Текст книги "Джон Рональд Руэл Толкин. Письма"

Автор книги: Джон Рональд Руэл Толкин

Соавторы: Хамфри Карпентер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

. Я вообще сомневаюсь, что это имя английского происхождения. Я знаю его только через «гэмджи» (в смысле, повязки): так называли перевязочный материал, изобретенный человеком с такой фамилией в прошлом веке. Однако ж предполагаю, что теперь все твои представления об этом персонаже неразрывно связаны с именем. Просто новости прочтешь в микрофильмированном письме; единственное событие, достойное упоминания, – это постановка «Гамлета»[174]

, на которой я побывал незадолго перед тем, как написал предыдущее письмо. На тот момент я был ею просто-таки переполнен, но мирские заботы вскорости сгладили впечатление. Однако спектакль доказал нагляднее всего, мною виденного прежде, как глупо читать Шекспира (и комментировать его в кабинете), иначе, нежели как своего рода сопровождение к просмотру на сцене. Постановка и впрямь удалась – с молодым, довольно свирепым Гамлетом; пьеса шла в убыстренном ритме и без купюр; получилось на редкость захватывающе. Если бы только можно было посмотреть это все, не читав предварительно книги и не зная сюжета, вышло бы просто потрясающе. Режиссура отличная; вот только с убийством Полония как-то неуклюже получилось. Но, к вящему моему изумлению, самым волнующим, просто-таки душераздирающим эпизодом оказался тот, что при чтении казался мне скукой смертной: сцена, когда обезумевшая Офелия распевает обрывки песен.

077 Из письма к Кристоферу Толкину 31 июля 1944 (FS 41)

Игнорируя прочие обязанности, я немало часов затратил на перепечатку и уже почти расправился с новыми эпизодами «Кольца»; так что скоро продолжу и закончу; надеюсь вскорости отослать тебе новую пачку….. В суб. к чаю заходил Бинни, в настроении весьма приятственном; П. слегка развеялась; ей тоже оч. одиноко, никого рядом нет, кроме двух старых ворчунов, а из занятий – только книги. Она только что прочла «За пределы безмолвной планеты» и «Переландру» и, при ее хорошем вкусе, предпочла вторую из книг. Однако ей трудно смириться с мыслью, что Рансом вовсе не задумывался как мой портрет (хотя, как филолог, возможно, я к нему сколько-то причастен; я узнаю в нем кое-какие мои мнения и мысли, только льюисифицированные)…..Сегодня – добрые новости. Теперь события, возможно, начнут развиваться быстрее, пусть даже не столь быстро, как кое-кому кажется. Интересно, как долго фон Папен продержится в живых?[175]

Вот когда рванет во Франции, тогда и настанет время радоваться. Долго ли еще ждать? И как насчет красной Хризантемы на востоке? А когда все закончится, останется ли у простых людей хоть сколько-то свободы, левого толка или правого, или за нее придется сражаться, или они слишком устанут, чтобы оказать сопротивление? Кажется, кое-кто из Верзил склоняется к последнему. Ну, тех, которые по большей части наблюдали за этой войной с выигрышной позиции – из окон громадных автомобилей. Слишком многие ныне бездетны. Но я полагаю, одним из неизбежных результатов всего этого станет дальнейший рост гигантских стандартизированных объединений с их поставленными «на поток» понятиями и эмоциями. Музыка уступит место джазу: насколько я понимаю, это означает устраивать «джам-сешн» вокруг пианино (инструмента, изначально предназначенного к тому, чтобы производить звуки, созданные, скажем, Шопеном) и лупить по клавишам так, чтобы оно сломалось. Говорят, в США это изысканное, интеллектуальное развлечение вызывает «фурор». О Господи! О Монреаль! О Миннесота! О Мичиган! Что за коллективные психозы способны породить Советы, покажут мир и процветание, как только развеется военный гипноз. Возможно, что не такие зловещие, как западные (я надеюсь!). Однако не удивительно, что несколько государств поменьше по-прежнему желают оставаться «нейтральными»; они, что называется, оказались меж двух огней – между дьяволом и дебрями (ауж какое «Д» к какой из сторон относится – решай сам!). Однако ж так было всегда, пусть и на иных декорациях; ты и я принадлежим к вечно проигрывающей, но так и не покоренной до конца стороне. Во времена Римской империи я бы ее ненавидел (как ненавижу и сейчас) и при этом оставался бы римским патриотом, тем не менее, ратуя за свободную Галлию и усматривая нечто доброе в карфагенянах. Delenda est Carthago [176]

