Текст книги "Рожденные убивать"

Автор книги: Джон Коннолли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Глава 6

Я проснулся. Солнце ярко светило в окна, тонкую ткань занавесок пронизывали тысячи лучиков. Было слышно, как жужжат пчелы, привлеченные запахом цветов в саду и ароматом цветущих яблонь у подъезда к дому.

Я принял душ, оделся, взял спортивную сумку и отправился в спортзал позаниматься часок. В холле мне встретился Норман Бун, один из агентов ATF. Я кивнул ему в знак приветствия, и он ответил мне тем же. И это кое-что значило. Обычно он дулся как мышь на крупу. Офисы федеральных агентов, службы судебных исполнителей, представителей ATF находились в этом здании, что давало ощущение безопасности тем, кто занимался в спортзале, по крайней мере, пока какому-нибудь придурку не придет в голову выразить всю свою злость на правительство с помощью грузовика со взрывчаткой.

Я пытался сосредоточиться на занятиях, но каждый раз мое внимание рассеивалось, и я ловил себя на том, что опять думаю о событиях последних дней. В голове то мелькали мысли о Лутце и Воизине, то всплывал Бекер, и я снова припоминал «смит-вессон» в специальной летней кобуре, который сейчас лежал в моем ящике. Я осознавал, что Аль Зет интересуется моими делами, а это на шкале «добрых дел, которые могут с вами произойти», находилось где-то между заражением проказой и визитом налоговой полиции к вам в дом.

Аль Зет вынужден был перебраться в Бостон в начале девяностых, после некоторых успешных акций ФБР против мафии в Новой Англии, где слыл большим авторитетом. Пока Экшн Джейсон Селлем и Бэби Шенкс Манночио (о котором однажды сказали, что, если бы на нем сидели мухи, они бы платили ему за аренду площади) выясняли отношения между собой, находясь при этом под наблюдением и, по слухам, один из них, а может быть, и оба передавали информацию федералам, Аль Зет пытался навести порядок, внести стабильность в свои ряды, раздавая советы и укрепляя дисциплину в своей организации весьма жесткими мерами. Формально его положение в структуре было неопределенным, но те, кто не считался посторонним в преступном мире, знали: Аль Зет руководил всем, что творила мафия в Новой Англии, был ее неформальным главой. Однажды наши пути пересеклись, с тех пор я стал жить с опаской.

Из спортзала я отправился в библиотеку Городского исторического общества, где провел час, усиленно изучая все, что имелось у них о Фолкнере и баптистах-арустуках. Папка оказалась под рукой, была еще теплой после ксерокопирования, но содержала в себе лишь скудные сведения – в основном пожелтевшие газетные вырезки. Единственная содержательная статья из журнала «Даун Ист» была подписана только инициалами «Г.П.» Я позвонил в редакцию, где подтвердили, что ее автор – Грэйс Пелтье.

Этот материал, по сути, был наброском ее диссертации. Статья вобрала в себя историю четырех семей, описание жизни Фолкнера и постулатов его учения. Она в основном содержала фрагменты из его проповедей и воспоминания тех, кто слышал пастора.

Оказывается, Фолкнер стал священником после того, как паства «возвела его в духовный сан». Он не относился к тем, кто считал, что беспорядок на земле есть признак неминуемости Второго Пришествия и, соответственно, благочестивому человеку ничего не остается, как следовать своей дорогой. В проповедях Фолкнер призывал своих последователей бороться с разводами, гомосексуализмом, либерализмом и со всем тем, чем были богаты бурные шестидесятые. Чувствовалось влияние мыслителя времен раннего протестантизма Джона Нокса, но Фолкнер был учеником и Кальвина. Он верил в предназначение: Господь отобрал тех, кому суждено спастись, еще до их рождения, а, поскольку людям невозможно спастись самостоятельно, не имеет значения, какие добрые поступки они совершали. Только вера приводит человека к спасению.

В данном случае вера в преподобного Фолкнера, что было естественным продолжением веры в Господа. Если вы следовали за Фолкнером, можно было рассчитывать на спасение. Если вы отвергали его, то попадали в число проклятых. Выглядело все это весьма прямолинейно и взаимосвязано.

