Текст книги "Дневник «Канатного плясуна»"

Автор книги: Джон Коттер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Об ученых

Рим

Привет тебе, друг мой, из города, где огонь согревает разрушителей иллюзий!

Высоко же ценят в обществе вашем разрушителей иллюзий: фейерверки устраивают им! То ли думают у вас, что разрушители иллюзий единственно реальны, а потому хорошие из них поленья для доброй растопки; то ли думают у вас, что холодно должно быть тем, кто разрушает иллюзии, и согреть пытаются их кострами погребальными – не знаю я, но жгут их нещадно, не жгут даже, а выжигают! Велика благодарность пугливых – смерть ее имя, память – ее лицемерие!

Так говорил я ученым, подпирающим стены иллюзий:

«Средь чертополоха и красного мака растут стены иллюзий ваших – в мозгах, омываемых кровью. Лучше б омывались они желчью! Но нет, желчью омываете вы сердца ваши!

Да, нелегкая доля того, кто разрушить пытается стену иллюзий! Ненавидят у вас созидателей, разрушителями называют их, попирающими законы.

Что ж не думают у вас, что законы сами взывают к собственному попранию? Не для того ли создавались границы, чтобы нарушать их?

Согласен и я сгореть на костре злобы вашей, да только у нее много дыма и гари, от нее можно лишь задохнуться! Я же свежий люблю воздух!»

Душат иллюзии тело мое, гложут его, подобно червям трупным! Не я ли воспитывался средь этих стен? Не я ли привык глядеть на небо высокое сквозь зарешеченное окно тюрьмы иллюзий своих?

Сжечь хотите вы разрушителя иллюзий ваших, ибо страх одолевает вас! Как же силен должен быть тот, кому превозмочь надлежит оковы эти – свои и чужие? Но нет силы в вас даже страдания его различить!

«Слепота преступна, ибо творит она ложь!» – вот что сказал я городу, где удушливая гарь молодой огонь задушила.

«Ложь трусу милее, чем ничто безответное, ибо себя он боится. Эгоисту же милее ничто трусости лгущего! Идите потому прочь от трусов, разрушители иллюзий, они не нуждаются в вас! Что можете вы дать им взамен лжи их?

Если мысль ваша не пламя, а лед и ледяные замки, что же пытаетесь согреться вы у чужих костров? Но если же пламя – мысль ваша, помните, что не пламенем, а чистым пламенем должен быть огонь ее, пламенем без гари и дыма, не то сами задохнетесь вы в своем смраде, разрушители прежних иллюзий!

Посмотрите-ка хорошенько на стены, что разрушаете вы, разрушители иллюзий! Неужели же хотите вы сами уподобиться каменщикам? Отчего же, разрушая стены, хотите вы сызнова выстроить тюрьму своей жизни?

Когда доходит до дела, иллюзии – плохой союзник! В деле проявляют они свою иллюзорность, ибо не дают они того, что вы ждете от них. А потому скажу вам: «Когда плетете вы, тогда не плетите, но разрезайте!»

Нет в жизни места иллюзии, а потому создает она свою жизнь – жизнь иллюзорную. Душно мне в ней, душно! Дурно жить среди шулеров, ибо среди них сам становишься шулером: когда теряется нить – то запутывается!

Узелками на память называю я грозди иллюзий ваших и заблуждений. Штопаете вы жизнь, но отчего ж прохудилась она в руках ваших? Не от того ли, что разобрали вы механизм часов ваших вместо того, чтобы смазать его маслом?

По косточкам хотите вы жизнь разобрать, словно и не знаете вы, что жизнь не в костях, а в биенье сердец! И биенье это не разберете вы по частям и не воспитаете, а можете лишь приголубить!

Когда сказал он: "Сжечь – не значит опровергнуть!" слышно было в словах этих: "Опровергайте!" Таков зов души эгоиста: сможете вы опровергнуть – опровергайте, не можете – слушайте, а страшитесь слушать, что ж притворяетесь вы зрячими?

