Текст книги "Малёк. Безумие продолжается"

Автор книги: Джон ван де Рюит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Последовала напряженная пауза, а потом Гоблин шепнул:

–   Хороший или плохой?

Жир всмотрелся сквозь мрак в фигуру, стоявшую на коленях. Затем снова взглянул на Гоблина и ответил:

–   Не знаю.

Снова повисла тишина. Вдруг Гоблин встал и сказал, что ему кажется, это плохой знак, и он идет спать. Рэмбо откашлялся, собравшись что-то ответить, но тут церковь погрузилась в полный мрак. Я даже не видел ладонь, поднесенную к лицу. Слышал лишь тяжелое пыхтение слева и дыхание, как у Дарта Вейдера, справа, поэтому знал, что слева у меня Жиртрест, а справа – Верн.

И тут тишину прорезал безумный голос Верна:

–   Хорошо, что я фонарик взял, да, ребята? – Вслед за этим он издал странный гортанный звук, будто подавился большим стеклянным шариком. Раздался громкий стук, и снова наступила тишина. Потом Верн снова заговорил: – Извините, ребята. Я фонарик уронил.

Бешеный Пес отыскал фонарик и отдал его Рэмбо.

–   За мной, охотники за привидениями, – прошептал Рэмбо и цепочкой провел нас по проходу.

Дверь галереи со скрипом открылась, и мы очутились на лестнице, ведущей на колокольню, если пойти вверх, и в часовню – если вниз. К счастью, сквозь окна на лестнице лился лунный свет, поэтому мы хотя бы видели, куда ставим ноги. Добравшись до нижней ступени винтовой лестницы, мы встали у двери и стали ждать. Рэмбо призвал к молчанию и медленно отворил массивные дубовые двери. В часовне было темно и зловеще. Тусклый лунный свет не проникал сквозь витражи, и все вокруг было угольно-черным.

Рэмбо посветил на алтарь фонариком. Там никого не было. Таинственная фигура исчезла. Повернувшись к Гоблину, Жиртрест проговорил:

–   Вот видишь. Говорю же тебе, тупица, это был МакАр-тур!

Рэмбо треснул Жиртреста фонариком по плечу и велел заткнуться:

–   Потом расскажешь о своих привидениях, жирный придурок! – прошипел он. – А сейчас хватит дурить, сосредоточься. Тут кое у кого последнее предупреждение, между прочим.

Жиртрест замолк, и мы вслед за Рэмбо прошли по проходу к алтарю, миновали его и вышли через деревянные двери, спустились по узкой лестнице и оказались в склепе. Рэмбо выключил фонарик, отдал его Верну и приказал больше не включать.

Луна светила ярче, чем мы ожидали.

–   Слишком светло, – прошептал Рэмбо. – Бежать придется быстро. Двигай задом, Жиртрест!

И тут Рэмбо побежал, точнее, полетел! Я пытался не отставать и слышал, как бедолага Верн пыхтит и отфыркивается где-то позади. Рэмбо не останавливался, пока мы не перепрыгнули грязный ручей и забор с колючей проволокой и не очутились в густых кустах по ту сторону забора. Примерно пять минут мы ждали, пока Верн Вейдер и Жиртрест перелезут через забор, повиснув на нем животами, и рухнут в траву у наших ног. Затем Рэмбо побежал дальше на встречу с привидением.

Убедившись, что все чисто, Бешеный Пес повел нас к темному лесу по высокой траве. От росы лужайка промокла, и с каждым шагом мои ботинки противно хлюпали. Мы шли очень медленно, потому что путь лежал в горку и Жиртрест был на грани сердечного приступа.

Собравшись под деревом, где был Бешеный Дом, мы прислушались – нет ли каких-нибудь странных звуков. Но кроме сверчков, лягушек и мычащих быков на холме, ничего не услышали.

Стоя поддеревом, было невозможно догадаться, что всего в восьми метрах над головой находится огромный дом – если, конечно, не знаешь точно, что наверху что-то есть.

Мы взобрались на дерево и собрались вокруг зажженной газовой лампы Бешеного Пса, грея руки и поджидая Рэмбо. Вскоре из чащи леса раздался пронзительный свист. Бешеный Пес свистнул в ответ, и Рэмбо взобрался на дерево с полным рюкзаком запрещенного товара. Мы закурили и разлили бренди по стаканам.

