Текст книги "Джон Рональд Руэл Толкин. Письма"

Автор книги: Джон Рональд Руэл Толкин

Соавторы: Хамфри Карпентер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Касательно Эдема. Полагаю, большинство христиан, за исключением разве что совсем простодушных и необразованных, или иным образом защищенных, затолкали «Книгу Бытия» в чулан сознания, как вышедшую из моды мебель, – так затормошили и затеребили их несколько поколений самозванцев-ученых. Ну, сами понимаете, как-то неловко держать в доме всякое старье, когда молодые, блестящие умники в гости заглядывают: я, конечно же, имею в виду даже fideles , тех, которые не перепродали этот товар старьевщику и не сожгли его, как только современный вкус принялся глумиться. А в результате они и в самом деле (и я заодно с прочими), как говорится, позабыли о красоте предмета, и даже «в качестве истории». Льюис недавно написал прелюбопытнейшее эссе (не знаю, опубликовал ли)[197]

, показывая, сколь ценна «художественная ценность» (в качестве пищи для ума) – всего хр. предания (особенно Н. 3.). Эта работа написана в защиту как раз того отношения, над которым мы склонны насмехаться: малодушный утрачивает веру, но цепляется хотя бы за красоту самой «истории», поскольку в ней заключена некая безусловная ценность. Льюис доказывал, что таким образом толику пищи они все-таки получают и не вовсе отрезаны от источника жизни: ибо красота истории, при том, что не обязательно гарантирует ее истинность, истинности обычно сопутствует, a fidelis призван черпать пищу не только в истинности, но и в красоте. Так что малодушный «приверженец», в сущности, все равно кое-что получает, – то, что даже кое-кто из верующих (глупцы, невосприимчивые, исполненные ложного стыда), возможно, и упускают. Но отчасти как следствие развития моих собственных мыслей по поводу моих интересов и моей работы (как специализированной, так и литературной), отчасти в результате общения с К. С. Л. и во многом не в последнюю очередь – под твердой направляющей рукой Alma Mater Ecclesia я ныне не стыжусь «мифа» об Эдеме и не ставлю его под сомнение. Разумеется, мы не найдем в нем той историчности, что в Н. 3., который, по сути дела, – свод свидетельств современников, в то время как Книга Бытия отделена от Падения невесть сколькими поколениями горьких изгнанников; но, бесспорно, на этой нашей злосчастной земле Эдем некогда существовал. Все мы о нем тоскуем, и все мы непрестанно его прозреваем; вся природа наша в лучшем своем, наименее испорченном проявлении, в наиболее кротком и человечном, до сих пор насквозь пропитана ощущением «изгнания». Если задуматься, твой (более чем оправданный) ужас по поводу бессмысленного убийства ястреба и твои стойкие воспоминания об этом твоем «доме» в идиллический час (когда часто возникает иллюзия того, что время и разложение остановились, и ощущение мира и покоя) —

í;θεγενοíμην [198]

, – «три часа вот-вот пробьет, будет к чаю сладкий мед» – заимствованы как раз из Эдема. Сколь бы далеко назад в прошлое мы ни заглянули, благороднейшая часть человеческого сознания всегда была исполнена мыслей о sibb , мире и доброй воле – и мысли об их утрате. Этого нам вовеки не вернуть: путь покаяния не таков, движение идет по спирали, а не по замкнутому кругу; возможно, мы обретем нечто подобное, только на более высоком уровне. Вот так (используем сравнение помельче) «обращенный» горожанин получает от деревни куда больше, нежели простак-деревенщина, но настоящим крестьянином ему не стать, он ведь и больше, и в определенном смысле меньше этого (менее приземленный, так скажем). Разумеется, я полагаю, что по дозволению Господнему весь род человеческий (и каждый его представитель в отдельности) свободен не подниматься снова, но отправиться на погибель и в Падении своем достичь самого что ни на есть горького дна (как может каждый человек singulariter[199]

). А в определенные периоды – и настоящее именно таково! – подобный исход кажется не только вероятным, но просто-таки неизбежным. И все-таки, думается мне, настанет-таки «millenium» – предсказанное тысячелетнее царство святых, тех, кто при всех своих несовершенствах так и не склонился всецело сердцем и волей к миру или злому духу (в современном, хотя и не универсальном представлении: технике, «научному» материализму, социализму в любой из его ныне воюющих промеж себя фракций).

