Текст книги "Джон Рональд Руэл Толкин. Письма"

Автор книги: Джон Рональд Руэл Толкин

Соавторы: Хамфри Карпентер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

31 июля, 1947

Мертон-Колледж, Оксфорд

Уважаемый Анвин,

Всенепременно буду обращаться к вам именно так, cum permissu, хотя отказ от «профессора» – утрата совершенно несопоставимая; этот титул, скорее, стараешься искупить, нежели на нем настаиваешь.

Я крайне удивился, получив назад порцию «Кольца» так быстро. Возможно, книга и объемна, но, однако ж, по всей видимости, для любителей такого рода чтения вовсе не так уж и длинна. С вашей стороны было очень любезно переслать мне отзывы Рейнера. Любые критические замечания из-за пределов узкого кружка, который знакомился с этой вещью по мере ее роста (и, привыкая к ее миру, давным-давно перестал ошеломляться) весьма приветствуются; однако к этому критику еще и прислушаться стоит.

Теперь приготовлюсь терпеливо ждать, пока он прочтет дальше. Следующую порцию вышлю в конце августа. Вот теперь у меня появилась еще одна веская причина закончить книгу, – помимо бурных требований узкого кружка, – чтобы наконец ее можно было оценить.

Возвращаю комментарии Рейнера с благодарностью вам обоим. Мне очень жаль, что произведение его ошеломило; особенно же мне недостает хоть каких-нибудь замечаний по поводу комизма, которым, как мне казалось, первая «книга» достаточно насыщена. Возможно, осечка. Я сам терпеть не могу юмористических книг или пьес, – я имею в виду те, что преподносятся как целиком и полностью комичные; но, сдается мне, в реальной жизни, как здесь, комическое возникает именно что на фоне мировой тьмы, и наиболее удачно, когда не скрывается. По всей видимости, ужас мне удалось изобразить действительно ужасно, и это меня несказанно обнадеживает, – поскольку в любом героическом романе, написанном всерьез, должен присутствовать призвук страха и ужаса, если ему предстоит отображать реальность, пусть отдаленно или символично, а не сводиться к чистой воды эскейпизму. Но если создается ощущение, что простые, приземленные хоббиты не в силах справиться с такого рода вещами, значит, я потерпел неудачу. Сдается мне, нет такого ужаса, что эти существа не смогли бы преодолеть, в силу особой благодати (здесь облеченной в мифологические формы) в сочетании с тем, что, если придется совсем туго, их природа и здравый смысл наотрез откажутся покоряться или идти на компромисс.

И тем не менее пусть Рейнер выбросит из головы «Аллегорию». В любой стоящей истории, я полагаю, есть «мораль». Но это – далеко не то же самое. Даже борьба между светом и тьмой (это он говорит, не я) для меня – всего лишь особая фаза истории, возможно, один из образчиков ее узора, но не сам Узор; и в качестве актеров выступают отдельные личности – каждая из них, разумеется, содержит в себе универсалии, иначе они бы вообще не жили, однако они вовсе не олицетворяют их как таковые.

Разумеется, Аллегория и История сходятся воедино, встречаясь где-то в Истине. Так что единственной полностью последовательной аллегорией является реальная жизнь; и единственной вполне понятной историей является аллегория. И как обнаруживается, даже на материале несовершенной человеческой «литературы», чем лучше и последовательнее аллегория, тем проще ее прочесть как «просто историю»: а чем лучше и плотнее соткана история, тем скорее усмотрят в ней аллегорию те, кто к тому склонен. Однако обе они начинают с противоположных концов. Можно сделать из Кольца аллегорию нашего собственного времени, если угодно: аллегорию того неизбежного исхода, что венчает любые попытки победить силу зла – силой. Но только потому, что любая сила, магическая или механическая, всегда именно так и действует. Нельзя написать историю о якобы простеньком магическом кольце без того, чтобы в повествование не ворвалось еще и это, если воспринимать кольцо серьезно и заставлять случаться события, которые и в самом деле случились бы, если бы такой предмет действительно существовал.

