Текст книги "Нет слова «прощай»"

Автор книги: Джон Крэйг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Глава III

На другой день было заметно прохладней. Вместе с Полем и Джейком Онаманом Кен чинил сваи» на которых должен был стоять новый причал. Это была нелегкая работа. Кен и Поль провели большую часть дня стоя в воде – нередко по самые плечи. Нелегко было ворочать под водой тяжелые камни, и оба мальчика ободрали себе пальцы до крови. Под конец Кен так же изнывал от холода, как два дня назад – от перегрева.

Зато Поль Онаман, судя по всему, был столь же нечувствителен к холоду, как и к жаре. К исходу дня они начали чинить основные балки, соединявшие сваи между собой, потом на эти балки должен был лечь настил.

Отец Поля мастерски владел топором. Этот топор – со сравнительно небольшим лезвием и короткой рукояткой – он чаще всего держал одной рукой, всего сантиметров на десять ниже головки. Пригоняя друг к другу бревна, Джейк Онаман делал зарубы меткими и точными движениями опытного плотника.

Сегодня Кен завтракал вместе с обоими индейцами в лодочном сарае. Ему было неловко, что в прошлую субботу он ел дома, тогда как Поль и его отец наскоро перекусили на месте работы.

В воскресенье он не раз вспоминал об этом, а нынешним утром сбегал на дачу – потолковать с матерью.

– Почему бы нам не пригласить индейцев позавтракать вместе с нами? – спросил он, входя в кухню.

Мать замешивала тесто для сладкого пирога.

– Видишь ли… – начала она.

– Незачем! – вмешалась в разговор тетушка Мэрион. – Что это тебе взбрело в голову, Кен? Их даже близко к дому нельзя подпускать. А не то кое-чего недосчитаешься! Да они и сами чувствовали бы себя здесь неловко. Они свое место знают!

– Но ведь сегодня холодно, – сказал Кен.

– Чепуха! – отмахнулась тетушка Мэрион. – Индейцы и зимой-то живут под открытым небом. Им не бывает холодно так, как нам. Да и к тому же на дворе – июль, а не январь!

– Я готов пойти навстречу, – предложил Кен. – Что, если я позавтракаю с ними в лодочном сарае?

Облегченно вздохнув, мать улыбнулась, но тетушку Мэрион было не так-то просто унять.

– Очень даже глупо! – нетерпеливо возразила она. – Зачем жевать бутерброды всухомятку, когда ты можешь прийти сюда и съесть тарелку вкусного домашнего супа?

– Это тоже можно уладить, – вставила мать. – Я дам вам по кружке горячего супа, и вы будете запивать им бутерброды. Так, я надеюсь, все будут довольны.

За работой Кен и оба индейца почти не переговаривались между собой. Лишь изредка обменивались они двумя-тремя словами, когда это было нужно для дела, но, в общем, работали молча. Кен несколько раз пытался завязать разговор, но безуспешно. Поль ни единым словом не упомянул об их вчерашней встрече на озере.

Время от времени Поль перебрасывался двумя-тремя словами с отцом, всякий раз на родном языке. Кену казалось, что эти низкие, носовые звуки трудно воспроизвести и нелегко поэтому запомнить, но скоро он уже с уверенностью различал несколько слов, которые повторялись чаще других. Слово «нигуиссес», к примеру, означало сын, «шиван» – лодка, «абуи» – весло, «нотине» – ветер. Лучше всего он запомнил слово «нигуим». Стоило Полю слегка замешкаться, как отец тотчас же говорил: «нигуим» – «скорей». Перед самым обедом Кену впервые удалось вызвать живой отклик на бесстрастном, изборожденном морщинами лице Джейка Онамана. Кен держал за один конец тяжелое бревно, дожидаясь, когда Поль подложит под него камень. Но Поль не торопился, подыскивая камень получше.

– Нигуим! – крикнул ему Кен, даже не подумав, что говорит. – Нигуим, черт побери!

Улыбка мелькнула на лице Джейка Онамана.

