Текст книги "Миры Джона Уиндема. Том 1"
Автор книги: Джон Паркс Лукас Бейнон Харрис Уиндем
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)
Браво, Мидвич!
"Я очень сожалею, – писал мне Бернард Уэсткотт в начале мая, – что обстоятельства не позволяют передать Мидвичу вполне заслуженные им официальные поздравления по поводу успеха действии вашей программы. Все проведено столь скрытно и с такой бережностью в отношении всех заинтересованных лиц, что, признаюсь, мы просто поражены. Теперь же, когда до «дня икс» осталось всего семь недель, мы надеемся, что вообще все обойдется без огласки, хотя многие из нас были уверены, что рано или поздно придется прибегнуть к официальным шагам.
Наибольшие затруднения нам причинила мисс Фрезер, входящая в штат мистера Гримаса. Но здесь не повинны ни Мидвич, ни сама вышеуказанная леди.
Ее отец – отставной морской офицер, характер которого в высшей степени отвратителен – собрался подстроить нам изрядную пакость, требуя парламентского запроса насчет чересчур свободных нравов и непристойных оргий в государственных учреждениях. Явно хотел сделать из своей дочки подарок для Флит-стрит [13]13
Улица в Лондоне, где расположены редакции крупных газет.
[Закрыть]. К счастью, нам удалось организовать ему встречу с кое-какими влиятельными лицами, и они направили его на путь истинный.
А каковы ваши впечатления? Выстоит ли Мидвич до конца?"
Дать четкий ответ на этот вопрос нам было трудновато. Если никакой неожиданности не произойдет, то шансы "за" достаточно высоки; с другой стороны, постоянно присутствовала опасность появления чего-то неизвестного, подкарауливающего нас за каждым углом, – любой, самый крохотный детонатор мог привести к колоссальному взрыву.
Пока же, невзирая на подъемы и спады, мы продвигались вперед. Самый неприятный случай, грозивший началом паники, был ликвидирован доктором Уиллерсом, быстро организовавшим рентгеноскопический осмотр, с помощью которого было установлено, что все идет нормально.
Общее настроение в мае можно описать как бодрое, хотя то тут, то там проглядывало с трудом сдерживаемое ожидание конца затянувшейся кампании.
Доктор Уиллерс, ранее горячий приверженец того, чтобы детей принимали в клинике Трайна, пересмотрел свое мнение. Во-первых, в том случае, если с детьми оказалось бы что-то неладно, все попытки удержать события в тайне были бы обречены на провал. Во-вторых, в Трайне не нашлось бы коек, чтобы справиться с одновременной госпитализацией практически всего женского населения Мидвича, а это одно уже дало бы пищу для прессы. Поэтому он совершенно загнал себя, стараясь создать наилучшие условия на месте.
Сестра Даниельсон так же трудилась без устали, и вся деревушка благодарила Бога за то, что в Потерянный день сестра случайно оказалась в отъезде.
Уиллерс, как стало известно, договорился насчет временного помощника на первую неделю июня, а также организовал целую команду акушерок на более поздний срок. Маленькая комнатушка в мэрии, выделенная для комитета, превратилась в склад, куда уже прибыло несколько контейнеров с лекарствами, присланных фармацевтическими фирмами.
Мистер Либоди тоже до смерти устал. Его очень жалели из-за положения миссис Либоди и относились к нему с большим уважением, чем когда бы то ни было. Миссис Зиллейби твердо придерживалась курса на укрепление духа солидарности и с помощью Джанет продолжала развивать идею, что Мидвич встретит свое неизвестное будущее мужественно и единым фронтом. Полагаю, именно благодаря их деятельности мы до сих пор почти не имели случаев психологических срывов, если не считать случая с миссис Либоди и еще одного-двух.
Сам Зиллейби имел менее четко очерченный круг обязанностей. Главной он считал обязанность, по его выражению, руководителя бригады по борьбе с распространением суеверии, причем в этой области он обнаружил особый талант пробуждать здравый смысл, не вызывая раздражения собеседников.
Кое-кто подозревал, что он также оказывал материальную поддержку тем, кто страдал от бедности или от жизненных неурядиц.
Неприятности мистера Гримма в его взаимоотношениях с отделом личного состава не кончились. Он обращался со все более настойчивыми требованиями к Бернарду Уэсткотту и уже дошел до того, что заявил, будто единственный способ избежать скандала в Министерстве внутренних дел заключается в передаче его исследовательской лаборатории из ведения этого Министерства в Министерство обороны. Бернард, по-видимому, пытался этому способствовать, но одновременно просил, чтобы секретность соблюдалась на протяжении всего периода переговоров, как бы долго последние ни продолжались.
