Текст книги "Джон Р.У. Стотт Великий Спорщик"

Автор книги: Джон Стотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Фарисей и мытарь: контрастный портрет

Мытарей – сборщиков налогов – повсюду презирали как по политическим, так и по нравственным соображениям. Поскольку работали они на ненавистных римлян, их считали предателями своего народа. Ну и, кроме того, они наживались на том, что им удавалось содрать со своих несчастных жертв помимо предписанных налогов и сборов.

Фарисеев же почитали почти так же единодушно, как презирали мытарей. Взгляды фарисеев на религию и этику признавало большинство их сограждан. И с политической, и с нравственной точки зрения они придерживались строгих правил настолько же, насколько мытари игнорировали какие бы то ни было правила. Они отказывались идти на компромисс с римскими оккупантами и решительно ограждали себя от всякой скверны, как они ее понимали. «Примыкая к фарисейскому клану, человек давал два обета… первый обет – давать десятину со всего съеденного, купленного или проданного; второй – никогда не пользоваться гостеприимством 'am–ha'ares (то есть простолюдинов) и соблюдать все законы обрядового очищения»[84]84
  Scott, p. 352.


[Закрыть]. Они «проповедовали соблюдение Закона и грядущий мир блаженства, даваемого в награду за послушание… Из–за всего этого фарисеи становились все более гордыми, официальными и немилосердными. Они презирали простой народ»[85]85
  Ibid., p. 353;cf.Jn. 7:49.


[Закрыть]. Наглядный пример их уверенности в собственной праведности и непременном спасении можно найти в так называемых Псалмах Соломона: «Совершение правды и неправды – дело рук наших». И снова: «Всякий, делающий праведное, обретает жизнь от Господа»[86]86
  Ibid., p. 354. The references are Psalms of Solomon 9:7–15; 13:9; 14:1–6.


[Закрыть].

В притче, рассказанной Иисусом, у обоих героев оказывается много общего. Оба были мужчинами. Оба «пришли в храм помолиться». Оба встали на молитву, как и было принято у иудеев. Оба помолились. Оба начали молитву с одного и того же слова: «Боже!»

Но вот тут–то сходство и заканчивается. Если взглянуть поглубже, можно заметить, что они радикально отличались друг от друга в четырех важных моментах.

Во–первых, они совершенно по–разному думали о самих себе. Это видно из того, как они молились. Фарисей сказал: «Боже! Я… я… я… я… я…». Если бы грамматика русского языка предписывала нам обязательно употреблять местоимение «я» со всяким глаголом первого лица единственного числа (как, например, в английском языке), то в этой короткой молитве мы насчитали бы их целых пять штук. Мытарь тоже упомянул о себе – однажды, – но даже не в именительном падеже. Он не считал себя подлежащим, главным действующим лицом, сделавшим или способным сделать все необходимое для завоевания Божьей благосклонности. Он даже не посчитал себя достойным вообще обращаться к Богу. Скорее, он чувствовал себя нищим просителем, объектом для Божьей милости: «Боже! Будь милостив ко мне грешнику!»

Что наши герои думали о себе, видно и потому, в какую категорию каждый из них выделил себя. Фарисей начинает молитву так: «Боже! Благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди». Лука уже в какой–то степени подготовил нас к этому вопиющему высокомерию своим предварительным замечанием: «Сказал также к некоторым, которые уверены были о себе, что они праведны, и уничижали других, следующую притчу» (Лк. 18:9). Из Талмуда мы можем заключить, что слова, вложенные Иисусом в уста фарисея, совсем не были преувеличением. Там мы прочтем о некоем раввине Симеоне бен Иехое, который говорил: «Я видел детей грядущего мира, и их немного. Если их всего трое, я и мой сын – в их числе. Если их всего двое – это я и мой сын»[87]87
  Edersheim, vol. I, p. 540.


[Закрыть].

Мытарь тоже считал себя единственным в своем роде – однако не по благочестию, а по греховности. «Боже! Будь милостив ко мне, грешнику!» – в греческом Новом Завете перед словом «грешник» стоит определенный артикль. Мытарь настолько явно осознает свои прегрешения, что и не пытается сравнивать себя с другими. Он знает лишь свою великую нужду в милости. Он говорит языком истинного покаяния. Апостол Павел, обратившийся фарисей, в этом похож на него. Павел говорит о себе так: «Христос Иисус пришел в мир спасти грешников, из которых я первый… во мне первом показал все долготерпение» (1 Тим. 1:15,16).