Рейнер, конечно же, углядел слабое место: связка (что неизбежно). Я очень рад, что, по его мнению, в целом связать книги удалось вполне успешно. На большее я не мог и надеяться. Я сделал все, что в моих силах: поскольку без хоббитов (люблю ж я их!) было никак нельзя; ну, и Бильбо полагалось промелькнуть, – в память о прошлом. Однако меня нисколько не тревожит, что кольцо, как выяснилось, вещь куда более серьезная, нежели казалось; уж так оно за легкими выходами из положения водится. А в объяснениях, сдается мне, нуждаются вовсе не поступки Бильбо. Слабое место – это Голлум и его поступок, когда он предлагает кольцо в подарок[213]

. Однако позже Голлум станет главным героем, и я вовсе не полагаюсь на то, что Гандальв прояснит что-то в его психологии. Надеюсь, все получится, и окажется, что Гандальв скорее проницателен, нежели «ему непросто». И все же я это непременно приму во внимание, перерабатывая главу II для печати: в любом случае я намерен ее сократить. Правильный способ справиться с проблемой – это слегка переделать главу V в первоначальной истории. Это – вопрос отнюдь не практического свойства; хотя я со всей определенностью надеюсь оставить после себя данную вещь в отредактированном, окончательном варианте, – дабы мир швырнул ее в корзину для бумаг. В конце концов туда попадают все книги – во всяком случае, в этом мире.

Что до того, для кого книга предназначена? Мир, кажется, все больше и больше распадается на замкнутые фракции, на морлоков и элоев, и всяких там прочих. Однако те, кто любит такого рода вещи, любят их очень сильно; им таких книг вечно не хватает, а те, что есть, недостаточно длинны и голода не утоляют. В численном отношении вкус, возможно, и ограничен (увы!), даже если, как я подозреваю, и растет, и для дальнейшего роста нуждается главным образом в ресурсах. Но там, где этот вкус существует, он не ограничен возрастом или профессией (разве что исключить тех, кто всей душой предан машинам). Читательская аудитория, что до сих пор следила за созданием «Кольца», глава за главой, перечитывала его и жадно требовала еще, включает в себя некоторое количество престранного народа со сходными литературными вкусами: таких, как К. С. Льюис, покойный Чарльз Уильямс, мой сын Кристофер; они, по всей вероятности, составляют совсем небольшое, не приносящее прибыли меньшинство. Однако в аудиторию эту входят и другие: адвокат, доктор (профессионально занимающийся раком), пожилой армейский офицер, учительница начальной школы, художник и фермер[214]

. Подборка довольно широкая, даже если исключить тех профессионалов от литературы, чьи собственные интересы вроде бы лежат совсем в другой области, – как, скажем, Дэвид Сесил.

Как бы то ни было, корректору, если когда-либо дойдет и до этого, я надеюсь, особо мучиться не придется. На меня навалилось много другой работы, и у меня просто времени не было просмотреть отсылаемые вам главы. По всей видимости, в нескольких местах «Белизарий» было нацарапано как вариант над именем «Гамилькар»[215]

. Что выбрать, не так уж и важно; хотя замена преследовала определенную цель; но, как бы то ни было, надеюсь, что омерзительная неряшливость с путаницей в именах даже второстепенных персонажей не обезобразит окончательного варианта. И еще: знание предыдущей книги неизбежно предполагается; однако существует Предисловие или вступительная глава, «Касательно хоббитов». В ней дается краткий пересказ главы V «Загадки во тьме» и содержится информация, приведенная на первых двух-трех страницах предыдущей книги, и, кроме того, объясняются многие подробности из тех, про которые спрашивают «поклонники»: табак, например, и ссылки на полицию и короля (стр. 43)[216]

, и домики, фигурирующие на иллюстрации Хоббито-на. «Хоббит», в конце концов, был не так прост, как кажется; он вроде как наудачу выдернут из мира, в котором уже существовал, и мир этот вовсе не придумывался заново только продолжения ради. Единственная вольность, если можно так сказать, которую я себе позволил, это сделал Кольцо Бильбо Единым Кольцом: все кольца произошли из одного источника задолго до того, как Бильбо нащупал его в темноте. Ужасы уже таились там, вот, например, на стр. 36 и 303[217]

; и Эльронд понимал: разогнать их не под силу никакому Белому Совету.

