Текст книги "Аристос"

Автор книги: Джон Роберт Фаулз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Игра в бога

27. Представьте себе, что вы бог и вам предстоит установить законы мироздания. Вы немедленно окажетесь перед Божественным Затруднением: хорошие правители должны править всеми как равными, и править справедливо. Но никакое правительственное деяние не может быть равно справедливым во всех случаях, за исключением разве что одного-единственного.

28. Божественный Выход из затруднения состоит в том, чтобы править не «правя», в том смысле, какой вкладывают в это слово те, кем правят; то есть чтобы создать ситуацию, при которой те, кем правят, должны были бы править сами.

29. Если бы создатель существовал, его вторым деянием должно было бы стать самоустранение.

30. Выложите на стол игральные кости и выйдите из комнаты так, чтобы игрокам могло показаться, будто вы в комнату вовсе не заходили.

31. Правильное человеческое воспитание – и, следовательно, правильное воспитание вообще – дает свободу развиваться, то есть допускает случайность в ограниченных пределах.

32. Целое – это не фараонов космос, не слепая одержимость пирамидами, сооружениями, рабами. Наша пирамида не имеет вершины: это не пирамида. Мы не рабы, которым не дано увидеть вершину, – потому что ее просто нет. Возможно, через сто лет жизнь будет менее несовершенной, чем сегодня; но она будет еще менее несовершенной через сто лет после того. Тоска по совершенству бессмысленна, потому что где бы мы ни вступили в бесконечный processus, мы с одинаковым успехом можем вглядываться в даль с ностальгией по будущему и рисовать себе лучшие времена. Она, кроме того, вредна, потому что любой предел совершенства поражает настоящее злокачественным недугом. Для тоскующих по совершенству совершенные цели дня завтрашнего оправдывают любые несовершенные средства дня сегодняшнего.

33. Мы строим ни для чего – мы строим.

34. Наша вселенная лучшая из возможных, потому что не может включать в себя никакой земли обетованной; никакого места, где мы могли бы получить все, о чем мечтаем. Мы созданы желать: без желаний мы как ветряные мельницы в мире, где не бывает ветра.

35. Эмили Дикинсон: Будь лето аксиомой, какая магия была бы скрыта в снеге?

36. Мы в лучшей из возможных ситуаций, потому что мы не знаем ничего, что лежит чуть глубже поверхности; мы никогда не узнаем «почему»; никогда не узнаем, каким будет завтра; никогда не узнаем бога и есть ли бог; никогда не узнаем себя. Таинственная стена, окружающая наш мир и наше мировосприятие, существует не для того, чтобы обречь нас на разочарование, но чтобы повернуть нас обратно, лицом к сейчас, к жизни, к нашему сиюминутному бытию.

Конечность и бесконечность

37. Космос – это бесконечное умножение огня, атомов, форм, столкновений, притяжений, мутаций, происходящих в пространственно-временном континууме; только так может уцелеть Закон в своем противостоянии Хаосу; и только так может Хаос уцелеть в своем противостоянии Закону.

38. Только в бесконечно множащемся космосе порядок и беспорядок могут существовать бесконечно; и космос только тогда может иметь назначение, когда он множится бесконечно. И следовательно, он не был сотворен, но был всегда.

39. Конечное творение немыслимо. Если допустить, что создатель не был самодостаточен, абсурдно было бы полагать, что в одно время он ведал об этом и ничего не предпринимал, а в другое взял и недостающее восполнил. Во что поверить проще? В то, что всегда нечто было, или в то, что некогда не было ничего?

40. Христианство учит, что сотворение имеет начало, середину и конец. Древние греки считали, что сотворение – это процесс вневременной. И то и другое верно. Все сотворенное, и, следовательно, индивидуальное, имеет начало и конец; но универсального, вселенского начала и конца нет.

41. Наша галактика может свернуться или рухнуть сама на себя – красное смещение сменится голубым. Все галактики вместе, возможно, напоминают то расширяющееся, то снова сжимающееся сердце, и в прохладных межзвездных участках прорастают споры рода человеческого; сердце, расширяющееся и сжимающееся, пока не замрет окончательно в осеннем коллапсе. А может, они расширяются вечно.