– Нигуим, нигуим!.. – подхватил он, и тогда Поль тоже едва заметно улыбнулся.

Потом они сидели на ступеньках лодочного сарая и ели. Кен раз-другой попытался снова начать разговор, но, как и прежде, индейцы ему не ответили. Кен и сам не любил много болтать, но это упорное молчание казалось ему странным и немного неприятным. Что ж, подумал он, тут уж, видно, ничего не поделаешь.

После еды Джейк Онаман вынул трубку, набил ее табаком из кисета и закурил. Поль сидел и смотрел на озеро, на серую под пасмурным небом воду, на волны с белыми барашками там, за мысом…

– А что ты делаешь у себя в городе? – вдруг спросил он Кена. – В школе учишься?

Кен даже немного растерялся. Он уже не ждал, что кто-либо из оджибуэев заговорит с ним.

– Да, учусь, – ответил он. – Я только что кончил девятый класс. В сентябре пойду в десятый.

Поль коротко кивнул.

– А ты? Тоже учишься в школе?

Индейский мальчик, не поднимая глаз, покачал головой.

– Нет, – сказал он, – теперь уже нет. Я уже год как не учусь. Я дома помогаю отцу.

«Сколько лет мне еще осталось учиться? – подумал Кен. – Четыре года в школе, а потом в колледже еще четыре, если не больше. А если бы вдруг и мне пришлось сейчас бросить школу?»

– Почему так? – спросил он. – Разве ты не должен ходить в среднюю школу?

Поль, все так же не поднимая глаз, снова покачал головой.

– Здесь у нас нет средней школы, – сказал он.

– Почему же ты не едешь в город – туда, где она есть?

Поль поднял глаза и взглянул на Кена. Несколько секунд он пристально смотрел на него, потом слегка улыбнулся. Он ничего не ответил. Вместо этого он сказал несколько слов отцу. Тот кивнул головой и что-то коротко буркнул в ответ.

– А в начальной школе ты где учился? – спросил Кен.

Кивнув головой в сторону станции, Поль рассказал Кену про школьный поезд. Раз в неделю железнодорожный вагон, переоборудованный в классную комнату, останавливался в Кинниваби. Собственно говоря, под классную комнату было отведено полвагона; тут были парты, черная доска, географические карты и все прочие учебные принадлежности. Наподобие сельских школ, вагон обогревался пузатой печуркой, которую топили углем. Другая половина вагона служила жильем учителю.

В тот день, когда школьный вагон стоял в Кинниваби, все местные дети приходили туда учиться. Но вечером того же дня вагон прицепляли к какому-нибудь товарному составу, и он уезжал на другую станцию, где также стоял целый день.

Дети всех возрастов, ученики разных классов, вместе сидели в этом вагоне, а учитель переходил от одного ученика к другому, стараясь, насколько он мог, по очереди заниматься с каждым.

– Но это же только раз в неделю, – удивился Кен, – а как же в остальные четыре дня?

– В такой школьный день, – ответил Поль, – учитель обычно задавал нам уроки на всю неделю. Пока вагон переезжал с места на место, мы выполняли все задания дома. А когда опять приходили в школу, учитель проверял наши домашние работы и задавал уроки на следующую неделю.

Кен пытался понять, как же учился Поль. Он живо представил себе школьный вагон, стоящий на запасных путях. Январским утром, в тридцатипятиградусный мороз, когда над ледяной гладью озера веет ветер, к этому вагону вдоль путей спешат дети. На окнах вагона – разводы инея, и дым от печурки поднимается к зимнему небу. А в самой классной комнате – влажная жара. Все это отчетливо рисовал себе Кен, но он не мог себе представить, каково это одному выполнять целую неделю домашние задания.

– Есть у тебя еще братья и сестры? – спросил Кен.

– Да. Брат есть – Джон. Ему двадцать два, не то двадцать три. Точно не помню.

Поль заговорил с отцом на родном языке, и Кена поразила мгновенная смена высоты голоса и интонации.