. Сегодня мы эту фразу слышим как-то слишком часто. В школе меня даже учили, что это – превосходный афоризм; и я тут же «отреагировал» (к слову сказать, в данном случае этот термин уместнее, нежели обычно). Так что это оставляет место надежде, что, по крайней мере в нашей возлюбленной Англии, пропаганда сработает против себя же самой и даже произведет эффект прямо противоположный. Говорят, что в России все именно так; и держу пари, в Германии тоже…..

[1 августа] Я слышал, вот-вот выходят «Первые шорохи ветра в ивах»; и рецензии вроде бы вполне положительны. Книгу публикует вдова Кеннета Грэма; но, как я понимаю, это вовсе не наброски книги, а рассказы (про Жаба, Крота и т. д.), которые он включал в письма к сыну. Надо будет по возможн. раздобыть экземпляр. Боюсь, я совершил огромную ошибку: мое продолжение слишком длинное, слишком сложное и при этом еще пишется так медленно! Что за проклятие: обладать эпическим складом ума в перенаселенный век, приверженный к блестящим, остроумным отрывкам!

078 Из письма к Кристоферу Толкину 12 августа 1944 (FS 43)

Со времен моего микроф. от 8 августа я не писал дольше, чем собирался… Я очень внимательно прочитываю твои письма; разумеется, ты абсолютно прав, что открываешь нам свое довольно обеспокоенное сердце; но не думай, что подробности твоей внешней жизни – твои друзья, знакомые или самые что ни на есть пустячные события – не заслуживают описания и интереса не представляют. Я очень рад, что ладить с людьми тебе становится легче (порою). И я бы не стал особо переживать, если этот процесс порою кажется отходом от более высоких стандартов (по крайней мере, интеллектуальных и эстетических, но никак не этических). По мне, так деградировать к худшему навсегда тебе нисколько не грозит; и, я бы сказал, неплохо бы тебе обрасти шкурой потолще, хотя бы в качестве защиты более уязвимой внутренней сути; а если ты такой шкурой обзаведешься, так она тебе здорово пригодится позже в любой области жизни этого сурового мира (который, похоже, становиться мягче и не собирается). И, разумеется, как ты уже начинаешь понимать, одно из открытий, связанных с этим процессом, – это осознание тех ценностей, что порою скрываются под отталкивающей наружностью. Урукхаи – это только фигура речи. Настоящих уруков – то есть народа, создатель которого намеренно сотворил его дурным, – не существует; и очень немногие развращены настолько, чтобы утратить надежду на спасение (хотя, боюсь, приходится признать, что есть на свете люди, которые и впрямь кажутся безнадежными; таких исправит разве что особое чудо; вероятно, таких чрезвычайно много в Дойчлянде и Ниппоне; но, разумеется, эти злополучные страны монополией не обладают, отнюдь: я таких встречал (по крайней мере, мне так казалось) и в зеленой Англии родной. Все, что ты говоришь о сухости, пыли и запахе вылизанной сатаной земли, напоминает мне мать: она Африку ненавидела (как землю) и с тревогой подмечала в отце симптомы растущей любви к ней. Говорили, что ни одна уроженка Англии в жизни не преодолеет этой неприязни и навсегда останется в Африке лишь изгнанницей; но мужчины-англичане (в более свободных условиях мира) могут полюбить Африку и обычно и впрямь к ней привязываются (к Африке как к земле; я ничего не говорю про ее обитателей). Как ни странно, все, что ты говоришь, в том числе и нелестное, лишь усиливает во мне неизменную тоску и желание увидеть ее снова. При том, что я дорожу и восхищаюсь узкими тропками, изгородями, шелестящими деревьями и плавными очертаниями изобильных холмистых равнин, более всего волнует меня, более всего радует мое сердце простор; так что я даже готов смириться с каменистой пустошью; на самом деле, кажется, каменистая пустошь мне нравится сама по себе, – всякий раз, как вижу что-то подобное. Сердце мое до сих пор – среди высокогорных скальных пустынь, среди морен и горных руин, безмолвных, если не считать голосок тоненького ледяного ручейка. Разумеется, это – чисто интеллектуальные и эстетические предпочтения: человеку на камне и песке не выжить; но, как бы то ни было, я-то жив не хлебом единым; и не будь в мире голых скал, и бескрайних песков, и бесплодных морей, я бы, верно, возненавидел всю зелень, точно некую плесень…..

