Текст книги "Уинтер-Энд"

Автор книги: Джон Рикардс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Дружки толстяка подходят и встают по бокам от него.

– По-моему, ты перебрал, – сообщает один из них, тот, что потоньше, прихвативший с собой бильярдный кий.

– Ага, иди подыши свежим воздухом, – говорит номер три.

Сквозь клубящийся в моих глазах туман я различаю, что наш квартет уже стал центром всеобщего внимания. Справа от меня бармен склоняется над стойкой и говорит:

– Хватит, приятель. Иди отсюда и проспись.

Я не двигаюсь с места, и он начинает обходить стойку, чтобы вышвырнуть меня из бара. Но я не свожу глаз с трех клоунов.

– Ну, давайте! Чего вы ждете? – рычу я.

И в то мгновение, когда они, похоже, решают, что моя показная храбрость не составляет повода для беспокойства, с другого конца бара доносится крик:

– Управление шерифа! Кончайте, ребята, или каждый из вас заночует в камере!

Все замирают, и сквозь толпу завсегдатаев бара проталкивается Дейл.

– Полегче, Алекс, – говорит он мне. Потом поворачивается к прочей публике и рявкает: – Все, расходитесь. У вас что, выпивка закончилась?

Я вздыхаю:

– Привет, Дейл. Откуда ты взялся?

Мы садимся за столик, заказываем по пиву. Бармен колеблется, он не уверен, что мне стоит пить еще, однако Дейл кивает ему.

Он делает большой глоток «Будвайзера».

– Мне позвонила Джемма Ларсон. Сказала, что ты как-то странно себя ведешь. Попросила найти тебя. Я заглянул в отель, в «Лесопилку», потом приехал сюда.

Я проглатываю сразу четверть бутылки, верчу ее в руках, рассматриваю игру света в стекле. Верчу, верчу. И наконец жалость к себе берет во мне верх над гневом.

– Я все испортил, Дейл. Как обычно.

Дейл на мгновение задумывается, снова отпивает пива.

– Если ты и испортил что-то, так не больше, чем каждый из нас. И ты уже не старшеклассник, значит, сможешь сам во всем разобраться. Отправляйся домой, выспись, а завтра обдумай все на ясную голову.

– Я не смогу заснуть. Оставил таблетки в куртке.

Дейл поднимает меня на ноги:

– Хочешь верь, хочешь не верь, но галлон-другой пива ничем не хуже любого снотворного. Пошли. Я подвезу тебя до гостиницы.

Глава 8

Когда я наконец валюсь в постель, сон приходит ко мне быстро, но оказывается гостем неусидчивым и каким-то раздробленным. И пока длится ночь и действие спиртного ослабевает, промежутки бодрствования становятся все более резко выраженными и неприятными.

Во время одного слишком короткого периода забытья я обнаруживаю, что стою в коридоре «Святого Валентина» и пытаюсь проморгаться, потому что знакомое мне заросшее плесенью и заброшенное настоящее оказывается полупрозрачным и сквозь него проступают, подобно жутковатому второму слою кожи, яркие краски стен и чистого линолеума прошлого.

Высокие и пронзительные детские голоса, хихиканье и смех легким эхом отдаются от стен. Я иду по коридору к открытой двери. За ней на пыльном полу игровой комнаты стоят на коленях двое мальчишек, увлеченных какой-то игрой. От меня до них рукой подать, и тем не менее мне не удается расслышать, что они говорят. Я подхожу поближе, однако их слова сливаются в невнятный гомон.

И тут я вижу в руках одного мальчика два маленьких ножичка, а в руке другого игрушечный пистолет. Между ними возвышается на полу стопка фотографий, уложенных лицевой стороной вниз, мальчики по одной переворачивают их и каждый старается первым проколоть или прострелить человека или пейзаж, изображенный на ней. Фотографии черно-белые, различить, что на них снято, мне трудно, поэтому я нагибаюсь и подбираю одну.

Снят на ней я. Мальчики поднимают головы и смотрят на меня, эти глаза мне хорошо знакомы. Одни темно-синие, как у Николаса. Другие – мои.

– Бах, – выпаливает мальчик с игрушечным пистолетом, наставив его на меня.

Синеглазый улыбается и вонзает ножички мне в живот.