– Отец говорит, Джону – двадцать три. Этим летом он работает помощником мистера Макгрегора, лесника. Несколько лет назад Джон заболел туберкулезом, но теперь он здоров. Были у меня еще две сестры, но они давно умерли. Отчего, не знаю.

Снова все помолчали.

– А у тебя есть братья или сестры?

– Нет. Я один у родителей. Иногда мне жаль, что у меня нет братьев и сестер, а иногда я даже рад этому. Когда ты один, у тебя больше свободы.

Мальчики улыбнулись друг другу.

– А твой народ давно живет здесь, в Кинниваби? – спросил Кен.

– Мой народ живет здесь, сколько я себя помню, и жил еще задолго до этого. Старики часто рассказывают про минувшие времена. Но я точно не знаю, когда все это было.

Поль обернулся к отцу и снова заговорил с ним на родном языке. Отец ответил не сразу, сначала набил табаком и зажег трубку. Потом он заговорил, оживленно жестикулируя.

– Отец говорит: наш народ живет здесь давно, с самых древних времен, – переводил Поль. – Он говорит, Нанабажо подарил этот край нашему народу вскоре после сотворения мира. Мы всегда жили здесь. Останки наших предков – а их так много, что и не сосчитать, – захоронены в потайных местах за высокими холмами, туда, к северу.

Кен слушал рассказ Поля, и у него было такое чувство, словно его отнесло куда-то в неоглядную даль времен.

– А кто такой Нанабажо? – спросил он.

– Нанабажо… Ты, наверно, назвал бы его богом или, может, духом. Он жил на земле много, много лет назад. И был другом моего народа. Он подарил нам все, что у нас есть, и многому нас научил.

– А как давно все это было?

Поль снова заговорил с отцом. Отвечая, Джейк Онаман пожал сутулыми плечами.

– Отец говорит: он не знает, как давно. На этот вопрос нельзя ответить, потому что время тогда не существовало. Но было это так давно, что и вообразить невозможно.

Кен взглянул на поселок оджибуэев за озером и представил себе, как давным-давно, в неоглядном прошлом, здесь вздымался к небу дым от костров. На какой-то миг он почувствовал странную общность со всеми этими давно умершими людьми, что некогда обитали на берегу озера Кинниваби. Эти люди разводили костры, убивали животных, ели, спали, жили и умирали здесь за много веков до того, как первый белый человек робко вышел в Атлантический океан и начал думать о том, что за пределами Европы простирается целый мир…

Отец Поля что-то сказал сыну.

Поль улыбнулся.

– Он говорит: как бы долго ни обитал здесь наш народ, сами мы чересчур долго едим. Он говорит: пора снова приниматься за работу.

Кен улыбнулся Джейку Онаману и уловил в его глубоко посаженных глазах искру ответного тепла.

В тот же вечер за обедом Кен рассказал про этот разговор матери и тетушке Мэрион. Он рассказал, как Поль учился в школьном вагоне.

– Удивляюсь, – проговорил он, – как это Поль закончил начальную школу в таких условиях.

– И жаль, что закончил! – заявила тетушка Мэрион. – Время, усилия, деньги – все потрачено впустую!

– Почему впустую? – удивилась мать Кена.

– Понятно, почему. Если даже кто-то из индейцев и окончит восемь классов, какая, спрашивается, от этого польза ему самому и другим? Он все равно будет торчать в своем поселке, пить водку и разводить детей. А жить станет на пособие, которое ему будет выплачивать государство. Давать индейцам образование – значит плодить новые расходы в будущем. А краснокожие за это и спасибо не скажут!

– А за что им говорить спасибо? – воскликнул Кен, чувствуя, как в нем закипает ярость. – В конце концов, они ведь жили здесь задолго до того, как мы сюда пришли. Я не понимаю, как ты можешь…

– Тише, Кен, успокойся, – одернула его мать. – Тетушка Мэрион вправе иметь свое мнение на этот счет.

– Да, конечно, – нехотя согласился Кен.