Он наследовал августианскую точку зрения, распространенную среди некоторых ортодоксов, в той части, которая касалась положения, что Господь заповедал своим приверженцам возвести «город на холме», общество, преданное служению Ему и восхвалению Его. Орлиное озеро должно было стать местом осуществления этого великого замысла: местечко, где поселились шестнадцать душ, которые так и не оправились от шока Второй мировой войны, когда вернувшиеся с нее предпочли остаться в городах вместо того, чтобы вернуться на север. Здесь было лишь две нормальные дороги, в домах отсутствовало электричество; место, где мясной и промтоварный магазины закрылись еще в пятидесятые и главное предприятие города – местный лесопильный завод, на котором делали бочонки из твердой древесины, – обанкротился в пятьдесят шестом, спустя всего пять лет с момента начала работы, а просуществовал кое-как до семьдесят седьмого. Здесь было много французских католиков, которые отнеслись к переселенцам как к чудакам и не лезли в их дела, довольные тем, что они хоть как-то оживили дела в местных лавках и тратились на семена и незамысловатые повседневные покупки. Именно это место выбрал Фолкнер, и именно здесь погибли его люди.

И если кому-то покажется странным, что два десятка человек приходят непонятно откуда в шестьдесят третьем и через год исчезают, то стоит напомнить: это большой штат, где проживает около миллиона человек на 33 000 квадратных милях, большая часть его территории – это леса. Леса поглотили практически все городки Новой Англии, которые просто перестали существовать. Когда-то это были поселения с домами и улицами, лесопилками и школами, где мужчины и женщины работали, ходили в церковь, умирали, их хоронили, ну, а потом все они просто исчезли. Единственным свидетельством того, что люди эти все-таки существовали, были остатки каменных стен и необычный порядок, в котором росли деревья вдоль бывших дорог. Поселения возникали и исчезали в этих краях – так было испокон веков.

В самой этой земле было некое своеобразие, какая-то аномальность, о чем порой забывали. Это было следствием ее истории, всех войн, что прошлись по ней. Это было связано с ее лесами и недрами, морем и чужаками, которых море прибивало к своим берегам. Здесь были кладбища, где на могильных плитах выбита только одна дата: под ними покоились цыгане, которые, по поверьям, никогда не рождались, но умирали, как и все остальные люди. Здесь были небольшие могилки отдельно от семейных участков, где нашли упокоение незаконнорожденные дети, о причинах смерти которых никогда никто особенно не расспрашивал. И были пустые могилы, камни над ними стояли памятниками тем, кто утонул в море или не вернулся из леса и чьи кости теперь покоились где-то под песками и водами, под землей и под снегом, в местах, где редко ступала нога человека.

Мои пальцы были черны от типографской краски. Я поймал себя на том, что вытираю руки о брюки, чтобы избавиться от ее запаха. Мир Фолкнера оказался совсем не похожим ни на один из миров, обитателем которых я хотел бы стать, пронеслось у меня в голове, когда я возвращал папку библиотекарю. Это мир, где тебя лишали шанса на спасение, в нем не было возможности искупления грехов. Мир, населенный толпами проклятых, где лишь горстке людей было обещано спасение, и она стояла надменно в стороне. Ведь, если окружающие людишки прокляты, до них никому не должно быть дела, независимо от того, что с ними могло случиться: они заслужили это, какой бы страшной ни была мука.

* * *

Когда я возвращался, за мной по шоссе следовал грузовичок курьерской службы UPS, он свернул и подъехал к моему дому. Посыльный вручил фирменно упакованный пакет от юриста Артура Франклина, при этом он как-то опасливо поглядывал на почерневший почтовый ящик.

– Вы испытываете враждебные чувства к почтальонам?

– Только ко всякой макулатуре.

Он кивнул, и, пока я расписывался в квитанции, не проронил больше ни слова. Затем проговорил:

– Это точно, – после чего он как-то поспешно забрался в машину и выехал на дорогу. В посылке от Франклина была видеокассета. Через несколько минут я вставил ее в видеомагнитофон. Почти сразу же раздалась игривая музыка, и на экране появились слова «Крашэм Продакшнз представляет», затем название «Смерть жука», фамилия режиссера Харви Рэйгла. Определенно, это головоломка для прокурора штата апельсинов.