Что до «Кольца», вдохновение у меня совершенно иссякло; я опять таков же, как по весне, во власти все той же апатии. То-то я вздохну с облегчением, когда закончу! Как мне тебя не хватает – хотя бы только поэтому! Я забыл пометить, какого числа выслал рукопись; думаю, где-то с месяц назад, так что ты, верно, скоро ее получишь. Новой порции посылать не буду, пока не узнаю твоего нового адреса; хотя последующие части куда лучше. Мне не терпится узнать, как они тебе. Эта книга с каждым днем все больше предназначается тебе, так что твое мнение важнее всякого другого.

079 Из письма к Кристоферу Толкину 22 августа 1944 (FS 45)

Ответ на отзывы Кристофера о Крунстаде, где находилась его авиабаза, и о Йоханнесбурге.

Крунстад – истинный продукт нашей культуры, такой, какова она есть и живет сейчас; Йобург (в наиболее удачных его местах) таков, какой ей хотелось бы быть, но какой она может быть лишь в особых экономических обстоятельствах, которые крайне нестабильны и преходящи. В Англии – и здесь меньше, чем в большинстве других европейских стран, – эта культура вплоть до сегодняшнего дня смягчалась и скрывалась за наследием былых веков (которое сводится отнюдь не только к руинам). Через десять-двадцать лет в этой земле появится множество новых Крунстадов – в том, что касается архитектуры, морали и менталитета, когда Портальные Дома, эти «времянки» облупятся и скукожатся, точно гниющие жестяные поганки, но ничего нового им на смену не появится. И, как в прошлые темные века, одна лишь христианская церковь сохранит хоть сколько-то значимую традицию (возможно, в измененном виде, а возможно, что и в поврежденном) цивилизации более высокого духовного уровня – ну, то есть, если церковь не загонят в новые катакомбы. Мрачные мысли; о таких вещах на самом деле знать не дано: будущее постичь невозможно – тем более мудрецам; ведь то, что на самом деле важно, от современников неизменно сокрыто, а семена грядущего тихо прорастают себе во тьме, в каком-нибудь позабытом уголке, пока все глаз не сводят со Сталина или Гитлера, или читают иллюстрированные статьи про Бевериджа («Глава Юниверсити-Колледжа у себя дома») в «Пикчерпост»…..

Сегодня утром прочел лекцию; обнаружил, что «Птичка и Младенец»[177]

закрыт, но тут меня окликнул голос, долетевший ко мне через поток машин, заменивший собою Сент-Джайлс, и углядел я на противоположной стороне дороги обоих Льюисов и Ч. Уильямса, неприкаянных и изнывающих от отсутствия влаги, точно вытащенное на берег судно. В конце концов мы разжились четырьмя пинтами сносного эля в «Королевском гербе» – по цене 5 шиллингов 8 пенсов….. Надеюсь увидеться с ребятами завтра; в остальном жизнь такая же яркая, как вода в канаве…..

Ну вот, пожалуйста, день уже и заканчивается. Такого роскошного заката я вот уже много лет не видел: прямо над горизонтом разливается далекое бледное сине-зеленое море, а над ним, гряда за грядой, воздвигается берег – пламенеющие херувимы огня и золота, тут и там пронизанные туманными струями – точно пурпурный дождь. Возможно, это – предвестие какого-нибудь небесного веселья поутру: барометр, во всяком случае, поднимается.

