Текст книги "Джон Рональд Руэл Толкин. Письма"

Автор книги: Джон Рональд Руэл Толкин

Соавторы: Хамфри Карпентер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Нортмур-Роуд, 20, Оксфорд

….То, что ты заговорил о заботе твоего ангела-хранителя, внушает мне опасения, что в нем и впрямь нужда превеликая. Думаю, так оно и есть….. А еще ты напомнил мне о внезапном озарении (или, может статься, осознании, которое сей же миг облеклось у меня в голове в форму картинки), что я пережил совсем недавно, пробыв полчаса в церкви Св. Григория перед Святым причастием, в то время как там шло Quarant'Ore[186]

. Я видел Свет Божий (или думал о нем); и в нем подрагивала одна крошечная пылинка (или миллионы пылинок, к одной-единственной из которых и был прикован мой смиренный разум), и мерцала белизной, потому что отдельный луч Света удерживал ее – и озарял. (Не то чтобы Свет разбивался на множество отдельных лучей; но само по себе существование пылинки и ее местонахождение по отношению к Свету образовывало прямую линию, и эта линия тоже была Свет.) И луч этот был Ангелом-Хранителем пылинки; не нечто, вставшее между Господом и его творением, но само внимание Господа – олицетворенное. Говоря «олицетворение», я не имею в виду просто-напросто фигуру речи, как это в языке людей принято, но вполне реальное (конечное) существо. А размышляя об этом с тех самых пор – ибо все это произошло мгновенно, нескладными словами этого не передашь, – и, уж конечно, не передашь великого чувства радости, что этому переживанию сопутствовало, равно как и понимания, что сияющая уравновешенная пылинка – это я (или любой другой человек, о котором я способен подумать с любовью), – я вот вдруг подумал, что (я говорю с опаской и понятия не имею, допустимо ли подобное представление; в любом случае, оно стоит особняком от видения Света и парящей пылинки) это – конечная параллель Бесконечного. Как любовь Отца и Сына (каковые беспредельны и равны) Олицетворена, вот так и любовь и внимание Света к Пылинке – тоже олицетворены (то есть одновременно пребывают и с нами, и в Небесах): любовь эта конечна, но божественна; т. е. ангельской природы. Как бы то ни было, милый ты мой, я получил утешение, что отчасти облеклось в эту причудливую форму, которую (боюсь) я так и не смог внятно передать: скажу лишь, что теперь я отчетливо представляю, как ты паришь и сияешь в Свете – хотя лицо твое (как лица всех нас) от него отвращено. Однако нам дано различить этот отблеск в лицах других (а также и в людях, воспринятых через любовь)…..

В воскресенье мы с Приской поехали на велосипедах в церковь Св. Григория, под дождем и ветром. П. как раз сражалась с простудой и иной немощью, так что поездка непосредственной пользы ей почти не принесла, хотя сейчас ей уже лучше; зато мы послушали одну из лучших (и самых длинных) проповедей о. К. Превосходнейший комментарий на воскресное Евангельское чтение (исцеление женщины и дочери Иаира) благодаря сравнению трех евангелистов прозвучал необыкновенно ярко и живо. (П. особенно позабавило замечание, что святой Лука, сам будучи врачом, не порадовался предположению о том, что бедной женщине из-за докторов сделалось еще хуже, так что эту подробность он смягчил.) А еще – благодаря его ярким иллюстрациям из числа современных чудес. Сходный случай с женщиной, страдающей тем же самым недугом (из-за разросшейся маточной опухоли), которая мгновенно исцелилась в Лурде, так что опухоль пропала бесследно, а пояс оказался ей вдвойне широк. И еще одна невероятно трогательная история про маленького мальчика с туберкулезным перитонитом: он кг обрел исцеления, и родители горестно увезли его прочь на поезде, уже умирающего, в сопровождении двух медсестер. Поезд тронулся, проехал в пределах видимости грота. Мальчик сел на постели. «Я хочу пойти поговорить с девочкой», – в том же поезде ехала одна исцеленная малышка. Он встал, дошел до девочки, поиграл с ней, потом вернулся и сказал: «Я проголодался». Ему дали кекс, и две чашки шоколада, и гигантские сэндвичи с консервированным мясом, – и он все это съел! (Это было в 1927 году.) Вот так Господь наш велел дать маленькой дочке Иаира поесть. Так просто, так обыденно: ибо чудеса именно таковы. В реальной, повседневной жизни они – инородное явление (как в заблуждении своем говорим мы); но жизнь, в которую они вторгаются, реальная, и поэтому чудеса требуют самой обычной пищи и прочего. (Разумеется, о. К. не устоял перед искушением добавить: а еще был один монах-капуцин; страдая от смертельного недуга, он ничего не ел многие годы, и вот исцелился, и так обрадовался, что немедленно побежал и слопал целых два обеда; и в ту ночь мучился не привычными болями, но приступом самого что ни на есть обычного несварения желудка!) Но история про маленького мальчика (разумеется, факт должным образом засвидетельствованный), – когда, казалось, все кончится плохо, а затем вдруг, нежданно-негаданно, закончилось счастливо, – глубоко меня растрогала; я испытал это ни на что не похожее чувство, что всем нам доводится переживать, хотя и нечасто. Ни на какое другое ощущение оно не похоже. И внезапно я понял, что это такое: то самое, о чем я пытаюсь писать, что пытался объяснить в пресловутом эссе о волшебных сказках, – мне так хочется, чтобы ты его прочел, так что я, наверное, все-таки тебе его вышлю.