Я так рад, что на твой взгляд «Кольцо» по-прежнему на высоте и (кажется) добивается того эффекта, что в длинной повести так трудно достижим: поддерживает различие в тоне и атмосфере событий, что так легко могут скатиться к «однообразности». Меня самого, пож., более всего тронуло рассуждение Сэма насчет бесшовного полотна истории и та сцена, когда Фродо засыпает у него на груди, и трагедия Голлума, который в тот момент был на волосок от раскаяния – если бы не одно-единственное грубое слово из уст Сэма. Но «трогательность» всего этого находится на ином плане, нежели Келебримбор и т. п. Есть две абсолютно разн. эмоции: одна волнует меня несказанно, и вызываю я ее без труда: мучительное ощущение утграченного прошлого (лучше всего выраженное в словах Гандальва о палантире); а вторая – эмоция более «обыденная», триумф, пафос, трагедия самих персонажей. Ее-то я и учусь добиваться, по мере того, как понемногу узнаю моих героев, но, по правде говоря, она не столь близка моему сердцу и навязана мне фундаментальной литературной дилеммой. Историю полагается рассказывать, иначе никакой истории не будет; однако более всего волнуют истории нерассказанные. Думаю, тебя так берет за душу Келебримбор , поскольку имя это вызывает внезапное ощущение бесконечных нерассказанных историй: увиденные вдалеке горы, на которые не дано подняться, далекие деревья (вроде как у Ниггля), к которым не дано приблизиться; а если и удастся, так они всего-навсего станут «ближними деревьями» (иное возможно лишь в Раю да в Приходе Н.).

Что ж, место почти закончилось, а времени уже девять вечера; а мне еще предстоит написать несколько важных писем, да завтра еще две лекции, так что надо бы уже и закругляться. Я жадно читаю обо всех подробностях твоей жизни – обо всем, что ты видишь и делаешь, – и обо всем, что тебе приходится терпеть, в том числе про джаз и буги-вуги. Это все ты от сердца оторвешь без труда (ибо по сути своей они вульгарны, музыка, искаженная механизмом, эхом отдающаяся в унылых, пустых головах); но, вернувшись сюда, в иную землю, ты будешь вспоминать иное – даже бури и иссушенный вельд, и даже запахи лагеря. Я и сегодня отчетливо вижу внутренним взором давнишние окопы, грязные лачуги и долгие дороги Артуа; я бы снова побывал там, кабы мог…..

Только что слышал новости….. Русские в 60 милях от Берлина. Похоже, вскорости и впрямь произойдет нечто решающее. Ужасающее разорение и несчастья, следствия этой войны, умножаются с каждым часом: разорение всего того, что могло бы составить (и составляет) общее достояние Европы и мира, не будь человечество настолько одурманено, – богатство, утрата которого скажется на нас всех, и на победителях, и на побежденных. И, однако ж, люди торжествуют и злорадствуют, слушая про бесконечные потоки несчастных беженцев, растянувшиеся на 40 миль, о женщинах и детях, что хлынули на запад – и умирают в пути. Похоже, в этот темный дьявольский час в мире не осталось ни тени жалости и сострадания, ни искры воображения. Нет, не спорю, что это все, в нынешней ситуации, созданной главным образом (но не исключительно) немцами, и необходимо, и неизбежно. Но злорадствовать-то зачем! Предполагается, что мы достигли той стадии цивилизованности, на которой, возможно, казнить преступника по-прежнему необходимо, но нет нужды злорадствовать или вздергивать рядом его жену и ребенка, под гогот орочьей толпы. Уничтожение Германии, будь оно сто раз заслужено, – одна из кошмарнейших мировых катастроф. Ну что ж, мы с тобой бессильны тут что-либо поделать. Такова и должна быть мера вины, по справедливости приписываемая любому гражданину страны, который не является при этом членом ее правительства. Ну что ж, первая Война Машин, похоже, близится к своему конечному, незавершенному этапу – при том, что в результате, увы, все обеднели, многие осиротели или стали калеками, а миллионы погибли, а победило одно: Машины. А поскольку слуги Машин становятся привилегированным классом, Машины обретут непомерно большую власть. Каков же будет их следующий шаг?