080 Из микрофильмированного письма к Кристоферу Толкину 3 сентября 1944 (FS 46)

О Г. К. Честертоне

П[рисцилла]…. вот уже много вечеров, как продирается через «Балладу о белом коне»; пытаясь объяснить ей наиболее трудные для понимания моменты, я убеждаюсь, что книга не так хороша, как мне казалось. Финал вообще абсурден. Трескучие, блестящие слова и фразы (когда это не кричащие краски, а и впрямь нечто стоящее) не в силах замаскировать того факта, что Г.К.Ч. ни малейшего представления не имел о «Севере», будь то языческом или христианском.

081 К Кристоферу Толкину

Кристофера перевели в лагерь под Стандертоном в Трансваале.

23 – 25 сентября 1944 ( FS 51 )

Нортмур-Роуд, 20, Оксфорд

Дорогой мой!

Нынче утром получили от тебя еще одно микрофильмированное письмо, как раз накануне твоего отъезда в Стандертон….. Мне ужасно приятно, что главы ты одобрил. Как только получу их назад, вышлю тебе следующую порцию; на мой взгляд, она еще лучше («О кролике, тушеном с травами», «Фарамир», «Запретная заводь», «Дорога до перепутья», «Лестницы Кирит Унгола», «Логово Шелоб» и «Выбор мастера Сэмуайза»)…..

Дома новостей немного. В Оксфорде света становится все больше. С окон постепенно снимают затемнение; на Банбери-Роуд – фонари в два ряда; а кое-где в переулках – обычные фонари. В четверг вечером отправился к «Инклингам» и, представляешь, впервые за пять лет ехал при свете, прямо как в мирное время, до самого Модлина. Были оба Льюиса и Ч. Уильямс; в придачу к приятной беседе – вот уже много лун был лишен-такого удовольствия, – послушали последнюю главу из книги Уорни, статью К. С. Л. и длинный образчик его перевода из Вергилия[178]

. Домой отправился уже за полночь, часть пути прошел вместе с Ч. У., и разговор зашел о том, как трудно понять, что общего в понятиях, ассоциируемых со свободой в нынешнем значении этого слова, – если в них вообще есть нечто общее. Я в наличие этого общего не верю; само слово настолько затаскано пропагандой, что уже утратило какую бы то ни было значимость для разума и превратилось просто-напросто в дозу эмоций, стимулирующую накал страстей. В большинстве случаев оно вроде бы подразумевает следующее: те, кто над тобой стоит, должны говорить (от рождения) на том же самом языке – вот все, к чему в конце концов сводятся все запутанные представления о расе или нации; а в Англии – о классе, если на то пошло….. Разумеется, западные военные новости изрядно занимают наши умы; но тебе они известны ничуть не хуже, чем нам. Тревожные ныне времена, невзирая на преждевременное ликование.

