Текст книги "Аристос"

Автор книги: Джон Роберт Фаулз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Манипулирование напряженностями

38. Модель – это брачный союз; метод – транспозиция; и достичь мы надеемся, разумеется, не искоренения всех и всяческих напряженностей вообще, но избавления от напрасной траты энергии, бессмысленной борьбы и ненужных страданий. Воду пить необходимо, но это не значит, что необходимо пить воду зараженную.

39. Соединение – вот первый принцип: протон соединяется с электроном, атомы, соединяясь друг с другом, образуют все более и более сложные соединения, наконец формируют молекулы, амеба соединяется с амебой, мужская особь с женской, сознание с сознанием, страна со страной; существовать – значит участвовать в соединении. Быть – значит соединяться, и чем выше форма бытия, тем теснее соединение.

40. Брачный союз – наилучшая общая аналогия существования. Это наиболее знакомая полярная ситуация, в которой наблюдается наиболее знакомая напряженность; и сам факт, что воспроизведение требует полярной ситуации, служит биологически важным объяснением того, почему мы мыслим полярно.

41. Как и всякое другое состояние напряженности, брачный союз разрывается между мифом и реальностью. Объективный миф – это так называемый Идеальный Брак: якобы достижимое состояние абсолютной гармонии между партнерами. Реальность – это то, что мы имеем в каждом конкретном случае, то есть всякий без исключения реальный брак.

42. Супружеские пары, как правило, стараются демонстрировать обществу, друзьям и даже собственным детям некую идеальную версию своего брака, представляя его как Идеальный Брак; и даже если они этого не делают, они и тогда говорят и судят о своей неудаче по мерке Идеального Брака.

43. Критериями же того, что именуют Идеальным Браком, считаются страсть и гармония. Но страсть и гармония – понятия несовместимые. Брак может начаться со страсти и закончиться в гармонии, но он никак не может быть одновременно и страстным, и гармоничным.

44. Страсть – это полюс, высшая точка соединения; к ней можно взлететь только как взлетаешь ввысь на качелях – а потом от коитального полюса назад к раздвоенному противополюсу, от двуединства к двум единицам. Цена страсти – отсутствие страсти.

45. Во времена Белого террора[9]9
  Волна насилия на расовой почве в США, набравшая особую силу после поражения Юга в Гражданской войне (1861–1865), когда возникли тайные террористические организации («Куклукс-клан» и др.), членами которых были в том числе и официальные лица штатов.


[Закрыть] полиция схватила двоих подозреваемых, мужчину и женщину, которые были страстно влюблены друг в друга. Шеф полиции придумал для них дотоле неслыханную пытку. Он велел крепко связать их вместе, лицом к лицу. Поначалу любовники утешали друг друга тем, что их по крайней мере не разлучили, пусть даже это походило скорее на неразлучность сиамских близнецов. Но мало-помалу каждый стал тяготиться своей половиной (угнетала грязь, невозможность уснуть), а потом и вовсе ее возненавидел; и наконец их взаимное отвращение дошло до того, что когда их освободили, они расстались и никогда больше друг с другом не разговаривали.

46. Только очень немногие супружеские пары с самого начала совместной жизни не знают ни взаимной ненависти, ни ссор – явление если и возможное, то очень и очень редкое. Можно ведь и музыку сочинять так, чтобы каждый интервал представлял собой идеальную кварту. Но от этого музыка не стала бы идеальной. Для большинства супружеских пар не новость, что существует такой парадокс: страсть губит страсть, как прикосновение Мидаса уничтожает обладание.

47. Вот почему способная дальновидно мыслить супружеская пара могла бы прийти к следующему выводу: если хочешь удержать страсть на долгие годы брака, следует намеренно ссориться и ненавидеть, – чтобы затем на тех же качелях вместе взмыть назад.

Недаром женщины чаще выступают зачинщиками семейных ссор: они лучше мужчин понимают человеческую природу, лучше понимают все таинственное и непостижимое и лучше понимают, как сохранить страсть живой. Какими бы сугубо биологическими причинами ни объяснялась менструация, это еще и самый эффективный механизм воссоздания страсти; да и женщины, упорно сопротивляющиеся эмансипации, тоже знают, что делают.