….С неизменной любовью – твой родной папа.

097 Из письма к Кристоферу Толкину 11 февраля 1945 (FS 80)

На этой неделе потратил некоторое количество драгоценного времени на письмо в «Католический вестник». Какой-то их сентиментальный корреспондент написал об этимологии названия «Ковентри» и, похоже, всерьез считает: ежели только не сказать, что оно образовано от слова convent [монастырь (англ. ). – С. Л.], ответ «противоречит католической традиции». «Я так понимаю, монастырь Святого Осбурга был не из самых значимых», пишет этот олух. Поскольку слово convent вошло в английский язык только после 1200 от Р. X. (и поначалу означало всего лишь «собрание»), азначение «монастырь» зафиксировано лишь в 1795 г., яразо-злился. И спросил, не хотел бы он поменять название «Оксфорд» на «Донкастер»; впрочем, возможно, он настолько глуп, что и этой мелкой подначки не поймет.

098 К Стэнли Анвину

Старший сын Анвина Дэвид – детский писатель «Дэвид Северн» – прочел повесть Толкина «Лист работы Ниггля», опубликованную в «Даблин ревью» в январе 1945 г. Он порекомендовал ее отцу, назвав «изысканной вещицей», и предложил опубликовать ее в сборнике вместе с прочими небольшими произведениями Толкина. Стэнли Анвин переслал это предложение Толкину.

Дата не проставлена ; около 18 марта 1945

Нортмур-Роуд, 20, Оксфорд

Дорогой Анвин!

За последние месяцы я написал вам несколько воображаемых писем и половину настоящего, – и тут пришло ваше послание от 24 февраля. Главным образом я все собирался спросить, а как там Рейнер. Надеюсь, вести от него добрые. Кадеты Королевских Военно-Воздушных Сил его курса переживают время крайне неприятное; но во флоте беспорядка и бесполезных растрат вроде бы поменьше; так что что он, возможно, и избежал худших проявлений убожества и разочарований, что сегодня становятся уделом молодых людей (зачастую без всякой необходимости).

Также мой третий сын, Кристофер, долгое время находится под Стандертоном, в Трансваале; и там близко сдружился с Крисом Анвином[200]

… Мой мальчик, как я сегодня узнал, уже «в пути» к Англии, пробыв вдали от нее год с четвертью; так что я надеюсь, Анвин – тоже. Во всяком случае, 3 марта они еще были вместе. Но один из их группы уже погиб, во время первого же вылета на «Харрикейне», – сокурсник моего мальчика, и первый в выпуске. Вот вам одно из объяснений моей неработоспособности и (кажущегося) небрежения. Сердце мое истерзано тревогой. И в любом случае мой Кристофер был моей первой настоящей аудиторией: он читал, выверял и перепечатывал весь законченный материал из нового «Хоббита», или «Кольца». Его у меня забрали в разгар работы над картами. А я трачу, почитай что, последние крохи свободного времени, что мог бы посвятить сочинительству, на эпистолярное продолжение нашего прерванного диалога: роли его разнообразны – он для меня и читатель, и критик, и сын, и студент моего факультета, и мой непосредственный ученик – я был его тьютором[201]

! Однако он получил копии всех глав, написанных залпом в течение прошлого года. А с тех пор бремя мое еще утяжелилось; или пропорция между долгом и усталостью сместилась не в мою пользу…..

Поскольку «Лист работы Ниггля» вы видели – я сам собирался уже о нем упомянуть, отчасти оправдываясь, отчасти раскаиваясь, – что тут еще скажешь? Разве то, что эта история – единственная из всех мною написанных, что не стоила мне ни малейших усилий. Обычно я сочиняю лишь с превеликим трудом, до бесконечности все переписывая. Как-то утром я проснулся (более двух лет назад) – и в голове моей эта странная вещица была практически готова. Мне понадобилось только несколько часов на то, чтобы перенести ее на бумагу – а потом переписать набело. По-моему, я о ней вовсе не «думал» и не сочинял ее в обычном смысле этого слова. И все равно я не настолько от нее отчужден, чтобы замечания вашего сына меня не порадовали – да что там порадовали, просто-таки потрясли! В конце концов, это единственный на моей памяти отзыв или комментарий на «Лист» за пределами моего круга.