Не страшна ошибка, страшна ложь намеренная! Не страшна ошибка тому, кто зряч, кто же слепнет в ошибке своей – тому и пламя костра не вернет его зрения, что ж сжигаете вы заблуждающихся, если не оттого, что боитесь? Исправлять ошибку из страха значит делать ошибку, так не следует ли сжечь вам всего прежде себя, страшащиеся?

Ошибается тот, кто сопротивляется! Не из сопротивления должно исходить действие ваше, а из вас Самих, ибо вы Сами и есть жизнь, а значит, поступая так, идете вы рука об руку с жизнью, но не вопреки ей. А если же жизни своей идете вы вопреки, так значит и не живете вы вовсе!

Если же скажут вам, что жизнь доказывает вам ошибку вашу, то спросите вы у всезнаек этих: «Как научились вы разговаривать с жизнью?» Пусть подскажут вам. Если же начнут говорить они об истинах, ценностях и законах, то нет вам нужды продолжать разговора. Кто ж со слепым говорит о Солнце?»

Так говорил я в городе, где огонь согревает разрушителей иллюзий.

Готов ли ты, друг мой, смотреть на Солнце поверх темных очков иллюзий своих? Не страшно ли тебе ослепнуть, друг мой, чтобы видеть? Что пугает тебя, кроме страха твоего, друг мой?

Твой Заратустра.

О поэтах

Энгадин

Вот я и в городе Пестрой коровы!

Привет тебе от гор, что с лугами сожительствуют, создавая их! Привет от озер, что утопают в стройности сосновых лесов, питая корни деревьев! Привет тебе от снежных полей, что окутаны тонким туманом! Привет тебе, возлюбленный друг мой!

Так хорошо мне в тихом уголке этом, так хорошо! Одиноко здесь, но не пусто, свежо, но не влажно, светло, да не душно! А когда смотрю я на птиц, что кружат в поднебесье и хватают взор мой крылами своими, то чувствую я, как душа моя танцует нежную свою песнь!

Здесь повстречал я тень старика, что сотню лет уже не покидает свою обитель – горы и воды, леса и небо. Мал он ростом и сед, лоб высок его, а усы – длинны. Не от того ли, что был он поэтом? Стекают слова по усам поэта и сушат уста его.

В чем ищет себе опоры поэт, что ж недостает ему его Самого? Разве же неведомо тебе, разгоряченное сердце, что Другого искать можно лишь молча?

Слова наши заменяют Другого нам. Но неужели же нет Его вовсе? Неужели же нет иного у нас способа найти Другого, как только выдумать? А как выдумать Другого, если он Другой? Вот чего не может понять поэт всякий, что сам он – Другой, а в словах своих теряет он Себя самого.

Кто не глодал кости поэта? Кто не восхвалял его умершим? Кто не сетовал на него живущего? Такова участь поэта – потерять себя, публично быть порицаемым и воспетым быть, но когда уже поздно.

Памятники нужны живым, мертвым они ни к чему. Только героям ставят памятники их при жизни, однако же забывают о них после смерти. У поэтов иная доля, и нет ее горше – неведение о славе своей.

Продать себя – вот искушение поэта тягостное, но еще горестнее судьба проданного! Искушение – мука Господня! Кто сказал, что должен художник голодным быть? Тот, видно, кто не был художником, но маляром да штукатурщиком! Несчастен поэт, вынужденный продаваться! «Потерянными поэтами» зовет таких Заратустра.

Но хуже нет поэта, что думает о публике или о вечности творений своих. Покорить хочет он и завладеть, чем же он лучше насильника? Как же богато раскрашены его одежды! Но сколько насилия в нем и тщеславия душегуба, что лишь на слабую жертвуй способен позариться! «Малодушными поэтами» называет поэтов таких Заратустра.

Видел я среди поэтов и таких, что Богу бросили вызов, – вот насмешили меня сумасбродные эти поэты! Даже если бы могли оседлать они ветер, куда повезет он их? Что ж Богу-то бросаете вызов вы, самозванцы? Или может мизинец грозить голове? Ни жить, ни действовать без нее он не может, а уж грозить и подавно! «Безумными поэтами» таких поэтов называю я, Заратустра.