Закованные в броню парни пока еще в гуще событий, и полагают (сдается мне), что гущи еще много будет. Не понимаю я позиции Би-би-си (а также и газет – так что, видимо, главный источник – М[инистерство] И[нформации]): утверждается, что немецкая армия – это разношерстное сборище маркитантов и деморализованных неудачников, при том, что, судя по их же отчетам, эта армия оказывает яростнейшее сопротивление отборнейшим, превосходно экипированным войскам (а они и впрямь таковы), лучше которых в жизни не выходило на поле битвы. Англичане гордятся (или гордились раньше) своей способностью «вести себя спортивно» (что означает, между прочим, отдавать противнику должное); впрочем, один раз побывав на футбольном матче между командами высшей и первой лиги, убеждаешься, что умением вести себя спортивно обладают отнюдь не большинство обитателей этого острова. Однако грустно видеть, как наша пресса раболепствует и пресмыкается, прямо как Геббельс в его лучшие времена, вопя, что, дескать, любой немецкий командующий, который еще держится в этой отчаянной ситуации (при том, что это сопротивление со всей отчетливостью идет на пользу военным нуждам его стороны), – не иначе как пьяница и одураченный фанатик. Не вижу особой разницы между нашим общим настроем и пресловутыми «идиотами-военными». Мы отлично знаем, что Гитлер – вульгарный, невежественный хам, в придачу к прочим своим недостаткам (или их источнику); но при этом на свете полным-полно в. и н. хамов, которые по-немецки не говорят и которые в подобных же обстоятельствах продемонстрировали бы большинство гитлеровских характеристик. Вот в местной газете была основательная такая статья, которая на полном серьезе призывала к последовательному уничтожению всей германской нации: дескать, после военной победы иной образ действий просто немыслим; потому что, изволите ли видеть, немцы – они что, гремучие змеи, и в упор не видят разницы между добром и злом! (А как насчет автора?) Немцы столь же вправе объявлять поляков и евреев подлежащими уничтожению паразитами и недочеловеками, как мы – выбирать для этой цели немцев; иначе говоря, ни малейшего права у нас на это нет, что бы они ни натворили. Разумеется, здесь все еще ощущают некоторую разницу. На статью был ответ; ответ тоже напечатали. Вульгарный, Невежественный Хам пока еще не сделался большой шишкой; однако ж на этом родном зеленом острове у него на это куда больше шансов, нежели прежде. И обо всем об этом ты отлично знаешь. И все же не ты один хочешь порою выпустить пар и побушевать; а уж если я открою клапан, пару будет столько, что в сравнении с ним (как говаривала Королева Алисе) все это – еще цветочки. И ничего тут не поделаешь. Нельзя сражаться с Врагом при помощи его же Кольца, не превращаясь во Врага; но, к сожалению, мудрость Гандальва, похоже, давным-давно ушла вместе с ним на Истинный Запад…..

Северо-западный ветер над Па-де-Кале унесся прочь, и у нас вновь – погожий сентябрьский денек, серебристое солнышко мерцает в вышине сквозь клочья облаков, что все еще довольно быстро летят с с.-з. Надо постараться управиться с «Перлом» и бросить его в алчную утробу Бэзила Блэкуэлла[179]

. Но на меня тут накатила осенняя жажда странствий: как бы мне хотелось отправиться в путь с рюкзаком за плечами, не ставя себе никакой определенной цели – кроме череды тихих гостиниц. Одно из чересчур давно откладываемых удовольствий, которые непременно надо пообещать себе, когда Господу будет угодно освободить нас и позволить нам воссоединиться, – как раз вот такая пешая прогулка, желательно в гористом краю, неподалеку от моря, где шрамы войны, порубленные леса и расчищенные бульдозерами поля не так бросаются в глаза. Инклинги уже договорились, что отпразднуют победу – если, конечно, до нее доживут, – арендовав деревенскую гостиницу по меньшей мере на неделю и проведя это время исключительно за пивом и беседами, на часы даже не глядя!… Да пребудет с тобою Господь, да направит он тебя всегда и везде.

С любовью – твой родной папа.

082 Из микрофильмированного письма к Кристоферу Толкину 30 сентября 1944 (FS 52)

Мы втроем только что вернулись сквозь дождливый вечер золотого дня из драмтеатра, с крайне жалкой постановки «Оружия и человека»: устарела пьеска, однако! Я встретил (в театре, с Ч. Уильямсом) достойную даму, которая перепечатывает «Кольцо», и надеюсь, что вскорости вышлю тебе еще. Не думаю, что стал бы писать дальше, если бы не надеялся показать это все тебе. В данный момент занимаюсь переработкой; не могу продвигаться дальше, не освежив в памяти все предыдущее. Помнишь главу «Король Золотого Чертога»? Выглядит неплохо, теперь, когда «отлежалась» и можно взглянуть на нее беспристрастно.

