Текст книги "Рожденные убивать"

Автор книги: Джон Коннолли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Книга 2

Судья не проповедник,

потому что он – твой судья.

Джордж Херберт, «Церковная паперть»

Глава 12

Рейчел уже была дома, когда я вернулся после встречи с Мики Шайном. Она чмокнула меня в качестве приветствия.

– Хорошо прошел день? – спросила она.

Учитывая обстоятельства, оценка «хорошо» была, возможно, самой нейтральной.

– Я обнаружил кое-какие вещи, – ответил я сухо и спокойно.

– Угу, плохие или хорошие?

– Ну, из плохих скорее, но ничего общего с моими подозрениями.

Она не спросила, хочу ли я поговорить об этом еще. Иногда меня поражало то, что Рейчел прекрасно понимала меня, а вот я едва ли вообще знал ее. Я смотрел, как она открыла сумку и достала один из своих блокнотов на пружинке, откуда извлекла одну отпечатанную страницу.

– Я не думаю, что то, о чем я собираюсь сказать тебе, может быть расценено как хорошая новость, – сказала она. – Ребята в химическом отделе исследовали эту визитную карточку. Они прислали мне результаты по электронной почте. Они не стали звонить, потому что по телефону было сложно объяснить некоторые детали.

– И?

– Карточка пропитана специальным раствором – кантаридином, концентрированным кантаридином, – продолжила она. – Он иногда используется в медицине, чтобы вызвать ожог. Часть верхнего правого уголка была покрыта тонким слоем воска, предположительно для того, чтобы мистер Падд мог держать ее, не опасаясь за собственную кожу. Как только ты взял ее в руки, у тебя поднялась температура, а влага на твоих пальцах активировала кантаридин, и ты начал покрываться ожогами.

Я задумался.

– То есть он использовал какой-то медикамент для карточки... – начал я, но Рейчел покачала головой.

– Нет, я сказала, что он использовался в медицинских целях, но субстанция на карточке была очень необычной формой этого яда, которая могла быть изготовлена, согласно мнению эксперта, который изучал его, каким-то токсикологом, специалистом по ядам. Это яд жука, вызывающий ожоги. Человек, который дал это тебе, должен был добыть подобный яд, затем увеличить его концентрацию, и уже после этого нанести его на визитку.

Я вспомнил улыбку мистера Падда, когда я взял карточку в руки.

– Вы также вызываете раздражение, но об этом визитка тоже умалчивает.

– Напротив, она говорит обо мне все. Боюсь, вы не совсем правильно ее прочитали.

Я также вспомнил об Эпштейне и субстанции, которая была введена ему в виде укола.

– Если он извлекает этот яд из жуков, то, я предполагаю, он может добывать и другие типы ядов, не так ли? – спросил я Рейчел.

– Какие, например?

– Ну, может быть, паучий яд?

– Я позвонила в лабораторию после того, как получила это сообщение, чтобы уточнить одну-две детали о процессе изготовления, так что я не вижу оснований, почему бы нет. Как я поняла, на насекомых воздействуют электрошоком, который заставляет их выпустить яд. Однако добыча ядов из пауков – несколько более сложная процедура. Паук должен находится в покое, обычно его охлаждают с помощью углекислого газа, а затем помещают под микроскоп. В момент испуга он производит очень небольшое количество яда, который нельзя собрать. Ты всегда можешь напугать отдельного паука три или четыре раза перед тем, как отпустить его на волю за ненадобностью.

– То есть нужно очень много пауков, чтобы добыть достаточную дозу яда?

– Возможно, – ответила она.

Я представил себе, сколько же пауков надо было подкармливать и выпасать для того, чтобы убить Джосси Эпштейна. Я также подумал, зачем кому-то понадобилось этим заниматься. В конце концов, было бы гораздо проще и менее подозрительно просто убить Эпштейна каким-нибудь привычным способом. Потом я вспомнил Элисон Бэк и представил, что она должна была чувствовать, когда пауки набивались ей в рот и смыкались вокруг нее в маленьком замкнутом пространстве машины. Я вспомнил выражение глаз Мики Шайна, когда он рассказывал мне о пауках в ванне, и раны от их укусов на его теле. Мне припомнились и мои ощущения, когда вдруг кожа стала стремительно покрываться волдырями и тонкие волосатые пальцы мистера Падда царапнули мою руку.