– Что ж, с точки зрения Мидвича, – говорил, пожимая плечами, мистер Гримм, – все это к лучшему. Но вот какого черта в это дело лезет военная разведка, я совершенно не понимаю.
К середине мая наметились кое-какие изменения. До сих пор подъем духа Мидвича, в общем, шел в ногу с весенним расцветом природы. Было бы преувеличением сказать, что согласие теперь полностью нарушилось, хотя некоторые струны стали звучать явно приглушеннее. Ощущалось какое-то отчуждение, в выражении лица Мидвича появилась некая печаль.
– Скоро, – заметил Уиллерс Гордону Зиллейби, – скоро нам придется поднапрячься.
– Некоторые изречения, как известно, звучат лучше вне контекста, но вашу мысль я понял. Что нам сильно портит дело, так это дурацкие нашептывания выживших из ума старух. Тут и без них тяжело, а уж с ними – прямая дорога в сумасшедший дом. Как бы их заткнуть?
– Ну, что там старухи! Неприятностей и без них по горло.
Зиллейби подумал и, нахмурившись, добавил:
– И, тем не менее, с этим надо бороться. Думаю, мы кое-чего добились в этом отношении, раз затруднения возникли только теперь.
– Конечно, мы даже и предполагать не могли, что все пойдет так гладко. И этим мы обязаны в первую очередь миссис Зиллейби.
Зиллейби промолчал, но наконец, видимо, решился:
– Я очень беспокоюсь за нее, Уиллерс. И хотел бы, чтобы вы с ней поговорили.
– Поговорить? О чем?
– Она напугана гораздо больше, чем мы думаем. Я обнаружил это несколько дней назад, причем вспышка произошла без всякой внешней причины.
Я как-то случайно поднял глаза и увидел, что она не отрываясь, с ненавистью смотрит на меня. Но ведь она относится ко мне совсем иначе… А потом, как будто я сказал ей что-то обидное, ее прорвало: "Мужчине, конечно, все просто, ему не приходится выносить все это, и он обо всем осведомлен заранее. Разве он может понять? Даже если намерения у него самые наилучшие, он все равно остается в стороне! По-настоящему он никогда не узнает, каково нам приходится, даже когда все нормально. А что же говорить о том, что выпало на нашу долю сейчас? О том, каково лежать по ночам без сна и чувствовать всю глубину унижения от того, что тебя просто используют? Будто ты вовсе не человек, а какой-то механизм, вроде инкубатора… А потом час за часом и ночь за ночью гадать, что именнотебя заставляют вынашивать. Конечно же, ты не способен понять, каково это, – где уж тебе! Как это непереносимо, как разъедает душу! Нет, я больше не выдержу! Знаю, что не выдержу. Дальше так жить нельзя!"
Зиллейби помолчал и встряхнул головой.
– И ведь ничего нельзя сделать. Я даже не пытался остановить ее.
Решил, будет лучше дать ей выговориться. Но мне хотелось, чтобы вы с ней поговорили и попробовали ее разубедить. Она знает, что все анализы и рентгеноскопия говорят о нормальном развитии плода, но вбила себе в голову, что вы обязаны так говорить из соображений профессиональной этики.
Хотя тут я с ней не могу не согласиться.
– Клянусь Богом, я говорил правду, – ответил доктор. – Скажу по чести, не знаю, что бы я сказал, если б это было не так, но знаю, что вряд ли нам тогда удалось пройти наш путь без больших потерь. Уверяю вас, никто, включая и моих пациентов, не радуется этому больше меня. Не волнуйтесь! Я с чистой совестью могу успокоить вашу жену, во всяком случае, в этом вопросе. Она не первая, кто сходит с ума из-за этих мыслей, и уж, конечно, не последняя. Но только мы справимся с этой проблемой, как женщины тут же найдут себе новый повод для беспокойства.
– Да уж, нелегкое времечко нам предстоит, что и говорить.
Уже через неделю стало ясно, что прогноз Уиллерса имеет шансы оказаться бледной тенью действительности. Ощущение предгрозового состояния не только не пропадало, а почти зримо усиливалось со дня на день. К концу следующей недели единый фронт Мидвича пошатнулся. Взаимопомощь явно сдавала позиции, и мистеру Либоди пришлось принять на свои плечи груз растущей тревоги общины. Он трудился, не жалея сил, организовывал специальные дневные службы, а в остальное время ходил из дома в дом, ободряя своих прихожан как мог.