Что-то разболтался я о своих личных причудах. Задача моя в том, чтобы закончить эту вещь в соответствии с замыслом – и представить ее на суд. Уж простите великодушно! Написана она кровью моего сердца, густой или жидкой, уж какая есть; другого не могу. Боюсь, книге придется выстоять или пасть в том виде, в каком она в общем и целом создана. Бесполезно притворяться, что я не мечтаю о публикации; ведь искусство для самого себя – это не искусство; и не то, чтобы хвала меня не радовала, ибо малая толика тщеславия человека падшего отпущена и мне (в писания свои он вкладывает не больше, чем в детей своей плоти, но им-то без предназначения никак нельзя); однако ж главное – это завершить свой труд, если завершение имеет хоть какой-то смысл.

Я глубоко признателен вам за то, что меня воспринимает всерьез деловой человек, имевший и имеющий дело со множеством авторов куда более образованных и талантливых. Желаю вам с Рейнером счастливого путешествия, успеха в бизнесе, а потом – чудесных дней в Горах[218]

. Как я мечтаю еще раз увидеть снега и головокружительные вершины!

Искренне Ваш, ДЖ. Р. Р. ТОЛКИН.

Что до редактуры «Хоббита». Какие-либо изменения радикального характера, разумеется, невозможны, да и нужды в них нет. Однако же в книге по-прежнему полным-полно опечаток. Я, кажется, уже дважды посылал вам список таковых; надеюсь, что на сей раз они исправлены. Кроме того, наличествуют мелкие погрешности, обнаруженные благодаря усердию поклонников и несколько более пристальному вниманию с моей стороны. Хотелось бы мне иметь возможность их исправить. Список снова прилагается.

110 Из письма в «Аллен энд Анвин» 20 сентября 1947

Американские издатели «Хоббита», «Хоутон-Мифлин», обратились в «Аллен энд Анвин» за разрешением использовать несколько загадок из «Хоббита» в антологии поэзии. В письме к Толкину «Аллен энд Анвин» высказали предположение, что «загадки заимствованы из общераспространенного фольклора и придуманы вовсе не вами».

Что до Загадок: все они «мое собственное творение», кроме «Тридцати белых коней» (это народная загадка) и «Безногой». Остальные, хотя по стилю и методу они соотносятся с древними литературными (но не «фольклорными») загадками, ни к каким образцам не восходят, насколько мне известно, вот разве что загадка про яйцо: это сокращенная (мною) до рифмованного двустишия более длинная литературная загадка, что фигурирует в некоторых сборниках детских стихов, главным образом американских. Так что, на мой взгляд, попытаться воспользоваться ими бесплатно столь же справедливо, как, скажем, унести чье-нибудь кресло, потому что оно – копия чиппендейла, или выпить чье-то вино, потому что на нем – этикетка «разновидность портвейна». Также вынужден отметить, что «Ромашки под солнцем» – вовсе не в стихах (не больше, чем «Безногая»): это всего лишь этимология слова «daisy», изложенная в форме загадки.

111 Из письма к сэру Стэнли Анвину 21 сентября 1947

Я написал вам в последний день июля, но отложил письмо, уж больно много в нем болтовни насчет моих писаний…..

Хайд (или Джекилл) вынужден был настоять на своем, так что пришлось мне посвятить себя главным образом филологии, тем более что моя коллега из Льежа[219]

, вместе с которой я начал одно «исследование» еще до войны, гостила здесь, помогая готовить наш труд к печати.

А теперь мне снова предстоит уехать на несколько дней по делам колледжа. Настала моя очередь вместе с ректором и казначеем инспектировать недвижимость в Кембридже и Линкольншире. Так что, чем оставлять ваше письмо от 28 июля без ответа и дальше, я высылаю настоящим мой первоначальный и теперь уже изрядно потрепанный ответ. Вкладываю также комментарии Рейнера; кроме того, некоторые замечания по поводу «Хоббита», и (возможно, это позабавит вас с Рейнером) образец переписанной главы V из этой книги, каковая упростила бы, хотя не обязательно бы улучшила, мою теперешнюю работу.