48. Но рано или поздно наступает момент, когда страсть, оплачиваемая ссорами, начинает обходиться слишком дорого. Чтобы преодолеть привыкание, бытовую рутину, ей требуются все более и более бурные взаимоотталкивания, и в результате два брачных полюса либо все более ожесточенно ссорятся внутри брака, либо устремляются на поиски новой страсти, нового полюса – вне брака.

49. Страсть можно контролировать одним-единственным способом – принося в жертву ее удовольствия.

50. Но такая жертва невероятно трудна, почти невозможна, по крайней мере в капиталистическом западном обществе, в силу нашего отношения к старению. С разрушением веры в загробную жизнь и соответствующим усилением требования равенства утвердилась всеобщая тенденция в ужасе шарахаться от смерти и от того возраста, когда она настигает человека. Какой бы аспект нашего общества мы ни взяли, от искусства до рекламы, всюду мы видим тот же культ и ту же жажду вечной юности – и, следовательно, страсти. Прибавьте к этому еще наше безудержное стремление к девственному опыту, и вы поймете, почему все наши представления и критерии, относящиеся к супружеской верности, радикально изменились.

51. Главная вина тут ложится на мужчину, поскольку у мужчин всегда была настоятельная потребность в публичном и социальном – в большей мере, чем в эмоциональном и семейном, – вознаграждении при жизни. Вопреки мужскому мифу о женском тщеславии, в оголтелой погоне за химерой вечной юности им принадлежит бесспорное первенство. В нашу эпоху западный мужчина чем дальше, тем все больше омусульманивается в своем отношении к брачным узам и женщинам. И хотя полигамия пока еще не узаконена официально, наблюдаемое сегодня повсеместно желание мужчин в возрасте за сорок – пятьдесят променять жен-ровесниц на любовную связь или новый брак с молодой девицей, которая по возрасту годится им в дочери (если не во внучки), – это уже de facto существующий институт многоженства в среде состоятельных и преуспевающих представителей профессий, наименее жестко регламентированных традиционными условностями (в особенности таких, которые связаны с частыми разъездами и потому не подвержены постоянному этическому давлению со стороны замкнутого сообщества). Возможно, это вполне нормальное и даже в конце концов здоровое новое веяние в обществе. Возможно. Но справедливым оно может быть только при условии, что женщинам среднего возраста было бы позволено следовать примеру мужчин. А на деле они сидят дома и страдают, оставаясь зажатыми в тисках рабства, хотя и не столь явного, но оттого не менее жестокого, чем то рабство, от которого они, как принято считать, за последние пятьдесят лет полностью избавились.

52. Этот ретрогрессивный шаг в отношении между полами можно, конечно, толковать как последнюю злобную выходку поверженного Адама против победительницы Евы; и само по себе это кажется как будто весьма далеким от основной темы моих рассуждений. Но по сути дела это ведь очень симптоматично для нашей безудержной жажды, чтобы жизнь была окрашена в резко контрастирующие тона, – то есть жажды все большей напряженности. Никто не станет отрицать, что страсть необходима, когда ей приходит пора, и мы ничем не обладаем, покуда не возобладаем чем-то со страстью. Но такая страсть, как и страстная стадия брака, – животная страсть и животная стадия; а по-настоящему человеческий брак – это брак гармоничный. Говорят, что, объятые страстью, мы ощущаем себя ближе к сути вещей – и это истинная правда: ближе к сути вещей, но не к человеческой сути.

53. Множество книг дают подробные наставления в технике секса, но нет книги, которая научила бы другой жизненно важной технике – как перейти от отношений страстных к отношениям гармоничным.

Транспозиция

54. Первый шаг в этом направлении – исключить страсть как источник напряженности. Второй – признать единосущие брачной пары. В страсти все происходит между тобой и мной, в гармонии – между ними и нами. Я – ты означает страсть, мы – они – гармонию. Мы знаем слово «эгоцентричный» (от ego – я); пора ввести в оборот другое – носцентричный (от nos – мы).

55. Понятно, что ни один брак не может быть гармоничным в полной мере. Но как только он становится носцентричным, у него тотчас появляются возможности обнаружить иные противополюсы, не внутри, а вне себя, и те, в свою очередь, могут помочь точнее определить природу «нос» (то есть «мы»-полюс), утвердить и сцементировать его; аналогично тому, как «я»-полюс определяется его собственными противополюсами. Некоторые противополюсы – такие как проблемы старения, приближение смерти – неизбежно оказываются общими для всех брачных союзов.