На протяжении следующих тридцати минут я лицезрел, как девушки разной степени обнаженности давили острыми каблуками всяческих пауков, тараканов, кузнечиков и мелких грызунов. В большинстве случаев вся это живность была прикреплена к доске и малость сопротивлялась, прежде чем скончаться. Я перемотал пленку в ускоренном режиме и хотел было ее сжечь. Но потом решил, что лучше я верну ее Франклину, а вернее запихаю ему в рот. Но я так и не мог понять, почему Аль Зет направил Франклина и его клиента ко мне, разве что он беспокоился, не стала ли моя интимная жизнь слишком пресной.

Я продолжал размышлять над его мотивами, пока варил кофе и наливал его в чашку. Затем вышел на улицу, чтобы выпить кофе на пне, который мой дед много лет назад превратил в стол, добавив к нему столешницу из дуба. Оставалось около часа до встречи с Франклином, а чашечка кофе за столом, где мы много раз сиживали с дедом, иногда помогала расслабиться и подумать. Рядом лежали "Портленд «Пресс Джеральд» и «Нью-Йорк таймс», страницы мягко шуршали на ветерке.

В руках деда было достаточно сил и уверенности, когда он обрабатывал корявую дубовую поверхность, пока она не стала ровной. Затем он покрыл ее морилкой и лаком, чтобы она сияла на солнце. Спустя некоторое время его руки потеряли былую силу, ему было трудно даже писать. Память стала подводить деда. Помощник шерифа, сын одного из его старых друзей по службе, однажды привез его домой, обнаружив старика бродящим вечером по кладбищу Блэк Пойнт вдоль Старой Графской дороги в бесплодных поисках могилы своей жены, поэтому я пригласил к нему сиделку.

Он долго еще был крепок здоровьем: каждое утро поднимал гирю, качал пресс. Иногда совершал пробежки во дворе, не спеша, но до тех пор, пока футболка на спине не становилась мокрой от пота. У деда бывали просветления в мозгах, до тех пор пока он не затуманился навсегда и искры разума медленно угасли, как огоньки в большом городе на исходе ночи. Дед сделал для меня больше, чем мать с отцом, он пытался воспитать меня Человеком. Порой я задумывался, не был бы он разочарован во мне, в том, каким я стал.

Мои мысли прервал звук подъезжающего автомобиля. Через секунду у кромки травы затормозил черный «циррус». В нем сидели двое: мужчина за рулем и женщина на сидении пассажира. Мужчина приглушил мотор и вышел из машины, а женщина осталась сидеть. Он стоял спиной к солнцу, так что это была просто фигура, тонкая и темная, как заточенное лезвие. «Смит-вессон» лежал под газетой, рукоятка была заметна только мне. Я внимательно смотрел на незнакомца, пока он подходил; мои руки лежали на расстоянии пары дюймов от пистолета. Приближение этого человека рождало во мне какое-то тягостное чувство. Возможно, дело было в его манере: по тому, как он держался, можно было понять, что он хорошо знаком с моим домом. А может, причина в женщине с седыми всклокоченными волосами, которая сидела в машине, разглядывая меня сквозь стекло. А может быть, потому что я вспомнил этого мужчину: это он следил за мной на Портленд-стрит, это он ел мороженое холодным утром, это его губы двигались, как челюсти паука, который высасывает содержимое мухи.

Он не дошел до меня футов десять, пальцы правой руки стали разворачивать что-то, спрятанное в салфетку, которую он держал левой рукой. Показались два кусочка сахара. Он проворно запихал их в рот и начал сосать, затем аккуратно сложил салфетку и засунул в карман пиджака. На нем были коричневые брюки из полиэстера, поддерживаемые дешевым ремнем, вылинявшая желтая рубашка такого оттенка, какой бывает кожа на лицах людей, заболевших желтухой, ужасного вида полосатый галстук и клетчатый коричневый пиджак тоже из полиэстера. Коричневая шляпа была надвинута на лоб. Остановившись, он снял ее и держал в руке, медленно и ритмично поглаживая ею свою ногу. Он был среднего роста, пять с небольшим футов, невероятно тощий – одежда болталась на нем. Незнакомец ступал медленно и осторожно, как будто из-за неверного шага его хрупкое тело могло сломаться. Сквозь космы курчавых рыжих с сединой волос просвечивала розовая кожа. Брови и ресницы тоже были рыжие. Темные глазки, слишком маленькие для его лица, выступали из кожных складок, словно излишки кожи на лбу и щеках были собраны у глаз. Снизу выделялись багровые мешки, так что обзор перед ним ограничивали два узеньких бело-коричневых треугольничка у переносицы. У незнакомца был длинный, загнутый на конце крючком нос, который почти касался верхней губы. На скошенном подбородке выделялась узкая щель рта. Ему было, видимо, около пятидесяти, и я почувствовал, что внешняя хрупкость мужчины обманчива. Выражение его глаз говорило о том, что он не относится к тем людям, которые боятся за свою безопасность.

