Текст книги "Кейджера Гора (ЛП)"
Автор книги: Джон Норман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 35 страниц)
– Ложись здесь и увлажняйся – скомандовал мне Боркон. – И не трать моё время впустую.
Я тут же повалилась на спину и, закрыв глаза, начала думать о его энергии и силе, и о своём беспомощном рабстве. И уже всего через мгновение я была готова принять его. И мужчина не заставил себя долго ждать.
По окончании, повинуясь его жесту, всё ещё дрожа от пережитых эмоций, я заползла в мешок. Боркон натянул кожаный капюшон мне на голову, и затянул завязки, полностью лишая меня света. Следующим моим ощущением было то, что меня куда-то тащат по полу.
Потом он поднял меня в сидячее положение, и прислонил к чему-то спиной, скорее всего к стене. И ушёл, а я осталась одна. В данном случае моё помещение в рабский мешок не было предназначено для того, чтобы оставить меня одну в состоянии полной беспомощности. Для этого, меня требовалось дополнительно связать и заткнуть рот кляпом. Вот тогда я была бы не в состоянии, ногтями или зубами, расковырять швы или прогрызть кожу. Впрочем, повреди я рабский мешок, хотя бы немного, и можно не сомневаться, что порки мне не избежать. Заключение девушки в такой мешок, кстати, является одним из способов наказания за провинность. Вот только в этот раз я не думала, что я наказана. По крайней мере, я не знала ничего такого за что Боркон мог бы меня наказать. Возможно, конечно, что я вызвала его неудовольствие. Но я как всегда, изо всех сил, пыталась быть такой, чтобы доставить ему максимум наслаждения. Можно предположить, что он рассержен на меня из-за синяка у меня под глазом, но это же не было моей виной. Этот синяк мне достался от Луты, вчера вечером. Если кого и следовало наказать за это, так её, а не меня. Эта грымза дико ревновала нас с Эмили за то, что мы оказались в фаворитках у Боркона. Вчера вечером, после ужина, когда мой рабский огонь разгорелся с новой силой, я просто вынуждена была умолять Боркона о милости. И надсмотрщик, снизошёл до моих рабских нужд, и разрешил ублажить его в своей комнате. И вот, когда я удовлетворённая и расслабленная вернулась в нашу общую спальню, а охранник закрыл за мной дверь, я и выяснила, что она не спала и поджидала меня.
Моё лицо до сих пор ещё болело. Это же не моя вина, что Боркон совсем не обращает на неё своего внимания. Конечно, он волен выбрать любую из нас, хоть её, хоть Эмили или меня саму, да хоть одну из наших прочих сестер по несчастью. Ни для кого на всей фабрике не было секретом, что она посчитала себя личной рабыней Боркона, в некотором специфическом смысле. С тех пор, как он всыпал ей своей плетью во дворе и окончательно поработил её, она стала относиться к нему по собственнически. Что и говорить, она была лучшей работницей на нашей цепи. И всё же наш мастер едва ли даже замечал её. Иногда Лута даже попыталась начать работать немного медленной или выказывать неповиновение, дабы привлечь к себе его внимание, но чаще всего это заканчивалось для неё очередным ударом плети, и к тому же обычно от помощника мастера плети. Интересно, что окончательно смирившись со своим рабством, Лута перестала быть уродливой. Её некрасивость была, и это теперь стало ясно, в значительной степени результатом вечно недовольного выражения её лица, на котором отражались такие её чувства, как расстройство, ненависть, и её страдание. Но хотя она больше не была уродлива, от неё по-прежнему веяло, как мне казалось, какой-то простотой если не сказать обыденностью. С другой стороны эта её невзрачность или грубоватость, время от времени, озарялась такими уязвимостью и мягкостью, что она казалась почти красавицей. И чаще всего это происходило, когда она оказывалась поблизости от Боркона. Не надо забывать, что упражнения и рабская диета тоже сделали своё дело, и её фигура сейчас стала значительно лучше. Откровенно говоря, я не понимала, почему Боркон не давал ей возможности пройти испытание у своих ног. Я действительно не думала, что она оказалась бы такой уж плохой рабыней. Кстати, надо заметить, что и сам мастер плети, был далеко не самым писаным красавцем всего Гора. Что до меня, так для мужчины должен кое-что значить тот факт, что женщина не только желает служить ему глубоко, полностью и всеми способами, но ещё и любит его.