Несколько минут за столом царило натянутое молчание. Наконец мать Кена нарушила его, попросив сына съездить на станцию – купить кое-какие продукты.

Солнце уже было совсем низко над горизонтом, когда Кен, обогнув мыс, понесся через всю ширь озера к станции. К заходу солнца ветер улегся, и на озере было спокойно.

Подъезжая к станции, Кен увидел лодку, которая шла в тени деревьев вдоль берега. На корме, быстро и четко работая веслом, сидела старая индианка. На ней была толстая, слишком просторная для нее кофта. На голове – синий линялый матросский берет. На носу лодки сидела худенькая девочка лет десяти-одиннадцати, тоже быстро работавшая веслом.

«Интересно, – подумал Кен, – сколько оджибуэйских старух и девчонок, точно так же орудуя веслами, плыли в лодках по этому озеру? И сколько еще их будет?»

Привязав лодку к причалу, он поднялся по холму к станции. Начальник вокзала мистер Морли стоял на перроне и разговаривал с Уилбэром Кроу. Это была странная пара. Грузность Уилбэра Кроу как бы подчеркивала худобу и тщедушие его собеседника. Рядом с неряшливым Уилбэром Кроу безупречно одетый начальник станции – он был в белой сорочке с синим галстуком, аккуратно отглаженных брюках, начищенных до блеска черных ботинках и очках без оправы – производил немного комическое впечатление.

Проходя мимо них, Кен услышал, что они сосредоточенно беседуют.

– Хотел бы я знать, – сказал Морли, – сколько еще будет таких происшествий. И доколе мы будем это терпеть? И о чем думают власти?

Уилбэр Кроу курил сигару.

– Совершенно с вами согласен, – ответил он. – Можно подумать, будто мы не знаем, кто это сделал. Это же ясно как божий день!

– Разумеется, это ясно как день. И за что только мы платим налоги!..

Кен пересек пути и вошел в лавку.

Здесь он узнал, что, оказывается, произошла еще одна кража. Сняли подвесной мотор с лодки старика Граймза, которая стояла у причала в заливе. В связи с этим ходили разные слухи. Одни уверяли, будто в Тэртл-Нэрроуз уже арестовали кого-то. Другие утверждали, будто украденный мотор обнаружили в Оттэр-Лэйке и что двух индейцев-кри из резервации «Черные Псы» уже посадили в тюрьму. Ходил даже слух, будто при аресте они отстреливались.

И все же было ясно, что толком никто ничего не знает.

– Все одна болтовня, да и только, – сказал Бен Симпсон, качая головой. – Болтают люди кто во что горазд, болтают и сами не знают что.

Он начал подсчитывать стоимость продуктов, которые Кен выбрал на полках, аккуратно записывая все огрызком карандаша. Рука его уже слегка дрожала, но почерк еще не потерял изящества, которое он приобрел на уроках чистописания чуть ли не три четверти века назад.

– Одно я знаю точно, – сказал он. – Добра от всего этого не жди. Чем больше пустой болтовни, тем больше будет зла.

Глава IV

Кен еще глубже втянул голову в плечи, кутаясь в ворот меховой куртки: он шел вдоль путей, пробиваясь сквозь метель, к станции. Лицо его горело, а ноги и ступни немели от холода. Временами до него долетал звон колокольчика из школьного вагона, заглушаемый воем зимнего ветра. Он понимал, что опаздывает на урок, но, сколько бы ни спешил, никак не мог приблизиться к тусклым огням станции, мерцавшим впереди. Как он хотел бы сейчас лечь и уснуть…

Но сейчас ему нельзя спать. Нет, нет, он должен проснуться и выключить будильник, пока тот не разбудил маму и тетушку Мэрион. Утихомирив назойливый звонок, Кен еще на миг нырнул под одеяло и стал глядеть на косые лучи утреннего солнца, пробивавшиеся в окно. Он слышал, как на крыше скребется бурундук, а где-то далеко в лесу каркает ворона.