Проснувшись, я обнаруживаю, что ночь доплелась до половины шестого утра. За окном светает. Я чувствую себя усталым, но вовсе не сонным. Во рту сухо и липко – это результат вчерашнего загула, но хорошо, хоть похмелья нет. Я иду в уборную, потом принимаю душ, чищу зубы, а следующий час или два провожу, сидя со стаканом воды в руке перед телевизором.

Я проглатываю в одиночестве очередной завтрак и выхожу из безлюдного отеля, потирая поочередно усталые глаза и затекшую шею. Сажусь в «корвет» и еду к приемной доктора, однако там меня встречает та же, что и вчера, записка. Я звоню на домашний телефон доктора Валленса, но попадаю всего лишь на голосовую почту, так что выбор у меня остается только один – снова ехать к его дому.

Здание выглядит в точности как вчера. Я дважды нажимаю на кнопку дверного звонка, затем подхожу к окну гостиной и, прижав к стеклу сложенные горкой ладони, пытаюсь разглядеть, что там внутри. Там все спокойно. На столе – кофейная чашка и недоеденный бутерброд.

Я иду вокруг дома, прохожу сквозь железную калитку с визжащими петлями в маленький задний дворик. Стучу в дверь, в окно кухни, даже выкрикиваю несколько раз имя Валленса, но все безрезультатно. Я возвращаюсь к парадной двери, звоню снова и, снова не получив ответа, берусь за дверную ручку. Дверь не заперта.

– Доктор Валленс! – кричу я. – Управление шерифа. Есть кто-нибудь в доме?

Молчание. Мои пальцы инстинктивно тянутся к пистолету – в поисках поддержки. Пистолет они находят, однако я оставляю его в кобуре. Нет смысла пугать до полусмерти доктора, особенно если он лежит в постели с гриппом.

Я осторожно ступаю на кремовый ковер прихожей. В дальнем конце коридора виднеется кухня. Возле лестницы на второй этаж – дверь гостиной, открытая, к ней я первым делом и направляюсь. Гостиная выглядит безжизненной, я прикасаюсь к кофейной чашке, проверяя, сохранила ли она какие-либо остатки тепла. Нет, не сохранила. Я перехожу в кухню, очень чистенькую, затем возвращаюсь к лестнице – на цыпочках, точно квартирный вор.

Поднявшись по ней, я останавливаюсь. Впереди – распахнутая дверь ванной комнаты. Слева две другие, тоже распахнутые. Одна из них ведет в пустую спальню. Вторая – в кабинет, надо полагать, доктора Валленса. Я вижу два деревянных книжных шкафа, полки, заставленные фотографиями и сувенирами, письменный стол с бумагами и компьютерным оборудованием, и мертвого доктора Валленса. Он уткнулся лицом в стол, под ним – веером засохшая лужа крови. Проверять его пульс бессмысленно, я понимаю: он мертв, и не похоже, что смерть его наступила совсем недавно.

Я звоню Дейлу.

– Алекс, а я как раз собирался связаться с тобой, – говорит он. – Мы установили место, из которого звонил тебе Николас.

– Это прекрасно, Дейл. Но у меня тут еще один труп.

Я слышу, как он с шипением втягивает в себя воздух – сквозь зубы. И оглядываюсь, на случай, если шипение это исходит все-таки не из телефонной трубки. Нет, я здесь один.

– Чей? – спрашивает Дейл.

– Доктора Валленса. Я в его доме. Оттуда, где я стою, многого не разглядишь, но, похоже, ему перерезали горло.

– Думаю, ты прав. Телефонная компания установила, что Николас звонил из дома Валленса. Какие-нибудь признаки его пребывания в доме имеются?

– Ты хочешь сказать, кроме трупа?

Я вспоминаю, как разговаривал с Ником, оглядывая улицу сквозь дымку бессознательного бреда. Скорее всего, он наблюдал за мной из окна первого этажа в доме Валленса, пока тело самого доктора медленно остывало наверху. От этой мысли по моим нервам пробегает щекотная дрожь. Если бы я заметил что-то неладное, Николас, вероятно, сидел бы сейчас в тюрьме. А доктор Валленс был бы, вероятно, жив.

– Дом выглядит пустым, – говорю я Дейлу. И пытаюсь понять, действительно ли я в это верю. – И не похоже, что Ник возвращался сюда после телефонного звонка.

– Ладно, оставайся на месте, я пришлю людей. Криминалисты подъедут через час с небольшим.