Но есть и такие поэты, имя которым – гордость. Гордая птица – такой поэт, но полет его не творчество, а поиск Другого для самого Себя. Но труды поэтов – не путь к Другому, а путь в никуда. Такова ошибка поэта этого: не то ищет он, не тем и не там, а потому и находит он разочарование!

Стать самим Собой, высечь себя Самого из камня и сохранить для Другого – вот первое дело поэта! Но кто ж из поэтов поступал так? Кто ж начал с этого, думая о публике только? Кто о публике думает, а не о самом Себе, тот теряет Себя самого, а поэзия его ложью зовется, призванной обольщать, неспособная играть пестротою духа!

Так говорил я к старику этому из города Пестрой коровы:

«Поэт, отчего нужны тебе были другие, когда не было среди них Других? Кого искал ты в них, если не Себя самого? Но как мог ты найти самого Себя там, где тебя нет? Нет тебя и в Другом, но и с ним можешь ты быть, лишь если будешь ты самим Собою! От других же можно только бежать, но как убежишь ты от самого Себя?»

Долго молчал в ответ мне старик этот, и сокрушенным выглядел лоб его, и трепетали длинные усы седые его над старческими губами.

«Нет во мне слез более плакать, – сказал мне старик. – Растерял я свою глубину, ибо бился о стену. Надо было уйти мне, но что свобода для поэта, если не пустота!»

Долго молчал я в ответ на слова эти. Скептицизм – вот отчаяние поэта, вот его одиночество.

«Радовался ли ты, старик? Танцевал ли? И неужели же никто не захотел танцевать рядом с тобою, глядя на танец твой?»

Пожал плечами старик, и медленно пошел он в долину, где паслись пестрые коровы. А я стал плакать о судьбе поэтов – этих лучших из людей, которые лучшего-то и не разглядели в себе, самих Себя не разглядели они!

Потом посмотрел я на горы, на небо, на солнце, что залило светом своим луга изумрудные, и увидел, как танцует Мир танец свой, и, танцуя, покинул я город, где дух пестр, да слишком рябой!

Большой и красочный хвост отрастил павлин себе, чтобы навлекать на себя взгляды, да только не может теперь он летать, тяжеловесный, и оттого не ощущает он на себе взора Другого, а только глаза других – так смотрит толпа на поэта!

Готов ли ты обрезать хвост себе, пожертвовать красочностью одеяния своего, которое не есть ты, а есть балласт твой, чтобы взлететь, дорогой мой друг? – вот о чем спрашивает нежное сердце мое, что жаждет твоего полета.

Твой Заратустра.

О великих событиях

Мадагаскар

Привет!

Есть остров на море, что порожден был огнедышащей лавой земли и пребывающий в родах, – вот место для мятежных духом! Здесь я, и жжет мои ноги черный песок, раскаленный солнцем.

Когда псы огненные лаять начинают из своих подземелий, фыркать и брызгать слюной огненной, тогда и мятежные духом становятся кроткими. Чего же стоит мятежность их? И как ничтожна кротость эта!

Видел я людей, что купались во лжи, как тюлени в северном море, как кони во ржи! Купались лгущие эти в своих испражнениях! Видел я людей, что ждали, когда солгут им, только бы не слышали они правды! Подобны они кротам в грязных норах, и носы у них узкие. Скучно средь них Заратустре!

Скучно мне средь лгущих и жаждущих лжи, ибо хотят они обхитрить время, а времени нет! Так кого же обманывают эти пройдохи?

Вот что думает Заратустра о хитрецах этих, что поймали себя за хвост и хихикают:

«Не умеете видеть вы настоящее, а балансируете между прошлым и будущим, словно бы оно есть. Над пропастью повисли вы и не заметили этого. Нет опоры у ног ваших, кроме лживых мостов из лжи вашей, из устремлений ваших безумных!

Как же хитры вы обращаться с прошлым и будущим, строить планы свои наперед, и ретроспективно смотреть большие вы знатоки! И неведомо вам, наихитрейшим, что не могут в настоящем уместиться прошлое с будущим, а только уничтожить его небытием своим! Ибо ложь – предательство настоящего!