Для обозначения этого чувства я создал термин «эвкатастрофа»: внезапный счастливый поворот сюжета, от которого сердце пронзает радость, а на глазах выступают слезы (я доказывал, что высшее предназначение волшебных сказок как раз и состоит в том, чтобы вызывать это чувство). И тут меня подтолкнули к мысли: а ведь особое воздействие его объясняется тем, что чувство это – внезапный отблеск Истины; все твое существо, скованное материальными причинно-следственными связями, этой цепью смерти, внезапно испытывает глубочайшее облегчение: как если бы вывихнутая рука или нога внезапно встала на место. Все твое существо вдруг понимает – если история обладает литературной «истинностью» на вторичном плане (подробнее смотри эссе): вот, оказывается, как на самом деле оно все действует в Великом Мире, для которого мы созданы. И в заключение я сказал, что Воскресение явилось величайшей «эвкатастрофой», возможной в величайшей Волшебной Сказке, и вызывает это ключевое чувство: христианскую радость, от которой слезы на глаза наворачиваются, потому что, по сути своей, она так сходна со страданием и приходит из тех пределов, где Радость и Страдание неразделимы и примирены, точно так же, как себялюбие и альтруизм теряются в Любви. Разумеется, я отнюдь не хочу сказать, что Евангелия рассказывают только волшебную сказку и не более того; но я решительно утверждаю: да, Евангелия и впрямь рассказывают волшебную сказку: самую великую из всех. Человеку-рассказчику предстоит спастись тем способом, что созвучен его природе: посредством волнующей истории. Но поскольку автор ее – высший Художник и Автор Реальности, – его волей эта история тоже сбылась и стала истинной на Первичном Плане. Так что в Главном Чуде (Воскресении) и в меньших христианских чудесах тоже, хотя и в меньшей степени, ты провидишь не только внезапный отблеск истины за кажущейся Anankк [187]