Я закрываю крышку телефона, разглядываю бумаги на столе. На первый взгляд это документы – последние, какие читал в своей жизни или с какими работал Валленс.

Однако я замечаю, что все бумаги развернуты в мою сторону, не в его. И, желая понять, что означает эта странность, подхожу ближе.

Я вижу раскрытый журнал регистрации случайных телесных повреждений, страницы его украшены эмблемой «Святого Валентина» и подписями доктора Валленса. Возможно, он хранился у доктора – или его похитил поджигавший детский дом Ник. Рядом с ним лежат распечатки выписанных доктором рецептов и копии документов, направлявшихся фармацевту. И банковские отчеты, касающиеся по меньшей мере двух счетов, открытых на имя Валленса.

Снизу доносится голос:

– Помощник Рурк? Это сержант Эллиот.

– Сейчас спущусь, – отвечаю я.

Когда я, ни к чему не прикоснувшись, отхожу от стола, мне попадается на глаза фотография на полочке над столом. На фотографии изображен доктор Валленс, он стоит посреди какого-то леса рядом с Генри Гарнером и коротышкой с редеющими волосами. Все трое – в куртках, вышедших из моды лет тридцать назад, все широко улыбаются. Коротышка с гордостью демонстрирует объективу крупную рыбину. На рамке табличка: «Наша банда на озере Клэй – добыча Джоша».

Лицо коротышки кажется мне знакомым, и я говорю себе, что нужно будет, когда криминалисты закончат здесь работу, взять с собой копию этого снимка.

Внизу меня ждет у джипа здоровенный парень в форме сержанта.

– Что там? – спрашивает он, когда я подхожу к нему.

– Убитый наверху, в кабинете. Судя по всему, ему перерезали горло. Вы осмотрели двор дома?

– Джек как раз этим сейчас и занимается.

Я направляюсь к «корвету» и просматриваю скопированные вчера полицейские документы, касающиеся Гарнера, – я надеюсь найти в них фотографию коротышки. Полистав бумаги пару минут, я обнаруживаю нечто похожее, хоть и куда более старое – нечеткий снимок, взятый из газеты десятилетней давности. Подпись под ним гласит, что это Джошуа Стерн, секретарь городского совета Уинтерс-Энда. Я совершенно уверен, что обнаружил новую ниточку.

– Я еду в Хоултон, в управление, – говорю я сержанту Эллиоту. – Нужно кое-что проверить. Если понадоблюсь, у Дейла есть мой номер.

Еду я так быстро, насколько это возможно, и все время думаю о фотографии. Все, кто изображен на ней, уже мертвы, причем двое убиты, а Стерн погиб в автомобильной катастрофе. Необходимо узнать о нем побольше.

Приехав в управление, я иду в архив и нахожу там четырехлетней давности папку с документами, касающимися той аварии. Среди них имеется и фотография почетче, позволяющая с уверенностью сказать, что это тот самый человек, который изображен на снимке, стоящем на полке в кабинете Валленса.

Стерн ехал домой из Преск-Айла, где встречался со старыми друзьями, его машину занесло на заснеженной дороге, она пробила дорожное заграждение и, слетев под откос на двадцать футов, врезалась в дерево. Официальная причина смерти – массивное повреждение черепа. Никаких механических неисправностей в машине не обнаружили, поэтому следствие пришло к выводу, что Стерн заснул за рулем. Несчастный случай на дороге, в зимнее время такое не редкость. Однако перед моим мысленным взором встает совсем другая картина. Свет фар Стерна выхватывает из темноты машину у обочины, судя по всему, у нее отказал двигатель. Ее водитель машет Стерну рукой, прося о помощи. Стерн останавливается, и водитель проламывает ему голову. Затем усаживает убитого за руль, вдавливает его ступню в педаль газа, и машина Стерна, набрав скорость, летит вниз, к деревьям.

Я несколько раз мысленно проигрываю эту сцену с начала и до конца, и человек, остановивший Стерна, превращается в Николаса.

– Дейл, это Алекс. Что нового по Валленсу?

– Криминалисты работают в доме, медэксперт уже уехала. Похоже, он умер от единственного удара ножом, рассекшего ему горло. Мы нашли в доме по меньшей мере два набора слабых отпечатков пальцев, которые можно идентифицировать, и еще кое-что полезное, включая обувь Валленса.