Что ж! «Ниггль» настолько не похож на все когда-либо мною написанные или начатые небольшие произведения, что я и не знаю, совместим ли он с ними. Два других, подобного же тона и стиля, остаются всего лишь распускающимися почками, каких у бестолкового Ниггля полным-полно[202]

. Устроит ли вас, если я свалю в кучу все, что найду, а вы скажете, велик ли у этих писаний шанс составить отдельный том – если одно переписать, второе убрать, третье добавить? Есть еще одно-два небольших повествования в стихах (некоторые уже публиковались в «Оксфорд мэгэзин»); возможно, сгодились бы и они, ежели их ненавязчиво запихнуть в середину. А имеете ли вы в виду «Фермера Джайлса»? Довольно длинная коротенькая вещица. Выправленный и набело перепечатанный экземпляр «ушел», странствует обычными путями, как всегда; но у меня есть вполне сносная копия «домашнего производства», каковую и высылаю на суд «Дэвида Северна». (Продолжение задумано, но не написано, и, скорее всего, так ненаписанным и останется. «Малое Королевство» утратило душу, а леса его и равнины превратились в аэродромы и мишени для практического бомбометания. Однако другая шуточная волшебная сказка в подобном же жанре, «Король Зеленой Дюжины», уже наполовину написана; если вы одобрите «Фермера Джайлса», так закончить ее нетрудно.

Что до произведений более крупных. Разумеется, на самом-то деле я мечтаю лишь об одном – опубликовать «Сильмариллион»: если помните, ваш рецензент усмотрел-таки в нем некоторую красоту, но «кельтского» характера, раздражающую англосаксов. Однако есть еще и великое продолжение к «Хоббиту» – боюсь, я использую эпитет «великий» лишь в количественном смысле. А в этом смысле для нынешней ситуации оно чрезмерно «велико». Однако урезать и сокращать его никак невозможно. На лучшее я не способен, разве что (а это вполне допустимо) судья из меня никудышный. Однако книга до сих пор не закончена. В прошлом году я попытался завершить сей труд – и не преуспел. Трех недель полного безделья – да так, чтобы сперва слегка отдохнуть и отоспаться, – мне, пожалуй, хватило бы. Вот только надеяться на такое напрасно; а эта штука – не из тех, которые можно писать урывками. Я, как и Ниггль, мечтаю о «государственном пособии» и, подобно ему, вряд ли его когда-нибудь получу! Разумеется, я представлю рукопись на ваше рассмотрение, как только закончу, – если в один прекрасный день такое случится. Сдается мне, я обещал послать вам на суд хотя бы отрывок. Но это произведение настолько тесно увязано воедино, причем продолжает разрастаться во всех частях одновременно, так что я не в состоянии выпустить из рук ни одну из глав – понимаете, я все надеюсь, что вот сейчас за них возьмусь. Как бы то ни было, в пригодном для прочтения виде существует лишь один-единственный экземпляр (перепечатанный дома или переписанный сыновними и моими руками), и я просто боюсь с ним расстаться, а в наши суровые дни от расходов на профессиональную перепечатку я пока увиливаю – по крайней мере до тех пор, пока не допишу до конца и не выверю весь текст. Но не хотите ли в самом деле взглянуть на кусок-другой? Книга поделена на пять частей, в каждой – по 10–12 глав (!). Четыре уже закончены; к последней я приступил. Я мог бы высылать ее вам часть за частью, со всеми наличествующими изъянами – дополнениями, поправками, изменениями в именах собственных – до тех пор, пока вы не возопите: «Довольно! Пусть отправляется вслед за «Сильмариллионом» в Лимб для неопубликованных гигантов!»