нашего мира, но отблеск, который на самом деле – луч света, пробившийся сквозь щели Вселенной вокруг нас. В один прекрасный день, совсем недавно, я ехал на велосипеде мимо Рэдклифф-ской больницы, как вдруг со мной приключилось одно из тех внезапных озарений, что порою приходят во сне (и даже под наркозом). Помню, как воскликнул вслух с абсолютной убежденностью: «Ну, конечно же! Конечно же, вот как оно все на самом деле работает!» Но я не смог воспроизвести последовательность аргументов, к этой мысли приведшую, хотя ощущение было такое, как если бы убедили меня доводы рассудка (пусть минуя рассуждения). И с тех пор я все думаю, что одна из причин, почему, когда просыпаешься, не удается уловить этот чудесный довод или секрет, заключается просто-напросто в том, что никаких доводов и не было; было (и, наверное, часто бывает) то, что ум (т. е. рассудок) воспринял истину напрямую, вне последовательности аргументов, с которыми приходится иметь дело в нашей растянутой по времени жизни. Впрочем, как есть, так есть. Спускаясь на грешную землю: я понял, что «Хоббит» – и в самом деле хорошая история, когда, перечитывая книгу (после того, как она как следует «отлежалась» и я смог от нее абстрагироваться), я внезапно ощутил довольно сильное «эвкатастрофическое» чувство от восклицания Бильбо: «Орлы! Орлы летят!»…. И в последней главе «Кольца» из мною уже написанных, я надеюсь, ты заметишь, когда получишь (скоро уже отправлю!), как лицо Фродо становится мертвенно-бледным, убеждая Сэма в смерти хозяина, как раз в тот момент, когда Сэм утрачивает надежду.

А пока мы еще, так сказать, не ушли с крыльца церкви Св. Григория в воскресенье 5 ноября, мне там явилось трогательнейшее зрелище. Мы вышли из церкви: прислонясь к стене, там стоял оборванный старик-бродяга, на ногах – что-то вроде сандалий, прикрученных веревкой, на запястье висит старая жестянка, в другой руке – грубый посох. У него была бурая борода и, на удивление, «чистое» лицо; синие глаза завороженно глядели в даль; погруженный в свои мысли, он не обращал внимания на людей и уж точно не попрошайничал. Я не удержался: подал ему небольшую милостыню; бродяга принял деньги серьезно и кротко, учтиво поблагодарил меня – и вернулся к созерцанию. В кои-то веки я несколько ошеломил о. К., сказав ему, что, по-моему, старик куда больше похож на святого Иосифа, нежели статуя у нас в церкви, – по крайней мере, на святого Иосифа на пути в Египет. Казалось, это (что за счастливая мысль в наши подлые дни, когда нищета порождает только грех и несчастья!) святой бродяга! Я в любом случае за это поручился бы, но вот П. говорит, Бетти[188]

ей поведала, что старик был на утренней мессе и причастился, а набожность его видна невооруженным глазом – настолько, что многим стала уроком. Не знаю уж почему, но меня это несказанно обрадовало и утешило. О. К. говорит, старик объявляется здесь примерно раз в год.

Что за необычное вышло письмо! Надеюсь, оно не покажется тебе совершенной невнятицей; ибо события подтолкнули меня к темам, о которых не порассуждаешь без вымарывания и переписывания, а в авиаписьмах такое невозможно!…. Ну, так докончим дневник….. В понедельник (если не путаю) скончалась курица – одна из близняшек-бентамок; разумеется, в тот же день была предана земле. Примерно с 10:40 до 12:50 общался с К. С. Л. и Ч.У., однако о пиршестве разума и диалоге душ почти ничего не помню; главным образом оттого, что мы настолько сходимся во взглядах. Утро выдалось ясное, шелковица в рощице под окном у К. С. Л. сияла бледным золотом на фоне кобальтово-синего неба. Но погода вновь ухудшилась; во второй половине дня разобрался с препакостнейшим делом. Поставил клеевые кольца на все деревья (в смысле, яблони): приладил 16 липких ловушечек. Потратил на это два часа, и примерно столько же на то, чтобы отмыть от этой гадости руки и инструменты. В прошлом году я этим делом пренебрег – и потерял 1/2 роскошного урожая в пользу «плодожорки». Не удивлюсь, если на следующий год яблони не зацветут: чего и ждать от этого «какокатастрофичного», падшего мира. Вторник: лекции; краем глаза увидел в «Птичке» бр. Льюис и Уильямса. В «Птичке» – пусто, просто красота! Пиво улучшилось, хозяин так и сияет, так и расплывается в приветственных улыбках! Даже камин ради нас растопил!….

Кстати, ты спрашивал про «лорда Нельсона», – это было на предварительном заседании по поводу учреждения Объединенного Христианского Совета, – уж он-то ни одного не пропустит. Забыл тебе рассказать: на гилгудовском «Гамлете» он дождался паузы и заорал с бельэтажа: «Отличная постановка; мне очень нравится, вот только ругательства повыбрасывайте!» То же самое он проделал в драмтеатре. В Новом театре его едва не линчевали. А ему все – как с гуся вода…..