– А что насчет обуви?

– Подошва правого полуботинка Валленса совпадает с отпечатком, найденным там, где откапывали труп Гарнера. В гараже валяется лопата, на которой еще сохранилась земля. Мы отправили ее на анализ.

– Стало быть, Валленс и был соучастником Николаса? – говорю я, плечом прижимая трубку к уху, чтобы взять чашку кофе со стола, за которым сижу. – Так вот почему его машины не видно возле дома!

– Похоже на то. И ключей от нее в доме нет. Я объявил ее в розыск. Возможно, это поможет полиции штата найти Ника.

– Но пока не помогло?

– Пока нет. Есть и еще кое-что. В спальне Валленса висят, среди прочего, две фотографии Анджелы Ламонд. Судя по всему, они тайно встречались.

– Значит, это он подарил Анджеле розу? Но зачем было делать из этого тайну?

– Не знаю. Может, им так больше нравилось. И возможно, Ник убил ее, чтобы припугнуть доктора.

Я слышу в трубке шелест ветерка – Дейл выходит из дома.

– Ты видел, когда был в доме Валленса, бумаги на его столе?

– Мельком. Похоже, их оставили специально для нас.

– Да, я тоже так думаю. Там есть кое-что интересное. Наши ребята роются сейчас в его компьютере, пытаются найти дополнительную информацию.

– Так что вы обнаружили?

– Судя по всему, доктор брал с людей деньги за рецепты, по которым они приобретали в аптеке наркотические средства. У него имелось несколько постоянных клиентов – достаточно, чтобы получить солидную прибавку к жалованью. Сдается также, он получал деньги и от «Святого Валентина», вероятно, за то, что закрывал глаза на жестокое обращение с некоторыми из детей.

– Если Ник знал об этом, он мог, шантажируя Валленса, сделать из него соучастника. Что-нибудь еще?

Дейл недолгое время молчит, я слышу, как он на миг задерживает дыхание.

– Есть кое-что, – наконец говорит он, – но об этом тебе лучше услышать не от меня. Ты разговаривал сегодня с доктором Ларсон? Ну то есть пытался хоть как-то наладить с ней отношения?

– Пока что нет. Занят был, да к тому же думал, что она работает на месте преступления, – отвечаю я.

Помимо всего прочего, я просто-напросто боюсь, что она захлопнет дверь перед моей физиономией, и правильно сделает, однако признаваться в этом Дейлу мне не хочется.

– Загляни в больницу, поговори с ней. Она тебе кое-что объяснит.

Я раздуваю щеки, потом говорю:

– Как скажешь. Да, и спасибо за то, что вытащил меня вчера вечером из передряги. Не знаю, что на меня нашло.

– На этот счет не волнуйся. Такое со всяким может случиться. Ладно, до встречи, – и он дает отбой.

Некоторое время я набираюсь храбрости, потом еду в больницу. К счастью, кроме Джеммы, никого в ее подвальном кабинете нет. Я стучусь в дверь, вхожу. Она смотрит на меня не улыбаясь, зеленые глаза ее непроницаемы.

– Привет, – робко произношу я. – Мы можем поговорить?

– Я боялась, что ты больше не захочешь разговаривать со мной, – отвечает она. В ее интонациях отсутствует даже намек на желание упрекнуть меня. Хороший признак, во всяком случае, я надеюсь, что хороший.

– Ничего подобного. – И, поскольку я нервничаю, начинаю тараторить: – Мне очень стыдно за то, что я наделал и наговорил вчера вечером. Я обидел тебя, изгадил прекрасный вечер, который мог провести в обществе дорогой мне женщины. Я понимаю, ты наверняка считаешь меня козлом, но хочу, чтобы ты знала, что я сам себе противен, и хочу спросить, не дашь ли ты мне еще один шанс?

Джемма почти час, так мне кажется, молча смотрит на меня. Потом отводит взгляд в сторону, и выражение ее лица смягчается.

– Я не считаю тебя козлом, Алекс, – говорит она. – Во всяком случае, пока.

Меня окатывает волна облегчения.

– И по-моему, я знаю, что на тебя нашло вчера вечером, – продолжает она. – Ты ведь давно уже принимаешь средства от бессонницы, так?

– Да, не один год. По временам бросаю, потом начинаю принимать снова.