Безуспешно пытался втиснуть в промежутки между «исследованием» и разъездами редактуру книги II «Властелина Колец». Но, поскольку мне очень бы хотелось узнать мнение Рейнера (и ваше, если у вас найдется время), высылаю ее в отдельном конверте, с многочисленными погрешностями в том, что касается деталей. Возможно, Рейнер заметит, если у него найдется время возиться с этой пачкой, что глава XIV была переписана так, чтобы соответствовать переписанной главе II, «Древняя история, которую он уже читал. Глава II теперь называется «Тень прошлого»; «исторический» материал из нее по большей части вырезан, и чуть больше внимания уделено Голлуму. Так что если XIV и покажется повторением, на самом деле это не так; практически ничего из того, что сейчас содержится в XIV, во II не войдет.

Высылаю также вводную главу Предисловия ко всей книге: «Касательно хоббитов», которая служит связкой к предыдущей книге и в то же время отвечает на задаваемые вопросы.

112 К Катерине Фаррер

Открытка, по всей видимости, написанная 30 ноября 1947 г. руническим алфавитом, использованным в «Хоббите»; транслитерация приводится в примечании к данному письму. Миссис Фаррер, автор детективов, была замужем за теологом Остином Фаррером, на тот момент капелланом Тринити-Колледжа Оксфордского университета. Очевидно, она попросила Толкина подписать ей экземпляр «Хоббита».

ПРИМЕЧАНИЯ

Для удобства читателей здесь приводится транслитерация рунического текста латиницей (пары букв, выделенные курсивом, передаются одной руной) и перевод английского текста на русский язык.

TH RE MANOR ROAD

SUNDAY NOV[E]MBER THE TH IRTIETH

DEAR MRS FARRER: OF COURSE I WILL SIGN YOUR COPY OF THE HOBBIT. I AM HONOURED BY THE RECWEST. IT IS GOOD NEWS THAT THE BOOK IS OBTAIN ABLE AGAIN. THE NEXT BOOK WILL CO[N]TAIN MORE DETAILED INFORMATION ABOUT RUNES AND ОTHER ALFABETS IN RESPO[N]SE TO MANYENCWIRIES. IN THE MEANTIME WHILE THE GREAT WORK IS BEING FINIS[H ] ED I WONDER IF YOU WOULD LIKE A PROPER KEY TO THE SPECIAL DWARVIS [ H ] ADAPTATION OF THE ENGLIS[H ] RUNIC ALFABET ONLY PART OF WHICH APPEARS IN THE НОBBIT INCLUDING THE COVER. WE ENIOYED LAST MONDAY EUENIMG VERY MU CH AND HOPE FOR A RETURN MATCH SOON.

YOURS SINCERELY J.R.R.TOLKIEN

Мэнор-Роуд, 3

Воскресенье, 30 ноября

Дорогая миссис Фаррер! Конечно же, я подпишу вам экземпляр «Хоббита». Эта просьба для меня – великая честь. Приятно узнать, что книга вновь появилась в продаже. В следующую книгу войдет более подробная информация о рунах и других алфавитах в ответ на многочисленные расспросы. А тем временем, пока великий труд близится к завершению, не хотите ли ключа к особому гномьему варианту английского рунического алфавита, из которого в «Хоббите» использована только часть, в том числе и на обложке. Мы чудесно провели вечер в понедельник и надеемся на ответный матч в недалеком будущем.

Искренне Ваш, ДЖ. Р. Р. ТОЛКИН.

113 К К. С. Льюису

Точные обстоятельства написания этого письма неизвестны; вероятно, Толкин и Льюис переписывались по поводу критических замечаний Толщина к отрывку из работы Льюиса, зачитанной вслух «Инклингам». Возможно, это была часть монографии Льюиса «Английская литература в XVI веке», выпущенная в серии «Оксфордская история английской литературы» («OHEL»), о которой упоминается в письме.