Твой родной папа.

090 К Кристоферу Толкину 24 ноября 1944 (FS 64)

Нортмур-Роуд, 20, Оксфорд

Дорогой мой, с тех пор, как я в последний раз тебе писал, от тебя письма, нам на радость, так и посыпались…..Нас ужасно позабавил твой рассказ о церемонии вручения «крылышек». Интересно, как «местному оркестру» понравилось со свистом носиться в воздухе! А еще я подивился про себя: и как это тебя угораздило прочесть и запомнить цитату из гномических стихов Эксетерской книги. И впрямь убедительный довод (а ведь прежде мне это и в голову не приходило) в защиту поющих в ванне! При виде англосаксонских строчек я ужасно порадовался; от души надеюсь, что вскорости ты вернешься и усовершенствуешь свои познания в этом благородном наречии. Как говорил отец сыну: «Is nu fela folca paette fyrnge-writu healdan wille, ac him hyge brosnaр». Что можно считать комментарием по поводу переполненных университетов – и заката учености. «Ныне толпы народу хотят добраться до древних рукописей, но разум их угасает!» Мне приходится преподавать древнеанглийский либо рассуждать о древнеанглийском с таким количеством юнцов, напрочь лишенных таланта или хотя бы склонности усвоить предмет или извлечь из него хоть какую-то пользу….. Вчера 2 лекции; потом переписал заключения комиссии по досрочным экзаменам…. а затем великое событие: вечер у «Инклингов». В «Митру» добрался к 8; там ко мне присоединились Ч. У. и Рыжий Адмирал (Хавард), вознамерившиеся подзаправиться топливом, прежде чем присоединяться к слегка подгулявшим сотрапезникам в Модлине (К. С. Л. и Оуэну Барфилду). К. С. Л. так соловьем и разливался, но и мы были в неплохой форме. О. Б. – единственный, кто справляется с К. С. Л., заставляет его всему давать определения и перебивает его самые догматические утверждения ненавязчивыми distingue . В результате получился самый что ни на есть занимательный дискуссионный вечер, на котором (если бы нас подслушивал посторонний) могло показаться, будто сошлись заклятые враги и осыпают друг друга оскорблениями, прежде чем повыхватывать пистолеты. Уорни был в превосходной «майорской» форме. В какой-то момент, когда аудитория наотрез отказалась дослушать до конца рассуждение Джека и его определение понятия «Случай», Джек объявил: «Хорошо же, отложим до другого раза; но если нынче ночью вы вдруг скончаетесь, вы умрете, зная о Случае куда меньше, чем могли бы». Уорни: «Это лишний раз иллюстрирует то, что я всегда говорил: нет худа без добра». Но было и немало всего интересного. Небольшая пьеска про Язона и Медею за авторством Барфилда, 2 превосходных сонета, присланных К. С. Л. одним начинающим поэтом; и весьма поучительная дискуссия о «призраках» и об особой природе гимнов (К. С. Л. состоит в комиссии по пересмотру «Древних и современных»). Ушел я никак не раньше 12.30 и до постели добрался в первом часу утра…..

Твой родной папа.

091 К Кристоферу Толкину 29 ноября 1944

Нортмур-Роуд, 20, Оксфорд

Дорогой мой!

Вот небольшая порция «Кольца»: последние две из написанных глав и конец Четвертой Книги этого великого романа, в котором, как ты сам увидишь (что в общем несложно), я загнал героя в такой переплет, что теперь даже сам автор не вытащит его без труда и усилий. Последняя глава растрогала Льюиса едва ли не до слез. И все равно, мне главным образом хочется узнать твое мнение; ведь я уже давно пишу, имея в виду в основном тебя.