Надо бы мне остановиться, а не то вы решите, что бумагу и время лучше бы употребить на сочинительство, а не на разговоры о нем. До Пасхи у меня «дополнительные экзамены» и возня с университетом Уэльса. А прибавьте к этому еще и все напасти, свалившиеся на меня в результате смерти коллеги Г. С. К. Уайлда; заниматься на каникулах подбором преемника предстоит главным образом мне. Я подвожу Блэкуэлла: он уже отдал в набор мой перевод «Перла», и теперь ему требуются исправления и предисловие. Я подвожу вдову профессора Э. В. Гордона из Манчестера: я взялся привести в порядок и издать посмертно его труд о «Перле», видя в том мой долг перед покойным другом и учеником; и долга своего не выполнил. Но, думаю, в этом году мне удастся-таки выкроить пару-тройку недель на свои дела. А еще я серьезно подвожу «Кларендон пресс» и моего утраченного было друга мадемуазель Симоннуд'Арденн, что внезапно появилась из ниоткуда, чудом пережив немецкую оккупацию и Рундштедтское наступление (прокатившееся прямо по ней), потрясая рукописью внушительного труда, каковой мы начали вместе и обещали «Общ. по изд. ранних английских текстов»[203]

. А Общество не забыло ни о нем, ни о моей собственной книге об «Ancrene Riwle»[204]

, которая уже даже перепечатана. Если вместо БДЛВ[205]

вы могли бы изобрести схему, день удваивающую (и освободить меня от обязанностей мальчика на побегушках), я бы просто завалил вас материалом, как любой другой. И все же остаюсь глубоко признателен вам за вашу доброту и заботу,

Искренне Ваш, ДЖ. Р. Р. ТОЛКИН.

099 К «Мелхоле» Уильямс, вдове Чарльза Уильямса

Написано в день смерти Уильямса после операции.

15 мая 1945

Нортмур-Роуд, 20, Оксфорд

Дорогая миссис Уильямс!

Всем сердцем вам сочувствую; могу ли я сказать больше? Я ведь отчасти разделяю вашу потерю: за те (слишком краткие) годы с тех пор, как я впервые познакомился с вашим мужем, я проникся к нему глубоким восхищением и любовью и скорблю сильнее, нежели в силах выразить.

Позже, если вы сочтете, что я хоть в чем-то могу помочь вам и вашему сыну, пожалуйста, известите меня. В субботу в 8 утра отец Джервас Мейтью отслужит мессу в Блэкфрайарз, а я буду ему прислуживать; но, конечно же, я помолюсь за вас всех немедленно – и буду молиться непрерывно, пусть от молитв моих толку и немного. Простите мне эту сбивчивую записку.

Искренне ваш, ДЖ. Р. Р. ТОЛКИН.

100 Из письма к Кристоферу Толкину 29 мая 1945

По возвращении из Южной Африки Кристофер был направлен на авиабазу Королевских военно-воздушных сил в Шропшире. Он надеялся добиться перевода в военно-морскую авиацию.

Если бы тебе удалось наконец сбежать из Королевских ВВС, я бы по крайней мере хоть сколько-то успокоился. И я надеюсь, если перевод и впрямь состоится, это будет на самом деле перевод и переаттестация. Просто выразить тебе не могу всю степень моего отвращения к третьему роду войск, – которое тем не менее может (а для меня так и есть) сочетаться с восхищением, признательностью и превыше всего жалостью к юношам, в него угодившим. Но истинный злодей – это военный самолет. И ничто не в силах утишить моего горя от того, что ты, мой самый любимый человек, с ним хоть сколько-то связан. Чувства мои более-менее сопоставимы с теми, что испытал бы Фродо, если бы обнаружил, что какие-то хоббиты учатся летать на назгульских птицах «во имя освобождения Шира». Хотя в этом случае, поскольку все, что я знаю о британском или американском империализме на Дальнем Востоке, внушает мне лишь сожаление и отвращение, боюсь, что в этой продолжающейся войне меня не поддерживает ни искры патриотизма. Будь моя воля, так я бы и пенни на нее не пожертвовал, не говоря уже о родном сыне. Она выгодна только Америке или России; возм., как раз последней. Но, по крайней мере, американо-русская война в этом году не разразится.