56. Но есть и еще одно вспомогательное средство, чтобы построить гармоничный брак. Обычно под противоположностью гармонии мы понимаем некий диссонанс, но, как я уже ранее отмечал, есть и другой, притом фундаментальный, противополюс у всякого существующего объекта: это его не-существование – ничто, состояние «Бога». В музыкальном произведении диссонансы мы воспринимаем как противополюсы гармонии; но есть ведь еще и паузы, и «молчания». Именно это состояние – не диссонанса, но «молчаливой» не-гармонии и требуется нам взять на вооружение, чтобы построить гармоничный брак. На практике это означает утверждение личных интересов, не разделяемых партнером по браку, некое разъединение в цепочке отношений, признание того, что совместность начинает делаться невыносимой – как у той пары, подвергнутой пытке во времена Белого террора, – если она не опирается на периоды раздельности, хотя бы для психологической разрядки. Совершенно ясно, что способность сформировать подобные внешние интересы и обеспечить подобную контролируемую раздельность, которая стала бы основой гармонии, требует изрядной образованности и экономической свободы, причем на таком уровне, какого в нашем мире нигде не наблюдается, за исключением среды немногих особо удачливых; вот вам, кстати, еще один довод в пользу необходимости равенства среди людей.

57. Все, что я говорю о браке, старо как мир: любая супружеская пара средних лет, которая все еще счастлива в своем браке, прекрасно это знает. Но моя цель – указать на то, что в нашем метафорическом брачном союзе с удовольствием, и особенно с такими удовольствиями, как быть в безопасности, творить добро, воспринимать прекрасное, мы идем по тому же пути страстных отношений, что и в браке реальном. Мы относимся к ним со страстью, но чтобы страсть не остыла, нам нужно все чаще и чаще прибиваться к их противополюсам.

58. Эквивалент этого в браке – недуг по имени «семилетний зуд»: скука от опостылевшей верности. Этот метафизический зуд, эта скука от стабильности, от социального конформизма, от добродетельности настигает в возрасте тридцати – сорока лет – на четвертом десятке брачного союза с существованием. Он усугубляется (и так будет всегда) наличием в обществе группы людей, которая пребывает в возрасте, когда опыт страсти является их законным правом, их горячим желанием и, можно сказать, их долгом: речь идет о молодежи. И если мы станем (как сегодня) молодых идеализировать, тогда пронизанная страстью атмосфера (и страстная политика, страстное искусство и прочее) неизбежно заразит всё наше общество.

Международная напряженность

59. Этот конфликт между гармонией и страстью особенно важно учитывать, когда речь идет об отношениях между различными государствами и блоками государств. Страдания, которые мы причиняем своей личной глупостью, по крайней мере ограничены пределами небольшой территории; но потенциальные «наказания», притаившиеся до поры в подземных бункерах и лабораториях по производству биологического оружия, притаившиеся в ожидании своего часа, когда они обрушатся на любой национальный или правительственный эгоизм и глупость, по своим масштабам настолько ужасающи, что мы просто не можем позволить себе роскошь личного изоляционизма в вопросах такого рода.

60. Государства и блоки тоже строят отношения наподобие брачных уз. Чтобы страстно любить (жить мирно, что в ныне существующем мире означает жить в таком состоянии, когда сверхпривилегированным позволено, ничего не опасаясь, обладать своими привилегиями), им поневоле нужно воевать. Так эпохи благоденствия и безопасности порождают свои противополюсы. Эпоха, сосредоточенная на своем «я», всегда производит на свет эпоху войны.

61. Все взяли за правило говорить о «международной напряженности» и «ядерной катастрофе» так, будто это что-то ужасное. Но мы любим ужас. Без него нам пресно, как без соли. Мы живем под страхом опустошительной войны – и живем этим страхом.

62. Обе мировые войны были войнами между обществами, где главенствующую роль играли подростковые эмоции. Восток и Запад, пребывающие в несчастливом и страстном брачном союзе в доме, имя которому мир, оба черпают жизненную силу и энергию в своей взаимной любви-ненависти. Они провоцируют, будоражат, интригуют друг друга. Стимулируют друг друга самыми разными способами, только не экономическими.