Septuagesima 1948

Дорогой мой Джек!

Очень любезно с твоей стороны прислать ответ. Однако пишешь ты главным образом насчет «обиды»; хотя я ведь вроде бы исправил в моем письме «обижен» на «огорчен», разве нет? Не в наших силах не огорчаться тому, что огорчает. Я отлично понимал, что ты не позволишь огорчению перерасти в озлобленность, даже если (или скорее вопреки) тому, что таково, возможно, свойство твоей натуры. Однако ж горе тому, чрез кого приходят искушения! Мне жаль, что я причинил боль, даже если и при том, что у меня было на это право; и еще больше сожалею о том, что причинил ее чрезмерно и без нужды. Мои стихи и мое письмо – следствие того, что я вдруг резко осознал (и нескоро о том забуду), сколько боли может примешаться к авторству, в том, что касается как творения, так и «публикации», каковая является существенной частью процесса в целом. А яркость осмысления, конечно же, объясняется тем, что ты, к кому я питаю глубокую привязанность и сочувствие, оказался жертвой, а сам я – обвиняемым. Я и сам вздрагивал под полупокровительственной, полуиздевательской плетью, в то время как дорогие моему сердцу мелочи становились просто-напросто предлогом для словесной живодерни.

Порою (по счастью, нечасто) на меня находит нечто вроде furor scribendi, когда слова подбирает перо, а не голова и не сердце; вот это как раз оно и было. Но ничто ни в речах твоих, ни в поведении не дало мне повода заподозрить, что ты счел себя «обиженным». Однако я видел, что некие чувстваты испытываешь – ведь ничто человеческое тебе не чуждо в конце-то концов! – и письмо твое показывает, насколько сильны были эти чувства. Дерзну заметить, что по Божьей милости оно должно бы скорее причинить пользу, нежели вред, но это уж между тобою и Богом. Одна из тайн боли в том, что для страдающего она – залог блага, дорога вверх, пусть и непростая. Однако остается она «злом», и совесть любого человека должна бы устрашиться причинять ее по беспечности или чрезмерно, не говоря уже о том, что умышленно. И даже при необходимости или по особому праву, как в случае наказывающего отца или господина, или даже когда человек бьет собаку, боль – это розга Господня, и применять ее должно с трепетом. Возможно, одно-два моих замечания оказались спра-ведлиры и обоснованны; но мне следовало ими и ограничиться и высказать их иначе. Жесток тот врач, который не вовсе неприятную на вкус пилюлю покрывает оболочкой из желчи!

А теперь перейдем к твоему восприятию меня как «критика», уж мудро там или глупо выполняю я эту функцию. Я вовсе не критик. И быть им не желаю. От случая к случаю (и после долгих раздумий) я способен на «критику», но по природе я человек, критической жилки лишенный. Меня к тому отчасти и в каком-то смысле вопреки моей натуре подталкивает сильная «критическая» тенденция братства. На самом деле я не «гиперкритичен». Ибо обычно я просто пытаюсь выразить «предпочтение», а не универсально значимое критическое замечание. Как правило, я на самом деле просто-напросто теряюсь в чужом, неисследованном море. Мне требуется пища определенного сорта, а не упражнение для моих аналитических способностей (которые обычно используются в иных областях). Ибо есть у меня то, что я всей душой желаю создать , и к созиданию этому склоняется (как правило, тщетно) моя натура. Даже если оставить в стороне тщеславие и преувеличенные представления о вселенской значимости этого созидания, факт остается фактом: все остальное для меня менее значимо. Я уверен, что по большей части для мира это «остальное» куда более важно. Но моего положения это не меняет. Думаю, поэтому из меня и не получается сносного критика (как правило); а хуже всего я, наверное, выгляжу тогда, когда мысли другого писателя оказываются настолько близки (как порою твои); того и гляди, случится короткое замыкание, вспышка, взрыв – и даже вонь, одним из ингредиентов которой вполне может оказаться элементарная зависть. И все же справедливее будет сказать обо мне, что я скорее не столько ограничен собственными вкусами, сколько обременен своей собственной мелкой, но своеобразной «идеей». На самом деле страдая (в силу многих причин, и не только предосудительных) от «подавленного сочинительства». Действительно: свирепый тип, разъяренный медведь (если, конечно, я имею право сравнивать себя с существом настолько крупным) – друг, с которым очень тяжко. Но благослови тебя Господь за твою доброту. А вместо того чтобы признать за грех естественное и неизбежное чувство боли и реакцию на него (которую ты, я уверен, всегда сдерживаешь, и немедленно), сделай мне великое одолжение, подари мне всю ту боль, что я причинил, чтобы я смог разделить то благо, к коему ты их обратил.