101 Из письма к Кристоферу Толкину 3 июня 1945

Во второй половине дня в парке состоится парад в честь расформирования гражданской обороны, на который мне, видимо, придется тащиться. Но я боюсь, в моих глазах это все – сущее посмешище, ведь Война не закончена (а та, что закончена, или, по крайней мере, часть ее, в значительной мере проиграна). Но, конечно же, такой настрой неправилен; Войны неизменно оказываются проиграны, а Война неизменно продолжается; и падать духом смысла нет!

102 Из письма к Кристоферу Толкину 9 августа 1945

Сегодняшние новости про «атомные бомбы» столь ужасны, что просто кровь стынет в жилах. Что за безумцы эти помешанные физики: согласиться выполнять подобную работу в военных целях, то есть хладнокровно разрабатывать уничтожение мира! Эти взрывчатые вещества в руках людей, в то время как их моральный и интеллектуальный уровень падает, – все равно что раздать пистолеты всем обитателям тюрьмы, а потом говорить, что вы надеетесь тем самым «обеспечить мир». Но, наверное, кое-что хорошее из этого выйдет, если только газетные отчеты не грешат чрезмерным пылом: Японии придется сдаться. Что ж, все мы в Господних руках. Вот только на строителей Вавилонской башни Он взирает не то чтобы благосклонно!

103 Из письма к Кристоферу Толкину 11 октября 1945

Будучи избран на должность Мертоновского профессора английского языка и литературы, Толкин покинул Пембрук-Колледж и стал профессором и членом совета Мертон-Колледжа. В этом письме изложены его первые впечатления от Мертона.

Вчера в 10 утра был, как полагается, введен в должность, а потом пришлось вытерпеть самое впечатляющее Заседание Колледжа из всех мною виденных, – шло до 1:30 без перерыва, а потом в беспорядке разбрелось. Ректор говорил просто-таки не умолкая. Я пообедал в Мертоне, уладил кое-какие дела: внес свое имя в канцелярии казначея в список обеспечения жильем[206]

и получил Главный Ключ ко всем дверям и воротам. Просто невероятно: я стал членом настоящего колледжа (и при этом весьма крупного и богатого). Мне просто не терпится тебе здесь все показать. Сегодня вечером прошелся по Мертону вместе с Дайсоном,[207]

который был должным образом избран вчера и теперь утвердился в комнатах, на которые уповал я сам, с видом на луг! Нынче собираюсь к «Инклингам». Мы будем вспоминать о тебе.

104 Из письма к Кристоферу Толкину 22 октября 1945

В четверг впервые поужинал в Мертоне за «высоким столом»; очень мило, хотя и необычно. Из экономии комната отдыха не отапливается, так что доны сходятся и дружески болтают на возвышении, пока кто-нибудь не решит, что народу собралось довольно и пора бы прочесть молитву. А после того садятся за стол, ужинают, пьют портвейн и кофе, курят, листают вечерние газеты, и все – за высоким столом, в манере хоть и приятно непринужденной, но изрядно шокирующей тех, кто привык к более строгим церемониям и жесткой иерархии средневекового Пембрука. Около 8:45 мы с Дайсоном прогулялись по «нашему парку» к Модлину, навестили Уорни и Хаварда – Джек был в отлучке. Разошлись около 10:30.

105 К сэру Стэнли Анвину

Анвин, недавно получивший рыцарское звание, послал Толкину письмо, спрашивая, как продвигается «Властелин Колец».

21 июня 1946

Нортмур-Роуд, 20, Оксфорд

Уважаемый сэр Стэнли!

Я очень виноват перед вами. Но, думаю, если бы вы узнали истинную повесть моих несчастий, домашних и академических, вы бы не отказали мне в прощении. Но я вас от нее избавлю – и попытаюсь исправиться.

