самой 134-й Восточной – масса народу ехала на выходные в обоих направлениях. Но на подъезде к Глендейлу оно начало редеть, и к тому времени, как я добрался до развязки 210, шоссе было в моем распоряжении.

Я гнал машину на большей скорости, чем обычно, пронесся вдоль северной оконечности Пасадены, миновал эстакаду, по которой два дня назад, по всей вероятности, проезжала Джина.

Неуютная дорога, в темноте казавшаяся еще неуютнее, отделяла город от меловой пустыни у подножия хребта Сан-Гейбриел. При дневном свете были бы видны районы жилой застройки, индустриальные вкрапления, а дальше гравийные карьеры и поросшие кустарником холмы. К счастью, сейчас все это скрывала темнота беззвездной ночи. Плохая ночь для поисков человека.

За милю до 39-го шоссе я сбросил скорость, чтобы взглянуть на то место, где патрульный полицейский видел «роллс-ройс». Автостраду посередине рассекали цементные звукоизоляционные барьеры высотой по окна. Единственное, что он мог, по идее, увидеть – даже будучи страстным поклонником автомобилей, – это верхнюю часть характерной решетки радиатора и расплывчатый блеск лака.

Поразительно, что он вообще что-то увидел.

Но он был прав.

Я выехал на Азусский бульвар и проехал через окраины города, который выглядел так, будто все еще не забыл пятидесятые годы: заправочные станции с полным обслуживанием, комнаты отдыха, небольшие витрины магазинов – везде было темно. Редкие уличные фонари высвечивали некоторые вывески: «ГВОЗДЬ И СЕДЛО», «ХРИСТИАНСКИЕ КНИГИ», «ИСЧИСЛЕНИЕ НАЛОГОВ». В конце третьего по счету квартала появился намек на сегодняшний день – открытый минимаркет. Но покупателей в нем не было, и продавец, похоже, дремал.

Я пересек железнодорожные пути, и 39-е шоссе превратилось в Сан-Гейбриел-Каньон-роуд. «Севиль» запрыгал по старому асфальту, проезжая через район маленьких, печальных оштукатуренных домишек и трейлерных парковок, отгороженных от улицы шлакоблоковыми заборами.

Нигде никаких надписей и рисунков. Легковушки и пикапы втиснуты в малюсенькие передние дворики. Старые машины и пикапы, ничего такого, что когда-нибудь превратилось бы в классику. «Роллс» среди всего этого так же бросался бы в глаза, как искренность в год выборов.

По мере того как дорога начала взбираться вверх по склону, дома стали уступать место более крупным участкам земли – появились конюшни, коневодческие ранчо, обнесенные изгородью из кольев и столбов. Метров на сто дальше указатель, освещенный сверху, обозначал въезд на территорию национального парка «Анджелес-Крест», а ниже мелким шрифтом излагались правила пожарной безопасности и разбивки лагеря. Информационный киоск рядом с дорогой был заколочен досками. Воздух здесь уже начинал пахнуть свежестью. Перед собой я видел асфальтированную дорогу с двумя полосами движения, проложенную через толщу гранита. А дальше была темнота.

Пользуясь светом фар, тряской от неровностей покрытия по центру дороги и слепой верой в качестве ориентиров, я поехал быстрее. Углубившись в парк километра на три, я услышал низкое механическое тарахтение. Оно стало громче, оглушительнее и как будто обрушивалось на меня сверху.

Два комплекта вишневых огней появились в верхней части лобового стекла, потом снизились и зависли прямо в центре моего поля зрения, наконец резко взмыли и стали удаляться к северу. Лучи пары прожекторов стали шарить в темноте, выхватывая верхушки деревьев и расщелины, скользя по склону горы и порождая мгновенные вспышки мерцания и блеска дальше к востоку.

Вода. Она еще раз мелькнула за поворотом дороги.

Потом показался бетонный гребень. Бетонные опоры, наклонный водослив.

Ориентируясь по световым штрихам, которые чертили вертолеты, я увидел плотину, вздымающуюся метров на сорок над водным зеркалом.

Возле дороги указатель: «МОРРИСОВСКАЯ ПЛОТИНА И ВОДОХРАНИЛИЩЕ. ЛОС-АНДЖЕЛЕССКИЙ УЧАСТОК РЕГУЛИРОВАНИЯ ПАВОДКОВ».