Как же было жарко и душно в рабском мешке! Впрочем, я успокаивала себя тем, что это была, по крайней мере, отсрочка от работы у ткацкого станка. Что и говорить, это крайне утомительное занятие, ан за аном, будучи прикованной цепью, стоять у станка, управляя им.
Надо то поднимать и опускать нити основы, чтобы сформировать зазор, в который надо поместить уток. Постоянные броски челнока взад и вперед. А ещё перемещение доски с трамбующей решёткой, подталкивание утка назад и закрепление его на месте. А потом ещё нужно подавать ткань должным образом и правильно снимать её со станка. И не забыть уделить внимание всяким роликам, противовесам и натяжителям.
Внезапно я почувствовала, как чьи-то руки начали расшнуровывать завязки рабского мешка.
– Ты – Тиффани, не так ли? – послышался мужской голос. – Ну-ка вылезай оттуда.
– Да, Господин, – прохрипела я.
Моим освободителем оказался один из служащих среднего звена. Этот отвечал за работу более чем десяти рабских цепей.
– Ты почему не за ткацким станком? – поинтересовался он.
– Я не знаю, Господин, – честно ответила я.
– Что Ты здесь делаешь?
– Я не знаю, Господин, – призналась я. – Возможно, меня наказали.
– И за что, если не секрет? – уточнил мужчина.
– Я не знаю, Господин, – призналась я.
– Ступай, – велел он, и проворчал: – На фабрике Эмильянус, племянник Минтара, а тут рабыни бездельничают.
– А что он здесь делает? – не выдержав, поинтересовалась я.
– Официально – это просто неожиданная инспекция, – всё же ответил мне служащий, вместо затрещины, – но все опасаются, что есть и другие причины.
Почти бегом, я бросилась к своему станку.
– А вот Боркона стоит наказать, – услышала я сказанные мне вслед слова.
Боркон стоял поблизости от меня, и вид у него был совсем не радостный.
– Шаг вперёд, детка, вот сюда, – приказал довольно молодой мужчина, -а теперь медленно покрутись передо мной.
Я повиновалась. Меня, тщательно осмотрели. Поворачиваясь, я увидела раздетую Эмили, стоящую у своего ткацкого станка, что был рядом с моим. На её левой щиколотке отсутствовали кандалы, а свою тунику она держала в правой руке.
– Боркон, Ты, хитрая бестия, – упрекнул молодой человек. – И Ты решил скрыть от нас такой сочный кусок рабского мяса?
Тот служащий, что освободил меня из рабского мешка, как выяснилось, непосредственный начальник Боркона, бросил на надсмотрщика горящий негодованием взгляд.
– Ты – Тиффани, если не ошибаюсь? – уточнил молодой человек.
Говоривший со мной, хорошо одетый, в короткую шёлковую бело-золотую накидку, молодой человек, был весьма недурён собой.
– Снять с неё цепь ткацкого станка, – приказал он Боркону. – Теперь, детка, встанет здесь, и снимет тунику.
– Да, Господин, – сказала я, покорно раздеваясь.
– Ты можешь встать на колени, – весело сказал он, и я моментально оказалась на полу у его ног. – А Ты хорошенькая, моя дорогая. Я не буду против, если Леди раздвинет колени.
Стремительно я раскинула свои ноги как можно шире. А Эмильянус уже повернулся к Эмили.
– Ты, кстати, тоже можешь прекратить изображать столб, и встать перед нами на колени, Эмили, – заметил племянник Минтара, а когда рабыня оказалась на полу, улыбнувшись добавил: – Ты, тоже весьма симпатичная куколка.
Эмили поспешно развела в стороны колени, обнажая перед ним своё нежное порабощенное лоно, и очаровательную мягкость своих бёдер.
– Твоя кличка, «Эмили», очень красива, – отметил он. – И Ты, наверняка знаешь, то это варварское искажение, моего имени. Кажется, что сама судьба свела нас вместе.
– Возможно, Господин, – испуганно сказала девушка. – Спасибо, Господин.