Я был болен – главным образом из-за переутомления и беспокойства, – но теперь мне гораздо лучше; и я наконец-то могу предпринять некоторые шаги к тому, чтобы снизить хотя бы переутомление, – академическое во всяком случае. Впервые за 25 лет, если не считать того года, когда я ходил на костылях (перед самым выходом «Хоббита», как мне помнится), я свободен от экзаменов, и хотя я до сих пор сражаюсь с целой горой запущенных дел, из которой только что выкопал целую стопку писем от «Джордж Аллен энд Анвин», и с множеством докучных забот в наше время хаоса и «восстановления», надеюсь, что уже на следующей неделе начну – писать! Во-первых, пытаться управлять нашим английским факультетом одного меня уже не бросят. Я уже не профессор англосаксонского. Я перебрался в Мертон, на должность Мертоновского профессора английского языка и литературы; в октябре из лондонского Кингз-Колледжа приедет профессор Ренн, дабы снять с моих плеч англосаксонский; и мы вот-вот изберем еще одного Мертоновского профессора (современной литературы). Надо бы К. С. Льюиса или, может статься, лорда Дэвида Сесила, однако ктознает?

Но письмо это я начал в первую очередь не для того, чтобы поговорить о себе. Мне хотелось сперва извиниться, что не написал сразу, как собирался, едва услышал новость, – дабы поздравить вас с вашей почетной наградой. Я за вас несказанно рад. Кроме того, мне не терпится узнать вести о Рейнере. От души надеюсь, они окажутся добрыми, хотя и сегодня о сыновьях по-прежнему расспрашивать страшишься. Мой Кристофер – он перевелся в военно-морскую авиацию и по сей день официально числится во флоте – в этом триместре вернулся в Тринити; так что я вот размышляю про себя, а может, и Рейнер вот-вот приедет? Славно было бы снова повидаться…..

Не знаю, по-прежнему ли Дэвид Северн не прочь взглянуть на «Фермера Джайлса». Если да, то высылаю, после более чем годовой задержки. Будь у меня хоть немного свободного времени, я бы мог добавить еще несколько вещиц такого же плана, до сих пор не оконченных. Но «Ниггль» так и не породил хоть чего-то, с ним мало-мальски совместимого.

Не знаю, заинтересуют ли вас новые сведения о столь «многообещающем» (буквально!) и при этом ничего не производящем авторе. Но я предпринял величайшие усилия закончить продолжение к «Хоббиту»; главы путешествовали в Африку и обратно, к моему главному критику и помощнику Кристоферу, который сейчас работает над картами. Однако ж я не преуспел. Уж слишком ополчились на меня злоключения и недуги. Теперь придется мне досконально изучать свой собственный труд, чтобы иметь возможность к нему вернуться. Но я в самом деле надеюсь закончить книгу до осеннего триместра, в крайнем случае – до конца года. Хотя не знаю, найдется ли у вас бумага, даже если произведение хорошо себя зарекомендует.

Кстати, в декабре 1945 я опубликовал в «Уэлш ревью» одну повесть в стихах[208]

; и вот-вот опубликую значительно расширенный вариант эссе о «Волшебных сказках» (первоначально прочитанного в виде лекции в университете Сент-Эндрюз) в сборнике памяти покойного Чарльза Уильямса; а в течение сравнительно свободных рождественских двух недель написал три части еще одной книги[209]

, где на совершенно иной основе и декорациях задействовано то немногое ценное, что наличествовало в едва начатом «Утраченном пути» (некогда у меня хватило дерзости показать вам эту рукопись: от души надеюсь, она благополучно позабыта), и кое-что еще. Я надеялся все это по-быстрому закончить, но после Рождества здоровье мое подкосилось. Довольно глупо вообще об этом упоминать, пока оно не завершено. Но книгу «Властелин Колец», продолжение к «Хоббиту», я ставлю на первое место, если не считать обязанностей, от которых просто не отвертеться.

С наилучшими пожеланиями, искренне Ваш, ДЖ. Р. Р. ТОЛКИН.

106 Из письма к сэру Стэнли Анвину 30 сентября 1946

Издательство «Аллен энд Анвин» весьма одобрило «Фермера Джайлса», но поинтересовалось, не найдется ли у Толкина других коротких произведений, из которых возможно было бы составить достаточно внушительный том.