Давно миновало то время, когда Южная Калифорния испытывала нужду в регулировании паводков; нынешняя засуха стоит четыре года подряд. Но все равно глубина водохранилища должна быть значительной. Сотни миллионов галлонов воды – чернильно-черной, таинственной.

Майло велел мне свернуть на второстепенную дорогу со стороны плотины. Первые две, которые мне встретились, были закрыты металлическими воротами, запертыми на висячие замки. Я проехал еще километров восемь и там, где дорога резко петляет, следуя конфигурации северного берега водохранилища, увидел то, что искал: сигнальные дорожные огни, янтарно-желтые аварийные мигалки на полосатых бело-оранжевых стойках. Стечение автомобилей; некоторые стояли с невыключенными моторами и попыхивали белым дымком.

Черно-белая машина азусской полиции. Машина службы шерифа из Лос-Анджелеса. Три джипа Парковой службы. Медицинский микроавтобус из противопожарной службы.

Позади одного из джипов расположился иностранный контингент: белый «порше» Рика и еще одна машина, тоже белая. «Мерседес-560». Колеса со стальными шипами.

Один из помощников шерифа вышел на середину дороги и остановил меня. Это оказалась молодая блондинка с волосами, стянутыми в «лошадиный хвост». И фигурой, от которой ее бежевая форменная одежда казалась более элегантной, чем того заслуживала.

Я высунул голову из окна.

– Извините, сэр, эта дорога закрыта.

– Я врач. Дочь миссис Рэмп – моя пациентка. Меня пригласили приехать сюда.

Она попросила меня назвать фамилию и предъявить удостоверение личности в подтверждение. Взглянув на мои водительские права, она сказала:

– Одну минуту. А пока выключите, пожалуйста, ваш мотор, сэр.

Отойдя на обочину, она поговорила в радиотелефон, который держала в руке, потом вернулась и кивнула мне.

– Хорошо, сэр, вы можете припарковаться прямо здесь. Ключи оставьте в зажигании. Надеюсь, вы не будете возражать, если мне придется перегнать ее?

– Чувствуйте себя как дома.

– Они все вон там. – Она показала на открытые вращающиеся ворота. – Будьте осторожны, спуск крутой.

Дорожка, достаточно широкая, чтобы по ней могла проехать машина, была проложена через мескитовые заросли и молодую поросль хвойных деревьев. Она была заасфальтирована, но по тому, что под подошвами чувствовалась некоторая податливость, я понял, что это было сделано совсем недавно. Асфальтовое покрытие давало кое-какое сцепление, но мне все равно пришлось спускаться боком, чтобы удержать равновесие на уклоне в пятьдесят градусов.

Передвигаясь таким образом, я спустился вниз метров на сорок, прежде чем увидел конец спуска. Там была ровная площадка, может, двадцать на двадцать, оканчивающаяся у небольшого деревянного причала. Укрепленные на высоких шестах аварийные лампы заливали это пространство желтоватым светом. Вокруг толпились люди в форме, глядя на что-то, что находилось слева от причала, и пытались разговаривать сквозь рев вертолетов. Оттуда, где я стоял, ничего не было слышно.

Продолжая спускаться, я увидел предмет всеобщего внимания: это был «роллс-ройс», наполовину погруженный задним концом в воду, его передние колеса были несколько подняты над землей. Дверца со стороны водителя была открыта. Вернее она отвисала, так как петли у нее расположены на центральной стойке. Такие дверцы были в свое время у машин «линкольн-континенталь» – их прозвали «дверцами для самоубийц».

Я всматривался в толпу и увидел Дона Рэмпа, стоявшего рядом с Чикерингом и смотревшего на машину в воде – одной рукой он держался за голову, а другой вцепился в брюки, забрав ткань в кулак. Как будто старался в буквальном смысле взять себя в руки.

Майло я нашел не сразу. Потом засек его в стороне от толпы, куда не доходил свет ламп. На нем была клетчатая рубашка и джинсы, одной рукой он обнимал за плечи Мелиссу, закутанную в темное одеяло. Они стояли, повернувшись спиной к машине. Губы Майло двигались. Я не мог понять, слушает Мелисса или нет.

Я спустился к ним.

Майло заметил мое приближение и нахмурился.

Мелисса взглянула на меня, но осталась возле него. У нее было белое, неподвижное лицо, похожее на маску кабуки.