Вижу по моему «журналу», что послал тебе 3 главы 14 октября и еще 2—25 октября. Это, я так понимаю, были: «Кролик, тушеный с травами», «Фарамир», и «Запретная заводь», и «Дорога до Перепутья», и «Лестницы Кирит Унгола». Первая посылка уже должна была до тебя дойти, надеюсь, примерно ко дню рождения; вторая вскорости воспоследует; хотелось бы верить, что новая партия прибудет к тебе в начале нового года. С нетерпением жду твоего вердикта. Ужасно раздражает, когда твой главный читатель от тебя в Десяти Тысячах Миль или летает туда-сюда на Грохочущем Ставне. Для читателя оно, конечно же, еще тяжелее, но авторы, будучи авторами, безнадежно эгоцентричное племя. Книга Пятая и Последняя открывается тем, что Гандальв скачет в Минас Тирит; этим эпизодом заканчивается последняя глава Третьей Книги, «Палантир». Кое-что из этого уже написано или существует в набросках. Далее последует снятие осады Минас Тирита благодаря атаке всадников Рохана, в ходе которой падет король Теоден; Гандальв и Арагорн отбросят врага назад к Черным Вратам; переговоры, в ходе которых Саурон предъявит разнообразные свидетельства (такие, как митрильную кольчугу), доказывающие, что Фродо у него в руках, однако Гандальв обсуждать условия откажется (и все равно – страшная дилемма, даже для мага). Затем действие переместится назад к Фродо и к его спасению Сэмом. С высоты они увидят, как из Черных Врат хлынут все громадные Сауроновы резервы, и поспешат вдвоем через всеми покинутый Мордор к горе Рока. С уничтожением Кольца, – как именно это произойдет, я не уверен: все эти последние отрывки были написаны давным-давно и теперь уже не годятся ни в том, что касается подробностей, ни в том, что касается размаха (ибо вся вещь сделалась куда грандиознее и возвышеннее), – Бараддур рушится, и войска Гандальваустремляются в Мордор. Фродо и Сэма, что сражаются с последним из назгул на скальном островке, в окружении огня, извергающегося из горы Рока, спасает орел Гандальва; а затем придется распутать все разрозненные сюжетные линии, вплоть до пони Билла Ферни. Немало этой работы придется на последнюю главу, где Сэм зачитывает своим детишкам отрывки из огромной книги и отвечает на все их вопросы о том, что и с кем случилось (это будет перекликаться с его рассуждениями о сути историй на Лестницах Кирит Унгола)[189]

. Однако заключительным эпизодом станет поездка Бильбо, Эльронда и Галадриэль через Ширские леса по дороге к Серым Гаваням. Фродо присоединится к ним и уйдет за Море (перекличка с его видением дальней зеленой страны в доме Тома Бомбадила). Так заканчивается Средний Век и начинается Владычество Людей, и Арагорн на далеком троне Гондора трудится не покладая рук, чтобы установить некоторый порядок и сохранить память о прошлом среди беспорядочной людской массы, что хлынула на Запад волею Сауро-на. Но Эльронд уплыл, и все Высокие эльфы – тоже. Что сталось с энтами, я пока не знаю. Возможно, когда я начну записывать, все получится совсем не так, как в этом плане; книга словно сама собою пишется, стоит мне начать, как если бы только тогда и обнаруживается истина, лишь частично угаданная в предварительных набросках…..

С любовью – твой родной папа.

092 Из письма к Кристоферу Толкину 18 декабря 1944 (FS 68)

То, что ты о себе рассказываешь, не то чтобы способствует моему душевному спокойствию: опасное это ремесло, ну да сохранит тебя Господь, милый мой мальчик; но, поскольку отчасти оно радует тебя куда больше, нежели все, что происходило с тобою до сих пор, я тем утешаюсь. Мне было бы куда приятнее, если бы день твой планировался разумнее, чтобы ты имел возможность отдохнуть как следует: обучение посредством стрессов кажется мне абсурдом. Но, боюсь, Воздушные Силы в основе своей абсурдны per se . Как бы мне хотелось, чтобы ты не имел ничего общего с этим кошмаром. По правде говоря, для меня это – тяжкое потрясение, что мой родной сын служит этому современному Молоху. Однако подобные сожаления тщетны; я отчетливо понимаю, что твой долг – выполнять эту службу настолько хорошо, насколько хватит сил и способностей. В любом случае это, наверное, лишь своего рода брезгливость: так человек, обожающий (или обожавший) бифштекс и почки, не желает ничего знать о скотобойне. Пока война ведется таким оружием и любая выгода принимается (как, скажем, сохранение собственной шкуры и даже «победа»), ужасаться военным самолетам означает лишь уходить от проблемы. И все равно я ужасаюсь…..