После пары глотков все перестали шептаться и начали говорить в полный голос. Жиртрест был уверен, что в часовне мы видели МакАртура. Гоблин думал, что это был преподобный Бишоп. Рэмбо сказал, что хоть и не верит в призраков, но готов поклясться, что это был МакАртур. Глотнув еще бренди, Гоблин заметил:

– Зачем призраку молиться? Он же и так мертвый. Тупой призрак какой-то.

Жиртрест глубоко затянулся и выпустил из носа огромный клуб дыма:

–   Гоблин, он молится, чтобы испросить у Бога прощения за то, что повесился в церкви.

Гоблин вплеснул руками и сказал:

–     Но теперь-то какая разница?

–     Большая, – вздохнул Жиртрест. – Ведь если Бог не простит его, в рай ему никогда не попасть. Так и придется слоняться по школе до конца света.

Мы согласились, что ситуация неприятная. Потом Рэмбо затянулся и сказал:

–   Жир, у меня есть для тебя теория. – Он выпустил дым Верну в лицо, Верн сильно закашлялся и сплюнул на стену. Тогда Бешеный Пес обозвал его варваром и поинтересовался, ведет ли он себя так же дома. Верн пристыженно вытер плевок рукавом.

Рэмбо подождал, пока Верн прекратит бормотать что-то на ухо гному Гилберту, и продолжал:

–     Я считаю, люди видят привидения потому, что они хотят их видеть. Все дело в вере. – Потом он рассказал длинную историю об одном кретине, которого заперли в холодильнике и он умер от гипотермии, хотя холодильник был выключен. Жиртреста это не слишком впечатлило, особенно если учесть, что историю прочла мачеха (она же подружка) Рэмбо в женском журнале. Саймон дал мне подержать сигарету, пока наливал себе добавку, и тут мы увидели вспышку яркого света.

–     Что это было? – воскликнул Рэмбо.

Все молчали. Бешеный Пес выключил лампу, и мы прислушались к звукам в тишине. Пес начал было говорить: «Я не...» – но тут же осекся: яркий луч света ударил снизу в пол Бешеного Дома. Я слышал вокруг тяжелое дыхание, а чучело оленя в темноте смотрело на меня безумными глазами. Теперь по полу и стенам бегали уже три мощных луча. Я весь дрожал, было трудно дышать. Надеялся, что это всего лишь ужасный кошмар и я скоро проснусь. Но вдруг тишину прорезал громкий, искаженный рупором голос:

–Безумная Восьмерка! Спускайтесь! Потом кто-то заржал и шепнул:

–А ну дай мне! Дай!

–Говорит лесная полиция, – это был Щука. – Вы окружены!

Снова хихиканье, треск ломающихся сучьев... Я слышал, как кто-то схватил мегафон и откашлялся, прежде чем проговорить:

–   Бросайте вниз бутылки и выходите с поднятыми сигаретами!

Эмбертон. Внизу снова заржали. Андерсон приказал остальным заткнуться и закричал, обращаясь к нам, на этот раз без мегафона:

–   Парни, я знаю, вы меня слышите. Одно из двух – или вы спускаетесь, или мы лезем наверх.

Рэмбо лежал рядом со мной и немигающим взглядом смотрел на ствол дерева в вышине.

–   А если вы не спуститесь, – продолжал Андерсон, – и мне не захочется никуда лезть, я, наверное, позову Укушенного, а он уж сам решит.

Гоблин взглянул на Рэмбо, чтобы тот что-нибудь ответил, но Рэмбо покачал головой и прошептал:

–   Он блефует.

Затем внизу раздался громкий визг, копошение в траве, и Деврис сказал, что его кто-то укусил. Бешеный Пес усмехнулся и снова зарядил рогатку камнем. Но Рэмбо отнял ее и сказал Псу, что тот ведет себя как идиот.

Тут Андерсон заговорил ласковее, будто предлагал нам нечто заманчивое:

– У нас ваша фотография, ребята. А насчет Укушенного – не блеф. Спускайтесь немедленно, и глядишь, решим проблему тихо.

Игра была окончена, и мы все это знали. Нас поймали в тайном укрытии с сигаретами и выпивкой. Мы спустились вниз по одному под хохот и издевки. Все мое тело тряслось, я был на грани истерики.