Не знаю, понятно ли я выражаюсь. Но думаю я, в нашей власти, как членов Тела Христа, делать такие подарки с пользой. Простейший случай: если человек украл у меня какую-то вещь, тогда я перед лицом Господа объявляю ее даром. Это, конечно же, очень простой способ воспользоваться несправедливостью и вытащить жало, но не в этом состоит прямая цель (иначе оно бы не срабатывало); мне представляется очень даже вероятным, что подобный подарок влияет на положение виноватого перед лицом Господа, и в любом случае в любом искреннем желании «простить» желание, чтобы все так и вышло, должно присутствовать. Чудесно было бы, представ на суд Божий, чтобы ответить на бесчисленные обвинения в грехах против братьев своих, внезапно обнаружить, что многие из них вообще против тебя не выдвинуты! А вместо того ты причастен к добру, рожденному из зла. А для дарителя это обернется не меньшим чудом. Вечное взаимодействие облегчения и благодарности. (Но виноватый должен сожалеть о содеянном. В противном случае, я полагаю, в кошмарном царстве рока раскаленные угли станут жечь нестерпимо.)

(А что случится, если виноватый искренне раскаивается, но пострадавший глубоко озлоблен и наотрез отказывает в «прощении»? Что за ужасная мысль – она любого удержит от риска причинять подобное «зло» без нужды. Разумеется, власть милосердия лишь передается другому и всегда осуществляется Высшей Властью, при нашем содействии или без такового. Но ведь радости и исцеление через содействие непременно будут утрачены?)

Пока я обо всем об этом размышлял, мне тут попался отрывок насчет очаровательных отношений между Дж. М. Хопкинсом и его «другом по переписке» каноником Диксоном. Эти двое изголодались по «признанию». Бедняга Диксон, чья «История англиканской церкви» (и стихи тоже) удостоилась лишь беглого взгляда, и Хопкинс, недооцененный в собственном ордене. X., похоже, отчетливо сознавал, что «признание» с некоторой долей понимания в этом мире – непременная составляющая авторства, а отсутствие такового – страдание, отличное от простого желания насладиться славой и хвалой (даже когда с ним и смешано). Диксон был просто потрясен тем, что его оценил Хопкинс; кроме того, его очень растрогали слова Берн-Джонса (сказанные X., который их и процитировал), что «на самом деле трудишься для одного-единственного человека, который, возможно, сумеет тебя понять». Но потом X. усомнился, понимая, что надежда Берн-Джонса в этом мире тоже может не сбыться, столь же легко, как надежда на широкую популярность; вполне вероятно, что художник (подобно Нигглю) трудится ради того, что будет полностью уничтожено: картина ли сгорит, или почитателя постигнет безвременная кончина. И он подводит итог: единственный справедливый литературный критик – это Христос; он восхищается дарами, которыми Сам же и наградил, больше любого человека. Так давайте же «bekenne either other to Crist». Господь тебя храни.

Я пишу потому лишь, что мне легче высказать вот так все, что я хочу высказать на самом деле. Если слова мои глупы или кажутся таковыми, так когда они не сработают, меня рядом не будет. (Мои ремарки шепотом чаще всего вызваны чистой воды малодушием и опасением, что общее собрание меня высмеет.)