Нынче утром….. пообщался немного с К. С. Л. У него назревает четвертая (или пятая?) книга, которая, по всей вероятности, пересечется с моей (смутно намеченной третьей[190]

). Я тут последнее время набираюсь всяких новых идей насчет доисторической эпохи (через Беовульфа и разные другие источники, о которых, может, и писал) и хочу включить это все в одну историю про путешествие во времени, которую я некогда начал и давным-давно отложил в долгий ящик. К. С. Л. обдумывает историю про потомков Сета и Каина. А еще мы прикидываем, не написать ли нам в сотрудничестве книгу о «языке» (его природе, происхождении, функциях)[191]

. Где бы только взять времени на все эти проекты!

093 К Кристоферу Толкину 24 декабря 1944 (FS 70)

Я оч. рад, что тебе понравились следующие три главы «Кольца». Третья посылка должна попасть к тебе около 10 декабря, а последняя – 14 января. Буду рад новым комментариям – как только выкроишь время. Разум., Сэм – наиболее тщательно прорисованный персонаж, преемник Бильбо из первой книги; истинный хоббит. Фродо не так интересен, потому что по необходимости возвышен и обременен (так сказать) миссией. Книга, пож., закончится на Сэме. По выполнении великого Квеста Фродо, естественно, сделается слишком благородным и изысканным и уйдет на Запад вместе со всеми выдающимися личностями; а вот С. обоснуется в Шире, среди садов и пабов. Ч. Уильямс, который тоже читает это все, говорит: замечательно, что в центре ее – не раздор, война и героизм (хотя и они тоже изображены с пониманием), но свобода, мир, повседневная жизнь и доброе расположение духа. И тем не менее он согласен, что для всего этого необходимо существование огромного мира за пределами Шира, – иначе все это станет избитым и банальным в силу привычки и погрязнет в рутине…..

К слову сказать, ты сперва написал Harebell , а потом переправил на Hairbell . He знаю, интересно ли тебе это; просто я однажды подробно изучил вопрос с этим названием – поспорив с одним догматиком-ученым. Совершенно очевидно, что (а) старый вариант названия – harebell («животное» название, подобно многим другим старым названиям цветов), и (б) означает оно «гиацинт» (hyacinth ), а не «колокольчик» (campanula). Bluebell – название сравнительно новое, было придумано как раз для колокольчика; шотландские «bluebells» – конечно же, колокольчики, а вовсе никакие не гиацинты. За перенос названия (в Англии, не в Шотландии; и, если на то пошло, не в неиспорченных провинциальных диалектах отдельных областей Англии), а также и за надуманное написание hairbell , кажется, ответственность несут невежественные (в том, что касается этимологии) и надоедливые педанты-ботаники нашего времени, – из тех, что предлагали folk'sglove вместо foxglove  – и вводят нас в заблуждение. Что до последнего, корень, вызывающий здесь некоторое сомнение, это glove , а не fox. Foxes glofa встречается в древнеанглийском; в таком варианте, а также и в форме – clуfa : в старинных травниках, где несколько необдуманно используется для обозначения растений с крупными широкими листьями, напр., лопуха (его еще называют foxes clife , ср. clifwyrt =foxglove ). Об этих древних ассоциациях с животными почти ничего не известно; расшифровке они не поддаются. Возможно, в ряде случаев они восходят к утраченным сказкам о животных. Любопытно было бы попробовать сочинить сами сказки под эти названия.

А ты по-прежнему придумываешь названия для встреченных неизвестных цветов? Если да, то помни: древние названия не всегда описательны, но очень часто загадочны! Мне лучше всего удались (на эльфийском языке, на диалекте номов) эланор и нифредиль ; очень мне нравятся также англосаксонские сюмбельминэ , или незабвенники , что растут на Великом Роханском кургане. Пожалуй, надо будет придумать еще чего-нибудь для Сэмова садика в финале.