Все были там: Андерсон, Щука, Деврис, Вонючий Рот, Эмбертон. Все светили фонариками и торжествовали. Мы всемером вернулись в школу, как стадо овец – склонив головы, в полной тишине. Мы знали, что теперь наша судьба на милости этих чудовищ, которых в школе называют старостами, и никто из нас не может сделать абсолютно ничего. Я был в шоке и не до конца понимал, что происходит, поэтому не мог представить, что с нами будет. Знал лишь, что последствия будут ужасны. Я шел, глядя на логотип «Найк» на кроссовках Рэмбо. Кажется, я был немного пьян.

На нас наложили домашний арест – нам нельзя выходить из корпуса, кроме как в часовню и столовую. Это продлится до тех пор, пока Андерсон с другими старостами не решат, как с нами поступить.

Лежал в кровати, а мысли в голове выделывали сальто-мортале. Идеи выстреливали хлопушками. Я молился, чтобы Андерсон не рассказал Укушенному. Мне даже плевать на те страшные пытки, которым он нас подвергнет.

Суббота, 7 сентября

Старосты заперлись в ментовке, чтобы посвятить утро обсуждению, а Безумная Восьмерка осталась в спальне – обдумывать проблему со всех возможных углов. Рэмбо считает, что старосты будут как можно дольше тянуть резину. Гоблин ныл, что отец взбесится, если его исключат из школы. Говорит, что предпочитает покончить с собой.

Я же вообще не хочу думать о родителях и о стипендии. Не хочу думать ни о чем.

20.00. На кино в субботу вечером нас не пустили. Да я был и не в настроении, чтобы смотреть «Уик-энд у Верни» . Хотя было бы приятно для разнообразия подумать о чем-либо, кроме исключения из школы и наказаний. Щука пришел поиздеваться над нами и принес фотографии. Там была целая куча снимков, сделанных внутри Бешеного Дома! Потом он показал фото, где мы пили и курили. У каждого был стакан, а я с жутко виноватым видом держал в руках сигарету Саймона. Рэмбо с Гоблином на фото делали затяжки, а Верн ковырял в носу, глядя на чучело оленя.

Воскресенье, 8 сентября

Позвонила мама – спросить, как у меня дела, и сообщить последние новости семейства Мильтонов. Я чуть не начал плакать, но не сболтнул ни слова о том, что случилось в пятницу вечером. Положив трубку, вернулся в кровать и стал плакать под одеялом. Чтобы не было слышно, зарылся лицом в матрас.

15.00. Андерсон доложил обо всем Укушенному. Все надежды, что мы отделаемся всего лишь жестокой поркой, официально потеряны. В глубине души мы все ждали, что в последний момент Рэмбо придет в голову блестящая идея. Однако он лишь пожал плечами и начал собирать вещи. А я включил плеер и трек номер пять на альбоме «Дерево Джошуа». Жаль, что нельзя перемотать назад мою жизнь.

Все слаще вкус греха чем  горечь во рту

Я вижу семь башен

Но лишь один выход.

Научись говорить, не произнося ни слова и плакать, не роняя слез.

Кричать, не повышая голос.

Знаешь, я выпил яд из ядовитой реки и уплыл по течению прочь.

По одному нас вызвали в кабинет Укушенного для беспощадного допроса. Так и хотелось закричать, что все это было смеха ради – мы ведь никого не убили! Укушенный очень старательно изображал потрясение и печаль, но я знал, что втайне он ликует. С того самого дня, как Жиртрест застрял в окне часовни и Укушенный, как полный идиот, повелся на басни Рэмбо, он мечтал отомстить Безумной Восьмерке. (Тот факт, что Рэмбо переспал с его женой, как понимаете, не прибавил нам популярности.) Мало того, Укушенный попытался заставить меня свалить всю вину на Рэмбо! Таким образом, я смог бы смягчить собственное наказание, избежать исключения и даже потери стипендии.

Но я покачал головой и ничего не сказал. И вовсе не потому, что я такой храбрый. Нет, я просто боялся, что если открою рот, то расплачусь.

Тогда Укушенный вручил мне листок бумаги, где были перечислены все мои проступки:

Разговаривал после отбоя

Находился за пределами корпуса после отбоя. Нарушил школьные границы (которые обозначены ручьем, запрудой и забором). Купался ночью. Курил. Пил.