Она снимает со стола пузырек с таблетками, оставленный мной в куртке. Сама куртка лежит в углу кабинета, на лабораторном столе.

– И вот это ты принимал по назначению врача?

– По две таблетки на ночь, как написано на пузырьке. – Кажется, я начинаю понимать, в чем дело. – Доктор Валленс поговорил с моим бостонским врачом и выписал мне рецепт.

Джемма смотрит мне в глаза, словно пытаясь разглядеть что-то, находящееся внутри меня.

– Как ты себя чувствуешь сейчас, вот в эту минуту?

– Да вроде ничего. С таблетками что-то не так? Мне от них хорошо спалось.

– Когда люди из управления шерифа просматривали сегодня утром бумаги доктора Валленса, они обнаружили в книге регистрации выписанных рецептов твое имя, – говорит Джемма, снова отводя взгляд в сторону. – Из посвященной тебе записи вроде бы следовало, что на обороте твоего рецепта он написал несколько слов, попросив аптекаря выдать тебе другое лекарство, не то, которое указывалось в рецепте. Я сказала, что твоя куртка с таблетками у меня, и шериф Тауншенд попросил нашу больничную лабораторию произвести их анализ.

Взгляд Джеммы вновь устремлен на меня.

– Лекарство, которое ты принимал, называется триазолам. Раньше его использовали для лечения бессонницы, однако оно давало побочные эффекты, особенно сильные в случае приема двукратной дозы.

– Двукратной? И что это за эффекты?

– Психотическое поведение, нарастающая раздражительность, – отвечает она. – На пузырьке написано, что в нем содержатся таблетки лоразепама. Но на самом деле ты принимал двойные дозы гораздо более сильного средства.

– Неприятно, – говорю я, хотя мне хочется ввернуть кое-что покрепче.

Джемма кивает:

– Ты прав. Кто-то постарался, чтобы ты принимал чрезмерную дозу, которая могла либо убить тебя, либо превратить тебя, как полицейского, в пустое место. Тебе еще повезло, что побочные эффекты не привели к чему-то похуже тех выходок, которые я наблюдала вчера вечером.

– Ну, вообще-то мне снились довольно странные сны.

– Сны?

– А к ним добавилась парочка галлюцинаций. Я думал, что иду прямым ходом к новому нервному срыву, – со смущенной улыбкой добавляю я.

Глаза Джеммы немного расширяются:

– Галлюцинации?

– Ничего особенно страшного, уверяю тебя. Слушай, я же оправлюсь от этой дряни, так? Я к тому, что она не разжижает мозги, не убивает печень, ничего такого, верно?

Она улыбается, на щеках ее появляются ямочки:

– Жить будешь.

– Ну и хорошо. И ты ведь не считаешь меня идиотом, верно?

Пока я произношу эти слова, мою память вдруг овевает ветерок неуверенности в себе. Происходило ли все это со мной из-за лекарства или обошлось и без него? Снились ли мне странные сны, являлись ли видения еще до моего визита к доктору Валленсу?

– Нет, – говорит Джемма, – идиотом я тебя не считаю.

Я тоже улыбаюсь.

– Знаешь, – говорю я, – услышать это от тебя – большое облегчение. Все здесь страшно осложнилось. И мне бы не хотелось потерять то единственно хорошее, что я нашел, приехав в Уинтерс-Энд. И еще…

– Да?

Я продолжаю, испытывая робость:

– Ты ведь, наверное, занята сегодня вечером, так? А то мы могли бы попробовать встретиться снова.

Джемма отвечает мне поцелуем, легким, но долгим прикосновением к моим губам, оставляющим ощущение сладости, сахарной ваты. Когда мы разрываем объятия, она говорит:

– Снова в восемь?

– Я не могу просить, чтобы ты стояла из-за меня у плиты два вечера подряд.

– Мы закажем по телефону пиццу.

Я возвращаюсь в Уинтерс-Энд, намереваясь поспать пару часов, а потом приготовиться к свиданию с Джеммой. Заехав на парковку «Краухерст-Лоджа», я с минуту сижу, не снимая рук с руля и перебирая в усталом уме то, что узнал сегодня. А после прохожу в фойе, как всегда, пустое. Удивляет меня не это – дверь моего номера оказывается незапертой. Надо полагать, в нем сейчас трудится уборщица.