Сон был такой живой, зимний холод такой неподдельный, что Кен не сразу пришел в себя. Он сел на край постели и стал одеваться. И хотя в комнате было тепло, его слегка знобило. Будильник показывал половину шестого.

Было прекрасное тихое утро. Когда он спускался по тропинке к лодочному сараю, солнце уже выплыло из-за деревьев в безоблачное, ослепительно синее небо. Гладь озера была недвижима, и все отражения в воде были очень четкими, отчего противоположный берег озера казался непривычно близким.

«В такое утро хорошо кататься на лодке», – подумал Кен.

Неторопливо работая веслом, он провел лодку вдоль берега и повернул к середине озера. Громкий всплеск заставил его обернуться: расходившиеся по воде круги показывали, где только что нырнул бобер. Со всех сторон плескалась рыба. В лесу не умолкая хрипло каркала ворона.

«Жизнь бьет ключом, – подумал Кен, – природа уже пробудилась, и только люди на дачах еще спят». В индейском поселке тоже пока еще никого не было видно.

Кен снова вспомнил свой сон; в ласковом тепле и покое летнего утра жестокая враждебность мира, который привиделся ему ночью, казалась особенно невероятной.

«Как странно! – подумал он. – Я приезжал сюда год за годом и считал, что очень хорошо знаю Кинниваби, а ведь я всегда представлял себе здешний край только таким, каким он бывает в июле и в августе. Кинниваби для меня означало лето. И потом в городе я вспоминал озеро тоже только таким, каким видел его летом. Мне никогда не приходило в голову, что жизнь, подчас очень суровая, продолжается в Кинниваби весь год. Забыл, что одно время года сменяется другим. Что дети ходят в школу, люди работают и проводят здесь всю свою жизнь. И что два солнечных летних месяца – всего лишь эпизод в жизни местных жителей, и притом небольшой».

Через полтора часа Кен вернулся домой, его мать уже была на ногах и успела затопить на кухне плиту. Когда они заканчивали завтрак, приехал Поль Онаман с отцом. Работа шла споро – возможно, к вечеру уже будет готов причал. Оставалось лишь обстругать и приколотить доски настила. А после тяжких усилий минувших дней это представлялось сравнительно легкой работой.

За вторым завтраком Кен и Поль возобновили разговор, начатый накануне.

– Хорошо учиться в средней школе? – спросил индейский мальчик.

– Хорошо. Говорят, с каждым годом становится все труднее, на дом больше задают. А мне нравится!

– А что ты еще делаешь, кроме уроков?

Кен стал рассказывать Полю про свою школу. Он долго и подробно говорил о своих учителях, друзьях и обо всем остальном, чтобы Поль представил себе, как люди живут в городе. И еще он пытался получше описать, как он сам там живет. Обычно Кен был немногословен, а тут он сам дивился, что все говорит, говорит…

– Знаешь, этой осенью я, наверно, буду играть в школьной футбольной команде. А все же мне больше по душе хоккей!

– Я тоже люблю хоккей, – сказал Поль. – Мы здесь тоже расчищаем каток – там, за островком.

Кен взглянул на сверкающую гладь воды, пытаясь представить себе на ней хоккейный матч. Но это было нелегко.

– Как-то раз мне пришлось сходить к доктору в Бивер-Лэйк, – продолжал Поль. – Там я по телевизору видел хоккейный матч. Канадская команда против американской. Очень хорошо все было видно. Я даже разволновался. А ты смотрел когда-нибудь хоккей по телевизору?

Кен вспомнил зимние субботние вечера дома. Они с отцом всегда смотрели по телевизору хоккейные матчи. Обычно они разводили в камине огонь. Иногда варили кукурузу, а иногда отец заказывал какое-нибудь угощение в итальянском или китайском ресторане. Они пытались предсказать итог каждого матча, угадать, какого игрока объявят «звездой». Интересно, сколько же таких матчей он видел. Сто? Двести?