Таким образом, фарисей пытался привлечь внимание Бога к своим достижениям, которые представлялись ему несравненными, выдающимися. Мытарь, наоборот, воздержался от подробностей; ему было достаточно назвать себя «грешником».

Во–вторых, их различные мнения о самих себе проявились и в той позе, которую они приняли для молитвы. Действительно, оба они, по еврейскому обычаю, стояли. Но стояли они по–разному. Фарисей стоял прямо, гордо выставляясь напоказ, и хотя словами он взывал к Богу, наделе молился он «сам в себе», или «самому себе» [ pros heauton (ст. 11) – греч.]. Мытарь же молился, «стоя вдали». Может быть, он не осмелился даже войти в храм, так как считал себя недостойным стоять в доме Божьем. Возможно, он остался на одном из дворов храма. И, стоя там, он «не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! Будь милостив ко мне, грешнику!» Хотя Иисус, рассказывая притчу, был совсем немногословен, Он ясно указывает на то, что даже тело мытаря выражало покаянное смирение. Ноги его не посмели войти в святилище. Подобно Моисею возле горящего куста, он знал, что недостоин приблизиться (Исх. 3:4,5). Мытарь опустил глаза от стыда; он мог бы повторить молитву Ездры: «Боже мой! Стыжусь и боюсь поднять лицо мое к Тебе…» (1 Езд. 9:6). Рукой он скорбно ударял себя в грудь, признавая свою вину, «как евреи делают до сих пор во время самой торжественной части исповеди в День очищения»[88]88
  Ibid., vol. II, p. 292.


[Закрыть]. А уста его произносили сокрушенные слова глубокого раскаяния.

В–третьих, ввиду их различного мнения о самих себе, совсем неудивительно то, что они оказались в неодинаковом положении перед Богом. «Сказываю вам, – сказал Иисус, намеренно подчеркивая Свои заключительные слова, – что сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот». Фарисей был осужден, а мытарь оправдан. Теперешнее положение и вечная судьба одного и другого отличаются так же, как различны небеса и ад.

И в–четвертых, все это из–за одного фундаментального различия между этими людьми: они возлагали свои надежды на спасение на совершенно разные объекты.

Чтобы по–настоящему это осознать, нам важно понять, что и фарисей и мытарь оценили себя (фарисей, по крайней мере, оценил свое внешнее поведение) совершенно справедливо. В их словах не было ни лжи, ни преувеличения. Фарисей был точно таким, каким себя описал: религиозным и праведным. Что касается религии, он ходил в храм молиться, постился и отдавал десятину. А эти три религиозные обязанности – молитва, пост и десятина – повсеместно считались тогда самыми главными. Сам Иисус в Нагорной проповеди ясно дал понять Своим ученикам, что они должны молиться, поститься и быть щедрыми (Мф. 6:1–18).

Фарисей делал даже больше, чем от него требовалось. Согласно закону, евреи обязаны были поститься два раза в год (в День Очищения и в День памяти о разрушении храма Соломона). Наш фарисей постился «два раза в неделю». Согласно закону, иудеи должны были давать десятину от всего, что получали своим трудом, го есть от своего урожая и скота. Фарисей же мог похвастаться, что отдает десятую часть «от всего, что приобретает». Поступая таким образом, он исполнял один из своих обетов, ибо в Мишне о фарисеях сказано, что они «дают десятину от всего, что едят, всего, что продают, и всего, что покупают»[89]89
  Ibid., vol. II, p. 291.


[Закрыть].

Мытарь же был жалок. Он назвал себя «грешником», вернее, «Грешником». И нет никаких причин сомневаться в том, что он был именно таким, каким себя называл. Он был отверженным – и с политической, и с нравственной точки зрения.

Так как же тогда Иисус мог объявить праведного фарисея осужденным, а нечестивого мытаря – праведным? Где же справедливость?!

Мы получим ответ на этот вопрос, когда заметим следующее: фарисей был осужден не потому, что был праведным, а потому, что искал праведность в самом себе. В любом случае, вся его праведность была чисто внешней. «Бог знает сердца ваши» (Лк. 16:15). Сумей Фарисей заглянуть себе в сердце, он немедленно убедился бы в том, что его уверенность в собственной безукоризненности весьма и весьма шатка.