– А Ты – варварка, не так ли, Тиффани? – снова повернулся он ко мне.
– Да, Господин, – признала я.
– И весьма пригожая, – добавил он окинув меня взглядом.
– Спасибо, Господин.
– Ты можешь не верить мне, Боркон, – засмеялся Эмильянус, но если бы не упорные слухи и сплетни, ходящие по конторе, я бы даже и не узнал, что наши ткацкие станки украшают две такие прелестницы.
Боркон благоразумно помалкивал.
– Они – две лучшие красотки на фабрике, – заметил племянник Минтара высокому, крепкому мужчине, стоящему поблизости.
– Они, конечно, симпатичны, – признал тот. – Но, по моему мнению, здесь немало прекрасных женщин прикованных к ткацким станкам.
Этот крепкий мужчина был управляющим фабрики. За все предыдущие пять месяцев, я видела его всего лишь дважды.
– Но эти являются лучшими на текущий момент, – заявил Эмильянус.
– Возможно, – нехотя признал управляющий.
– Этих, – ткнув в нас с Эмили, сказал юноша, – в мой дом.
Мы с Эмили испуганно посмотрели друг на дружку, а потом вслед удаляющейся процессии.
Сказать, что Боркон выглядел сердитым, не сказать ничего. Он был в ярости. Зато Лута светилась от радости.
– Я прошу позволить служить для Вашего удовольствия, Господин, -взмолилась Лута, бросаясь к ногам надсмотрщика. Цепь, приковывающая её левую лодыжку к ткацкому станку, жалобно звякнув, натянулась до предела. Женщина опустив голову, покрывала поцелуями ноги Боркона. Никогда прежде, насколько я знала, она не была настолько смелой. Конечно, на фабрике ни для кого не было секретом её отношение к мастеру плети, но до сих пор она как-то сдерживалась. Хотя в действительности, Лута сгорала от любви с того самого первого дня во дворе, приблизительно пять месяцев назад.
– И какая у меня может быть потребность в такой тарскоматке? – возмущённо проворчал Боркон.
Лута подняла к нему голову, и посмотрела в глаза, любовно, умоляюще. Я видела, что диета и упражнения сделали своё дело, превратив её фигуру в нечто захватывающее. Её лицо, несмотря на простоту и невзрачность, наполнившись мягкостью, нежностью и уязвимостью теперь выглядело совсем иначе, чем в первый день, и его, без преувеличения, можно было назвать очень красивым.
– Тогда возьмите меня в Ваше логово, Господин, и покройте меня, как делает это хряк со своей тароскоматкой, – вдруг сказала Лута. – Я молю сделать меня Вашей самкой тарска, Мой хряк.
Боркон, совершенно пораженный, её словами, смотрел вниз на неё, и кажется только сейчас заметил произошедшие в ней изменения.
– Кх, возможно, – смущённо прокряхтел он.
От созерцания столь неожиданного зрелища, меня отвлёк рабский браслет, защёлкнутый на моём левом запястье. Второй браслет наручников оказался на правом запястье Эмили. Теперь мы оказались скованы между собой тремя прочными стальными звеньями цепи. Мы с Эмили испуганно посмотрели друг на друга.
– Вперёд, девки, – скомандовал служащий фабрики, тот самый, который выпустил меня из мешка, и являлся непосредственным начальником Боркона.
– Да, Господин, – хором ответили мы с Эмили, и последовали за ним по длинному проходу между ткацкими станками.
Мы были голыми, скованными между собой, но неся фабричные туники в руках, мы уже понимали, что наша судьба делает очередной поворот, и возможно не в худшем направлении.
26. В школу встают рано
Я попыталась задержать голову мужчины в моих руках, и поцеловать его в шею, но он, занятый беседой, просто отпихнул меня в сторону. Всё что мне осталось, это стоя позади него на коленях сдерживать рвущиеся наружу рыдания. Как мне хотелось прикоснуться к нему. Но я была всего лишь отвергнутой рабыней, которой он не разрешил этого сделать.
Тила, первая девушка, просигналила мне с другого конца комнаты, приказав подойти к ней. И я подобострастно согнувшись в поклоне, отползла назад, и поднявшись на ноги, поспешила за распоряжениями.