– Теплый денек, – произнес он, продолжая похлопывать шляпой по ноге.

Я кивнул, но не ответил.

Он сделал движение головой в сторону дороги:

– Я заметил, у вас что-то с почтовым ящиком, – незнакомец улыбнулся, обнаружив неровные желтоватые зубы с щербиной посередине нижней челюсти, и я сразу понял, что он имеет отношение к этой выходке.

– Пауки, – коротко сказал я, – я их сжег.

– Как неудачно, – улыбка исчезла с его лица.

– Вы, кажется, восприняли это как что-то, задевающее лично вас.

Его рот продолжал усиленно трудиться, обрабатывая кубики сахара, взгляд впился в мое лицо, ни на секунду не отрываясь от него.

– Я люблю пауков, – произнес он наконец.

– Да, они отлично горят, – согласился я. – Итак, могу быть чем-то полезен?

– Очень надеюсь. Или, возможно, я смогу помочь вам. Да, сэр, я точно чувствую, что могу вам пригодиться.

У него был немного гнусавый голос, из-за чего все гласные сливались и было трудно понять, какой у него акцент, к тому же речь незнакомца, как потом оказалось, не изобиловала яркими выражениями – скорее штампы и канцеляризмы.

На его лице снова появилась улыбка, но выражение цепких глаз не позволяло расслабиться и поверить в ее искренность. Напротив, глубоко посаженные, настороженные, они выдавали осторожную, злобную натуру в этом странном, старомодном господине.

– Не думаю, что мне нужна ваша помощь.

Он помахал передо мной пальцем в знак несогласия, и я впервые смог в деталях разглядеть его руки. Они были невероятно тонкие, и в том, как они появлялись из рукавов пиджака, было что-то странное, похожее на движение конечностей насекомых.

Средний палец, не меньше пяти дюймов в длину, так же, как и остальные, сужался к концу: не только ноготь, но весь палец, казалось, становился все уже и уже. Ногти в самой широкой части были не больше четверти дюйма, какого-то странного темно-желтоватого оттенка. Между суставами виднелась рыжеватая поросль, которая покрывала всю поверхность ладони, уходила под манжеты. Это придавало незнакомцу зловещий вид.

– Вот-вот, сэр, – его пальцы зашевелились, словно лапки паука, загнанного в угол и пытающегося освободиться. Жесты рук совершенно не сочетались с его словами и движениями остальных частей тела. Руки незнакомца жили собственной жизнью, каким-то непонятным образом прикрепленные к телу хозяина, постоянно что-то пробующие на ощупь вокруг себя.

– Не надо торопиться, – произнес он. – Меня восхищает независимость, как и любого из нас. Это достойное качество, сэр, несомненно, достойное во всех смыслах, но порой приводит к безрассудным поступкам. Более того, оно может привести права индивида в противоречие с правами ближних, о чем он может и не знать.

В его голосе появился оттенок елейности, он покачал головой:

– Вот живете вы себе, как вам заблагорассудится, а тем самым можете причинять боль и неудобства другим, а это грех, сэр, это и есть грех.

Он провел своими худыми пальцами по животу и замер в ожидании ответа.

– Вы кто? – спросил я. В моем голосе зазвучали тревожные ноты: он выглядел и комично и зловеще, как плохой клоун.

– Позвольте представиться. Меня зовут Падд, мистер Падд. К вашим услугам, сэр.

Он протянул в приветствии правую руку, но я не сделал ответного движения. Я не мог: слишком сильно было отвращение. Когда-то друг моего деда держал паука-волка в стеклянной коробке. Однажды сын этого человека разрешил мне коснуться ноги существа. Паук немедленно отдернулся, но я все-таки успел ощутить мохнатую поверхность конечности. Это было ощущение, которое не хотелось бы повторно испытать.