083 Из письма к Кристоферу Толкину 6 октября 1944 (FS 54)

Неделя выдалась на удивление интересная. Сам знаешь, как, нежданно-негаданно обнаружив в старом кармане позабытый Щиллинг, начинаешь чувствовать себя едва ли не богатеем, – даже если в тот момент и не на мели. И я вовсе не о том, что заработал около 51 фунта на возне с кадетами во время каникул, хотя и это неплохо. Я про то, что у меня в запасе целая неделя ! Триместр начинается вовсе не сегодня, а лишь на следующей неделе! При одной этой мысли испытываю чудесное (пусть и безосновательное – за него мне еще придется расплачиваться) ощущение свободы….. Во вторник в полдень заглянул в «Птичку и м.» вместе с Ч. Уильямсом. К вящему моему удивлению, обнаружил внутри Джека и Уорни[180]

: эти двое уже устроились за столиком. (Сейчас пиво уже не в дефиците, так что пабы вновь сделались почти пригодны для обитания.) Мы увлеченно беседовали – хотя сейчас уже ровным счетом ничего не помню, вот разве что рассказ К. С. Л. про одну знакомую старушку. (Она была студенткой английского отделения в стародавние дни сэра Уолтера Рали. На viva ее спрашивают: «В какую эпоху вам бы хотелось жить, мисс Б.?» «В XV в.», – отвечает она. «Да право, мисс Б., неужели вам не хотелось бы познакомиться с поэтами-лейкистами?» «Нет, сэр, я предпочитаю общество джентльменов». Экзаменаторы оседают.) И тут приметил я в уголке высокого сухопарого чужака наполовину в хаки, наполовину в штатском, в широкополой шляпе, с живым взглядом и крючковатым носом. Остальные сидели к нему спиной, но я-то по его глазам видел, что наш разговор его явно занимает, – причем это не обычное страдальческое изумление британской (и американской) публики, оказавшейся в пабе рядом с Льюисами (и со мной). Прямо как Непоседа в «Гарцующем пони»[181]

; правда, ужасно похоже! И тут нежданно-негаданно он вмешался в беседу, подхватил какую-то реплику насчет Вордсворта – с престранным, ни на что не похожим акцентом. Спустя несколько секунд выяснилось, что это – Рой Кэмпбелл (автор «Цветущей винтовки» и «Пламенеющей черепахи»). Немая сцена! Тем более что К. С. Л. не так давно опубликовал на него язвительный пасквиль в «Оксфорд мэгэзин», а его «вырезалыцики» ни одного печатного издания не пропустят. В К. С. Л. все еще очень много ольстерского, даже если он сам того не видит. После того все завертелось стремительно и бурно, и на ланч я опоздал. Приятно (пожалуй) было обнаружить, что этот яркий поэт и воин в Оксфорд приехал главным образом затем, чтобы познакомиться с Льюисом (и со мной). Мы договорились встретиться в четверг (то есть вчера) вечером. Если бы я только запомнил все то, о чем вчера вечером говорили в комнате у К. С. Л., этого бы на несколько авиаписем хватило. К. С. Л. воздал должное портвейну и сделался слегка агрессивен (настоял на том, чтобы еще раз зачитать вслух свой пасквиль, а Р. К. над ним хохотал); но главным образом мы довольствовались тем, что слушали гостя. Окно в большой мир; и при этом сам по себе это человек мягкий, скромный, сострадательный. Больше всего потрясло меня то, что этот умудренного вида, потрепанный войной Непоседа, прихрамывающий от недавних ран, на девять лет меня младше, и я, возможно, знавал его еще подростком: он жил в О[ксфорде], когда мы жили на Пьюзи-стрит (снимали квартиру на пару с композитором Уолтоном[182]

, общались с Т. В. Эрпом, родоначальником олухов, и с Чайльдом Уильфридом [183]

, твоим крестным, – чьи работы он ставит весьма высоко). Ас тех пор он столько всего совершил, что просто описанию не поддается. Вот вам отпрыск прот. ольстерского семейства, обосновавшегося в Южной Африке, – причем большинство его представителей воевало в обеих войнах; обратился в католицизм после того, как укрывал в Барселоне отцов-кармелитов; все напрасно, их схватили и безжалостно убили, а Р. К. едва не поплатился собственной жизнью. Но он спас архивы кармелитов из горящей библиотеки и пронес их через всю «коммунистическую» страну. Он бегло говорит по-испански (был профессиональным тореадором). Как ты знаешь, потом он всю войну сражался на стороне Франко и, помимо всего прочего, оказался в авангарде отряда, который выдворил «красных» из Малаги так быстро, что их генерал (Вильальба, кажется) даже награбленную добычу унести не смог – и оставил на столе руку святой Терезы вместе со всеми драгоценностями. Он массу всего интересного порассказал о ситуации на Гиб. со времен войны (в Испании). Но при этом он – истинный патриот, и с тех самых пор сражается в Б. армии. Ну-ну. Мартин д'Арси[184]