63. Ситуация, в которой пребывает человечество, не страдает недостатком враждебных факторов (перенаселенность, бедность, болезни, невежество), так что экстремальных противополюсов вовне этого брачного союза наберется бессчетное количество. У человека нет никакой нужды быть своим собственным злейшим врагом. Других претендентов на эту роль – целая очередь.

Конечная напряженность

64. Сила всякой напряженности прямо пропорциональна ее тайне. Сознавать наличие и понимать суть какой-либо напряженности значит прийти сразу к двойному результату. Это как молния во тьме ночи – она выявляет то, что есть, и озаряет то, что впереди. Отсюда появляется возможность произвести транспозицию на личностно или общественно менее опасную напряженность. Появляется возможность контролировать напряженность. А не просто быть подконтрольным ей.

65. Таким образом, понимание напряженности порождает две ситуации – прозрение старого и устремленность к новому. Оттого что мы любим тайну и она нужна нам, мы зачастую просто не желаем анализировать ситуацию, в которой тайна, как нам кажется, составляет неотъемлемую часть. И главная такая ситуация – в нас самих, в тех напряженностях, в которых мы существуем. Мы свысока относимся к примитивным культурам, окружающим священные рощи, пещеры и прочая всевозможными табу; но не спешим расстаться с аналогичными табу, обжившимися на древних ландшафтах нашего собственного сознания.

66. Но все же и здесь необходимо провести разграничение между эгоистическим пристрастием к тайне, которое, в сущности, есть не что иное, как леность, нежелание мыслить и действовать, и нашей насущной потребностью в некоей остаточной тайне жизни в целом. И эта тайна – между тем, что мы знаем, и тем, что, как мы знаем, останется непознанным, – и есть конечная напряженность.

67. Чем больше у нас знаний, тем больше удельный вес этой тайны. Она может сокращаться, с нашей точки зрения, но зато она уплотняется.

68. Мы привыкли считать, что эволюция подразумевает широкомасштабное наступление на тайну. Мы исходим из предположения, что наша высшая цель – познать все. И как следствие, пытаемся игнорировать, сокрушать, извращать те подлинные тайны, которые всегда были и есть в жизни.

69. Мы решительно настроены найти разгадку тайны, если не всей, то большей ее части; и это губительно для нас. Во многих ситуациях нам приходится изобретать различные способы защиты от солнца; но желать сокрушить солнце?.. Простейшие тайны (какова, на поверхностном уровне, механика вещей, чем вещи «обусловлены») в основном разгаданы. Многие ошибочно принимают эти тайны за всю тайну. В каждый дом пришел водопровод – и вот цена: никто больше не ценит воду.

70. Задача образования – показывать, что тайны раскрываются; но наряду с этим показывать, где тайна не была и не будет раскрыта – притом на примере самых обычных объектов и явлений. И при полуденном свете достаточно тайны, множить полуночные обряды нет смысла.

71. Противополюс всего сущего и познанного или познаваемого, то есть «Бог», неизбежно должен быть бесконечной тайной, поскольку только так может сохраняться напряженность, удерживающая человечество от падения в пропасть абсолютного знания, или «идеального» мира, который обернулся бы идеальным адом. Напряженность знание – тайна не допускает никаких транспозиций: это есть источник человеческого бытия.

72. Все предсказания суть пари. Все предсказания относительно будущего строятся вокруг того, что наука не может с уверенностью утверждать, но вероятность чего она может только предположительно допускать. Эта фундаментальная неопределенность – существенный фактор жизни. Всякий взгляд, устремленный вперед, – потенциальная иллюзия. Так удовлетворяется свойственная нам потребность в опасности – свойственная постольку, поскольку в ситуации вечной опасности нам приходится выходить за ее пределы в поисках знания и безопасности, никогда не обретая их в полной мере.

VII
Другие философские системы

1. Какие-то из этих систем мы, вероятно, забракуем, как бракуем некоторые дома, когда выбираем, где нам жить; но мы не можем забраковать их как дома, вообще непригодные для жилья; мы не можем отказать им в известной практической пользе, известной привлекательности, известной осмысленности; а значит, в известной истинности.

2. Эрнст Мах: Какая-то часть знания никогда не бывает ни ложной, ни истинной – но только более или менее биологически и эволюционно полезной. Все догматические учения – это аппроксимации, приближения: они образуют гумус, из которого произрастают аппроксимации более совершенные.