Рука на мгновение зависла в воздухе, и на лице снова появилась улыбка. Мистер Падд отдернул руку, и она немедленно скрылась в пиджаке. Я слегка подвинул свою правую кисть под газетой поближе к пистолету, большой палец снял предохранитель. Казалось, что мистер Падд не заметил моего движения. По крайней мере, он никак этого не проявил, но я почувствовал, как что-то в его отношении ко мне изменилось: словно у «черной вдовы», которая считала, что загнала в угол безобидного жука, а и из угла в глаза ей глянула разъяренная оса.

Его пиджак натянулся, когда рука зашевелилась, и я заметил рукоятку пистолета под тканью.

– Пожалуй, я бы предпочел, чтобы вы ушли, – спокойно заметил я.

– Очень жаль, мистер Паркер, но наши личные предпочтения не имеют сейчас никакого значения, – улыбка исчезла, и рот мистера Падда сложился в гримасу преувеличенной скорби. – Искренне говоря, я предпочел бы вообще здесь не появляться. Это неприятная обязанность, но, боюсь, это вы своими непродуманными действиями вынудили меня появиться здесь.

– Я не знаю, о чем вы говорите.

– Я говорю о том, что вы домогаетесь господина Парагона, дискредитируете работу солидной организации, которую он представляет, пытаетесь связать с ней гибель некой молодой особы. Братство – религиозная структура, ее права определены нашей Конституцией. Вы имеете представление о Конституции, мистер Паркер? Вы ведь слышали о первой поправке к Конституции, ведь так?

Во время всей речи тон голоса Падда оставался спокойно-увещевательным. Он разговаривал со мной, словно родитель с трудным ребенком. Мысленно я отметил, что к определениям Падда, помимо «вызывающий страх», «подобный премыкающемуся или паукообразному» следует добавить «покровительственный».

– Несомненно, а так же о второй поправке[4]4
  Первая поправка к Конституции США провозглашает основные гражданские права и свободы, в т.ч. свободу вероисповедания; вторая требует не ущемлять право граждан на хранение и ношение оружия.


[Закрыть]. Видимо, вы тоже о ней слышали.

Я вытащил руку из-под газеты и наставил на него оружие. Мне было приятно, что моя рука не дрожала.

– Вот это весьма неприятно, господин Паркер, – заметил он обиженным тоном.

– Согласен, мистер Падд. Мне не нравится, когда ко мне домой приходят вооруженные люди или следят за мной, когда я занимаюсь своими делами. Это некультурно, я от этого нервничаю.

Падд сглотнул слюну, вытащил руки из пиджака и развел их в стороны:

– У меня не было намерений причинить вам вред, но слуги Господни окружены врагами.

– Господь наверняка защитит вас понадежнее, чем любое оружие.

– Бог помогает тому, кто и сам о себе заботится, господин Паркер, – ответил он.

– Не думаю, чтобы Создатель одобрял вторжения в чужие дома, – заметил я, и брови мистера Падда чуть приподнялись.

– Вы меня в чем-то обвиняете?

– А вы не хотите кое в чем сознаться?

– Только не вам, мистер Паркер, только не вам.

И снова его пальцы зашевелились, заплясали в воздухе, однако сейчас в движениях появилась какая-то осмысленность, и я задумался, что бы это могло означать. Только когда я услышал звук открываемой двери машины и силуэт женщины показался на лужайке, я понял. Я встал, быстро сделал шаг назад, поднял пистолет на уровень плеч и, удерживая его обеими руками, прицелился в верхнюю часть туловища Падда.

Женщина приближалась со стороны его левого плеча. Она молчала, держа руку в кармане короткого черного пальто. У нее было очень бледное лицо, безо всякого макияжа. Черная юбка в складку почти до щиколоток, простая белая блузка с расстегнутым воротом, вокруг шеи черный шарф – во всем ее виде было что-то исключительно отталкивающее, некое уродство, которое словно сочилось из пор и заливало всю кожу. Нос на этом лице казался слишком тонким, глаза – слишком большими, брови – белесыми, губы чересчур вывернутыми. Подбородок почти не выделялся, он как-то сразу переходил в складки кожи на шее. Лицо было совершенно бесстрастным и неподвижным.