Отвечать на это письмо не нужно. Но что до тебя: покойся в мире – насколько я «критик» поведения. По крайней мере, ты – the fautlest freke[220]

из всех, кого я знаю. «Шумность», сказал ты?[221]

Нет! Это по большей части лишь слух, распускаемый Хьюго самозащиты ради. Если слух этот основан хоть на чем-нибудь (в его глазах), так лишь на том, что из шума родится шум. В твоем присутствии и под твоим председательством мы ограждены от раздоров, недоброжелательства, клеветы и беспочвенных обвинений. Вне всякого сомнения, как говоришь ты, я, как член братства, обладаю правом критиковать, ежели мне угодно. Но я нескоро позабуду о видении ран; и сам намерен от опрометчивых порицаний воздержаться. Право слово, я вовсе не считаю, что ценная «критика» обычно обретается с пылу с жару, на месте; в тот момент слишком много к ней подмешивается первой реакции. Давайте послушаем еще раз – запасшись терпением. И позволь смиренно попросить тебя принести OHEL – ничего не стыдясь.

Но предупреждаю: если ты заставишь меня заскучать, я отомщу. (Долг инклинга – скучать с готовностью. Привилегия инклинга – при случае выступать в роли зануды.) Порою я придумываю и пишу много чего помимо стихов и романов! Глядишь, отплачу той же монетой! В конце концов, если наш любимый и глубокоуважаемый доктор излагает перед нами проблемы земли как динамо-машины, я в силах придумать и представить его вниманию проблемы, не менее запутанные, хотя и масштабом помельче, хотя бы ради злорадного удовольствия полюбоваться на Хьюго (буде таковой случится), который, слегка разгоряченный алкоголем, изображает способного ученика в классе. Но Господь спаси вас всех! Не вижу необходимости упражняться в снисходительности по отношению к любому из вас – разве что в крайне редких случаях, когда сам я устал и вымотан; вот тогда меня раздражают и просто шум , и грубость. Но я еще не настолько дряхл (и не настолько утончен), чтобы данное состояние стало постоянным. И шума мне частенько хочется. Не знаю звуков более отрадных, нежели, явившись в «П. и М.»[222]

, заслышать гул и гвалт, зная, что можно окунуться в них с головой.

Твой, Дж. Р. Р. Т.

Как видишь, я почти неделю выжидал, прежде чем это отослать. Перечитав письмо, я не нахожу, что оно способно причинить вред. В любом случае отправляю, чтобы ты не подумал, что мое отсутствие на последних «инклинговских» встречах как-то с этим связано. Я пропустил три: одну– поскольку отчаянно устал, другие – по домашним обстоятельствам; последнюю – потому что моя дочка (благослови ее Господь! она-то всегда помнит о четвергах!) в тот вечер вынуждена была отлучиться.

114 Из письма к Хью Броугану 7 апреля 1948

Броуган, на тот момент – школьник, написал Толкину, расхвалив «Хоббита» и попросив более подробных сведений об описанном в книге мире.

Я рад, что «Хоббит» вам понравился. Собственно говоря, я вот уже десять лет пишу еще одну (более длинную) книгу про тот же самый мир и исторический период, из которой, по меньшей мере, можно узнать все о Некроманте и копях Мории. Вот только проблемы с написанием последних глав и дефицит бумаги пока что не позволяют ее опубликовать. Надеюсь закончить ее хотя бы в этом году; и, конечно же, извещу вас заранее. Я давным-давно написал (и год назад сдал корректуру) еще одну (коротенькую) книжку о несколько ином времени: «Фермер Джайлс из Хэма». Не знаю, что, помимо проблем с бумагой, задерживает ее выход; думаю, она появится этой осенью или зимой. Но любопытства касательно мира более древнего она не утолит. Боюсь, в обычных справочниках вы никакой информации на этот счет не найдете; все материалы у меня, а издатели издавать их отказываются. Что вам на самом деле нужно, так это «Сильмариллион», каковой по сути своей – история эльдалиэ (или эльфов: перевод не очень точен), начиная с их появления и до Последнего Союза и первого, временного низвержения Саурона (Некроманта): а оттуда до эпохи «Хоббита» уже рукой подать. Пригодились бы также кое-какие карты, хронологические таблицы и начальные сведения о языках эльдар (эльфов). У меня, конечно же, все это есть; все это известно в узком кругу, куда входят мои сыновья (все они некогда учились в Дрэгон-Скул [223]

). Если удастся выкроить время на то, чтобы как-нибудь скопировать их все или хотя бы часть, скажем, на машинке перепечатать, а ваш интерес к этой малоисследованной области доисторического периода еще не угаснет, часть материалов я вам предоставлю.