Христианство

3. Лет через сто церковное христианство отомрет. Уже сегодня оно мало приспособлено для практического использования. Нынешняя экуменическая мания, так называемое «славное новое братство» церквей, – бесполезная мышиная возня за стеной реальности.

4. Это вовсе не значит отрицать все то, что дало христианство человечеству. Основателем его стал человек такой деятельной философской и эволюционной гениальности, что его тогда же провозгласили (поскольку то была необходимая составная часть его исторической миссии) божеством.

5. Христианство сумело уберечь самую уязвимую – потому что самую развитую – часть человеческого рода от себя самой. Но для того, чтобы «продать» народу свои часто доброкачественные эволюционные принципы, оно было вынуждено «лгать»; и вся эта «ложь» обернулась на какое-то время большей, но в итоге, как мы теперь понимаем, меньшей эффективностью.

6. Ни в каком обозримом будущем основные общественные уложения и отношения, прямо сформулированные или подразумеваемые христианством, в большинстве своем не устареют; причина в том, что они опираются на сострадание и здравый смысл. Но в каждой великой религии наблюдается процесс, в чем-то схожий с запуском космических кораблей: в нем есть элемент, обеспечивающий начальное ускорение, отрыв от земли, и элемент, удерживающий корабль на заданной высоте. Те, кто цепляется за христианскую метафизическую догму, пытаются удержать одновременно и пусковую установку, и уже запущенный аппарат.

7. Кроме того, притягательность любой религии заключается в том, что она всегда в основе своей имеет национально-расовую окраску и потому всегда находит больший отклик у породившего эту религию народа или национальной общности, нежели у всех остальных. Религия – это специфическая реакция на окружающие условия, на некие исторические коллизии; и следовательно, она всегда в каком-то смысле непригодна для тех, кто живет в иных условиях и испытывает иные сложности.

8. Поначалу устои догматической веры укрепляются, а потом закостеневают. Точно так же могучий панцирь каких-нибудь доисторических рептилий поначалу обеспечивал их выживаемость, а после стал причиной их полного исчезновения. Догма – это форма реакции на особую ситуацию; и никогда – адекватная реакция на все ситуации.

9. Ситуация пари: сколько бы теологи ни приводили свидетельств исторической вероятности неправдоподобных (с точки зрения вероятности, как ее понимает современная наука) событий из жизни Иисуса, им не удается показать, что эти события происходили именно так, как они всех в том заверяют. Разумеется, то же самое справедливо в конечном счете для любого исторического события из отдаленного прошлого. Нам всегда только и остается, дойдя до горького логического конца, принять решение наподобие Кьеркегорова шага в потемках или pari Паскаля; и если я отказываюсь верить в то, что эти неправдоподобные события действительно имели место, на это можно сказать, что я сам всего-навсего делаю шаг вслепую, только в противоположном направлении. Определенный тип слепо верующего, не принадлежащий исключительно христианству, но весьма распространенный в нем со времен Тертуллиана, использует очевидную абсурдность (и как следствие – отчаяние), порожденную нашей извечной неспособностью обрести уверенность в вере как источнике энергии для шага впотьмах и как указателе того направления, в котором этот шаг следует делать. Раз любое из эмпирически выведенных человеком определений, говорят они, сводится к формуле «я знаю, что ничего до конца не знаю», – я должен совершить скачок в какое-то иное состояние, которое одно позволяет мне наконец «познать»: состояние уверенности «над» или «за» всем, что достижимо эмпирическими или рациональными средствами. Но это как если бы я, охваченный сомнениями и окруженный кромешной тьмой, решил бы, вместо того чтобы осторожно попытаться нащупать путь вперед, вдруг взять да и прыгнуть куда-то; и не просто прыгнуть, а прыгнуть с безрассудным отчаянием; и не только прыгнуть с отчаянием, но и в самую глухую черноту окружающей меня тьмы. В эдаком лихом прыжке с башни разума, бесспорно, есть своя эмоциональная бесшабашно-геройская прелесть; тогда как в осторожном, шажочками, продвижении вперед при тусклом свете вероятности и неверном мерцании (в столь дальних исторических пределах) научного метода, бесспорно, наблюдается дефицит высокой доблести духа. Но я убежден, и мой разум подсказывает мне, что я прав в своей убежденности, что шаг впотьмах представляет собой экзистенциальное отступничество и кощунство, равносильное утверждению, будто бы научная вероятность не должна играть никакой роли в вопросах веры. Я же, напротив, убежден, что вероятность должна играть значительную роль. Я верю в ситуацию и космос, как они описаны в первой группе моих заметок, потому что мне это кажется наиболее вероятным. Никто, кроме Иисуса, не родился на свет от непорочной девы и не воскрес из мертвых на третий день – эти и другие невероятные факты из его биографии уж слишком сомнительны, чтобы делать на них ставку. Словом, бессчетные тысячи миллионов к одному, что я прав, когда отказываюсь верить в некоторые детали библейских рассказов о его жизни, и бессчетные тысячи миллионов к одному, что вы, если вы в это верите, не правы.