– Вино, – сказала Тила, передавая кувшин, – для Господина.
С этим сосудом я торопливо направилась обслуживаемому мной столу.
За столом, тут и там сидели пирующие мужчины, развлекая себя беседой. Несколько музыкантов наигрывали незамысловатую мелодию, разместившись у дальней стены зала. Подойдя к столу, я опустилась на колени позади Эмильянуса.
– Вина, Господин? – прошептала я.
– Да, – кивнул он, протягивая ко мне свой кубок. – Спасибо, Тиффани.
– Да, Господин, – тихо сказала я, и отошла в сторону.
Вежливость у Эмильянуса, похоже, вошла в привычку, вероятно, как результат мягкости его воспитания, но она никоим образом не влияла на полноту неволи, в которой содержались его рабыни.
Хотя никто и не обязан быть вежливым с рабыней оказывающей им услуги, но любой мужчина, конечно, если того пожелает, может и поблагодарить её. С точки зрения девушки, прекрасно осознающей, что на её шее находится ошейник, подобная любезность иногда может показаться ещё более пугающей, чем грубость или жестокость. Ни для кого из рабынь не секрет, как часто оказывается, что такие нежные и благородные юноши, оказываются глубоко развращёнными своей абсолютной властью. Будучи рабыней, девушка отлично знает, что вежливая просьба такого вот господина снять предмет одежды эквивалентна категоричной команде «раздеться» какого-нибудь грубого надсмотрщика. И в том и в другом случае, она не медлит с повиновением.
Повинуясь жесту Тилы, я поставила сосуда с вином на служебный стол, и отошла к стене комнаты, где и встала на колени подле Эмили.
Приблизительно за ан до этого мы с Эмили стояли на кухне перед Тилой.
– Встаньте прямее, девушки, – скомандовала Тила, присматриваясь к нам. – Вы же не за ткацкими станками стоите.
– Тебе идут твои рабские шелка, Эмили, – отметила Тила.
– Спасибо, Госпожа, – зарделась моя подруга.
– Тебя это тоже касается, Тиффани.
– Спасибо, Госпожа, – с удовольствием отозвалась я.
На нас обеих были надеты алый шёлковые туники рабынь для удовольствий. Шёлковая ткань была настолько тонкой, что казалась почти прозрачной. Подобная одежда оставляла немного сомнений относительно изгибов наших фигур. А ещё мы носили ошейники Эмильянуса.
Теперь мы были его собственностью. Двенадцать медных тарсков за каждую из нас были переданы на счёт цеха № 7, ткацкой фабрики, компании Минтара. На наших левых лодыжках были застёгнуты цепочки с рабскими колокольчиками. Как чувственно они позванивали, когда мы двигались по залу! Бицепсы левых рук каждой из нас, спиралью овивали варварские, змееподобные браслеты.
– Хотя Вас обеих и приобрели как домашних рабынь, и само собой, мы нуждаемся даже в большем количестве таких работниц, но ожидается также, что в случаях, подобных сегодняшнему вечеру, Вы будете прислуживать за обедом, – объяснила Тила. – Если честно, я подозреваю, что Господин имеет на Вас определённые виды, и простые домашние работы, это всего лишь начало вашего обучения.
Мы с Эмили удивлённо посмотрели друг на друга.
– Музыканты уже играют, – заметила Тила, – и остальные девушки уже на месте. Вскоре я и Вас обеих пошлю в зал.
– Да, Госпожа, – проговорили мы с Эмили.
– И помните, что Вы больше не высокопоставленные свободные женщины, -предупредила она. – Всё время вспоминайте, что Вы – всего лишь рабыни. Вы живёте только для того, чтобы обслуживать и доставлять удовольствие мужчинам. Когда Вы выйдете туда, можете сразу начинать увлажняться от покорности и чувственности. И смотрите, чтобы каждый Ваш жест, каждый Ваш взгляд, каждое движение Ваших тел, обещало бы мужчинам невыразимые словами удовольствия. А если кто-либо из них пожелает щёлкнуть пальцами, смотрите, Вы должны не просто выполнить эти обещания, но сделать в тысячу раз больше.
– Да, Госпожа!