115 К Катерине Фаррер

Миссис Фаррер, по всей видимости, выразила желание прочесть «Сильмариллион» и связанные с ним рукописи.

15 июня [ год не проставлен ; возможно, 1948 ]

Мертон-Колледж, Оксфорд

Дорогая миссис Фаррер!

Извините, что так долго не отвечал; возможно, вы сочли меня неблагодарным, в то время как на самом деле меня несказанно тронуло ваше любезное письмо – и взволновало тоже. Ведь хотя я трудился над этими текстами (выкраивая минутку-другую!) со времен приблизительно 1914 года, никто еще, кроме К. С. Л. и моего Кристофера, не изъявлял желания их прочесть; и все упорно отказываются их публиковать. С тех пор как вы написали, я все свободное время, сколько мог выделить, тратил на то, чтобы выбрать из незаконченной груды вещицы более-менее законченные и читаемые (я имею в виду, разборчиво написанные). Возможно, «краткая история» или «Сильмариллион» покажется вам вполне сносным – хотя на самом деле эти материалы отредактированы едва ли наполовину.

Длинные повести, на основе которых они составлены («Пенголодом») [224]

либо не завершены, либо не приведены в соответствие.

• Падение Гондолина

• Лэ о Берене и Лутиэн (в стихах)

• Дети Хурина

Мне крайне жаль (самому), что никак не удается отыскать «Колец Власти»; этот текст вместе с «Падением Нуменора» является связующим звеном между миром «Сильмариллиона» и «Хоббита». Но основная суть его изложена в главе II «Властелина Колец». Эту книгу, конечно же, было бы куда проще написать, если бы сперва опубликовали «Сильмариллион»!

Так что сегодня в течение дня я занесу вам несколько единственных в своем роде рукописей.

Спасибо за то, что вспоминаете меня в своих молитвах.

Искр. Ваш, РОНАЛЬД ТОЛКИН.

116 Из письма в «Аллен энд Анвин» 5 августа 1948

Иллюстрировать «Фермера Джайлса» выбрали художницу Милейн Козман; издатели попросили Толкина высказать свое мнение по поводу образцов иллюстраций, присланных мисс Козман лишь после долгих проволочек.

Лично меня не то чтобы волнует «стильность» этих рисунков или их сходство с Топольским или Ардизоном. Мне скорее бросается в глаза их несоответствие тексту. Эта история четко привязана к местности (одно из ее достоинств, если таковые вообще есть): Оксфордшир и Бакс, с кратким заходом в Уэльс. Тамошние места по большей части названы или достаточно ясно обозначены. Воспроизвести их художница даже не попыталась. Кстати, столкновение пса с драконом происходит близ Роллрайта, и, хотя напрямую об этом не говорится, по крайней мере очевидно, что речь идет об Оксфордшире.

Великан сойдет – хотя деревья художница рисует неважно. Дракон просто нелеп. Смехотворно жеманен и абсолютно не способен выполнить хоть какую-то из задач, возложенных на него автором. В толк взять не могу, с какой стати он так по-дурацки оглядывается через правое плечо на юго-восток, в то время как схематично изображенный пес со всей очевидностью убегает на северо-запад. Вопреки тому факту, что пес, по счастью, столкнулся не с тем концом, где голова, но поджал собственный хвост, едва завидев драконий. Фермер, дюжий здоровяк, покрупнее своих приятелей, в книге смахивает на малютку Джоуда под конец допроса с применением пыток силами железнодорожных служащих. А ту убогую лачугу, в дверь которой стучатся мельник со священником, он не стал бы использовать даже под хлев! Он был весьма зажиточным йоменом или Франклином.