10. Изъять из биографии Иисуса все эти неправдоподобные детали – не значит умалить его: это значит его возвеличить. Если бы христиане вдруг сказали мне, что эти невероятные события, а заодно и произросшие из них доктрины и ритуалы следует понимать метафорически, я мог бы стать христианином. Я мог бы верить в Непорочное зачатие (в то, что целое, будь то эволюция или что угодно еще, всегда отец каждому ребенку); в Воскресение (ибо Иисус воскрес в людском сознании); в Чудеса (потому что всем не мешало бы возжелать творить такие же великодушные дела); в Божественную сущность Христа и Пресуществление (все мы дополняем друг друга и все вместе «Бога»); я мог бы поверить во все это – во все, что в настоящий момент отлучает мой разум от церкви. Но традиционные христиане назвали бы это простым маловерием.

11. Мыслящие афиняне в V веке знали, что их боги – это метафоры, персонификации сил и принципов. Судя по разным многочисленным признакам, афинизация христианства уже началась. Вторым пришествием Христа станет осознание, что Иисус из Назарета – самый человечный из людей, а не самый божественный из богов; но это будет равносильно тому, чтобы отвести ему место среди философов, и от всего огромного ритуального, церковного и священнического аппарата останется одна пустая оболочка.

12. Вопрос не в том, что сделал с человечеством Иисус, а что человечество сделало с Иисусом.

13. Христианские церкви, вопреки учению самого Христа, нередко больше всего пеклись о собственном самосохранении. Они поощряли бедность – или равнодушие к ней; они направляли взоры людей за грань жизни; злоупотребляли ребяческими представлениями о преисподней и геенне огненной; поддерживали реакционные мирские власти своего времени; предавали анафеме несметное число невинных удовольствий и породили целые века фанатизма; они отвели себе роль «убежища» и часто, слишком часто заботились о том, чтобы те, кто снаружи, нуждались в этом убежище. Сейчас многое изменилось к лучшему, но мы не забываем, что дела пошли на поправку только тогда, когда история поставила церковь перед выбором: реформа или смерть.

14. Суетливые попытки навести порядок в доме предпринимаются в христианской теологии и сегодня; но время уже упущено. Среди христианских мыслителей есть так называемые «передовые», которые выдвигают толкование бога, не слишком расходящееся с тем, которое я излагал выше. Они стремятся очеловечить Иисуса, демифологизировать Библию, превратить христианство в странноватое подобие раннего марксизма. Все, что мы прежде разумели под христианством, теперь (разъясняют нам) следует трактовать как метафору некой более глубокой истины. Но если теперь мы в состоянии постичь эту более глубокую истину, тогда и метафора ни к чему. Наши новые теологи рубят сук, на котором сидят, – и обречены упасть.

15. Хуже всего то, что церковники ревниво держат Иисуса у себя в заточении. По какому праву берутся они утверждать, что приблизиться к нему можно только через них? Выходит, я должен уверовать в богов-олимпийцев и неукоснительно выполнять древнегреческие религиозные обряды, прежде чем мне будет дозволено подступиться к Сократу? Церковь стала не телом и духом Иисусовым, а завесой и оградой вокруг него.

16. Иисус был вполне человек. Возможно, он сам верил, что он все то, что он о себе говорил; но то, что он не был всем тем, что он о себе говорил, абсолютно несущественно, поскольку он был человек – и поскольку суть его учения не обусловлена его божественностью.