Я произнес ее имя.

Она никак не реагировала.

Я взял обе ее руки в свои и крепко сжал.

Она сказала безжизненным голосом:

– Они все еще под водой.

– Водолазы, – пояснил Майло привычным тоном переводчика.

Один из вертолетов кружил низко над водохранилищем, рисуя лучом своего прожектора световые круги на черной воде. Они таяли, не успев полностью сформироваться. Послышался чей-то крик. Мелисса резко высвободила руки и повернулась в ту сторону.

Один из служителей парка стал светить своим электрическим фонарем возле самого берега. Вынырнул водолаз в блестящем от воды гидрокостюме, стянул с лица маску и покачал головой. Когда он совсем вышел из воды, появился второй. Они оба стали снимать баллоны и утяжеляющие пояса.

Мелисса издала стон, похожий на скрежет шестерен, вскрикнула «Нет!» и кинулась к ним. Мы с Майло бросились за ней. Она подбежала к водолазам и закричала:

– Нет! Вы не смеете бросать работу сейчас!

Водолазы попятились от нее и опустили свое снаряжение на землю. Посмотрели на Чикеринга, который подошел в сопровождении помощника шерифа. Остальные тоже начали поглядывать в нашу сторону. Рэмп остался там, где стоял, – все еще не мог оторваться от затопленной машины.

– Ну, какова ситуация? – спросил Чикеринг у водолазов. Он был в темном костюме и белой рубашке с темным галстуком. Острые носы его туфель были в грязи. За спиной у него толпились люди в форме; в них была какая-то настороженность – словно они назначены в ночной патруль и нетерпеливо ждут сигнала выступать.

– Сплошная чернота, – ответил один из водолазов. Он боязливо взглянул на Мелиссу и снова повернулся к начальнику полиции Сан-Лабрадора. – Очень темно, сэр.

– Так используйте освещение!– сказала Мелисса. – Ведь люди все время занимаются ночным подводным плаванием с фонарями, не так ли?

– Мисс, – пролепетал водолаз. – Мы... – Ему явно не хватало слов. Он был молод – может, немного старше нее. Веснушчатое лицо, похожие на пух светлые усики под шелушащимся носом. К подбородку прилип обрывок водоросли. У него начали стучать зубы, так что ему пришлось крепко сжать челюсти.

Второй водолаз, который был не старше первого, сказал:

– Свет у нас был, мисс. – Он нагнулся и что-то поднял с земли. Это была заключенная в черный корпус лампа на веревочном тросе. Он дал ей качнуться несколько раз и снова опустил ее на землю.

– Это специальные лампы для погружения. Мы взяли желтые – они отлично служат для таких... дел. Проблема в том, что здесь даже днем очень темно. А ночью... – Он покачал головой, растирая мышцы рук и уставившись в землю.

Воспользовавшись представившейся возможностью, первый водолаз отошел на несколько шагов. Стоя на одной ноге, он стащил один ласт, потом поменял ноги и стал стягивать другой. Кто-то принес ему одеяло, точно такое же, как то, в которое была закутана Мелисса. Второй водолаз посмотрел на него с завистью.

– Это же водохранилище, черт побери! – крикнула Мелисса. – Это питьеваявода – как она может быть грязной?

– Она не грязная, мисс, – ответил второй водолаз, темноволосый. – Она темная.Непрозрачная. Это естественный цвет воды – от большого содержания минеральных веществ. Приходите сюда днем и увидите, что она имеет вот такой темно-зеленый цвет... – Он остановился и посмотрел на окружающих, ища подтверждения своим словам.

Вперед вышел помощник шерифа. На латунной пластинке, укрепленной над одним из карманов, было написано: «ГОТЬЕ». Под ней – несколько рядов нашивок. На вид ему было лет пятьдесят пять. У него были усталые серые глаза.

– Мы собираемся сделать все, чтобы найти вашу мать, мисс Дикинсон, – сказал он, обнажая ровные пожелтевшие от табака зубы. – Вертолеты будут продолжать поиск над шоссе в тридцатикилометровом радиусе. Что касается водохранилища, то моторки с плотины, высланные сразу же, прочесали каждый квадратный сантиметр поверхности. Вертолеты просматривают ее еще раз, просто на всякий случай. Но под водой мы действительно сейчас не в силах ничего сделать.