То, что можно сделать сейчас, нельзя сделать завтра, ибо завтра все будет иначе! То, что, думаете вы, было возможно вчера или завтра возможно будет, – игра лишь больного воображения вашего! Нарвите мне васильков, если не цветут они сейчас, вчера отцвел последний, а завтра земля покрыта будет снегом! И посмотрю я на вас, хитрецы и пройдохи!

То, что можно сделать сейчас, можно только сейчас сделать, а то, чего нельзя сейчас сделать, сделать нельзя! И как ни крутитесь вы на сковороде хитрости вашей, как ни кусайте вы локти, за сердце себя вы никогда не укусите, только если ужалите – в этом-то вы мастаки!

Идет день за ночью, а не ночь, аппетит не появляется после сытного обеда – и ничего с этим вы не сделаете, как бы ни старались, наперсники лжи!

А когда говорите вы, что вчера можно было поступить иначе, то лишь потому, что из-за глупости вашей не понимаете вы, что тогда не это действие, а весь мир целиком другим должен был быть! Ибо ничто не случается случайно, а всякое действие есть результат мириадов сцепленных друг с другом событий.

И когда говорите вы мне, что могло быть иначе, я смеюсь! Когда же говорите вы, что выйдет так, как говорите вы, я покатываюсь со смеху. А тот, кто зовется у вас историком, ничуть не интереснее для меня, чем игрок на скачках, только что ставит он на лошадей дохлых!

И когда говорите вы мне, что должен был я поступить умнее, то заключаю я, что глупее вы, чем стадо овец! Ибо даже овцы не возвращаются на пастбище, где они уже съели все!

И когда говорите вы мне, что нужно поступить так-то и так-то, чтобы желаемого добиться, то я заключаю, что дело имею с большим прохвостом, чем скупой старьевщик! Желаемого добиться нельзя, ибо случается то, что случается. А если не хотели вы того, что случилось, – то глупы вы сверх меры всякой, ибо сами себя вы расстроили и блага своего не углядели вы!

Так смеюсь я над всеми, кто играет в прятки со временем, и называю я безумцев таких «идеалистами»!

Прочь идеализм, прочь к чертям! Пусть отправляются идеалисты в Ад, там место для заядлых глупцов, но нет им места под Солнцем! Жизнь не знает идеализма – она живет!

Таковы великие события ваши – мыльный пузырь! Воспевать и славить то, что не могло не случиться, – дело умалишенных и великих прохвостов!

Почему же думаете вы, что жизнь нужно толкать ногами? Не себя ли в ней видите вы? Почему не думаете вы, что она и без ерзанья вашего бессмысленного жить будет прекрасно? Да, нужно прежде вымыть вам голову вашу, а лишь затем о ногах думать!

Дышат огненные псы под корою земною, что дороже червленого золота, движутся материки, как небесные тучи в бескрайнем небе, планета летит в бесконечном пространстве, и Солнце танцует в кружении собратьев своих!

Дышат огненные псы, видно, приглашают они вас на свое пиршество, идеалисты! Идите же в Ад, изголодались уже собаки эти по глупости вашей, призраки!

О, как же ничтожны "великие события" суеты вашей перед дыханием жизни! Стихией называете вы жизнь, я же себя ощущаю стихией этой, ибо нет во мне разделенности!»

Как же хорош этот остров, как хорошо отрезвит он мятежные головы в свое время!

Будешь ли ты играть со временем, друг мой? Будешь ли ты идеалистом? Или хочешь ты еще быть человеком, эгоист?

Твой Заратустра.

Прорицатель

Бремен

Привет тебе, друг мой, из города, где даже животные, танцуя, потешаются над людьми!

Здесь путешествовал я, здесь повстречал я людей, что зовут себя стражами природы. Интересны показались мне стражи эти, настойчивость их подкупает, равно как и чистота помыслов. Собрались они слушать прорицателя своего, и я пошел вслед его слушать.

И вот что говорил он:

«Дурно поступаем мы с землей нашей, дурно! Ее уродуем мы жадностью своей и ненасытностью! Истощаем мы запасы природы, иссушаем земли, загрязняем воды!

Дурно поступаем мы и с самим человеком. Вырождается человек от жалости человека! Больных и калек выхаживаем мы, копим балласт в крови нашей. Будут дети наши уродами!