Зиллейби обнаружил, что спрос на его услуги резко упал. Рационализм явно впал в немилость. Зиллейби был странно молчалив и, верно, охотно превратился бы в невидимку, если бы представилась такая возможность.
– Вы заметили, – спросил он, зайдя вечером в коттедж мистера Гримма, – вы заметили, как злобно они смотрят на мужчин? Как будто мы дали взятку Господу Богу, чтобы при рождении обрести свой пол. Иногда это начинает раздражать. У вас в Грейндже то же самое?
– Началось было, – признался мистер Гримм, – но мы пару дней назад отправили их всех в отпуск. Кто захотел уехать домой – уехал. Остальные разместились на квартирах, рекомендованных доктором. В результате работа идет лучше, чем раньше. А то дела было совсем пошли наперекосяк.
– Мягко сказано, – отозвался Зиллейби. – Мне лично никогда не приходилось работать на заводе взрывчатых веществ, но теперь я отлично представляю себе, каково там. Чувствуешь, что в любой момент может произойти нечто ужасное и непоправимое. А сделать ничего нельзя. Можно лишь сидеть да молиться, чтобы ничего не случилось. Откровенно говоря, не знаю, как мы протянем месяц или сколько там еще осталось. – Он пожал плечами и покачал головой.
Но именно в тот самый момент, когда Зиллейби печально покачивал головой, ситуация неожиданно улучшилась. Дело в том, что с мисс Лэмб, которая приобрела привычку медленно прогуливаться по вечерам под зорким присмотром мисс Латтерли, в этот вечер произошел несчастный случай. Одна из молочных бутылок, аккуратно поставленных у задней двери коттеджа, каким-то образом опрокинулась, и, когда они выходили, мисс Лэмб наступила на нее. Бутылка покатилась, мисс Лэмб упала.
Мисс Латтерли втащила ее в дом и бросилась к телефону.
Миссис Уиллерс еще не легла спать, когда часов пять спустя после вызова, доктор вернулся домой. Она услышала, как подъехал автомобиль, и, когда открыла дверь, увидела мужа, стоящего на пороге, растрепанного и жмурящегося от света. За все время супружеской жизни миссис Уиллерс видела его в таком виде не больше двух раз и теперь в тревоге схватила за руку.
– Чарли! Чарли, дорогой, что случилось? Неужели?!..
– Я пьян, Милли. Извини. Не обращай внимания.
– Ох, Чарли! А ребенок?
– Реакция, родная. Пр'сто реакция. Ребенок в полном п'рядке. В полном п'рядке. Абс'лютно. П'рядок!
– Благодарю тебя, Господи! – воскликнула миссис Уиллерс, вкладывая в эти слова больше, чем когда-либо вкладывала в молитву.
– У него золотые глаза, – отозвался ее супруг. – Странно… Но что можно возразить против золотых глаз? Верно?
– Ничего, мой родной, конечно, ничего.
– Все в п'рядке, кроме золотых глаз. А без них все в п'рядке.
Миссис Уиллерс помогла ему снять пальто и довела до гостиной. Он рухнул в кресло и долго сидел согнувшись и тупо глядя перед собой.
– Г-г-глупо, правда? – сказал он. – Сколько потрачено нервов! А теперь полный порядок. Я… я… я… – и внезапно он зарыдал, спрятав лицо в ладони.
Миссис Уиллерс присела на ручку кресла и обняла мужа за плечи.
– Ну-ну, мой родной. Теперь все хорошо. Самое страшное позади. – Она наклонилась и поцеловала доктора.
– Мог ведь оказаться и черным, и желтым, и зеленым, и похожим на обезьяну! Рентген-то этого не показывает, – сказал он. – Мидвичские дамы просто обязаны заказать для церкви витраж в честь мисс Лэмб.
– Верно, верно, дорогой. Ты только не волнуйся. Сам же сказал, что ребенок отличный.
Доктор Уиллерс несколько раз кивнул в подтверждение.
– Эго правильно! Отличный! – повторял он после каждого кивка. – Исключая золотые глаза. Но ведь золотые глаза – это ничего? Согласна?
Овечки… овечки, моя дорогая, могут теперь пощипывать травку без опаски… Без опаски… Без опаски… Господи, до чего же я устал, Милли!..