– Да, – ответил он, – смотрел несколько раз. Я, конечно, рад посмотреть матч, когда есть такая возможность, но куда интересней играть самому, правда?

– Помнишь наш вчерашний разговор? – вдруг сказал Поль. – Ты спросил, давно ли мой народ живет в Кинниваби.

– Конечно, помню, – ответил Кен.

– Я вчера сказал об этом брату, Джону, – продолжал Поль. – Тому, что помощник у лесника Макгрегора.

– Да, ты мне говорил.

– Знаешь, брат сказал, что, может, нам уже совсем недолго осталось здесь жить.

Поль потупил взгляд в землю у лодочного сарая, и Кен понял, что индейский мальчик говорит с ним сейчас о чем-то очень, очень важном.

– Это почему же?

– Понимаешь, Джон и сам точно не знает, но выходит так, будто земля, на которой мы живем, принадлежит кому-то другому. И тот, кому она принадлежит, хочет нас прогнать.

– А ты не знаешь, кто это?

– Нет.

Странным показалось Кену, что здесь, в Кинниваби, среди бескрайних просторов дикой природы, кто-то заявляет права частного владения на землю. Он так и сказал Полю.

– Мы и сами не понимаем, – ответил Поль. – Мы всегда думали, что это наша земля. Но Джон говорит, будто много лет назад было заключено какое-то соглашение и теперь земля должна отойти в чужие руки.

– Скверное дело, – согласился Кен. – Но вообще-то, не все ли равно? Разве нельзя разбить лагерь в каком-нибудь другом месте неподалеку?

– Я и сам сначала так думал, – медленно проговорил Поль. – Но все это гораздо сложнее. Говорят, мы не имеем права жить на северном берегу озера, а южный берег, если не считать той полосы, где стоят дачи, весь заболочен.

Тут Поль, повернувшись к отцу, перешел на родной язык.

– Наши дела и в самом деле плохи, – потом продолжал он. – Для того чтобы найти другую подходящую землю, нам придется уйти далеко на север. Что нас там ждет? Тут дети могут учиться в школьном вагоне. И к тому же мы живем здесь в полосе дикого риса – каждый год мы собираем его и продаем Симпсону.

Поль чертил веткой по песку. Получилось что-то похожее на рыбу.

– Может, мы и осядем где-то в другом месте, – сказал он, – только там нам будет гораздо труднее. Мы уже так давно здесь живем…

Кен подумал: что, если его семье и всем соседям в городе вдруг приказали бы сложить свои пожитки и убраться куда глаза глядят?

– Да, плохо дело, – тихо произнес он, – но, может быть, это еще удастся предотвратить.

– Трудно будет старикам уходить на новое место, – сказал Поль. – Они хотят умереть там, где прожили всю свою жизнь. И детям тоже будет плохо. Трудно зимовать на новом месте.

– Неужели ничего нельзя сделать?

Индейский мальчик покачал головой:

– Нет, ничего мы не можем сделать. Остается только ждать, когда нас прогонят отсюда. Мистер Симпсон пытается все для нас разузнать.

Оба немного помолчали.

– А, ладно! – сказал Поль. – То место или это – не все ли равно? С другими индейцами уже сколько раз так поступали! Раньше или позже должен был наступить и наш черед.

В его голосе появился оттенок горечи – Кен прекрасно понимал, что Полю и его сородичам далеко не все равно, где жить. После этого разговора мальчики замолчали и вскоре возобновили свою работу. К вечеру они обстругали и приколотили все доски: причал был готов.

Поль и его отец, сложив свои инструменты, стали собираться домой. Джейк Онаман сказал, сколько им следует за работу, и Кен отдал ему деньги. Мальчику показалось, что сумма, которую назвал индеец, очень уж мала, если учесть, какая трудная была работа, но, не зная, как поступить, он просто молча заплатил, сколько было сказано.

Оба индейца сели в свою лодку и оттолкнули ее от новенького причала. Прежде чем опустить весло в воду, Поль обернулся к Кену.

– Спасибо! – сказал он. – Ты все лето здесь будешь?