Я не стал доказывать, что не купался ночью – это было уже неважно, – и подписался под строчкой «ПОДПИСЬ НАРУШИТЕЛЯ». Укушенный сказал, что очень во мне разочарован и переполнен горечью несбывшихся надежд. Я ответил, что мне очень жаль. Укушенный процедил, что для извинений слишком поздно, и велел позвать Верна.

Тот ждал снаружи, с красными глазами и темным пятном на брюках прямо между ног. Казалось, что от испуга у него вот-вот случится эпилептический припадок, поэтому я крепко пожал ему руку и сказал: «Не бойся, Верн. Все будет хорошо». Видимо, мое рукопожатие придало ему сил, потому что он вошел в кабинет с таким видом, что сейчас набьет Укушенному морду.

22.00. Рэмбо созвал нас к своей кровати и сказал:

– Не знаю, что будет с вами, ребята, но кажется, для нас с Бешеным Псом все кончено. – Бешеный Пес успокоил его, сказав, что все будет в порядке, но голос у него был совсем безжизненный, и он вскоре замолчал и продолжил точить охотничье-разделочный нож. Рэмбо взобрался на шкафчик и провозгласил: – Если Безумной Восьмерке конец, хочу сказать, ребята: эти два года были лучшими. – У него сорвался голос, и у всех у нас на глаза навернулись слезы. – С вами было классно. Да и что говорить – парни из Безумной Восьмерки ушли героями, а не слабаками!

Пожав друг другу руки и лапы, мы разошлись по кроватям.

Пока остальные спали, я сидел на подоконнике и смотрел во двор, на Зассанца Пита. Вышла луна – сегодня она была уже не такой полной и не такой яркой. В голове роились вопросы.

Что же будет дальше? Неужели нас всех исключат ? Если не исключат, то что?

Кто будет решать нашу судьбу – Глок или Укушенный?

Скажет ли Глок что-нибудь о нас на завтрашнем школьном собрании? Лишат ли меня стипендии? И если да, то смогу ли я остаться в школе? Неужели Верна тоже исключат? Он же ничего не соображает!

Как рассказать обо всем родителям?

Как я вообще допустил, чтобы такое случилось?

Вспомнил, что у Мильтонов в родословной были варвары. Видимо, теперь я стал одним из них.

Понедельник, 9 сентября

08.00. В актовый зал ворвался Глок, который выглядел так, будто готов был кого-нибудь расчленить. Ноги у меня тряслись так, будто под моим стулом треснула земная кора. Мне впервые предстояло узнать, что значит оказаться не в фаворитах у Гитлера, чьим живым воплощением был наш директор. Наша история давно облетела всю школу, но Глок все равно проорал ее в мельчайших подробностях. И в его устах все выглядело просто ужасно – кошмарно! Он даже намекнул на то, что мы практиковали черную магию, используя в ритуалах кровь животных. После тирады он зачитал наши имена и велел нам немедленно явиться к нему в кабинет. На выходе из зала нам пожимали руки, как героям. Кое-кто даже затянул гимн «Боже, храни Безумную Восьмерку». Но в их глазах я видел радость оттого, что это не им в лицо смотрит ствол заряженной винтовки.

Глок орал на нас двадцать минут. У меня ужасно тряслись ноги, и я не мог смотреть ему в лицо. Он все бил по столу кулаком, твердил про «сезон дураков» и про то, что из-за нашего отвратительного поведения безупречная репутация школы испорчена. Наконец, он приказал нам возвращаться в свою комнату и заявил, что ему необходимо посовещаться с Укушенным и другими старшими наставниками. Мы поплелись в корпус, как группа заключенных. Во дворе собралось полшколы: они слонялись там, словно стая стервятников. Гоблин уложил чемодан и сумки и готов к отъезду. Говорит, что, если ждать худшего, никогда не будешь разочарован.

10.30. Вернулись в кабинет директора за оглашением вердикта. На столе Глока красовалась бутылка «Меллоувуда», которая была почти пуста. (Вот чем занимались старосты, когда в субботу утром заперлись в ментовке!) Остальную поверхность стола занимала голова оленя. Бедное животное, выглядевшее столь великолепно на стене Бешеного Дома, теперь смотрелось довольно глупо, лежа на столе рядом с табличкой «ДИРЕКТОР».

Глок встал, оперся о спинку кресла и просверлил нас взглядом своих противненьких угольно-черных глаз.