А месяц спустя Гордон Зиллейби задумчиво прохаживался по приемной комнате лучшего родильного дома в Трайне. Усилием воли он заставил себя остановиться и сесть в кресло. Очень глупо так вести себя в столь почтенном возрасте, – попенял он себе. Для молодого человека такое поведение еще приемлемо, но несколько последних недель авторитетно довели до его сведения тот факт, что он уже далеко не юн. Сейчас Зиллейби чувствовал себя раза в два старше, чем год назад. И, тем не менее, когда через десять минут сестра, шурша накрахмаленным халатом, вплыла в комнату, она увидела, что он снова ходит по паркетному полу, меряя комнату из конца в конец.
– Мальчик, мистер Зиллейби, – сказала она. – И мне особо поручено передать вам, что у него и в самом деле наследственный нос семейства Зиллейби.
Урожай в закромах
Во второй половине чудесного дня последней недели июля Гордон Зиллейби, выйдя с почты, наткнулся на небольшую семейную процессию, появившуюся из церковных дверей. Центром процессии была девушка, которая несла на руках новорожденного, завернутого в белую шерстяную шаль. Девушка выглядела слишком юной, чтобы быть матерью, – вряд ли она успела окончить школу. Зиллейби благосклонно улыбнулся этой группе, и с поклоном принял ответные улыбки, но, когда процессия миновала его, он долго провожал ее глазами, наблюдая, как один ребенок несет другого. Глаза Зиллейби подернула грусть. Когда он поравнялся с калиткой в церковной ограде, на дорожку вышел преподобный Губерт Либоди.
– Привет, викарий! Все еще вербуете рекрутов, как погляжу? – усмехнулся Гордон.
Мистер Либоди поздоровался, и они пошли рядом.
– Теперь полегчало, – промолвил мистер Либоди. – Еще двое-трое и все.
– Так, значит, успех стопроцентный?
– Выходи так. Должен сознаться, что я не ожидал такого результата, но они, кажется, если и не считают, что дело полностью уладилось, то полагают, что во всяком случае находятся на пути к этому. И я очень рад. – Он на мгновение замолк, потом продолжил: – Вот, например, эта, девица – Мэри Хисти. Она выбрала для сына имя Теодор. Выбор, как я считаю, принадлежит только ей. И мне он нравится.
Зиллейби, обдумав сказанное, кивнул:
– И мне тоже, викарий. Мне он очень нравится. И знаете, заслуга в этом, главным образом, ваша.
Мистер Либоди явно был польщен, но не согласился.
– Нет-нет. То, что такой ребенок, как Мэри, захотела назвать свое дитя Божьим Даром вместо того, чтобы стыдиться его, – заслуга всей деревни.
– Но деревня-то нуждалась в том, чтобы ей показали, как она должна себя вести по законам человечности.
– А это уж результат общей работы под начальством такого славного капитана, как миссис Зиллейби.
Некоторое время они шли молча, потом Зиллейби сказал:
– Однако факт остается фактом: как бы к этому ни относилась девушка, она все равно ограблена. Сразу и неожиданно ее перенесли из детства в материнство. Мне это кажется очень грустным. Ей не дали ни единого шанса, так сказать, расправить собственные крылья. Ее лишили радости ощутить всю поэтичность перехода из одного состояния в другое.
– С этим, пожалуй, можно согласиться, хотя у меня и есть кое-какие сомнения. Во-первых, поэты как настоящие, так и неосуществившиеся встречаются редко, а во-вторых, в стране гораздо больше людей, чем того хотелось бы нашему обществу, обладающих темпераментом, который влечет за собой немедленный переход от кукол к детям.
Зиллейби сокрушенно покачал головой.
– Пожалуй, вы правы. Всю свою жизнь я разоблачаю тевтонский взгляд на женщину, и всю жизнь девяносто процентов женщин доказывают мне, что они против него ничуть не возражают.
– А кроме того, – указал мистер Либоди, – найдется немало и таких, о ком никак не скажешь, что их ограбили.
– Верно. Я только что видел мисс Огл. Она явно так не считает. Может быть, она все еще пребывает в изумлении, но определенно в ней уже преобладает чувство восхищения. Можно подумать, что все произошедшее – какой-то волшебный фокус, который она сама придумала и только не знает, как это у нее получилось так здорово. – Он помолчал, потом продолжил: – Жена сказала, что миссис Либоди через несколько дней возвращается домой.
Мы порадовались за нее.
– Да. Доктора вполне удовлетворены ее состоянием. Она совершенно поправилась.
– А как ребенок? Хорошо?
– Да, – ответил мистер Либоди с некоторым колебанием в голосе. – Она его прямо-таки обожает.
Он остановился у калитки, ведущей в сад, откуда был виден большой коттедж, расположенный в некотором удалении от дороги.