Точно также и с мытарем. Он был оправдан не потому, что был грешником, но потому, что, признав себя грешником, виновным и заслуживающим осуждения, он воззвал к Богу о милости.

Одним словом, оба они были грешниками и заслуживали осуждения. Но лишь один из них признался в этом и умолял Бога помиловать его. Именно поэтому Иисус мог сказать фарисеям еще более поразительную вещь: «Истинно говорю вам, что мытари и блудницы вперед вас идут в Царство Божие» (Мф. 21:31). И это не потому, что они были мытарями и блудницами (сам по себе грех не служит пропуском в Божье Царство), но потому, что смирились, признав свой грех, покаялись и уверовали.

Итак, это четвертое различие между фарисеем и мытарем наделе оказывается самым главным. Речь идет о том, на кого они возлагали свои надежды на спасение. Фарисей «уверен был о себе, что он праведен, и уничижал других» (Лк. 18:9). Мытарь и вовсе забыл о других – настолько глубоко он переживал свою вину – и уповал исключительно на милость Божью.

Вообще, чем больше размышляешь об этих двоих, тем яснее становится то, что они совершенно противоположно представляли себе положение человека перед Богом. Фарисей настолько упивался своей преувеличенной праведностью, что он считал себя вполне достойным не то, что для молитвы – и, конечно же, не для покаяния, – но для благодарения! «Боже! Благодарю Тебя…», – начал он. Вне своего контекста, отдельно, эти слова являют собой вполне обнадеживающее начало для любой молитвы. Если бы только дальше он сказал так: «Благодарю Тебя, ибо Ты – великий Бог» или «…зато, что Ты обильно благословил меня всем», – все было бы хорошо. Вместо этого он благодарил Бога за свои дела и достижения. Как сказал об этом Эдершайм: «Он благодарил не за то, что принял от Бога, но за грехи других людей, которыми те были от него отделены; а также за свои благочестивые дела, которыми он был отделен от всех других»[90]90
  Ibid., vol. II, p. 290.


[Закрыть]. Похожая уверенность в собственном благочестии видна и в словах раввина Симеона, который утверждал даже, что если авраамова праведность и искупила все предыдущие поколения, он, Симеон, своими делами сам искупит все последующие поколения до конца мира![91]91
  Ibid., vol. I, p. 540.


[Закрыть]

А на что надеялся мытарь? Он, без сомнения, стыдился своего прошлого и искренне желал сделаться лучше. Но ему и в голову не пришло, что его молитва, или покаяние, или решимость стать достойным человеком, или искренность уже обеспечивают ему Божью благосклонность. Он и не думал на них надеяться. Нет! Он согрешил перед Богом. Он оскорбил Бога. Только Божья милость могла спасти его от наказания, от осуждения, которое он, несомненно, заслуживал. И на эту милость Божью он возложил свое упование, зная из Ветхого Завета, что Господь есть «Бог человеколюбивый и милосердый, долготерпеливый и многомилостивый» (Исх. 34:6; Пс. 102:8–13).

Бот в чем они различались: фарисей взывал к справедливости на основании своего предполагавшегося благочестия; мытарь же признал, что не совершил ничего достойного, и умолял лишь о милости. Иисус подытожил ситуацию одним из Своих любимых изречений: «Всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится» (Лк. 18:14).

Милость, а не собственное благочестие

Наверное, совсем не случайно, что вслед за этой притчей тут же следует рассказ о младенцах, которых принесли к Иисусу (Лк. 18:15–17). Увидев их, ученики Христа (сами далеко не лишенные фарисейского духа) вознегодовали на тех взрослых, которые пришли с детьми. Они еще не научились, подобно детям, смиренно полагаться на кого–то, кто сильнее, – а ведь принимает Бог только таких людей. Именно этого и не хватало фарисеям. Поэтому Иисус подозвал учеников к Себе и сказал: «Пустите детей приходить ко Мне и не возбраняйте им, ибо таковых есть Царствие Бо–жие. Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него» (Лк. 18:16,17).