за него ручается и наказал ему нас разыскать. Жаль, я не запомнил и половины его пикарескных историй, все про поэтов, музыкантов и тому подобную публику, от Питера Уорлока до Олдоса Хаксли. Больше всего мне понравилась байка про грязнулю Эпстайна (скульптора): про то, как он с ним подрался и на неделю уложил его в госпиталь. Однако ж передать впечатление от личности столь незаурядной – он и солдат, и поэт, и новообращенный христианин – просто невозможно. Как он не похож на «левых» – этих вояк в вельветовых штанах, что бежали в Америку (в их числе Оден, который заодно со своими дружками добился от городского совета Бирмингема «запрета» на книги Р. К.!) Надеюсь на следующей неделе увидеться с ним снова. Из Модлина мы разошлись уже за полночь; я прошел с ним вместе до Боумонт-стрит. К. С. Л. отреагировал крайне странно. Вот вам высший комплимент «красной» пропаганде: он (отлично зная, что во всем остальном они – лжецы и клеветники), свято верит всему, что говорится против Франко, и ничему – в его пользу. Даже открытая речь Черчилля в парламенте нисколько его не поколебала. Но, в конце концов, ненависть к нашей церкви – вот единственное подлинное основание а[нгликанской] ц[еркви]: заложенное столь глубоко, что остается непоколебимым даже тогда, когда надстройка вроде бы снята (так, К. С. Л. чтит Святое причастие и восхищается монахинями!). Однако ж, если засадить в тюрьму лютеранина, он «под ружье» встает, а ежели перебить католических священников, он просто не верит (и смею предположить, думает про себя, что святые отцы сами напросились). Впрочем, Р. К. слегка его встряхнул…..

Ты будь добр, «болтай о пустяках» и дальше. Письма, они ведь не обязательно про внешние события (хотя любые подробности всячески приветствуются). То, что ты думаешь про себя, ничуть не менее важно: Рождество, гудение пчел и все такое прочее. И с какой стати ты полагаешь, будто встреча с химиком-ботаником…. не стоит упоминания, просто взять в толк не могу. По-моему, так прелюбопытная встреча….. На самом-то деле страшны и невыносимы вовсе не люди (пусть даже дурные) и не то, что к людям отношения не имеет (например, погода), а создания рук человеческих . Если бы рагнарек[185]

выжег все трущобы, и газовые заводы, и обветшалые гаражи, и освещенные дуговыми лампами бесконечные пригороды, так мог бы заодно и все произведения искусства спалить – а я бы вернулся к деревьям.

084 Из микрофильмированного письма к Кристоферу Толкину 12 октября 1944 (FS 55)

Во вторник снова попытался писать (ну еще бы, триместр на носу!), но обнаружил крайне неприятную ошибку (на один-два дня) в синхронизации, на данной стадии оч. важной, в том, что касается передвижений Фродо и остальных; пришлось немало поразмыслить и потрудиться; а теперь вот потребуется вносить жуткую уйму всяких мелких поправок в разные главы; но, как бы то ни было, наконец-то приступил к Книге Пятой (и последней; на «книгу» приходится глав по десять). Сегодня отослал «Лист работы Ниггля» в «Даблин ревью»: мне написал их редактор, прося стихов или прозы.