Я вхожу в номер. Телевизор включен и показывает один из музыкальных каналов, а на моей кровати лежит, прислонясь к ее спинке и согнув ноги в коленях, Софи Донеган с пультом телевизора в ладони.

– Привет, – говорит она, не оглянувшись. – Я назвалась тому малому за стойкой вашей знакомой, и он пропустил меня сюда.

– Вам сильно повезло. Я с тех пор, как поселился здесь, так никого за стойкой и не увидел. – Я не собирался произносить это полным подозрительности тоном, но именно так и произнес.

Софи всего лишь пожимает плечами.

– Ладно. Я заглянула в список постояльцев и сняла с доски за стойкой запасной ключ, – говорит она спокойно и безразлично. – Ничего страшного. Когда буду уходить, верну его на место.

– И это оставляет нас всего с одним вопросом: что вы здесь делаете?

– Я слышала о докторе и о трупе, который нашли в Мэйсон-Вудсе.

Я согласно киваю, однако цель ее прихода мне по-прежнему непонятна.

– И что же?

– Я подумала – а вдруг то, что я знаю, сможет вам помочь. Я только потому и пришла.

– Хорошо, извините. – Я присаживаюсь на край кровати. – Так что вы знаете?

Софи распрямляет ноги, так что коленки ее перестают меня отвлекать.

– Я кое-что вспомнила насчет детского дома. Кое-что необычное, понимаете? Это произошло как раз перед тем, как меня из него забрали. Я была в спальне, которая находилась неподалеку от одного из кабинетов наших начальников. – Взор ее устремлен куда-то вдаль, в страну воспоминаний. – Уже была ночь, но я не могла заснуть, потому что простудилась и у меня болело горло. Я услышала мужской голос, крик, приглушенный из-за того, что дверь была толстая. Потом другой голос, не такой громкий, он что-то ответил. Я выбралась из постели, чуть-чуть приоткрыла дверь. В одной из комнат, дальше по коридору, горел свет, и голоса я теперь слышала яснее. Мужчина кричал, я так поняла, на кого-то из старших мальчиков, а тот отвечал, но, правда, я не слышала что. Голос мужчины звучал все громче, потом мальчик что-то сказал, совсем негромко, и стало тихо. А потом мальчик заревел. Рев продолжался и продолжался, мальчик рыдал все сильнее, пока я наконец не заснула. Такие звуки, особенно когда слышишь их в большом старом доме, забыть невозможно.

Достаточно интересно, однако особой ценности не представляет.

– Какое отношение это имеет к нашему делу? – спрашиваю я.

– Вы интересовались, не помню ли я чего о старших детях, – отвечает, пожимая плечами, Софи. – В общем, весь следующий день кабинет медсестры был закрыт, она там кого-то лечила. И лекарства для моего горла я получить не смогла.

Похоже, это все.

– Спасибо, что рассказали об этом, Софи, – говорю я. – Если вспомните что-нибудь еще, звоните.

– Конечно.

Софи спускает ноги с кровати, встает.

– И спасибо вам, что выслушали, Алекс, – говорит она, направляясь к двери. – Тут ведь большинство считает меня чокнутой.

– Мне это чувство знакомо.

Она оборачивается ко мне, вглядывается в мое лицо:

– Вы какой-то усталый.

– Работаю много, вот и все.

– Ладно. – Софи пожимает плечами, а потом вдруг тянется ко мне, крепко целует в губы и, лукаво улыбаясь, уходит, помахав на прощание ладошкой.

Я закрываю за ней дверь, однако перед тем, как повалиться на кровать и насладиться заслуженным отдыхом, пододвигаю к себе коробку с вещами, которые отец оставил у Бена Андерсона. Фотография из кабинета Валленса навела меня на одну мысль, а единственное, что поможет проверить ее, – это пачка фотографий, лежащая среди отцовских вещей.

Я развязываю желтую тесемку и раскладываю фотографии вокруг себя в надежде, что нужные сразу бросятся мне в глаза. И минуту спустя отбираю два снимка.

Первый привлекает мое внимание тем, что я не знаю снятого на нем человека. Точнее сказать, мальчика лет пяти-шести, глядящего в объектив камеры широко раскрытыми, испуганными глазами. На втором присутствует одетый для рыбалки отец, за спиной его тянется вереница деревьев и блестит озеро – точь-в-точь как на снимке из кабинета Валленса. Рядом с отцом стоят Генри Гарнер и сам доктор. На обороте карандашом написано: «Озеро Клэй, большая добыча Джоша (его черед фотографировать)».