094 К Кристоферу Толкину 28 декабря 1944 (FS 71)

Нортмур-Роуд, 20, Оксфорд

Дорогой мой!

Тебе вовсе незачем себя упрекать! Писем от тебя приходит множество, иоч. быстро….. Я очень рад, что третья порция «Кольца» уже прибыла – и тебе понравилась; хотя, кажется, еще больше усилила твою тоску по дому. Вот вам разница между литературой и реальностью: любой, оказавшись на лестнице Кирит Унгола на самом деле, немедленно захотел бы перенестись в любой другой уголок мира, кроме пресловутого Мордора. Но если лит. нас хоть чему-нибудь учит, так вот чему: есть в нас некая извечная составляющая, свободная от забот и страха, которая в силах глядеть на те явления, что в «жизни» мы благодушно называем злом (нет, не то, что мы их недооцениваем, просто нашего душевного равновесия они не нарушают). Не в точности так же, но сходным образом мы, вне всякого сомнения, окинем взглядом нашу собственную историю, когда ее узнаем (а заодно узнаем и Всю Историю куда полнее и подробнее). Боюсь, следующие две главы придут нескоро (примерно в середине января), о чем весьма жалею: и дело не только в том, что они оч. увлекательные и волнующие (сдается мне), но еще в уста Сэма вложены небезынтересные замечания о соотнош. историй и «приключений» как таковых. Но я почитаю за триумф то, что эти две главы, которые казались мне не такими удачными, как остальные в Четвертой Книге, заставили тебя позабыть о шуме в комнате отдыха экипажей!….

Погода для меня – одно из главных событий Рождества. Ударил мороз, лег густой туман, так что у нас тут роскошная изморозь: на моей памяти в Оксфорде такое бывало лишь однажды (кажется, еще в том доме[192]

), и лишь дважды – за всю мою жизнь. Одно из красивейших чудес Северной Природы. Мы проснулись (довольно поздно) в день Св. Стефана и обнаружили, что все окна сделались матовыми и украсились морозными узорами, а снаружи смутно угадывается безмолвный, одетый в дымку мир, белый-белый, искрящийся драгоценными кристаллами инея; каждая паутинка – обрывок кружева, и даже старый навес для кур превратился в разубранный бриллиантами шатер. Я провел день (покончив с домашними делами, стало быть, где-то начиная с 11:30, потому что встал поздно) на свежем воздухе, хорошенько закутавшись во всякое старье: вырубил сухую ежевику и развел костер; дым неподвижной, неколебимой колонной поднимался вертикально вверх, прямо к затянутому туманом своду…..

Вчера иней лег еще плотнее, еще сказочнее. Когда проглянуло солнце (около 11), стало так красиво, что просто дух захватывало: деревья точно застывшие фонтаны белых, ветвящихся струй на фоне золотого зарева и бледной прозрачной голубизны высоко над головой. И все это не тает. Около 11 часов туман развеялся, и круглая луна с высоты затопила пейзаж мертвенно-белым светом: просто-таки видение иного мира или иного времени. Ветер совсем стих; я стоял в саду без шляпы и пальто и даже не Дрожал, хотя температура наверняка была изрядно минусовая…..

Мистер Иден на днях выразил в палате[193]

огорчение по поводу событий в Греции, «на родине демократии». Он что, невежда или лицемер? δ;ημοχρατìα в греческом языке термин нисколько не лестный и означал приблизительно «власть черни»; мистер Иден и не подумал отметить, что греческие философы – а Греция куда в большей степени родина философии, – демократию отнюдь не одобряли. А великие греческие города-государства, особ. Афины в зените могущества и в пору расцвета искусств, представляли собою скорее диктатуры, если не военные монархии, как в случае Спарты! А современная Греция имеет столь же мало отношения к древней Элладе, как, скажем, мы – к Британии до Юлия Агриколы…..

Твой родной папа.