42. Бесконечность-феникс – или бесконечное расширение. Так или иначе, современные астрофизики знают то, о чем Гераклит догадывался: каждое из солнц раскаляется все сильнее и в конце концов неизбежно истребит свою планетную систему. Выгляните в окно: все, что вы видите, – это застывший огонь в переходной стадии от огня к огню. Города, уравнения, возлюбленные, пейзажи – все мчится стремглав к водородному тиглю.

43. Даже если бы мы могли выявить определенную точку начала начал для нашей собственной вселенной, мы все равно не смогли бы выявить, где берет начало то, что, возможно, лежит (а возможно, и нет) за пределами доступного нам наблюдения. В научных целях удобнее считать то, что лежит за гранью наших сегодняшних знаний, несуществующим; но с точки зрения логики – шансы равны, а с точки зрения практической вероятности – все они на моей стороне.

44. Ничто не единственно в своем роде, даже один отдельно взятый космос; зато в своем собственном существовании уникально всё.

45. Если некий космос бесконечен, то конца ему нет. А если у него нет конца, то нет и конечной цели. Единственной его целью, таким образом, оказываются его средства. Он существует, чтобы существовать.

46. Только один процесс позволяет всем сознательным существам обладать равной значимостью – тот, который длится бесконечно. Если бы существовала какая-то цель, к которой была бы устремлена эволюция, тогда мы с вами были бы рабами фараона, строителя пирамид. Но если цели нет, а только в бесконечной вселенной может не быть цели, тогда вы (из какого бы мира или века вы ни пожаловали) и я равны. И вы и я, мы все оказываемся на одном и том же склоне – что вперед, что назад он простирается одинаково. В этом великое доказательство бесконечности целого. Оно никогда не было создано и никогда не кончится – с тем чтобы все сущее могло в нем существовать на равных.

«Бог»

47. Ставлю это слово в кавычки, чтобы отделить его от обычного значения, очистить от всех его человеческих ассоциаций.

48. «Бог» есть ситуация. Не сила, не существо, не воздействие. Не «он» и не «она», а «оно». Не бытие или небытие, а ситуация, одинаково допускающая бытие и небытие.

49. Поскольку люди не в силах уразуметь, как то, чего нет, может воздействовать на то, что есть, они полагают, что «Бог» есть и воздействие исходит от него. Наше неведение относительно «Бога» и его побуждений всегда останется бесконечным. Спрашивать «Что есть Бог?» так же бесполезно, как спрашивать «Когда бесконечность начинается и когда заканчивается?».

50. Существование в конечном счете, или потенциально, познаваемо; «Бог» бесконечно непознаваем. Самое большее, что мы в принципе можем узнать, – почему существование таково, каково оно есть; почему оно требует таких-то законов и таких-то составляющих, чтобы продолжаться. Мы ни рано, ни поздно не узнаем, почему оно есть вообще.

51. Блаженный Августин: Мы знаем только, чем Бог не является. Существование индивидуально, следовательно, «Бог» не индивидуален. Существование меняется, следовательно, «Бог» неизменен. Существование обладает силой вмешательства, следовательно, «Бог» ею не обладает. Существование конечно, следовательно, «Бог» бесконечен. Но «Бог» вездесущ, поскольку все сущее (и, следовательно, индивидуальное) не вездесуще.

52. «Бога» нет; но его небытие вселенски вездесуще и вселенски ощутимо. «Оно» не может существовать в том смысле, какой приложим к материальным организмам; но из этого не следует, что такая ситуация лишена смысла для этих организмов. Если, к примеру, вы видите, как двое дерутся, но не вмешиваетесь (хотя и могли бы вмешаться), то фактически вы вмешиваетесь – своим невмешательством; точно так обстоит дело и с «Богом».

53. Целое – это, по сути, такая ситуация, в которой принципы и события – это всё, а индивидуальная сущность – ничто. Поскольку целое, таким образом, полностью индифферентно к индивидуальной сущности, «Бог» должен во всем симпатизировать целому. «Бог» являет свою симпатию своим небытием и своей абсолютной непознаваемостью. «Бог», говоря иначе, у-вэй и у-минъ – «без действия» и «без имени».

54. «Дао дэ цзин»[4]4
  Древнекитайский трактат (кон. IV – нач. III в. до н. э.) – классическое произведение даосизма.