Итак, Иисус продолжает учить, подчеркивая то, что спасение дается Богом и дается даром. Так называемый «злой раб» в одной из притч настолько увяз в своих долгах государю, что «не имел, чем заплатить». Тогда его государь из жалости «отпустил его и долг простил ему» (Мф. 18:23–35). Так и Божье прощение: это дар, который нужно принять, а не награда, которую нужно заслужить. «Если бы ты знала дар Божий, – сказал Он еще раньше одной самарийской женщине, – и Кто говорит тебе: „Дай Мне пить", то ты сама просила бы у Него, и Он дал бы тебе воду живую» (Ин. 4:10). И снова, на этот раз обращаясь к иудеям, не верящим в Него, он говорил: «Старайтесь не о пище тленной, но о пище, пребывающей в жизнь вечную, которую даст вам Сын Человеческий…». Спросили Его тогда: «Что нам делать, чтобы творить дела Божий?». Иисус же ответил им: «Вот дело Божие, чтобы вы веровали в Того, Кого Он послал» (Ин. 6:27–29). Перед нами тот же самый контраст, который мы уже видели в притче о фарисее и мытаре. Вечная жизнь – это дар, а не зарплата. Она дается даром, а не по заслугам. Она становится нашей не за «дела» и «труды», но лишь тогда, когда мы «принимаем» и «верим». Путь спасения открыт верой, а не добрыми делами.

То же самое основное различие между двумя объектами надежды или гордости (человеческие достижения и Божья милость) находит свое самое поразительное новозаветное воплощение в судьбе Савла Тарсянина, фарисея, ставшего христианином. «Мы… – пишет он, – хвалящиеся Христом Иисусом и не на плоть надеющиеся» (Флп. 3:3), тем самым противопоставляя две разные половины своей жизни. Раньше он был Савлом, фарисеем, надеявшимся на плоть; теперь же он – Павел, христианин, хвалящийся только Христом Иисусом. Под «плотью» он подразумевает все, чем являлся сам в себе, чего добился своими силами, каким сделали его Родители и учителя и каким он (и, как ему казалось, вполне успешно) сделал себя сам. Чтобы развеять всякие сомнения, он раскладывает перед нами все то, что в совокупности составляло его «плоть»: свое еврейское происхождение, иудейское образование, религию, искренность, ревностность и праведность (Флп. 3:4—6).

Как раз такими вещами и гордились фарисеи. И тут же: «Но что для меня было преимуществом, то ради Христа я почел тщетою. Да и все почитаю тщетою ради превосходства познания Христа Иисуса, Господа моего: для Него я от всего отказался, и все почитаю за сор, чтобы приобрести Христа и найтись в Нем не со своею праведностью, которая от закона, но с тою, которая через веру во Христа, с праведностью от Бога по вере…» (Флп. 3:7–9). Шестикратное упоминание Христа является свидетельством дерзновенного облегчения, которое испытывает Павел. Всю свою жизнь он полагался на себя, считая себя праведным, а сейчас все доверил Христу. Или, говоря иными словами, он начал полагаться на Божью милость, явленную во Христе, поскольку между верой мытаря в Божью милость и верой Савла во Христа существенной разницы нет.

Значительность смерти Христа Кроме того, в этом вопросе о спасительной вере между мытарем и нами тоже нет никакой разницы – разве то, что мы с вами знаем о Божьей милости гораздо больше, чем мог знать о ней мытарь. Ведь мы живем уже после смерти Христа, в которой Божья милость и получила свое наивысшее выражение. Поэтому сегодня кающийся грешник надеется на Божье прощение не на основании некоей общей и немного абстрактной Божьей милости, а на основании конкретного распятия Иисуса Христа. Ибо хотя Божья милость видна во всей спасительной миссии Иисуса, хотя в этой миссии Его рождение, жизнь, смерть, воскресение, вознесение и дар Святого Духа нераздельно связаны между собой, все же Новый Завет утверждает, что для уничтожения наших грехов Ему пришлось умереть. Именно на кресте Он понес наши грехи в Своем теле и заплатил за них. Именно Его кровь, символ добровольно отданной жизни, может очистить нас от грехов и сейчас. И только благодаря Его смерти вместо нас мы получили возможность жить. Только благодаря тому, что Он стал за нас проклятием, мы можем унаследовать благословение. Только благодаря тому, что Он претерпел наше наказание, мы можем быть оправданы – но… если помолимся молитвой мытаря[92]92
  Для ознакомления с новозаветным учением о «заместительной» смерти Христа, о том, что Он умер вместо нас и принес нам жизнь Своею смертью и благословение тем, что стал за нас проклятием, оправдание тем, что был осужден вместо нас, см., напр.: 2 Кор. 5:14,15 и 18–21; Гал. 3:10, 13,14; Рим. 8:1, 3; 1 Пет. 2:24.