085 Из микрофильмированного письма к Кристоферу Толкину 16 октября 1944 (FS 56)

Все сражаюсь с беспорядочной хронологией «Кольца»; ужасно раздражающее занятие: не только отвлекает от других, более насущных и скучных обязанностей, но и дальше продвигаться не дает. Надеюсь, я наконец разрешил все проблемы, внеся мелкие изменения в карту, приписав добавочный день к Энтмуту и растянув еще на несколько дней погоню Непоседы и путешествие Фродо (небольшая поправка к первой главе, которую я только что отослал: два дня от Мораннона до Итилиэна). Но теперь у меня снова лекции, и «Перл» в придачу.

086 Из письма к Кристоферу Толкину 23 октября 1944 (FS 57)

Только что выходил взглянуть на небо: шум стоит жуткий; давненько уже в небесах такой Великой Армады не собиралось. Полагаю, упоминать об этом можно; к тому времени, как ты получишь это письмо, какое-то место уже перестанет существовать, и весь мир об этом узнает – и успеет позабыть…..

Ничего толком не получается сделать: времени абсолютно нет; все время чувствую себя усталым – или смертельно скучаю. Кажется, если бы явился ко мне джинн и предложил исполнить желание: «Чего бы тебе действительно хотелось?» – я бы ответил: «Ничего. Поди прочь!»….

Что до богохульства, здесь уместно лишь вспомнить (там, где они применимы) слова: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают», – или говорят. И отчего-то кажется мне, что Господа Нашего на самом деле куда больше огорчают те обиды, что мы наносим друг другу, нежели те проступки, что мы совершаем противу него, в особ, его воплощенной личности. А с лингвистической точки зрения нет особой разницы между «черт тебя побери», – произнесенного бездумно и даже в неведении о том, сколь велик и грозен Единый Судия, – и тем, о чем ты пишешь. Слова как сексуальные, так и сакральные утратили всякий смысл, сохранив разве что тень былой эмоциональности. Нет, я вовсе не отрицаю, что это дурно; более того, это и впрямь утомляет, удручает и бесит, но это, конечно же, не богохульство в прямом смысле слова.

087 К Кристоферу Толкину 25 октября 1944

Нортмур-Роуд, 20, Оксфорд

Дорогой мой друг, вот тебе еще немного «Кольца»: понаслаждаться (я надеюсь!) и покритиковать; а вот возвращать не нужно. До конца «Четвертой Книги» осталось две главы; а после того надеюсь докончить «Пятую» и последнюю. Вчера написал длинное авиаписьмо; до твоего дня рождения напишу и еще (уж, разумеется!). Боюсь, эта посылочка вовремя к тебе не поспеет.

«Дорогой мистер Толкин, я только что прочел вашу книгу «Хоббит» в одиннадцатый раз и хочу рассказать вам, что я о ней думаю. Я думаю, что ничего более замечательного я не читал. Просто описанию не поддается… Ух, класс! Просто удивляюсь, почему она не популярна еще больше… Если вы написали еще какие-нибудь книги, пожалуйста, не сообщите ли вы мне, как они называются? Джон Барроу, 12 лет

Уэст-таунская школа, Уэст-таун, Пенсильвания».

Вот, подумал, выдержки из полученного вчера письма тебя позабавят. Эти письма – а я их до сих пор время от времени получаю (если не считать ароматов фимиама, которых человек падший ну никак не может не посмаковать) – меня отчасти удручают. Сколько же тысяч зерен доброго человеческого злака, верно, падает на бесплодную каменистую почву, если столь крохотная капелька воды способна так опьянить! Но, наверное, надо быть благодарным за милость и удачу, позволившие мне дать людям хотя бы эту каплю. Благослови тебя Господь, любимый мой. Как ты думаешь, удастся ли «Кольцо» и дойдет ли до жаждущих?

Твой родной папа.

До чего славно обнаружить, что американские мальчики на самом Деле до сих пор говорят: «Ух, класс!»

088 Из письма к Кристоферу Толкину 28 октября 1944 (FS 58)

Этот пустопорожний год тонет в унылой, пасмурной, скорбной тьме; такой тягучий и вместе с тем такой мимолетный и эфемерный. Что несет нам новый год и весна? Уж и не знаю.

089 Из микрофильмированного письма к Кристоферу Толкину 7–8 ноября 1944 (FS 60)