[Закрыть]:

LXVII. Если бы оно было подобно чему-то, то давно уже утратило бы всякое значение.

LVII. Мудрец говорит: Я ничего не делаю, и народ сам меняется. Я предпочитаю неподвижность, и народ сам исправляется. Я не вмешиваюсь, и народ сам благоденствует.

LI. Оно дает жизнь мириадам и при том не претендует на обладание; оно творит им благо, но не требует благодарности; оно заботится о них, но не применяет власти.

X. Можете ли вы любить народ и управлять государством и при этом бездействовать?

55. Если индивидуальная сущность страдает, то для того, чтобы не страдало целое. Такое возможно только в мире индивидуализированной материи, где случай, время и изменение – основополагающие свойства.

Случайность материи

56. Идея бесконечности не допускает иной цели, кроме самой бесконечности. Если мы испытываем ощущение счастья, то только потому, что материя в форме человеческих существ, испытывающих счастье, служит цели бесконечности – обеспечивает бесконечность. Радоваться своему существованию – значит хотеть существовать и дальше.

57. Но если предназначение целого просто-напросто в том, чтобы продлевать себя, какая необходимость тогда в эволюции, причинности, в сложных физических законах? Зачем испытывать удовольствие, не говоря уже о том, чтобы его осознавать? Почему существование не могло бы принять форму, скажем, вечного камня в вечном вакууме или какого-нибудь бесконечного скопления статичных атомов? Человеку всегда казалось, что ответить на этот вопрос очень просто. Богам угодно, чтобы их творением восхищались; им подавай возлияния, псалмы и жертвоприношения. Но это ведь старая и опасная ересь антропоцентрической вселенной, в которой мы, человеки, – Немногие, избранные, а все остальные – низшие формы творения, Многие. В такой вселенной мы обязаны допустить наличие очень деятельного бога, притом такого, который последовательно держит нашу сторону, – фигуру, слишком подозрительно необъективную, чтобы представить ее в качестве начала, руководящего целым.

58. В таком случае зачем вообще существовать материи? Если единственная цель бесконечности – бесконечность, тогда даже одинокий атом водорода должен, по-видимому, считаться излишним. Но бесконечность не может состоять из одного только времени. Время само по себе, как нечто абсолютное, не существует; оно всегда соотносится с неким наблюдателем или неким предметом. Если нет часов, я говорю: «Я не знаю, сколько времени». Если нет материи, время само становится непознаваемым – и бесконечности не существует.

59. Время – функция материи; материя, следовательно, – это часы, благодаря которым бесконечность становится реальной. С нашей, очень специфической, человеческой точки зрения, некоторые изменения в форме материи – такие как эволюционный скачок, приведший к увеличению размеров мозга у антропоида, возникновение самосознания, изобретение орудий труда и языка – служат несомненным доказательством некоего благого по отношению к нам намерения со стороны вселенной. Однако, на взгляд какого-нибудь гипотетического стороннего наблюдателя, все это могло бы показаться не более чем следствием разнообразного воздействия времени на материю. Он увидел бы во всем этом признаки не прогресса (наблюдаемая ныне сложность материи могла бы скорее показаться регрессом, деволюцией, избыточным украшательством), а процесса.

60. Этому стороннему наблюдателю все, что мы считаем особыми привилегиями нашего рода, все перья в нашей шляпе могли бы показаться не менее абсурдными, чем экзотический праздничный наряд вождя какого-нибудь примитивного племени, и не более примечательными, чем цветы в моем саду случайному прохожему. Для меня мои цветы могут значить очень много, но я никак не могу допустить, что цель эволюции в том, чтобы они у меня были.

61. То, что мы зовем эволюционным прогрессом, таковым является только для нас, больше ни для чего. Сам термин «эволюция», подразумевающий движение-от, уводит нас в сторону от существа дела. Мы подобны наблюдателю, изучающему физику элементарных частиц, который нарушает природу частицы самим своим наблюдением.

62. Индифферентность процесса к индивидуальным объектам, этот процесс составляющим; «Бог» как ситуация, а не как личность; «Бог», который не вмешивается; слепая одержимость заботой о бесконечности – все это, казалось бы, обрекает наш человеческий мир на нестерпимую обездоленность. Но даже и здесь можно выискать доказательство некой вселенской симпатии. Неужели непонятно? Своим небытием (исходя из нашего понимания бытия), своим невмешательством «Бог» служит нам предупреждением, что homo sapiens, точно так же, как любая иная форма материи, – не необходимость, но случайность. И если вдруг наш мир, а заодно с ним и все мы, будет истреблен, целое не пострадает. Какое безумие, какое заблуждение, унаследованное нами от наших древнейших предков, полагать, будто, расточая благодарность, мы можем повлиять на ход событий; будто все эти человекоподобные проекции нашего собственного стремления принимать желаемое за действительное могут вмешиваться в процесс нам во благо!