[Закрыть].

Хотя полное значение смерти Иисуса будет разъяснено нам только позднее, в новозаветных посланиях, сущность и необходимость этой смерти была Ему ясна уже тогда. Он, по меньшей мере, дважды совершенно недвусмысленно высказывался о характере и предназначении Своей смерти. Во–первых, Он сказал, что пришел «отдать душу Свою для искупления многих» (Мк. 10:45). Во–вторых, чашу причащения Он назвал Своей «Кровью… Нового Завета, за многих изливаемой во оставление грехов» (Мф. 26:28). Таким образом, именно этой кровью, пролитой во время жестоки, искупительной смерти, и будет заключен новый завет между Богом и человеком, и в условия этого завета войдут прощение грехов и избавление от греха. Поскольку Своей смертью Он собирался добиться именно этого воистину эпохального результата, неудивительно, что она занимала такое большое место в Его мыслях. Христос должен пострадать, повторял Он, ибо так было написано о Нем в Писании. Именно для этого «часа» Он и пришел в мир, и на смерть Он пойдет добровольно, и ничто не сможет отвратить Его от избранного пути. Как Добрый Пастырь, Он отдаст жизнь за Своих овец. Никакой человек не сможет силой отнять у Него жизнь. Он сам отдаст ее. У Него есть власть отдать Свою жизнь и власть опять принять ее (Ин. 10:11, 18). Более того, Своей смертью Он привлечет к Себе всех людей, даже язычников. Так же, как пшеничное зерно перед тем, как принести плод, должно упасть в землю и умереть, и Ему предстоит умереть, чтобы умножился плод (Ин. 12:24, 32).

Иисус был настолько уверен в том, что Его смерть занимает центральное место в Божьем замысле, что даже установил особую Вечерю для постоянного ее поминовения. Это чрезвычайно значительно: единственный регулярный обряд, установленный и заповеданный Иисусом, прежде всего посвящен Его смерти. Ведь хлеб и вино должны были символизировать именно Его смерть, Его тело, преданное за нас, и его пролитую кровь. И наказывая ученикам «сие делать в Мое воспоминание», Иисус хотел, чтобы Его искупительная смерть вновь и вновь являлась каждому поколению, чтобы она была «предначертана» перед их глазами. В этом, по словам апостола Павла, и заключается предназначение проповеди (см.: Гал. 3:1). Кроме того, это одна из целей причащения. Как служение словом, так и отправление таинства делает Христову смерть современной, снова и снова представляя ее не Богу (ибо сама жертва была принесена на кресте раз и навсегда), но людям (ибо все, чего Он достиг Своей смертью, и сейчас доступно для каждого).

Далее, когда во время Своего служения Христос сказал людям, что они должны уверовать в Него Самого, Он говорил это как их Искупитель, отдающий Себя в жертву. Достаточно будет привести два самых ярких примера. Во–первых, «как Моисей вознес змию в пустыне, так должно вознесену быть Сыну Человеческому, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3:14,15). Во–вторых, «истинно, истинно говорю вам: если не будете есть плоти Сына Человеческого и пить крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою плоть и пиющий Мою кровь имеет жизнь вечную…» (Ин. 6:53,54). Итак, верить во спасение – это значит взирать на Сына Человеческого, вознесенного на кресте; это значит есть плоть и пить кровь Бога, принесшего Себя в жертву за грехи людей.

Эти живые образы, связанные с Иисусом, не только помогают нам увидеть Того, в Кого нужно уверовать, чтобы спастись (т. е. Христа распятого), они также показывают, что в самой этой вере нет нашей заслуги. Ибо нет особой добродетели в том, чтобы просто смотреть; вся добродетель заключена в Том, на Кого мы смотрим.

И в том, чтобы есть и пить, нет ничего особенного. Все особенное содержится в Нем, от Которого мы вкушаем. Ричард Хукер замечательно сказал об этом: «Бог действительно оправдывает верующего, но не потому, что вера достойна поощрения, а потому, что Тот, в Кого мы верим, достоин того, чтобы в Него верили»[93]93
  Definition of Justification, chapter xxxiii.