Но хуже жадности нашей и жалости плодовитость наша! Много рождается, мало умирает. Скоро нечего будет есть нам! Не может земля прокормить всех, скоро и воды не достанет всем!»

Слушали пророка этого ученики его, стражи природы, и хлопали в ладоши свои влажные, до красноты били.

Я же дивился на слова его. Чьи слова слышал я, если не слова жадного? Для чего хочет он беречь природу свою, если не для себя? О ком думает он, изгоняя больных и калек, если не о себе? Кого лишним считает он на земле, если не других? Смешон жадный, осуждающий жадного, если не понимает он этого, и гадок, если понимает.

И вот что сказал я стражам сим, когда умолк оратор, слывший учителем, и зовется у них проповедником:

«Как же заботитесь вы о природе, если думаете о себе, а не о ней? Или лжете вы, или же заблуждаетесь.

Плох идол, но хуже, когда их два! Вы же числа не знаете идолам вашим! И отличить не можете вы обед от убийства: когда обедаете вы, то кажется вам, что убиваете, а когда убиваете вы, то не видите, что так вы обедаете. Вот почему говорю я, что имя вам – "ненасытные"!

Нельзя заботиться о человеке, но думать при этом не о человеке самом, а о «здоровом», "хорошем", «достойном» вас человеке. То, как оно есть, должны сказать вы, а не писать на знаменах своих лозунги с пропусками и многоточиями!

Я же скажу вам, что нет между людьми разницы никакой, ибо человек – это не то, что о нем вы думаете, а то, что есть он! Если же нашли вы различие между людьми, то уступили вы страхам вашим!

Вот почему, когда слушает вас Заратустра, думает он: хороши речи ваши, да нет в них честности, ибо вы непоследовательны.

И вот что скажу я вам: "Верно, суждено умереть человечеству, видимо, устроено оно так. Но коли смерть его неизбежна, так пусть уж лучше умрет оно от заботы о человеке, чем от заботы о страхах его!"

И вот еще что: если и вправду заботитесь о природе вы, а не о собственных страхах, и знаете вы, что надорвется природа, вас прокармливая, то лучше б вам самих себя умертвить, чем так разглагольствовать да есть при этом! Но нет, продолжаете вы существование ваше, а значит, лжете вы, когда говорите, что думаете о природе, и только!

Не осуждает Заратустра вас за желание ваше питаться, тем более за желание ваше жить, но вот ложь вашу перенести ему трудно! Лучше уж признать то, как есть оно, чем тешить себя иллюзиями! Нет от них проку, а ложь насилие порождает. И нет насилия хуже того, что делается с благообразной миной!»

Так говорил я пророку их, но сделал он вид, что не понял меня, или вправду не понял, как это бывает у идеалистов.

Тогда вышел на улицу я и увидел, что танцуют там осел ушастый, пес шустрый, кот своевольный и петух звонкоголосый. Увидел я и смеялся теперь вместе с ними, ибо не думают они о смерти, а потому нет в смехе их страха! Добрый смех – добрый, даже если смех этот над глупцами, но смех бесстрашный!

Готов ли и ты, друг мой, танцевать с тем, кто не боится смерти, ибо не думает он о ней, а живет той жизнью одной, что дана ему рукою щедрою, как подарок, но которую сделали трусы из подарка себе наказанием?

Твой Заратустра.

Об избавлении

Страсбург

Привет, мой друг, привет! Прибыл я в город, где даже суд судит суд!

Хорошая, надо признать, затея – судить суд – лучшего безумия и не придумаешь! Никому и в голову не придет разбавлять воду водой, ибо бессмысленность и абсурдность этого ясна каждому. Какой же смысл осуждать осуждение?

Абсурд – вот имя, которое заслужило себе человечество. Бояться человек – боится, хотя проку от того никакого, а смысла и вовсе нет!

Чем же страх может помочь ему решить проблемы его? Только мешать будет страх! Кто ж делать будет то, что лишено всякого смысла? Тот, кто видит смысл в бессмыслице, – в этом-то и есть идеализм ваш!

Так же и с осуждением осуждения – нет в нем проку, ибо для того, чтобы забить гвоздь, не другой гвоздь нужен, а молоток. Будь у тебя хоть сотня гвоздей, хоть тысяча, что сделаешь ты с ними без молотка?