–Джентльмены, обсудив дело с начальником вашего корпуса, учителями и заведующими кафедрами, я принял решение по поводу наказания за ваше бездумное поведение и преступное пренебрежение школой и правилами. – Он перевел дыхание и смерил злобным взглядом теперь голову оленя, точно главным виновником была она. Я вдруг вспомнил Джулиана, который несся по коридору с визгами: «У них там лось! Лось!» Как бы я хотел, чтобы сейчас он был с нами – ведь он поддержал бы нас и обязательно что-нибудь посоветовал. Все-таки нам повезло, что у нас был Джулиан, Лутули, Червяк и другие. Они были хорошими людьми и старались сделать эту школу лучше.

–Итак, ваше наказание. Верн Блэкэддер, Саймон Браун, Алан Гринстайн, Сидни Смитерсон-Скотт, Джон Мильтон – временно отстранены от занятий на период от двух до трех недель, на усмотрение начальника корпуса. Дополнительно – шесть ударов легкой тростью и последнее предупреждение. До конца года – домашний арест. Другими словами, покидать территорию школы запрещено, за исключением выездных школьных мероприятий. Выходные отменяются.

Не успел я переварить услышанное, как Глок сбросил следующую бомбу.

–   Роберт Блэк и Чарли Хупер. С прискорбием сообщаю, что вы больше не являетесь студентами этого заведения. Вы исключены. – Глаза Глока сверкнули. – Ваши родители уже в курсе. До вечера сегодняшнего дня вы должны покинуть территорию школы.

Рэмбо с Бешеным Псом вышли из кабинета, не говоря ни слова. Потрясение было слишком велико. Остальные выстроились в шеренгу. Как обычно, я стоял вторым с конца, перед Верном. С каждым ударом палки Глок ревел. Он бил сильнее, чем Укушенный, и выдерживал между ударами не-' выносимо долгую паузу. Пока он бил меня, я смотрел в глаза несчастному мертвому оленю. Впервые за много дней я видел кого-то, кому было хуже, чем мне. Мысль о том, что я все еще жив, здоров и голову мою не отрубили, слегка утешила меня, но тут я почувствовал, что зад горит, и побежал по коридору, ошалело растирая ягодицы. На этот раз никто меня не приветствовал и руку не пожимал. И я не чувствовал гордости. Не ощущал себя храбрецом. Я чувствовал себя трусом и дураком, который никому здесь больше не нужен.

Атмосфера в нашей спальне была странной. Гоблин разбирал чемодан, а Рэмбо с Бешеным Псом, наоборот, собирали свои сумки. Жиртрест заявил, что подаст на школу в суд. Верн, кажется, вовсе не понимал, что происходит, – он лег вздремнуть. Я сказал Рэмбо и Бешеному Псу, что мне очень жаль. Что еще сказать, я не знал, поэтому пошел в свой уголок и тоже начал собирать вещи.

Дверь скрипнула. Это был Укушенный. Не говоря ни слова, он поманил меня скрюченным пальцем. Я вышел из комнаты, закрыв за собой дверь, из-за которой донесся крик Рэмбо: «Попался!»

Укушенный молча провел меня в свой кабинет, закрыл дверь и велел мне сесть. Затем треснул по картотеке, произведя огромный шум. Видимо, его хитрый план заключался в том, чтобы напугать меня громкими звуками, прежде чем приступить к допросу. Я смотрел на него, и лицо мое не выражало ни эмоций, ни страха.

– Мильтон, для такого умного мальчика ты ведешь себя довольно глупо. Сколько раз я предупреждал тебя о том, что эта дурацкая Безумная Восьмерка – плохая компания, несмотря на то, что вся школа от них в восторге? Скажу тебе вот что – я от них не в восторге. – Укушенный был так взволнован, что у него изо рта пошла пена. С самодовольным видом усевшись в кресло, он продолжал: – Нет больше Безумной Восьмерки. Остался лишь Джон Мильтон, и я даю ему последний шанс. Я долго беседовал с твоими родителями. Они в горьком унынии и приедут через час.

Я попытался представить себе маму и папу в горьком унынии, но не вышло. Моим предкам вообще не свойственны горечь или уныние. В таких случаях они обычно орут, закатывают скандалы и швыряются разными предметами. Тут возникла радостная мысль: пусть я еду домой с позором, но я хотя бы еду домой!