Я вглядываюсь в лица этих людей, и у меня начинает покалывать кожу. Все они уже мертвы и двое из них почти наверняка убиты Ником. А третий – мой отец – тоже его жертва? И именно поэтому Ник так много знает о нем и об обстоятельствах его смерти?

Перед тем как снова убрать все в коробку, я приподнимаю две последние оставшиеся в ней вещи и обнаруживаю под ними пожелтевший от старости листок бумаги, на котором значится название «Святого Валентина» и его эмблема.

Некоторые из учителей Мэтью жалуются на его поведение. Открытые попытки сорвать урок за ним не числятся, однако, по их докладным, он несколько раз отказывался выполнять домашние задания, а на уроках уделяет им мало внимания или не уделяет никакого.

Возможно, нам придется перевести его в другую школу. Наш персонал делает все возможное, чтобы привить ему представления о дисциплине, и внимательно наблюдает за ним – на случай, если его поведение является симптомом чего-то более серьезного.

Под запиской стоит подпись: «Генри». Я затрудняюсь понять, как она оказалась среди вещей моего отца. Возможно, он оказывал «Святому Валентину» какие-то юридические услуги, не знаю, однако я чувствую, что кожа моих ладоней туго натягивается, что их снова начинает покалывать. Перед моими глазами пляшут лица с фотографии на рыбалке. Мертвый Гарнер на дне Черного оврага. Стерн среди обломков машины. Валленс, уронивший голову на письменный стол своего кабинета. Мой отец с залитым кровью лбом на пассажирском сиденье рядом со мной. И женщина из медальона…

«Женщина, чья фотография находится в медальоне, – жертва преступления, которое долгое время оставалось безнаказанным…»

Что же они сделали, эти четверо, – убили ее?

Я отметаю эту мысль, едва она приходит мне в голову. Отец был настолько далек от убийства, насколько это вообще возможно. У него, как и у любого были свои недостатки, однако преступником он не был.

И это оставляет меня практически ни с чем. Мне необходимо узнать, кем была женщина из медальона, но для этого нужен Николас. Я набираю на моем сотовом номер того, с которого он звонил мне, однако получаю автоматическое сообщение: абонент недоступен.

Я ложусь, фотография троих мужчин стоит перед моими глазами вместе с фотографией неизвестной женщины. Она словно парит в воздухе, недосягаемая, – широко раскрытые, доверчивые глаза, улыбка сильного, но почему-то не уверенного в себе человека. И в ее лице проступает нечто знакомое. Скулы. Разрез глаз.

Сходство, и настолько сильное, что я почти готов поверить: это семейное сходство с мальчиком, фотографию которого отец оставил на чердаке Бена.

Еще один вечер, еще один взгляд на часы, еще одно нажатие на кнопку дверного звонка. В моих влажных от волнения ладонях еще один букет и еще одна бутылка вина.

На этот раз Джемма заставляет меня простоять на ступеньках чуть дольше. На ней облегающая черная блузка, резко контрастирующая с ее светлыми волосами, и такая же черная юбка.

Мы, как и было задумано, заказываем пиццу. После того как ее доставляют, мы лежим на диване – я обнимаю Джемму рукой, она прижимается ко мне, – смотрим «Ганнибала», едим пиццу, запивая ее вином. И на середине фильма теряем интерес к нему, все наше внимание обращается исключительно на нас самих. Мы любим друг друга, медленно и ласково, тела наши сплетаются нежно, но страстно. А после любим еще раз, уже под белоснежными, пахнущими прохладой простынями. Она засыпает первой, я какое-то время смотрю на нее, неподвижно лежащую рядом со мной, и чувствую, как ее сердце бьется в унисон моему.

Я всегда считал, что, глядя на спящего, ты видишь его настоящее лицо. Дневные заботы и тревоги уходят, черты смягчаются, лицо осеняет покой, который редко можно увидеть в дневные часы. Джемма с упавшими на щеку волосами и тенью улыбки на губах – это, может быть, самое прекрасное, что я когда-либо видел.

В ту ночь я спал блаженным сном без сновидений – впервые со времени моего возвращения в Уинтерс-Энд.