Но разве же видит глупость свою тот, кто спорит с глупостью? Оспаривать глупость – значит ставить себя в глупое положение, так идеализм водит вас за нос!

Если кто-то усмотрел у одного в глазу сучок, а у другого – бревно, у того самого, верно, вместо глаз – лесопилка! Беда не в том, что грешник судит, беда в том, что так свои ошибки он оправдывает.

Что ж оправдывать ошибки тебе свои, если все равно тебе платить придется по счетам своим? Оттягивая расчет, только проценты ты увеличишь!

Но прислушайтесь к благородному негодованию идеализма вашего – будут вам тогда и проценты, и долги несметные, много процентов набежит, не расплатитесь!

Отчего же боится человек, хоть и бессмысленно это? Отчего осуждает он осуждение, множа ересь? От идеализма! – Вот, что говорит Заратустра.

Нет смысла в вещах бессмысленных, но могут они выставить бессмысленность состоятельной. Вот отчего смеется Заратустра над идеалистами, ибо множат они ересь, прикрываясь «высшим смыслом», имя которому – глупость! Лучше б уж прикрыли они головы свои стыдливо фиговыми листами, идеалисты!

Круглое здание есть в городе этом, где суд судит суд. Лестницы выстроены здесь спиралью: видно, хорошо понимали архитекторы абсурдность осуждения! Но не видна она судьям, что шныряют тут в мантиях черных подобно маленьким летучим мышам или, хуже того, монахам.

А зал устроен здесь Колизею подобно: коллизией здравого смысла и борьбой гладиаторов тупоголовых зову я пиршество это суда!

«Здравствуйте, здравствуйте, господин Заратустра! – самодовольно приветствовали меня судьи. – Нравится ли вам у нас? Мы приготовили вам мантию и шапочку черную для Мудрости вашей с париком седым!»

«Мудрость моя слов ваших не знает, – так отвечал я судьям этим, смеясь, – так что нет вам нужды прикрывать рот ее шапочкой! И сединой меня не пугайте, ибо мудрость моя молода и старости ей не узнать!»

И увидел я, как выкатились глаза их после слов моих и стали большими, как арбузы, уши вытянулись, подобно раковинам моллюска диковинного, а лапки затрепетали, как языки муравьедов.

«Что ж не нравятся тебе слова наши, Заратустра? – заскрежетали они зубами. – Научи нас своим словам, коли так!»

«Не могут не нравиться мне слова ваши, судейщики, ибо мне они непонятны. Мои же слова вряд ли придутся по вкусу вам, ибо не захотите вы понимать их!» – так ответил я судьям.

Они же настаивали, и вот что говорил я им в зале суда их:

«Знаете вы, как нелепое сделать значительным, – нужно слова подобрать достойные!

Закон и справедливость, порядок и принципы, права и обязанности, наказание и возмездие, мораль и нравственность, честь и достоинство, благородство и добро, истина и правда – все это порождения идеализма вашего, слова оправдания страха вашего!

Много знаете вы пустого, но одного настоящего не знаете вы! Нежности не знаете вы, лишенные чуткости! А что можете вы без нее сделать, кроме как быть глупцами?

Нежному не нужна мораль, не нужен закон нежному, не нужны ему ни справедливость, ни истина ваша, ибо он чуток! Нужен поводырь слепому, а зрячему только свет нужен!

Кто поступает дурно лишь для того, чтобы поступить дурно? Я не знаю таких! А если поступил кто-то дурно, значит, были у него на то достаточные основания.

Что ж осуждаете вы его, слепцы, вместо того, чтобы видеть? Измените основания поступков его, раз думаете, что не прав он, а коли не можете, так что же вы судите? Слабость свою скрываете вы за силой мнимой слов ваших пустых, как сосуды битые!

Всё хотите вы уравновесить, это кажется вам справедливостью и честным судом, да вот только лгут весы ваши! Что ж осуждаете вы другую меру, коли ваша с потолка взята? Сказано вам: "Какою мерою мерите, такой и вам мерить будут!" Я же скажу вам: "Зря надеетесь!"