– Ах, да! – кивнул Зиллейби. – Ну, и как же чувствует себя мисс Форшем?
– В настоящее время она очень занята. У нее новый помет ретриверов.
Она продолжает уверять, что щенки куда интереснее, чем дети, но, кажется, эта убежденность дает трещину.
– Точно такие же признаки наблюдаются даже у самых ожесточенных, – согласился Зиллейби. – Что до меня, т. е. с точки зрения мужчины, то сегодняшнее состояние деревни представляется мне отдыхом после битвы.
– Что и говорить. Это была настоящая битва, – согласился мистер Либоди, – но ведь битвы, в конце концов, – лишь часть большой кампании.
Нам предстоит еще многое.
Зиллейби выжидательно смотрел на него.
Мистер Либоди продолжал:
– Ктоэти дети? Есть нечто странное в том, как они смотрят на нас своими удивительными глазами. Они… Они, знаете ли, пришельцы, чужаки. – Он помолчал. – Я понимаю, у меня не тот тип мышления, который вам импонирует, но, тем не менее, я все время возвращаюсь к мысли, что все это есть ниспосланное нам испытание.
– Кем и кому? – задал вопрос Зиллейби.
Мистер Либоди покачал головой.
– Этого, возможно, мы никогда не узнаем, хотя отчасти это было уже испытанием для всего Мидвича. Мы ведь могли отринуть навязанную нам ситуацию, а мы ее приняли и вышли из нее с честью.
– Что ж, – грустно улыбнулся Зиллейби, – будем надеяться, что мы не совершили ошибки.
Мистер Либоди, казалось, удивился.
– Так, а как же иначе?..
– Не знаю. Разве можно что-либо знать наперед, если имеешь дело с чужаками?
На том они и расстались. Мистер Либоди отправился по своим делам, а Зиллейби – в глубокой задумчивости – продолжал прогулку. Из задумчивости он вышел, лишь когда оказался на площади. Его внимание привлекла миссис Бринкман, которую он увидел еще издалека. Только что она толкала перед собой новенькую, сверкающую лаком коляску и вдруг внезапно остановилась, с беспомощной растерянностью глядя на ребенка. Вынула его из коляски и отошла к Мемориалу. Там уселась на ступеньку, расстегнула блузку и дала ребенку грудь.
Зиллейби продолжал идти вперед. Приблизившись к миссис Бринкман, он вежливо приподнял свою изрядно поношенную шляпу На лице миссис Бринкман появилось выражение негодования. Она покраснела, но не шевельнулась.
Затем, как если бы Зиллейби сказал ей что-то, она заговорила, будто оправдываясь.
– Но это же естественно, не правда ли?
– Моя дорогая леди, это классика! Один из величайших символов жизни, – заверил ее Зиллейби.
– А тогда поскорее убирайтесь отсюда! – выкрикнула она и заплакала.
Зиллейби колебался.
– Не могу ли я быть чем-либо…
– Можете! Убирайтесь! – повторила она. – И уж не думаете ли вы, что я по своей воле устроила для вас это представление? – голос ее прерывался от слез.
Зиллейби по-прежнему никак не мог решиться уйти.
– Она голодна, – сказала миссис Бринкман. – Вы бы поняли, каково это, если бы ваш ребенок был ребенком Потерянного дня. А теперь, умоляю вас, уходите.
Для продолжения разговора время было явно неподходящее. Зиллейби еще раз приподнял шляпу и исполнил наконец просьбу миссис Бринкман. Он шел, в удивлении морща лоб, чувствуя, что какая-то информация явно прошла мимо него – что-то от него скрыли.
Когда Зиллейби одолел половину подъездной дорожки к Кайл-Мэнору, внезапный гудок автомобиля заставил его отступить на обочину, чтобы пропустить машину. Та, однако, не промчалась мимо, а остановилась.
Повернувшись, он увидел не пикап торговца, как ожидал, а маленький черный автомобиль, за рулем которого сидела Феррилин.
– Дорогая! – воскликнул Зиллейби. – Очень рад тебя видеть! А я и не знал, что ты собиралась к нам. И почему мне никогда ничего не говорят…
Но Феррилин не ответила на его улыбку. Лицо ее было бледным и усталым.
– Никто и не знал, что я приезжаю. Включая и меня. Я совсем не собиралась ехать. – Она поглядела на ребенка, лежавшего в складной кроватке на сидении рядом с ней. – Он заставилменя приехать, – тяжело вздохнула Феррилин.