63. Нас не спасет никто, кроме нас самих; и конечное доказательство «Божьей» симпатии состоит как раз в том, что мы свободны (или можем стать свободными, если захотим научиться) выбирать тот или иной образ действия и тем самым, по крайней мере отчасти, противостоять враждебным следствиям общей индифферентности процесса ко всему индивидуальному.

64. Свобода воли – величайшее людское благо; сосуществование этой свободы и вмешивающегося во все божества невозможно. Мы, как одна из форм материи, случайны; и эта ужасающая случайность позволяет нам обладать свободой.

Тайна

65. Мы никогда до конца не узнаем, зачем мы; зачем и почему всё вообще. Вся наша наука, все наше искусство, все необъятное здание материи имеет в своем основании эту бессмысленность; и единственное предположение, которым нам остается довольствоваться, – бессмысленность необходима, и она благоволит к непрекращающемуся существованию Материи.

66. Нам хочется, чтобы над нами был хозяин, но хозяина нет. Нам свойственно мыслить в причинно-иерархической манере. Процесс и «Бог» равно бесконечны. Наша собственная конечность не в состоянии постичь их – как и их беспричинность.

67. Причина «Бога» в том, чему причиной он сам; необходимость в том, для чего он сам необходимость; и нам этого не постичь.

68. Мы продолжаем жить, в конечном счете, потому, что мы не ведаем, зачем мы и почему живем. Неведение, или игра случая, – для человека такая же насущная потребность, как воздух.

69. Мы способны вообразить небытие любого существующего предмета. Наша убежденность в том, что он и впрямь существует, отчасти подкрепляется тем, что его могло бы не быть. За формой, за массой всегда маячит отсутствие – призрак небытия.

70. Как атом есть совокупность положительных и отрицательных частиц, точно так же всякую вещь составляют ее существование и не-существование. Так, «Бог» присутствует, отсутствуя, во всякой вещи и во всякое мгновение. Это та самая темная сердцевина, тайна, бытие-небытие любых, даже простейших объектов.

71. Иоанн Скот Эриугена: Бог от века не знает всего себя. Если бы он знал всего себя, он мог бы дать себе определение, он был бы пределен. Но все, что он знает о себе, – это то, что он сотворил. Сотворенное – его знание, потенциально возможное – его тайна: тайное в нем и для него. Все это в равной мере относится и к человеку.

72. Вездесущее отсутствие «Бога» в повседневной жизни и есть ощущение небытия, тайны, неизмеримых потенциальных возможностей; это вечное сомнение, что витает между вещью в себе и нашим восприятием ее; это измерение, в котором и относительно которого существуют все прочие измерения. Белый лист бумаги, заключающий в себе рисунок; пространство, заключающее в себе здание; тишина, заключающая в себе сонату; ход времени, не позволяющий ощущению или предмету продолжаться вечно, – все это «Бог».

73. Тайна, или неведение, – это энергия. Стоит объяснить тайну, и она перестает быть источником энергии. Если мы вопрос за вопросом погружаемся все глубже, то наступает момент, когда ответы, если бы их можно было дать, были бы губительны. Нам хочется перекрыть плотиной реку, но перекрываем мы источник, и нам остается пенять на себя. Впрочем, коль скоро «Бог» непознаваем, мы не можем перекрыть источник исконной экзистенциальной тайны. «Бог» – энергия всех вопросов и исканий; и, таким образом, единственный по сути источник всякого действия и волеизъявления.

Атеизм

74. Я сам атеистом себя не считаю, тем не менее вышеизложенная концепция «Бога» и наша неизбежная бесхозность вынуждают меня держать себя так, как если бы я атеистом и правда был.