– Сегодня в зале не будет никаких свободных женщин, – сказала она. – Так что справиться с Вашей задачей будет проще.
Это её замечание было встречено нами со вздохом облегчения. Жуткая ненависть свободных женщин к их порабощенным сёстрам, вызванная завистью и собственной неудовлетворённостью, и обладание властью причинять им боль, приводила к тому, присутствие рабынь на таких мероприятиях ограничивалось или запрещалось. Присутствие, свободных женщин отрицательно влияло также и на присутствующих мужчин, сковывая их и лишая привычных удовольствий, обычно доступных свободным. Если такая женщина будет присутствовать на пиру, то, едва ли возможно, что кому-то придёт в голову мысль со смехом сорвать шёлк с визжащей рабыни и взять её прямо на обеденном столе.
Когда в пиршественном зале присутствуют свободные женщины, рабынь обычно одевают в относительно скромные одежды, и служат они незаметно и пристойно. За исключением совершенства их обслуживания, их ошейников и относительной короткости, открытости и бедности их одежды, нельзя было бы даже понять, что это рабыни, если, конечно, кому-либо не захотелось внимательно посмотреть в их глаза, или коснулся их рукой.
– Помните то, что я Вам сказала, – предупредила первая девушка.
– Да, Госпожа, – ответила я.
– А мы не слишком откровенно одеты, Госпожа? – всё же поинтересовалась Эмили.
– Только не для рабынь для удовольствий, – усмехнулась Тила.
– Да, Госпожа, – склонив голову и покраснев, сказала Эмили.
Обращаясь к Тиле, мы говорили «Госпожа», поскольку она была, кейджероной – старшей рабыней в доме Эмильянуса.
– Тебя беспокоит то, что предстоит появиться перед господином, столь откровенно одетой и беззащитной? – уточнила Тила.
– Да, Госпожа, – призналась Эмили.
– Не потому ли, что он Тебе понравился? – поинтересовалась кейджерона.
– Да, – прошептала она.
– И я думаю, что Ты ему тоже понравилась, – улыбнулась Тила.
– Правда, Госпожа! – нетерпеливо спросила Эмили, прижав руки к груди.
– Да, – кивнула Тила, – но не забывай, что Ты для него не более, чем рабыня.
– Да, Госпожа, – радостно воскликнула Эмили.
– Тебе нечего стесняться теперь, ведь когда он Тебя покупал, то видел совершенно голой, – напомнила Тила.
– Да, Госпожа, – сказала Эмили, опуская голову.
Что и говорить, мужчины на Горе не покупают одетых женщин.
– У Тебя просто нет ничего такого, что стоило бы прятать, -засмеялась Тила. – Ты рабыня, а тело рабыни общедоступно.
– Да, Госпожа, – промямлила Эмили.
– Оставь в прошлом своё беспокойство по поводу твоего что о Тебе могут подумать, – строго предупредила Тила. – Единственное о чём Тебе стоит беспокоиться теперь – это как ублажить твоего Господина.
– Да, Госпожа, – покраснев до корней волос, проговорила рабыня.
– И ублажить его превосходно, – улыбнувшись, добавила Тила.
– Я попробую, Госпожа, – пробормотала Эмили.
– Тиффани, – обратилась ко мне кейджерона.
– Да, Госпожа, – откликнулась я.
– Ты довольна, что попала в домом? – спросила она.
– Да, Госпожа! – совершенно честно ответила я.
Хотя я пробыла здесь всего только два дня, какие-то сорок анов, я просто наслаждалась его контрастом с фабрикой.