095 Из письма к Кристоферу Толкину 18 января 1945 (FS 76)

Читал до 11:50, пролистывая такие насыщенные и для меня просто захватывающие страницы «Англосаксонской Англии» Стентона. Вот период, заполненный по большей части самыми что ни на есть интригующими Вопросительными Знаками. Чего бы я не отдал за машину времени! Но, разумеется, при моем-то складе ума (столь отличном от стентоновского) привлекают меня и западают в память главным образом расовые и лингвистические подробности. И однако ж надеюсь, что в один прекрасный день ты сможешь (если захочешь) углубиться в эту интригующую повесть о происхождении нашего необычного народа. В частности, нас. Ибо, если не считать Толкинов (а этот род, надо думать, давным-давно истощился), ты – мерсиец или уичиец (житель Уичвуда, стало быть) по обеим линиям.

096 К Кристоферу Толкину 30 января 1945 (FS 78)

Нортмур-Роуд, 20, Оксфорд

Дорогой мой Крис!

….Мелкий бесенок из племени Гада, специально приставленный препятствовать нашим с К. С. Л. встречам, нынче утром устроил особый аттракцион: на кухне кран протек, а раковина возьми и засорись! Устранял неполадки едва ли не до 11 утра. Но до Модлина все ж таки добрался. Подрожав немного над двумя унылыми вязовыми поленьями (вяз упрямо отказывается гореть!), мы решили устремиться к теплу и пиву «Митры»; обрели и то, и другое (пабы знают свое дело куда лучше университетских казначеев: честное слово, эти господа в Королевских ВВС и в должности киви не удержались бы!) Денек выдался весьма событийный. Отдых мой грубо нарушил деловой телефонный звонок, из которого я, к слову сказать, узнал, что в субботу скончался профессор Г. С. Уайлд[194]

. Господь упокой его душу. Но мне в наследство он оставил целый ворох земных неприятностей. Во-первых, мне предстоит решать что-то насчет преемника. Пять лет назад я бы задумался, как бы заполучить должность мертоновского профессора самому: в ту пору я спал и видел, чтобы нам с К. С. Л. обоим пробиться в мертоновские профессора[195]

. Славно было бы оказаться в одном и том же колледже; а для меня это означало бы попасть наконец в настоящий колледж и отрясти с ног своих прах жалкого Пембрука. Но, наверное, все-таки нет – даже если шанс и выпадет… Но продолжим. К ужину барометр упал, а темпер. поднялась; и разыгралась великая снежная буря с ветром (от 3 до ЮЗ). Еще до полуночи к дверям намело высокие сугробы, вот только снизу они подтаивали; и хотя так оно все продолжалось с перерывами всю ночь, снег лежал глубиной никак не больше полуфута, лишь в отдельных местах заносы высились по колено. И все равно уголь, и кокс, и куры исчезли; так что утром пришлось попотеть, выкапывая это все из-под снега, прежде чем идти на лекцию. Явился с опозданием (езда с элементами акробатики, просто ужас какой-то!), вырядившись под стать «скегнесскому» рыбаку[196]

; мои извинения (дескать, с опозданием взошел на кафедру (Тейлоровского института), потому что сардинок ловил были приняты весьма благосклонно, куда благосклоннее, чем последующие рассуждения об Оффе Англском или об исходе народа Израильского из Египта к Красному морю. На последующее заседание в «Птичке и М.» (слава небесам, в портвейне рыб не попадалось!) Г. Л. (иначе Честный Хамфри) явился, снаряженный альпинистом. Когда же его спросили, отчего он вдруг расстался с формой, он ответствовал: «В швейцарском флоте я не состою. А британский флот под снегом не плавает». Увы, скоро его переводят в Ливерпуль. Неописуемая смесь льда и слякоти. Трижды падал; и, уж разумеется, эти милейшие люди, водители «личных автомобилей», и в канаву меня спихивали, и грязной жижей окатывали. Почти до 3:30 разгребал снег и прочищал трубы, а потом уселся за твои чудесные письма. Пришли они за завтраком; вот только с тех пор у меня и минутки свободной не было на них глянуть. Впрочем, они произвели эффект одним своим прибытием, как ты можешь судить по моей игривости на кафедре и по замечанию К. С. Л. в «П. и М.»: «Да что с ним такое нынче утром, уж больно заносится!»….