Мистер Падд слегка повернул голову к женщине, но продолжал смотреть на меня.

– Дорогая, мне кажется, господин Паркер нас боится.

Выражение лица женщины не изменилось, она продолжала идти вперед.

– Прикажи ей вернуться назад, – мягко сказал я, но на всякий случай сам сделал шаг назад.

– Или? – преувеличенно мягко переспросил Падд. – Ведь вы же не убьете нас, мистер Паркер?

Но он все же сделал жест пальцами левой руки, и женщина остановилась.

Если у мистера Падда были внимательные глаза, флер доброжелательности лишь прикрывал их истинную злобность, то у его напарницы глаза были точно у куклы – блестящие и ничего не выражающие. Они уставились на меня, и я понял, что, несмотря на пистолет в моих руках, в опасности именно я.

– Медленно вытащи руку из пальто, – приказал я ей, наводя пистолет то на нее, то на мужчину, стараясь удерживать каждого из них на мушке. – И было бы неплохо, чтобы в ней ничего не было. Она не шевельнулась, пока Падд кивком не подтвердил приказание:

– Делай как он говорит.

Она не сразу подчинилась, осторожно, но безо всякого страха вытащила руку из-под пальто.

– А теперь, мистер Падд, говорите, кто вы такой на самом деле?

– Я представляю Братство. По его поручению я обращаюсь к вам с просьбой прекратить свое участие в этом деле.

– А если нет?

– Тогда нам придется перейти к другим мерам. Мы можем привлечь вас к продолжительному по времени и очень дорогостоящему судебному процессу, мистер Паркер. У нас очень хорошие юристы. Естественно, это только один из возможных вариантов. Есть и другие.

На этот раз угроза прозвучала отчетливо.

– Я не вижу причин для конфликта, – ответил я, подражая его манерам и интонациям. – Я просто хочу установить, что случилось с Грэйс Пелтье, и полагаю, что мистер Парагон мог бы мне в этом посодействовать.

– Мистер Парагон занят делами Божьими.

– Ну да – дел натворить, прихожан обобрать.

– Вы дерзкий человек, мистер Паркер. Господин Парагон – слуга Божий.

– Видимо, и Богу сейчас трудно подобрать себе приличных слуг.

Раздался странный шипящий звук, сопровождающий вырвавшуюся агрессию, которую я кожей ощущал в этом странном человеке, но все же продолжил:

– Если Парагон поговорит со мной и ответит на мои вопросы, я оставлю его в покое. Живи сам и дай жить другим – такой мой девиз.

Я улыбнулся, но не получил в ответ никакого знака доброжелательности.

– Со всем моим уважением, я бы не поверил, что это ваш девиз, – рот Падда открылся чуть шире, и он почти выплюнул:

– Вам это совсем не подходит.

Я махнул пистолетом:

– Убирайтесь из моего двора, мистер Падд, и забирайте эту «болтушку» с собой.

Это было ошибкой. Женщина рядом с ним метнулась влево, как будто намереваясь достать меня, ее левая рука стала твердой, как клюв ястреба, а правая скрылась под пальто. Я молниеносно опустил пистолет и выстрелил Падду под ноги. Взметнулся фонтанчик земли, птицы с шумом взлетели с соседних деревьев. Его рука метнулась и перехватила руку женщины.

– Дорогая, сними свой шарф, – произнес он, не сводя с меня глаз.

Женщина помедлила, потом развязала черный шарф и неуверенно стянула его левой рукой. Ее обнажившаяся шея оказалась покрытой жуткими шрамами, бледно-розовые рубцы были настолько отвратительны, что оставить их неприкрытыми означало бы притягивать взгляды всех подряд.

– Открой пошире рот, милая, – приказал мистер Падд.

Женщина открыла рот, обнажив мелкие желтоватые зубы, розовые десны и чудовищно-багровую красную массу в глубине гортани – все, что осталось от ее языка.

– А сейчас пой, пусть мистер Паркер услышит, как ты поешь.

Она открыла рот, ее губы зашевелились, но не раздалось ни звука. Она продолжала исполнять песню, слышную только ей, ее глаза были полуприкрыты в экстазе, тело двигалось в такт неслышной музыке, пока Падд не сделал знак, и она тотчас же закрыла рот.