– Да, – ответил Кен. – До начала сентября.

– Может, как-нибудь заглянешь ко мне? – предложил Поль, не отводя глаз от причала. – Мы с тобой съездили бы на рыбалку, а не то можно прогуляться куда-нибудь…

– Хорошо! – сказал Кен. – Давай возьмем лодку и спустимся вниз по реке к озеру Скотт-Лэйк. Там водятся здоровенные щуки.

Поль кивнул, потом отвернулся, опустил свое весло в воду, и лодка начала быстро удаляться от берега.

Кен вымыл мостки и пошел по тропинке к даче – уже пора было обедать. За столом он поделился с матерью и тетушкой Мэрион тем, что рассказал ему Поль.

– Для индейцев это большая беда, – вздохнула мать. – Что же теперь с ними будет?

– Будь добра, положи мне еще винегрету! – обратилась к ней тетушка Мэрион.

– Как бы выяснить все подробности этого дела? – сказал Кен. – Кто мог бы знать?

– Я думаю… – начала мать.

– А знаешь, у тебя получился великолепный винегрет, – перебила ее тетушка Мэрион. – Совершенно божественная приправа! А ты правда сама его приготовила?

– Конечно, сама. Так вот, об индейцах… Знаешь, Кен, я думаю, что…

– Обожаю лето за то, что всегда есть свежие овощи, – снова вмешалась в разговор тетушка Мэрион. – Свежий салат и редиска – до чего все это вкусно! Я жду не дождусь, когда появятся помидоры.

Мать Кена взглянула на сестру с жалостью и раздражением.

– Знаешь, Мэрион, – сказала она, – если мы уже исчерпали тему винегрета и свежих овощей, может быть, ты позволишь мне, наконец, ответить на вопрос Кена?

– Пожалуйста! Если ты хочешь говорить об индейцах, изволь! Только все это не стоит выеденного яйца. Как бы ни использовали землю ее истинные владельцы, ясно одно: толку будет куда больше, чем от хозяйничания индейцев.

Мать Кена долго молчала, пытливо глядя на сестру, словно хотела увериться, что та высказалась до конца.

Так вот, Кен, я думаю, что мистер Симпсон, хозяин здешней лавки, знает об этом, наверно, больше, чем кто-либо другой. Он часто защищает индейцев и выступает как бы в роли их неофициального представителя.

– Я бы хотел помочь им, – сказал Кен. – Ведь это просто позор, что людей сгоняют с насиженного места, когда кругом столько нетронутой земли.

– Да, – согласилась мать. – И кому, кроме них, может быть нужна эта земля?

– Что ж, – сказал Кен, – завтра я схожу к Симпсону, поговорю с ним. Может, я хоть узнаю, в чем тут дело.

– Да брось ты лучше эту затею! – проворчала тетушка Мэрион.

Кен взял себе еще кусок яблочного пирога. За окном солнце уже клонилось к закату, а на другой стороне озера, на станции, зажглись огни. Кен вдруг вспомнил свой странный сон. Свирепый зимний ветер, мерцание станционных огней сквозь пляшущую пелену метели и свое отчаяние оттого, что он никак не может дойти до этих огней. Наверно, подумал он, такое же чувство испытывают индейцы, стремясь постичь чуждые им законы белого человека.

– Разобраться в этом деле, конечно, стоит, – сказала мать Кена, поднимаясь, чтобы убрать со стола посуду. – Вообще-то говоря, закон есть закон, и вряд ли тут можно что-либо сделать. Но пока не попытаешься, до конца знать нельзя.

Тетушка Мэрион сердито фыркнула.

– Хотите знать мое мнение? – высокомерно заявила она. – Вы тратите время попусту!

– Никто не интересовался твоим мнением, Мэрион! – уже не в силах сдерживаться, отрезала мать Кена. – Но раз ты заговорила об этом, позволь заметить, что борьба за справедливость – это не потеря времени. Делай, что задумал, Кен! Я желаю тебе успеха.