Когда я вернулся в спальню, то понял, что, возможно, мы видим Рэмбо и Бешеного Пса в последний раз. Это казалось таким абсурдом. Разве можно устроить такой скандал из-за какой-то ерунды? Бешеный Пес даже прослезился и пригласил меня как-нибудь заехать к нему на ферму. Рэмбо же напустил на себя безразличный вид, сказал, что ему все равно и эта школа – не место для прирожденных лидеров, мыслящих не так, как все.

Положил в сумку плеер и бумажник. Наконец время пришло, и мы обменялись прощальными рукопожатиями. Рэмбо сказал, что надеется, что мы найдем того, кто нас предал, и выясним почему. Жиртрест заявил, что уже приступил к расследованию. Когда я прощался с Рэмбо, он сжал мое плечо и сказал:

–   Знаешь, а я рад, что ты все записывал в своем дневнике. Ведь благодаря тебе однажды люди узнают, что мы сделали.

Потом Бешеный Пес схватил меня за плечи и воскликнул:

–И обязательно напиши, какой потрясный был Бешеный Дом! А то еще подумают, что это шалаш вроде того, где малыши играют.

–Не волнуйся, Бешеный Пес, – ответил я. – Я всем расскажу, что это был настоящий особняк.

Рэмбо с Бешеным Псом прошли с чемоданами через двор и ворота. Вдруг Бешеный Пес бросился обратно и на ходу сбил пустившегося в бегство Дэррила приемчиком из регби. Подняв визжащего первокурсника за шкирку, он бросил его головой в фонтан. Потом повернулся к нам, громко залаял, пробежал по траве и скрылся за воротами.

Это был конец Безумной Восьмерки.

Воскресенье, 29 сентября

Я вернулся.

В спешке и расстройстве по глупости забыл в школе дневник. Каждый день я молился» чтобы дневник был заперт в шкафчике в классе, а не в спальне, где Щука мог бы найти его, сделать копию и вывесить всему миру на обозрение. Еще мне постоянно снились кошмары, как Укушенный взламывает мой шкафчик рукояткой ракетки для сквоша и читает то, что я про него написал. Сильно трясущимися руками я крутил колесико кодового замка: вперед, назад, снова вперед... Дверца шкафчика открылась, и я увидел самую прекрасную вещь на свете – мой блестящий ярко-красный дневничок. Оглянулся проверить, не подсматривает ли кто, а потом станцевал джигу и молча завизжал от счастья. (К сожалению, по непонятной мне причине я оставил в шкафчике еще и яблоко, которое за три недели совсем стухло и привлекло целый выводок плодовых мошек.) Перечитал последние несколько записей до временного отстранения от занятий, впал в уныние, поэтому перестал читать и открыл чистую страницу.

Урок на всю жизнь: не знаешь, что делать, – просто переверни страницу.

21 ДЕНЬ В АДУ (БЕЗ ПРОБЛЕСКА НАДЕЖДЫ)

Три недели, что я провел дома, были не сахар. Вообще-то, это напоминало нацистский концлагерь, где командовала моя мама – она выкрикивала приказы и устраивала мне выволочку за малейшую оплошность. Даже запретила мне видеться с Русалкой. (Но по глупости не запретила кататься на велосипеде каждый день после обеда, поэтому мы с Русалкой все равно встречались по средам и воскресеньям в парке около ее дома, минут на двадцать).

Плохо то, что я так ее и не поцеловал! Теперь не целовать ее кажется до того обычным делом, что, если бы я все же решился, это выглядело бы странно. На прошлой неделе набрался храбрости и взял ее за руку, но Русалка захихикала, сжала мою руку и выпустила ее. Говорит, что такого хорошего друга, как я, у нее никогда в жизни не было, а я с каждым разом все больше впадаю в отчаяние и чувствую себя жалким придурком. К тому же боюсь спросить, хочет ли она быть моей девушкой – вдруг опять получу от ворот поворот?