– Раньше у нее был прекрасный голос, мистер Паркер, чистый и очень красивый. Его отнял рак гортани и воля Господа нашего. Возможно, это было своего рода благословение, испытание, ниспосланное Им, чтобы проверить твердость ее веры и укрепить ее дух на пути к спасению. В конце концов, это сделало ее любовь к Богу еще более сильной.

Я не разделял его мнения насчет женщины. Ее внутренняя ярость была весьма ощутимой, как и злость на все страдания, через которые ей пришлось пройти, и боль потери. Эта боль сожрала всю любовь, которая когда-то была в ее душе, и сейчас ее заставляли вылезать из шкуры, чтобы явить миру это давно погибшее чувство. Боль же никогда не прекратится, но гнет ее можно облегчить, если переложить ее груз на других.

– Мне нравится говорить ей, что это случилось, потому что ангелы завидовали ей.

– Поверю вам на слово. По крайней мере, теперь ничто в ней не может возбудить зависти ангелов. Хорошо, хоть лицо осталось нетронутым.

Мистер Падд ничего не ответил, но впервые в его глазах появилась настоящая ненависть. Это длилось всего мгновение, уступив место привычному выражению притворного благодушия. Но то, что мелькнуло и погасло в нем, продолжало гореть в женщине. Мистер Падд, похоже, почувствовал эти волны ярости, исходящие от нее, потому что он повернулся и нежно провел рукой по ее щеке волосатым пальцем.

– Моя Накир, – прошептал он, – ш-ш-ш.

Ее ресницы вздрогнули от этой минутной нежности, и я подумал вдруг, а может, они любовники.

– Иди в машину, милая. На этом мы здесь закончили. Пока закончили.

Женщина еще раз взглянула на меня и пошла прочь. Мистер Падд пошел было за ней, затем остановился и повернулся ко мне:

– С вашей стороны крайне неразумно продолжать заниматься этим расследованием. Я в последний раз рекомендую вам не лезть в это дело.

– Можете подать на меня в суд.

Но он только покачал головой:

– Боюсь, дела зашли слишком далеко. У меня такое предчувствие, что нам предстоит встретиться еще раз при менее благоприятных для вас обстоятельствах. – Он поднял обе руки. – Мистер Паркер, я залезу в свой карман, достану визитку.

Не ожидая ответа, Падд вытащил маленькую серебряную коробочку из правого кармана пиджака. Он распахнул ее и достал белый прямоугольничек, нежно придерживая коробочку за уголок. Он снова протянул мне руку, и на этот раз она не опускалась. Он терпеливо ждал, пока я был вынужден протянуть свою руку. Когда я брал визитку, он быстро переложил ее в другую руку, кончики его пальцев скользнули по моим. Невольно я отпрянул, и мистер Падд удовлетворенно кивнул, как будто я подтвердил что-то, в чем у него были сомнения.

На карточке были только два слова: «Элиас Падд» черным романским шрифтом. Ни телефона, ни адреса, ни должности. Обратная сторона карточки абсолютно пустая.

– Из вашей визитки не так-то много узнаешь о вас, мистер Падд, – проронил я.

– Напротив, она говорит обо мне все. Боюсь, вы не совсем правильно ее прочитали.

– Насколько я понял из нее, вы или дешевый позер, или явный минималист. Вы также вызываете раздражение, но об этом визитка тоже умалчивает.

Впервые за все время Падд разулыбался по-настоящему, обнажив желтые зубы:

– Напротив, все говорит... по-своему, – он захихикал.

Я не опускал пистолета, пока странная парочка не убралась восвояси, подняв на прощание облако пыли и вонючего выхлопа, которое заполнило двор и, казалось, образовало непроницаемую завесу для солнечных лучей.

Почти в тот самый момент, когда визитеры скрылись из виду, я почувствовал жжение в пальцах. Сначала это было легкое раздражение, но вскоре оно стало по-настоящему болезненным, на кончиках и на ладони появилась красная сыпь. Я смазал ее гидрокортизоновой мазью, но раздражение держалось почти целый день. В том месте, где моя кожа соприкоснулась с визиткой и пальцами Падда, зуд не проходил. С помощью пинцета я поместил визитку в пластиковый конверт, запечатал и положил на стол в холле. Попрошу Рейчел, чтобы кто-то из специалистов разобрался с карточкой, пока я буду в Бостоне.