75. Какую бы симпатию я ни испытывал к религиям и какое бы восхищение к отдельным их последователям, какую бы историческую или биологическую необходимость я в них ни видел, какую бы метафизическую истину в них ни признавал, – я не могу их принять как правдоподобное объяснение реальности. Степень их неубедительности для меня находится в прямой зависимости от того, в какой мере они требуют от меня веры в положительные человеческие качества и в способность вмешательства, которой они наделяют свои божества.

76. Я живу в ситуации случайности и бесконечности. Вокруг простирается космос – галактические луга, бескрайние дали темного пространства, звездные степи, океаны тьмы и света. И нет в нем никакого внемлющего бога, никакой ни о чем особой заботы и ни к чему особенной милости. И однако повсюду я вижу живое равновесие, дрожь напряжения, всеобъемлющую и все же таинственную простоту, нескончаемое дыхание света. И я сознаю, что быть – значит понимать то, что я обречен существовать во власти случая, но что целое случайности неподвластно. Видеть это и понимать это – значит обладать сознанием; принимать это – значит быть человеком.

II
Человеческие неудовлетворенности

1. Почему мы думаем, что это не лучший из всех возможных миров для человечества? Почему мы в нем несчастны?

2. Перечислим важнейшие наши неудовлетворенности. Я утверждаю, что все они существенно необходимы для нашего счастья, поскольку создают ту почву, на которой оно произрастает.

Смерть

3. Мы ненавидим смерть по двум причинам. Она пресекает жизнь раньше срока; и мы не знаем, что дальше – за ней.

4. Солидное большинство из разряда образованного человечества ныне ставит под сомнение существование жизни после жизни. Ясно, что единственно возможный научный подход – это позиция агностицизма: мы просто-напросто не знаем. Мы в Ситуации Пари.

5. Ситуация Пари – это ситуация, когда мы не можем быть уверены относительно какого-то события в будущем; и вместе с тем ситуация, когда для нас жизненно необходимо как-то определиться относительно его природы. С такой ситуацией мы сталкиваемся перед началом забега на ипподроме, когда хотим знать имя победителя. Нам остается в худшем случае гадать на кофейной гуще, в лучшем – предугадывать путем умозаключений, с учетом предыдущих результатов, состояния паддока и прочих факторов. Искушенные игроки знают, что второй метод больше отвечает их интересам; именно этим методом следует воспользоваться и нам, когда мы решаем поставить на жизнь после жизни или на полное исчезновение. У нас две лошади, но выбора, разумеется, три – поскольку мы вправе придерживаться той точки зрения, что ставить не стоит ни на одну из них, то есть остаться на позициях агностика.

6. Для Паскаля, который первым прибегнул к аналогии с пари, ответ был ясен: ставить следует на христианскую веру в то, что загробная жизнь, в которой всем воздастся, существует. Если же это неверно, рассуждал он, что мы теряем? Ничего, только свою ставку. Зато если верно, обретаем все.

7. И даже атеист, современник Паскаля, вполне мог согласиться с тем, что (в случае несправедливого общества, где большинство придерживается удобной для всех веры в геенну огненную) идея, ложная или истинная, загробной жизни ничего кроме пользы принести не может. Но сегодня концепция адского пламени отметена даже богословами, не говоря о всех прочих. Преисподняя была бы справедливой только в мире, где все были бы в равной мере убеждены в ее существовании; только в мире, который допускал бы полную свободу воли – предполагал бы, другими словами, что все люди, как мужчины, так и женщины, биографически и биологически вполне друг другу подобны. Относительно того, в какой мере человек в своем поведении детерминирован внешними обстоятельствами, спорить можно, но что он детерминирован ими в немалой степени – неопровержимо.

8. Идея загробной жизни настойчиво преследует человека, потому что неравенство настойчиво его тиранит. И не только для неимущих, увечных, горемычных подзаборных псов истории привлекательна эта идея; она импонирует чувству справедливости, присущему всем честным людям, – причем зачастую параллельно с тем, что привлечение этой идеи для поддержания status quo в обществе, основанном на неравенстве, вызывает у них отторжение. Вера в загробную жизнь зиждется на том, что где-то есть система абсолютной справедливости и день абсолютного суда – есть критерий и есть срок, и каждому воздастся по заслугам.

9. Но по-настоящему человечество мечтает вовсе не о загробной жизни, а о торжестве справедливости здесь и сейчас, при котором необходимость в загробной жизни отпадет сама собой. Миф о загробной жизни был компенсирующей сказкой, психологическим клапаном, предохраняющим от разочарований реального существования.