Никогда не видел своих предков такими злыми, как в день, когда они явились за мной. Вообще-то, папа не очень сердился, а просто притворялся, потому что мама сказала, что так надо. Я это понял по тому, как он косился на нее каждый раз, когда она заканчивала очередную фразу своей нескончаемой лекции о дурном поведении. Мама действительно кипела от злости и за двадцать один день так и не охладилась. Она приняла все очень близко к сердцу и стала огрызаться на всякого, кто попадался ей под руку. Потом стало еще хуже: мама обвинила папу в том, что у меня проблемы с алкоголем, и запретила спиртное в доме по будням. В результате папа стал до девяти вечера торчать в саду, якобы поливая розы, а по выходным предки напивались в такую зюзю, что устраивали кошмарные разборки, выясняя, кто виноват в моей безответственности.

Вомбат посоветовала маме отдать меня в приют, ведь я почти что уголовник. Взглянув на меня, как на отброс общества, она сказала: «Да, с каждым днем он все больше становится похож на отца». А потом спросила маму, не слишком ли поздно отдать меня на усыновление. Мама подумала и ответила, что это очень сложно. Вомбат с отвращением взглянула на меня и проговорила: «Да, пожалуй, ты права. Да и кому он нужен. Будет шататься по улицам, как Оливер Твист!» Моя бабуля из тех, кто щедр на похвалы, лишь когда у тебя все в порядке, а при малейшей неудаче готов забить тебя ногами. Теперь понимаю, почему папа пытался прикончить ее, и не раз.

Урок на всю жизнь: остерегайся Вомбата, в беде от нее помощи не жди.

Есть и плюсы: я очень много занимался уроками. И, кажется, обогнал весь свой курс почти по всем предметам.

Раз в три дня звонил Папаша – поболтать и узнать, как у меня дела. Он сказал, что не стоит убиваться из-за того, что случилось, ведь теперь меня будут помнить как крутого бунтаря. Я благодарил его за советы, а он отвечал: «За совет денег не берут, Мильтон. Не то что за секс!» В этом весь Папаша – никогда не поймешь, то ли он говорит гениальные вещи, то ли придуривается. Когда он пьяный, еще сложнее. Например, в пятницу он попрощался со мной словами: «Лучше быть МакЭнроу, чем Лендлем!^[46]» А потом бросил трубку, но, видимо, попал мимо, потому что я услышал треск, потом вопль и хлопанье двери.

Понедельник, 30 сентября

О   происшествии с Бешеным Домом почти не говорили. Гоблин звонил Рэмбо в наши вынужденные каникулы, и тот сказал, что его отец подключил к делу своих адвокатов и планирует судиться с Укушенным. А пока в спальне нас осталось всего пятеро. Это как-то странно и уныло.

После обеда нас вызвали к Укушенному, который заявил, что нам дается последний шанс исправиться. Мол, мы должны доказать себе и ему, что школа не зря оказывает нам такое доверие. (Не знал, что в понятие «доверия» входит отстранение от занятий, исключение и жестокие побои.)

А посреди ночи нас атаковала шайка хулиганов, набросившаяся на нас с подушками и мешками для грязного белья, в которых лежали ботинки и книги. Проснувшись, я был уже окружен нападающими и мог лишь укрыть голову и смиренно принять удар. Жиртресту удалось вырваться, и он включил свет. Побои тут же прекратились, наши мучители направились к выходу. А последние пятеро из Безумной Восьмерки кое-как поднялись и в ужасе уставились на торжествующих победителей, которые, ликуя, шагали к выходу, направляясь в спальню первокурсников. Нас только что побила Никчемная Шестерка! Нет большего унижения.

Среда, 2 октября

На перекличке Щука подошел к нам позлорадствовать. Они с Деврисом переименовали нас в Пятерку Гомосеков. Даже Дэррил с Карликом смеялись над нами, абсолютно не показывая страха.

Жиртрест предпринял попытку взять на себя контроль над нашей шайкой. После занятий он перенес свои вещи в угол Рэмбо и занял его старую кровать. И предложил переименовать нас в Жиртрестову Пятерку, но Гоблин отказался и заметил, что «Пятерка» – значит, без Роджера, а он все еще с нами. И предложил название: «Гоблин и его парни». Мы рассмеялись, а Саймон сказал, что это похоже на название порнофильма для геев. Потом Саймон попытался утвердиться во власти, приказав Верну начистить его ботинки для крикета, но Человек Дождя показал ему поднятый средний палец и ушел в туалет в сопровождении Роджера.