Если вы сочтете возможным опубликовать «Фермера Джайлса из Хэма», я, конечно же, безмерно тому порадуюсь… На досуге я бы создал ему компанию, но в академическом плане положение у меня сейчас не из простых, и надежды на свободное время не предвидится – до тех пор, пока не прибудут несколько новых профессоров. Не могу обещать, что вскорости закончу хоть что-нибудь. Или, пожалуй, и смог бы, но это будет сложно, – и, право же, продолжение к «Хоббиту» настолько лучше (как мне кажется) всех этих вещиц, что мне бы хотелось посвящать ему все свободные часы. На прошлой неделе я вновь взялся за рукопись и написал главу (неплохую), а затем с головой утонул в служебных обязанностях – и барахтаюсь в них с тех пор, как 10 дней назад получил ваше любезное письмо.

Иллюстрировать «Фермера Джайлса» я никогда не пробовал; и не знаю никого, кого бы мог посоветовать.

107 Из письма к сэру Стэнли Анвину 7 декабря 1946

О немецком издании «Хоббита».

Бедолага Горус Энгельс[210]

мне все пишет и пишет насчет перевода на немецкий. Он, кажется, вовсе не предлагает в переводчики непременно себя. Прислал мне несколько иллюстраций (троллей и Голлума); невзирая на ряд типично немецких достоинств, боюсь, на мой вкус, они слишком «диснеефицированы»: шмыгающий носом Бильбо и Гандальв, этакое вульгарное посмешище, а вовсе не странник в духе Одина, каким представляется мне…..

Я вскоре переезжаю в домик поменьше (№ 3 по Мэнор-Роуд)[211]

, надеясь тем самым разрешить нестерпимые домашние проблемы, что крадут так много от и без того жалких крох свободного времени. По-прежнему надеюсь вскорости закончить свое «magnum opus», «Властелин Колец», и показать его вам не нынче – завтра, еще до января. Я уже на последних главах.

108 Из письма в «Аллен энд Анвин» 5 июля 1947

В «Аллен энд Анвин» решили издать «Фермера Джайлса из Хэма» отдельной книгой.

Высылаю назад (неделей позже) в отдельном конверте рукопись «Фермера Джайлса из Хэма», отредактированную для печати. Как видите, я по ней прошелся весьма тщательно – внес изрядное количество изменений, улучшающих (я думаю и надеюсь) и сюжет, и стиль…..

Имейте в виду, кто бы уж там впоследствии ни купил ее, написана эта история не для детей; хотя, как в случае многих других книг, это не обязательно означает, что детей она не позабавит. Думаю, стоит подчеркнуть тот факт, что повесть сочинялась специально для чтения вслух: в этом смысле она очень хороша – для тех, кто любит такие вещи. Собственно говоря, написал я ее, чтобы прочесть в обществе Лавлейса Вустер-Колледжа; и прочел за один вечер.

В силу этой причины я бы хотел поставить на форзаце посвящение С. X. Уилкинсону[212]

, поскольку именно полк. Уилкинсон из этого колледжа подтолкнул меня написать «Фермера» и с тех пор непрестанно подзуживал отдать его в печать.

109 К сэру Стэнли Анвину

9 июля Толкин обедал с Анвином в Лондоне и согласился показать Рейнеру Анвину книгу I «Властелина Колец», перепечатанную набело. 28 июля Толкин получил комментарии Рейнера. Рейнер писал: «Запутанные, противоборствующие потоки событий в этом мире внутри мира просто-таки ошеломляют…. Борьба между тьмою и светом (порою кажется, что благодаря ей история как таковая перетекает в чистой воды аллегорию) мрачна и на порядок обострена по сравнению с «Хоббитом»…. Превращение изначального Кольца в это новое, могучее орудие требует некоторых объяснений, так что Гандальву непросто выявить мотивы многих действий в исходном «Хоббите»; но в целом связать произведения удалось вполне успешно…. Положа руку на сердце, не знаю, для кого эта книга предназначена… Если взрослые не сочтут ниже своего достоинства прочесть ее, многие, вне сомнения, получат массу удовольствия…. Корректору придется вносить множество пропущенных исправлений с «Гамилькара» на «Белизария»». Невзирая на сомнения и критические замечания, Рейнер счел книгу «блестящей и захватывающей». 31 июля Толкин написал нижеприведенный ответ, однако отослал его только 21 сентября, в силу причин, оговоренных в письме, датированном этим числом.