10. Нам самим нужно добиться торжества справедливости в нашем мире; и чем больше мы утрачиваем веру в загробную жизнь и при этом почти ничего не делаем для исправления вопиющих проявлений неравенства в нашем мире, тем большей опасности мы себя подвергаем.

11. У нашего мира неважно сконструирован мотор. Пока в него подливали масло мифа о загробной жизни, он на протяжении многих веков исправно работал и не перегревался. Но теперь уровень масла упал до тревожной отметки. Вот почему уже недостаточно просто стоять на позициях агностицизма. Мы должны поставить на другую лошадь: жизнь у нас одна, и она кончается полным исчезновением и тела, и сознания.

12. И думать надо не о нашем личном проклятии или спасении в мире грядущем, а о наших ближних в мире нынешнем.

13. Вторая причина, по которой мы ненавидим смерть, заключается в том, что она почти всегда приходит слишком скоро. Мы заражены иллюзией, недалеко ушедшей от иллюзии желанности загробной жизни, будто мы были бы счастливее, если бы жили вечно. Животные желания всегда настоятельно требуют продолжения того, что их удовлетворяет. Всего две сотни лет назад человек, достигший сорокалетнего возраста, перешагивал рубеж средней продолжительности жизни, и вполне возможно, еще две сотни лет спустя столетние станут таким же обычным явлением, как ныне семидесятилетние. Но и столетние будут так же молить продлить им жизнь еще и еще.

14. Функция смерти – привносить в жизнь напряжение; и чем больше мы увеличиваем продолжительность и безопасность индивидуального существования, тем больше мы лишаем жизнь ее напряженности. Все, что доставляет нам удовольствие, окрашено легким, но жутковатым привкусом последней трапезы осужденного на казнь, – это как эхо интенсивности чувств поэта, который знает, что дни его сочтены, или молоденького солдата, которому не суждено вернуться из боя.

15. Каждое переживаемое нами удовольствие означает, что одним удовольствием стало меньше; каждый прожитый день – удар по наковальне календаря. И мы никак не желаем принять того, что радость этого дня и его мимолетность – вещи неразрывные. И если наше существование стоит того, чтобы его продолжать, так это потому, что его «стоимость» и его продолжительность – его качество и протяженность во времени – столь же нерасторжимы, как время и пространство в релятивистской математике.

16. Удовольствие есть плод смерти – не избавление от нее.

17. Если бы удалось доказать, что загробная жизнь существует, жизнь была бы непоправимо испорчена. Она потеряла бы всякий смысл; а самоубийство стало бы добродетелью. Единственный возможный рай – тот, в котором я не ведаю о том, что я уже существовал прежде.

18. В XX веке наблюдаются две тенденции; одна, уводящая по ложному пути, представляет собой попытку приручить смерть, притвориться, что смерть – это что-то вроде жизни; другая учит смотреть смерти в лицо. Укротители смерти верят в загробную жизнь; отсюда вся их тщательно разработанная система посмертных ритуалов. В своем отношении к смерти они эвфемистичны: «умереть» для них – «уйти», «отойти в лучший мир». Действительный же процесс смерти и распада у них под запретом. Люди такого сорта по своему ментальному устройству сродни древним египтянам.

19. «Уйти, отойти, перейти» – аналогия, ложная уже на визуальном уровне. Нам известно, что перемещающиеся предметы, в чем мы убеждаемся по многу раз на дню, существуют как до, так и после происшедшего на наших глазах перемещения; выходит, мы, вопреки логике и разуму, и жизнь трактуем как подобное перемещение в пространстве.

20. Смерть в нас и вне нас; подле нас – в каждой комнате, на каждой улице, в каждом поле и каждом лесу, в каждом автомобиле, в каждом самолете. Смерть – это то, чем мы не являемся в каждый момент, пока мы есть, а каждый момент, пока мы есть, это краткий миг, прежде чем брошенные на стол кости замрут в новой комбинации. Мы всегда играем в русскую рулетку.