Четверг, 3 октября

Мы набились в маленькую переговорную, и Гоблин позвонил Рэмбо спросить совета. Услышав о том, что нас побила

Никчемная Шестерка, Рэмбо не рассмеялся, как мы думали. Он начал орать на Гоблина, обзывать нас идиотами и твердить, что мы позорим репутацию Безумной Восьмерки. Потом велел Жиртресту и Гоблину взять на себя совместное управление и первым делом отомстить Никчемной Шестерке. После чего сказал кое-что очень странное. Он приказал Гоблину, чтобы тот передал нам всем: если нас будут допрашивать про Еву, мы должны сказать правду. Не знаю, что происходит, но Рэмбо явно что-то задумал.

Не прошло и пяти минут, как позвонил Бешеный Пес и наорал на нас за то, что позволили Никчемной Шестерке над собой доминировать. Он скучает по школе, но не скучает по урокам, часовне, домашним заданиям и Укушенному. Потом Пес сказал, что хочет поговорить с Карликом. Я обнаружил того у писсуара, затащил в переговорную и сунул ему трубку. Не прошло и полминуты, как Карлик уже ревел и кричал: «Нет, Бешеный Пес! Пожалуйста, не надо!»

Просто удивительно – Бешеный Пес наводит ужас на первокурсников даже с расстояния тысячи километров. Даже стыдно, что мы на такое не способны, хотя они от нас в двух шагах.

Гоблин с Жиртрестом принялись вдохновлять нас на свирепое ответное нападение на Никчемную Шестерку. Жиртрест подробно все расписал, но, к сожалению, Верн не понял, что это всего лишь репетиция, и с диким криком бросился в спальню первокурсников. Увидев, что никто не бежит за ним, он замер как вкопанный и схватился за голову. Заорав что есть мочи, он галопом вернулся в спальню, нырнул в кровать и натянул на голову одеяло. Жиртрест с Гоблином решили, что элемент неожиданности пропал и теперь со свирепым нападением придется подождать до следующего семестра.

Пятница, 4 октября

После завтрака Саймона вызвали к Глоку. Через десять минут он вышел и сказал, что Глок хочет видеть меня. Мои внутренние органы перевернулись на 360 градусов, а одна нога опять затряслась. Я понятия не имел, чем не угодил Глоку на этот раз, но, видимо, мой мозг сам решил, что это конец.

Глок повесил голову антилопы на стену своего кабинета. Наверняка врет родителям, что сам застрелил. Звучит лучше, чем «я выгнал из школы охотника, который убил антилопу, а потом украл его трофей»!

К счастью, оказалось, что неприятности мне не грозят.

Неприятности грозили Укушенному.

О ЧЕМ СПРАШИВАЛ ГЛОК

По вашему мнению, повергался ли Рэмбо нападкам со стороны мистера Уилсона?

Просил ли он вас обвинить Рэмбо в том, чего тот не совершал?

Не кажется ли вам, что вынесенное Рэмбо последнее предупреждение было несправедливым наказанием? Состоял ли Рэмбо в неплатонических отношениях с миссис Уилсон?

Готовы ли вы присягнуть во всем вышесказанным перед Богом в суде?

Я пять раз ответил «да».

Потом я рассказал Глоку, что в прошлом году Геккон застал Рэмбо и Еву, когда те занимались сексом в спортивном павильоне. Глок побагровел, а глаза у него полезли на лоб. Вытерев лоб белым платочком, он проговорил: «Что ж, в таком случае... ээ... немедленно пришлите мне этого Геккона». Я напомнил этому психопату, что Геккон умер. Тот ничуть не растерялся и ответил: «Ах да, точно. Тогда пришлите Блэкэддера. Этот ведь еще жив, верно?» Я кивнул и пошел искать Верна.

Верн отказался разговаривать с Глоком, залез в свой чемодан и закрыл крышку. Мы пытались уговорить его вылезти, но он был уверен, что директор снова собирается избить его палкой. Я уже начал отчаиваться, представляя, как Глок сейчас свирепеет в своем кабинете, постукивая по циферблату часов, а может, даже ищет по сторонам свою большую палку. В конце концов с помощью Жиртреста и Гоблина мы оттащили Верна вниз по лестнице к директорскому кабинету прямо в чемодане. Бросив чемодан в коридоре у двери, мы сказали секретарше Глока, чтобы та передала ему: Верн Блэкэддер, который находится внутри армейского чемодана, ждет его у кабинета.