17. Нет никакого искупления, нет отпущения грехов; грех цены не имеет. Его нельзя выкупить, разве только выкупишь само время.

18. Дети рано постигают науку двойного видения, на которое их толкает догматическая церковь. Они молятся Богу, а ничего не происходит. Они узнают, что есть два типа поведения: абсолютное – для церкви и относительное – для того, что вне ее. Им преподают естественные науки, а потом велят поверить во что-то вопиюще антинаучное. Им велят чтить Библию, но даже они в состоянии заметить, что, с одной стороны, это пестрая мешанина из всяческих мифов, родоплеменной тарабарщины, свирепой мстительности, безумного пуританизма, передернутой истории, до нелепости однобокой пропаганды, – а с другой стороны, памятник изумительной поэзии, глубочайшей мудрости, увенчанный в высшем смысле человечной историей о жизни Иисуса.

19. Не ребенок виноват в том, что усваивает двойные стандарты, – а церкви, которые их увековечивают. Объявить, будто что-то принадлежит к особой категории абсолютной истины или реальности, – значит объявить этому чему-то смертный приговор. Ни абсолютной истины, ни абсолютной реальности не существует.

20. После платонизма, посреди ребячеств изжившей себя классической религии позднеримской цивилизации, житель Средиземноморья был обречен создать монотеистическую, с упором на этику, противорелигию. Тот или иной Иисус или то или иное христианство были так же неизбежны, как тот или другой Маркс и тот или другой марксизм на поздних стадиях развития индустриальной революции.

21. Человечество как высокое здание. Ему требуются строительные леса, воздвигаемые поэтапно, настил за настилом. Религия за религией, учение за учением; нельзя строить двадцатый этаж, стоя на лесах второго этажа. Великие религии не позволяют Многим самостоятельно смотреть и думать. Оттого что они стали бы самостоятельно смотреть и думать, мир не преобразился бы тотчас в счастливейшее место, но это не может служить оправданием для догматических религий.

22. Станем ли мы выхватывать из рук калеки костыль, потому что он не новейшей конструкции? И более того, достаточно ли просто вложить ему в руки более совершенный костыль? Он ведь может и не знать, как с ним обращаться. Но это не довод против костыля новейшей конструкции.

23. Религиозная вера: тайна. Рациональная вера: закон. Фундаментальная природа реальности таинственна – и это научный факт. Основываясь на тайне, религии оказываются более научными, чем рациональные философские учения. Но есть тайны и тайны; и христианство глупейшим образом пытается разложить фундаментальную тайну на частности. Самая главная и единственная тайна – это природа того, что христиане зовут Богом или Провидением. Но церковь развела целую ярмарку псевдотайн, не имеющих никакого отношения к истине, за исключением той истины, что в тайне есть сила.

24. И все же человеку всегда мало, ему снова и снова подавай тайну: до такой степени мало, что даже самые ничтожные загадки не утрачивают своей власти. Если новые детективные романы перестанут вдруг появляться, люди все равно будут читать – старые! Непорочное зачатие делает Иисуса уникальным; тайна этой бесстыдной, мягко говоря, уникальности доставляет нам такое удовольствие, что мы не можем перед ней устоять.

25. Почти повсеместно на смену лошади с телегой пришел автомобиль. Но мы же не скажем, что лошадь с телегой – это неправильно, неистинно или что, поскольку автомобиль как средство передвижения вообще удобнее и быстрее, от всех лошадей с телегами нужно раз и навсегда избавиться. Еще сохраняются уголки, где лошадь с телегой просто незаменима. Там, где она используется и приносит пользу, она, с эволюционной точки зрения, правильна, истинна.

26. Воинствующие антирелигиозные движения основываются именно на таком механистическом заблуждении: будто бы самая эффективная машина и есть наилучшая. Но наилучшая машина – та, которая наиболее эффективна в данных обстоятельствах.

27. Если необходимость, продиктованная ситуацией, требует, чтобы ситуация была смягчена, завуалирована, приглушена, тогда христианство – это благо. И такие ситуации не редки. Если человеку, умирающему от рака, христианство помогает умереть смертью более легкой, никакие доводы антихристиан не заставят поверить меня в то, что христианство, в данной ситуации, не истинно. Но это истинность скорее утилитарного свойства, и в целом мне представляется, что от прозрачного стекла практической пользы все же больше, чем от непрозрачного.