Здесь было чисто, просторно и тихо, а территория вокруг дома, на которой был разбит прекрасный сад, была окружена высокой, белой стеной. На территорию можно было попасть только через большие декорированные решетчатые ворота. Здесь меня хорошо кормили и не перегружали работой. Мои обязанности оказались не трудны, обычная работа домашней прислуги, подмести, помыть, заправить кровати, навести порядок в комнатах, и тому подобное. Иногда, меня вызывали для помощи по кухне. Вместо фабричной униформы с логотипом компании Минтара, что я носила прежде, мне выдали обычную, лёгкую, белую, домашнюю тунику, подобную той, что часто носят башенные рабыни. А ещё у меня был доступ к ванне. И даже моя конура была удобна и, для конуры, можно сказать, просторна. Конечно, я не могла в ней встать во весь рост, но зато хватало места, чтобы вытянуться лёжа и даже переворачиваться с бока на бок. Дверь для доступа в конуру была крошечной, и зарешеченной, впрочем, вся сторона конуры, обращённая в коридор, представляла собой решётку, состоящую из вмурованных в пол и потолок конуры вертикальных железных прутьев. Вполне обычная конструкция рабской конуры. Рабыня всегда должна быть доступна глазам её хозяина, чтобы он мог рассмотреть её всякий раз, когда он выбирает, и днём или ночью.
Нет ничего необычного и в маленькой дверце, это также распространённая конструкция в рабских конурах. Рабыня соответственно вынуждена, входить и покидать конуру только на четвереньках, как животное, которым она, в конце концов, и является, причём юридически. Кроме того, такая конструкция полезна с точки зрения различных способов взятия девушки на поводок или на цепь.
В этом доме, как и в большинстве других, рабыни заползают в конуру раздетыми. Признаться, я ничего не имела против ни крошечной дверцы, ни выставленной на всеобщее обозрение моей наготы в конуре. Уж лучше это, чем жизнь запертой общей спальне на фабрике. Да и одеяла с подушкой выглядели предпочтительней, по сравнению с пролёжанным, набитым старой соломой матрасом и тонким покрывалом на цементном полу спальни.
– Надеюсь, у Тебя нет желания вернуться в цех? – уточнила Тила.
– Нет, Госпожа! – я даже вздрогнула представив себе такую перспективу.
– Было бы хорошо для вас обеих, и для Тебя, и для Эмили, -предупредила Тила, – помнить, что Вас обеих взяли сюда не более, чем на пробу. Вы здесь, не для того, чтобы стоять у ткацкого станка. И вовсе не затем, чтобы просто чистить и заправлять кровати хозяев. Ваше рабство в этом доме подразумевает более широкий набор услуг.
– Да, Госпожа, – сказали мы, и у нас не было сомнений относительно того, что именно входит в этот более широкий набор услуг.
Тила выдала нам по золотому браслету для левых рук, в виде змеек, и по цепочке с рабскими колокольчиками для левых щиколоток. Наши шёлковые туники были столь легки, что мы едва чувствовали их на теле.
– Вот теперь, прежде чем войти в зал, Вы должны принять решение, -жёстко объявила Тила, – или Вы хотите служить удовольствиям мужчин, и без условий, полностью, без остатка, или Вы хотите вернуться на фабрику. В общем, Вы сами должны решить, кто Вы, и как бы хотели жить. Я предлагаю Вам благородную альтернативу, чтобы самостоятельно выбрать свою судьбу, подобно действительно свободным женщинам, и вернуться в свой цех, вернуться обратно к изнурительной, скучной работе у ткацкого станка. Альтернатива, конечно, настолько ужасна, я почти не смею упоминать о ней. Это остаться и служить мужчинам, полностью принадлежать им, быть в их полном распоряжении, быть их согласной на всё, послушной, страстной, бесстыдной и беспомощной рабыней.
Мы с Эмили посмотрели друг на дружку.
– Шлюхи выбирают ошейник и беспомощное обслуживание мужчин, -предупредила кейджерона. – Женщины, которые действительно благородны и свободны, выбирают фабрику и ткацкий станок.
Она пристально посмотрела на меня.
– Тиффани? – спросила она.
– Я выбираю служить мужчинам, – выдохнула я.
– Значит Ты – рабыня и шлюха, – подытожила Тила.
– Да, Госпожа, – согласилась я, хотя такое определение показалась мне через чур, откровенным.
– Эмили? – спросила Тила.
– Я, тоже, выбираю служить мужчинам, – ответила девушка, – особенно Эмильянусу!
_ Выходит и Ты у нас оказалась рабыней и шлюхой, – усмехнулась Тила.
– Да, Госпожа, – не стала спорить Эмили.