Беда не в том, какова мера, беда в том, что взвешивать будут вас, как мясо! А слова ваши о добродетелях ваших – мясник в грязном халате! Впрочем, кто еще может быть нужен трупам?

Не умеете вы дорожить Другим, а только собой и дорожите вы да страхом своим. За Другого нельзя бояться, Другим только дорожить можно. Но не делаете вы этого, ибо страшно вам за себя!

Хорошие слова придумали вы, чтобы сделать страх ваш возвышенным! Радуйтесь, теперь с высоты своей он и придавит вас!

Что толку в добродетелях ваших, которым нашли вы слова звучные, если не испытываете вы благодарности? Чувство благодарности вашей скоротечно, и длится оно, пока дают вам.

Легче вам заплатить, чем быть благодарными. Хорошие слова придумали вы для симуляции благодарности: «Спасибо», "Вы так добры", "Мир вашему праху" – серебрениками зову я их!

О воле говорите вы, ей поете вы песни свои и псалмы, и слышится в них погребальный звон! Так знайте же, что лишь бесчувственный слепец и говорит о воле, но не человек! Призывает бесчувственный волю, чтобы изобразить свою жизненность, изобразить, да и только!

"Воля требует дела!" – так говорите вы и слова придумываете, к которым могли бы вы приложить волю вашу, Пустоту прикладываете вы к пустоте, идеалисты!

Пугаетесь вы слова моего «эгоист». Пугаетесь, ибо показывает оно, сколь пусты слова, что придумали вы в бесчувственности своей, сколь абсурдны точки приложения воли вашей!

В двух мирах существуете вы, и ни в одном из них не живете: снаружи вас царствует справедливость, и борется она с несправедливостью; внутри вас обида царствует, и сражается она с виною вашей. Так борется пламя с дровами, борется, чтобы самому и угаснуть в смерти чужой!

Два закона сковали вас, подобно цепям: закон внутри вас и закон, что снаружи, – вот молот ваш и ваша наковальня! Вы же меж них притаились, молясь о прощении. И летят во все стороны потроха страха вашего, когда сходятся два закона ваших в один! Вот апокалипсис безумия вашего, невидящие настоящее!

Только страх ваш един, а сами вы разорваны в клочья! И слова ваши – лезвия, что режут на куски плоть вашу! Такова справедливость ваша, таков закон, так поступает мораль ваша с вами!

Слюни, испражнения и желчь – вот плоды трудов ваших! Ибо не Других осуждаете вы, ибо не Других наказываете, не Других пригвождаете бессилием воли своей, а самих Себя!

Страх – вот ваш крест, вот Распятый ваш, которому молитесь вы, вот он, Царь царей существа вашего! Ибо нет для вас Другого, не существует Его для вас.

Пустыня – вот она, подлинная обитель ваша! В одиночестве собственного страха вашего созижделась жизнь ваша, которая не жизнь есть, а смерть!

Как можете жить вы без нежности, без благодарности? Как можете не бояться вы, если так одиноки, как вы одиноки!

Ничего для себя не в силах человек сделать, ибо не для себя, а для страха своего он только и может делать. А потому Другой и есть подлинная жизнь ваша, а потому дорожить им – значит дорожить Жизнью!

Не об избавлении следует думать вам, но о Другом! Ибо Другой есть избавитель ваш от страха вашего. Только страшащимся внушает он страх, и мстите вы Другому за страх свой, трусы! "Духом мщения" называете вы конвульсии страха вашего и трепетание воли бессильной вашей!

А потому вот что сделали вы с Другим духом мщения своего: вы, страхом разъедаемые, обточили его алмазными лезвиями слов ваших, чтобы похож он был на вас и тоже был трупом! Осудили его вы за инаковость, но и теперь еще продолжали вы бояться его, и бежали вы прочь с места кровавой расправы вашей!

Вот что есть идеализм ваш – бегство! Так бегите ж, бегите от своего избавителя! Хочет Заратустра видеть, как сверкают пятки страха вашего! Ибо кто не хочет избавить себя от страха, тот не избавит! И нечего клеветать на Жизнь, судьи самих Себя!»

Твой Заратустра