[Закрыть].

Евангельские таинства

Если спасение дается нам не по добрым делам и не благодаря нашей вере, то можно сказать также, что тот, кто просто принимает церковные таинства, его не дождется. Таинства делают спасение наглядным; но принести его человеку сами по себе они не могут. Однако в качестве наглядных символов они помогают нам осознать как сущность, так и условия спасения.

Рассмотрим сначала характер спасения. Крещение – это обряд очищения. Вода крещения символизирует одновременно «небесное омовение»[94]94
  Это выражение заимствовано из Службы крещения Англиканской церкви, 1662 г.


[Закрыть] и дар Святого Духа, которые вместе и составляют спасение, – Христос умер именно для того, чтобы дать их нам. Точно также хлеб и вино причащения являются видимыми, наглядными символами тела Христова, преданного за нас, и Его крови, пролитой за наши грехи. Оба эти таинства проповедуют нам одно и то же Евангелие спасения через распятого Христа.

Кроме характера спасения, таинства подчеркивают и его условия. Что делает человек, принимающий крещение? Да ничего, абсолютно ничего! Как раз наоборот, что–то делают с ним. Если крещение осуществляется полным погружением, этого человека окунают в воду. Если это крещение обливанием, на человека воду либо брызгают, либо выливают. В любом случае, ему остается лишь пассивно принимать таинство. Нигде в Новом Завете нет случая, чтобы кто–нибудь крестил себя сам. С самого первого крещения в День Пятидесятницы и до наших дней проповедуется одно и то же слово: «Покайтесь, и да крестится (буквально: будет крещен) каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов; и получите дар Святого Духа» (Деян. 2:38). Лишь Иисус Христос может дать человеку прощение и дар Святого Духа. Поэтому кающийся грешник крестится в Его имя, чтобы все вокруг увидели, что он с верой принимает эти дары Христовы.

То же самое можно сказать и о Вечере Господней. То, что произошло в горнице накануне распятия, вовсе не было театром одного актера и одиннадцати зрителей. Апостолы тоже принимали участие в происходившем; они не просто смотрели. А в чем заключалась их роль? Лишь в том, чтобы принимать все, что давал им Христос. Он преломил хлеб – они его ели. Он взял чащу – они отпили из Нее. Таким образом, в хлебе и вине Иисус оставил церкви вечный символ Своей жертвенной смерти. Однако когда мы едим и пьем, в наших действиях содержится еще один немеркнущий символ – наглядная демонстрация того, что такое спасительная вера. Хлебопреломление ярко являет нам великие слова Иисуса, уже процитированные выше: «Ядущий Мою плоть и пиющий Мою кровь имеет жизнь вечную» (Ин. 6:54).

Позвольте еще раз повторить, что хотя таинства и делают спасение наглядным, они, тем не менее, автоматически его не обеспечивают. Августин называл их «verba visibilia», то есть «видимыми словами», а Хукер – «знамениями, к которым добавлены обетования». Так что мы принимаем очищение и дар Святого Духа не простым внешним актом погружения в воду; и от Христа распятого мы вкушаем, не просто принимая хлеб и вино во время причащения. Все это происходит верой в Божьи обетования, символически выраженные в таинствах; верой, характер которой, по Божьему замыслу, проявляется в том, как смиренно и доверчиво мы вкушаем Его дары. Но нельзя путать символы таинств с теми обетованиями, которые они обозначают. Можно принять символ, не приняв при этом обетования, – или принять обетование, не принимая при этом символа. Посмотрите, например, что говорится о крещении в Вестминстерском исповедании: «Хотя пренебрежение этим установлением или презрение к нему есть великий грех, однако благодать и спасение не соединены с ним настолько неразрывно, чтобы человек не мог возродиться или спастись без крещения; – или чтобы всех, принявших крещение, без сомнения можно было бы назвать спасенными»[95]95
  Chapter XXVIII, Of Baptism, 5.


[Закрыть]. Таким образом, Оксфордский словарь английского языка совершенно прав, утверждая, что слово «евангельский» «употребляется по отношению к тем протестантам, которые считают, что сущность Евангелия состоит в учении спасения по вере в искупительную смерть Христа, и отвергают всякое влияние на спасение как добрых дел, так и церковных таинств».