– Но то, что Вы обе бесстыдно предпочли стать рабынями для удовольствий, а не благородными фабричными девушкам, ещё не означает, что ваши владельцы должны счесть целесообразным предоставить Вам такое рабство. Теперь только то Вас зависит, сможете ли Вы доказать им, что у Вас имеются способности, талант, предрасположенность, желания и рефлексы необходимые для такого рабства.
– Да, Госпожа, – ответили мы почти в один голос.
– Сейчас я пошлю Вас в зал, – сказала Тила.
Я, сделав шаг к двери, услышала, как зазвенели рабские колокольчики, прикреплённые к моей лодыжке. Их звучание, чувственное и варварское, поразило меня.
– Если Вас обеих и не признают достаточно приятными, – предупредила кейджерона, – вы обе, и Ты – Эмили, и Ты – Тиффани, окажетесь на фабрике уже завтра вечером. Это Вам понятно?
– Да, Госпожа.
Я вдруг поняла, что мне хотелось бы, чтобы Эмильянус нашел бы меня столь же привлекательной, какой, очевидно, была для него Эмили. Я подумала, что мои шансы, вероятно, будут не меньше чем её.
– Госпожа! – позвала Эмили.
– Да? – обернулась к ней Тила.
– Мы с Тиффани – признавшие свою суть шлюхи и рабыни. Вы вынудили нас признать эту правду о нас, и согласиться с ней.
– Да, и что Ты хотела выяснить? – спросила кейджерона.
– Как на счёт Вас? – спросила Эмили. – Вы красивы, Вы прекрасны, и тоже в ошейнике. Кто Вы?
– Смелый вопрос, – протянула Тила.
– Простите меня, Госпожа, – вздрогнув пролепетала Эмили.
– Но можешь не бояться, конечно, я такая же рабыня и шлюха, как и Вы обе, – вдруг призналась Тила. – И знаете что? Мне это нравится!
Неожиданно, она обняла и поцеловала нас обеих. Потом отступив от нас на шаг она объявила:
– Сейчас в зале Вы будете рабынями перед свободными мужчинами, и там не будет ни одной свободной женщины. Так упивайтесь же своей женственностью и проявляйте её без всякого стыда!
– Да, Госпожа! – дружно воскликнули мы, заражённые её призывом.
– Вперёд, рабыни, – скомандовала Тила.
– Да, Госпожа! – отозвались мы и, с весёлым перезвоном рабских колокольчиков, поторопились присоединяться к другим девушкам в зале.
– Колени свои разведи, – шепотом подсказала я Эмили.
– Спасибо, Тиффани, – поблагодарила Эмили, раздвигая колени в стороны.
Ноги рабыни для удовольствий, когда она стоит на коленях, должны быть широко расставлены перед её господином, впрочем, как и перед всеми остальными свободными мужчинами. Как выяснилось, Эмили, находясь в одной комнате с Эмильянусом, всё ещё не могла побороть своей скромности. Хотя в цеху, конечно, по его приказу она не задумываясь раздвинула колени перед ним.
Мы стояли на коленях, в ряд у одной из стен комнаты. В виду того, что в данный момент мужчины увлеклись спором, мы оказались не у дел. Теперь у нас появилась возможности обратить внимание на других девушек. Насколько же красивы они были. И как естественны, соблазнительны, правильны и подходящи казались они, в их незначительности и красоте, служа мужчинам. Я стояла на коленях рядом с Эмили, держа свои колени широко разведёнными, одетая в шелка рабыни для удовольствий, с ошейником замкнутым на моём горле, варварской золотой змейкой на моей левой руке, и рабскими колокольчиками на моей левой лодыжке. Я стояла на коленях, готовая в любой момент служить мужчинам. Насколько странным было всё это, подумала я. Как же далеко я оказалась! Как далеко-далеко, теперь, оказался прилавок в парфюмерном отделе супермаркета на Лонг-Айленде, студия фотографа, моя квартира. Я ещё помнила, ту симпатичную, жадную, маленькую продавщицу парфюмерии. Она больше не была свободна. Теперь её сделали рабыней в стальном ошейнике. Когда-то она была мисс Тиффани Коллинз. Теперь она стала домашним животным, не имеющим даже права на собственное имя, просто рабовладельцы сочли целесообразным сохранить за ней кличку «Тиффани».