21. Быть мертвым – это быть ничем, не-быть. Умирая, мы становимся частью «Бога». Наши останки, наши памятники, воспоминания, хранимые теми, кто нас пережил, – все это еще существует: не становится частью «Бога», а по-прежнему является частью процесса. Но эти останки – лишь окаменевшие следы, оставленные нашим бытием, а не само наше бытие. Все великие религии пытаются доказать, что смерть – ничто. За ней грядет жизнь новая. Но почему тогда только для человека? Или только для человека и животных? Почему и не для неодушевленных вещей тоже? И когда это началось – для человека? До «пекинского человека»[5]5
  Иначе, синантроп – представитель древнейших ископаемых людей (архантропов), скелетные остатки которых были открыты в Китае в 20-х гг. XX века. Древность ок. 400 тыс. – лет.


[Закрыть] или уже после?

22. Пока одно общественное течение пыталось упрятать смерть подальше, прикрыть ее эвфемизмами, исключить само ее существование, другое выставляло смерть напоказ как главный номер в программе развлечений – возьмите сюжеты про убийства, войну и шпионов или те же вестерны. Но по мере того, как век наш стареет и дряхлеет, эти фиктивные смерти становятся только фиктивнее и, в сущности, выполняют функцию скрытого эвфемизма. Реальная смерть любимого котика гораздо глубже переживается ребенком, чем «смерти» телевизионных гангстеров, ковбоев и краснокожих индейцев.

23. Под смертью мы, что весьма характерно, понимаем исчезновение индивидов; и нас не утешают заверения, что материя не исчезает, просто с ней происходит определенная метаморфоза. Мы оплакиваем индивидуализирующую форму, а не обобщенное содержание. Но все, что мы видим, – это метафора смерти. Всякий предел, всякое измерение, всякий конец всякого пути – смерть. Даже смотреть – и то смерть: всегда есть точка, дальше которой мы видеть не можем, и там наше зрение умирает; всюду, где наступает предел наших возможностей, мы умираем.

24. Время – плоть и кровь смерти; смерть – не череп и не скелет, а часовой циферблат, солнце, летящее сквозь океан разреженного газа. Пока вы дочитали это предложение до конца, какая-то частица вас самого умерла.

25. Смерть и сама умирает. В каждый момент, который вы проживаете, она умирает. Смерть, где твое жало? где твоя победа?[6]6
  Несколько перефразированная цитата из Библии (Ос. 13:14, 1 Кор. 15:55).


[Закрыть] Торжество над смертью утверждают живые, не мертвые.

26. Во всех странах, где уровень жизни не сводится к простому минимуму для ее поддержания, двадцатый век отмечен резким повышением интереса к жизненным удовольствиям. Дело не только в отмирании веры в загробную жизнь, но и в том, что смерть сегодня стала более реальной, более вероятной – теперь, когда есть водородная бомба.

27. Чем абсолютнее кажется смерть, тем подлиннее становится жизнь.

28. Все, что я знаю и люблю, может быть сожжено дотла за какой-то ничтожный час: Лондон, Нью-Йорк, Париж, Афины – все исчезнет в два счета. Я родился в 1926 году; но из-за того, что может сейчас произойти за десять секунд, с того года прошел не сорок один год – позади осталась целая неизмеримая эпоха, позади осталась наивность. Но я не сожалею об утраченной наивности. Я люблю жизнь не меньше, а больше.

29. Смерть вмещает меня в себе, как меня вмещает в себе моя кожа. Без нее я не то, что я есть. Смерть– не зловещий проем, к которому я приближаюсь; это мой путь к нему.

30. Поскольку я мужчина, смерть моя жена; и сейчас она обнажена, она прекрасна, она ждет, что обнажусь и я, что возлюблю ее. Это необходимость, это любовь, это бытие-для-другого, ничего больше. Я не могу уйти от этой ситуации, не могу и не желаю. Она хочет, чтобы я соединился с ней, – хочет не как убийца самцов паучиха, чтобы сожрать меня, но как любящая жена, чтобы мы сообща радовались нашей полной и взаимной симпатии, чтобы плодились и размножались. Благодаря ее воздействию на меня и моему на нее и происходит все хорошее в продолжение моего бытия. Она не проститутка, не любовница, которой я стыжусь и которую хочу поскорее забыть или притвориться время от времени, что ее не существует вовсе. Как и моя жена в реальной жизни, она одухотворяет любую важную для меня жизненную ситуацию, она целиком внутри моей жизни – не где-то за, не перед, не напротив. Я принимаю ее полностью, во всех смыслах этого слова, и я люблю и уважаю ее за то, что она для меня значит.