– Тиффани, – шёпотом окликнула меня Эмили.
– Да, – прошептала я в ответ.
– Эмильянус очень красив, ведь правда? – всё так же шёпотом спросила она моего мнения.
– Да, – признала я.
– Я уже не могу терпеть, мне хочется упасть на живот и ползти к нему, – простонала она, – и умолять, чтобы он позволил доставить ему удовольствие.
– Держи себя в руках, стой, как стоишь! – прошипела я.
– Нет, не могу больше! – всхлипнула она.
– Возможно, позже он позволит Тебе служить ему, – постаралась успокоить её я.
– Я надеюсь на это, – шептала она. – Как я надеюсь на это!
– Ты ему нравишься, – сказала я Эмили, немного понаблюдав за хозяином.
– Я думаю, что я его истинная рабыня, – шепнула девушка.
– Тебе ещё слишком рано знать так ли это, – отмахнулась я.
На самом деле, я, конечно, понятия не имела, правда это или нет. Хотя, некоторые утверждают, что это можно сказать сразу.
– Я хочу, чтобы он наказал меня плетью, – вдруг призналась она.
– С ума сошла? – удивилась я.
– Просто я люблю его, – объяснила Эмили.
Тут мы обе вынуждены были замолчать, увидев недовольный жест Тилы.
Признаться я была несколько разочарована. Мужчин отдавали должное ужину и беседам. В целом, то, что я наблюдала, было вполне благопристойным ужином. А я-то думала, одевая, нашу одежду и колокольчики, что возможно, мы будем служить более возбуждающими и интимными способами, чем на самом деле нам пришлось это сделать. Но, похоже, что этот ужин, очевидно, был действительно нормальным ужином. С той лишь разницей, здесь были только мужчины, и ни одной свободной женщины, а всё удовольствие присутствующих сводилось к тому, что блюда подавали красивые, возбуждающе одетые женщины в рабских ошейниках.
Я бросила взгляд на Эмили. Она не могла оторвать своих глаз от Эмильянуса.
Некоторые женщины иногда желают, или, по крайней мере, хотя бы один раз быть выпоротой тем мужчиной, которого они любят. Вероятно, это связано с глубинными психологическими чувствами, чувствами, связанными с желанием женщины подчиняться и исполнять своё биологическое предназначение. Возможно, это является проявлением, внутри вида Гомо Сапиенс отношений господства и подчинения, свойственных дикой природе.
Это включает в себя, конечно, глубокое чувственное взаимодействие с любимым. Вовлекает сильнейшие эмоции, ощущения и чувства. В такой ситуации женщина, которая желает отдаться и уступить, понимает, что оказывается во власти любимого, и беспомощна перед его желаниями. Это дает ей возможность, в свою очередь показать любимому, что она, в её любви, и во всей глубине её чувств, приносит себя ему в жертву.
Я когда-то была Тиффани Коллинз с планеты Земля, а теперь стала рабыней в гореанском ошейнике. Я непроизвольно коснулась своего ошейника. Он был легким, но, при этом эффективным и несгибаемым. Я полагала, что не стоит говорить всем и каждому об этом, но мне нравилось чувствовать, как он обнимает меня. Я чувствовала, что, так или иначе, мы подходим друг к другу. Его присутствие на мне было правильным, и я это каким-то образом, чувствовала. Но, надо признать, что иногда я чувствовала себя не в своей тарелке, от того что носила его. Мне было страшно от того, что я знала, что он сообщал всем, что я принадлежу, что нахожусь во власти мужчин.
Я стояла на коленях, у стены в зале, где паровали мужчины. Я больше не был свободна. Меня могли теперь купить и продать. И я должна повиноваться любому приказу.
Моим главным страхом теперь стало то, что меня в любой момент могут отослать назад в цех. Мне, как возможно и другим таким же девушкам, дали немногое, но Возможность доказать рабовладельцам, что они позволили нам привязать рабские колокольчики на наши лодыжки, не по невнимательности или ошибке. Неоднократно во время ужина я пыталась привлечь внимание то одного мужчины, то другого, делая это как самая настоящая рабыня, ведь мой живот просто горел и, казалось, умолял об этом, но, каждый раз, я была отвергнута и отослана.