Он сделал это, потому что это было развлечением, потому что ему было интересно увидеть эффект собственными глазами. Он сделал это потому, что ужас от нападения маленьких, темных, прожорливых тварей, многоногих и многоглазых, мог испугать его жертвы гораздо больше, чем пули или нож, и все это делало их страдания мучительными. Даже Эпштейн, который умер от укола, почувствовал что-то сродни этому ужасу, и его мускулы застыли в спазме, а дыхание прервалось, когда сердце совершало последние удары.

Это тоже было знаком, я был уверен. И единственный человек, которому предназначалось это сообщение, был Джек Мерсье. Эпштейн и Бэк были на фотографии в его кабинете, юридическая фирма Уоррена Обера подготовила юридическое обоснование жалобы Эпштейна в инстанции по поводу освобождения от налогов, предоставленного Братству. Я понял, что мне надо вернуться в Мэн и что смерть Грэйс Пелтье каким-то образом связана с теми действиями, которые были предприняты ее отцом и другими против Братства. Но как мог Падд и те, кто помогал ему, узнать, что Грэйс Пелтье фактическая дочь Джека Мерсье? Оставался открытым и вопрос о том, как женщина, изучавшая историю давно исчезнувших религиозных групп, могла дойти до попытки прижать к стенке руководителя Братства. Я мог найти только один ответ: кто-то направил внимание Грэйс Пелтье на Братство, и она умерла из-за этого.

Я пытался дозвониться Мерсье снова, пока Рейчел отправилась в душ, но опять попал на ту же служанку, которая обещала, что сообщит мистеру Мерсье о моем звонке. Я попросил соединить меня с Квентином Харрольдом и был также проинформирован, что в данный момент с ним нельзя связаться. Я был готов швырнуть свой мобильник на пол и растоптать его, но решил, что он мне еще понадобится, и, несколько успокоившись, швырнул его на диван. В общем-то мне нечего было сообщить Мерсье, или, точнее говоря, ничего такого, что бы не было ему известно. Я просто не люблю, когда меня держат в неведении, в то время как мистер Падд незаметно присутствует где-то рядом.

Но была и еще одна причина, о которой я мог судить по изощренным методам убийства, к которым прибегал мистер Падд. В основе их лежал некий принцип, корни которого скрывались в глубине прошлого и в других, более древних традициях.

Это была вера в то, что пауки – стражи потустороннего мира.

* * *

Театр Ванг на улице Тремонт был одним из самых красивых театров на Восточном побережье, а Бостонский балет – великолепной труппой, насколько я мог судить с моим очень ограниченным опытом в этой области, так что сочетание того и другого заслуживало внимания, особенно в день премьеры. Когда мы проходили через площадь Бостон Коммон, какая-то группа из окна радиостанции колледжа Эмерсона исполняла свои песни. Толпа, направляющаяся к театру, ненадолго замирала, чтобы разглядеть лицо певца.

Мы вошли в вестибюль, отделанный мрамором и золотом, миновали прилавки, торгующие сувенирами и памятными предметами с изображениями Клеопатры, а также книгами. Наши места были в амфитеатре, налево от оркестровой ямы, так что никто не мешал нам хорошо видеть сцену. Красно-золотой декор театра был почти так же пышен, как и декорации на сцене, придавая всему действию оттенок декаданса.

– Знаешь, когда я сказал Эйнджелу, что мы собираемся сюда, он спросил меня, уверен ли я в том, что не гомосексуалист, – шепнул я Рейчел на ухо.

– И что ты ответил?

– Я сказал ему, что не танцую в дурацком балете, а всего лишь собираюсь его посмотреть.

– Стало быть, я всего лишь средство убедить тебя в твоей гетеросексуальности? – поддразнила она.

– Да, причем очень приятное средство...

Справа, чуть выше меня, в одной из лож, обращенных к фронтону театра, появилась знакомая фигура. Аль Зет двигался медленно, не спеша располагая свое тело в кресле и проверяя слуховой аппарат. Позади него Томми Цати держал пальто хозяина, затем он налил стакан красного вина для босса и занял место за его спиной.

Театр Ванг – очень демократичное место, здесь нет закрытых лож, но некоторые более уединенные, чем другие. Место, где расположился Аль Зет, было известно как ложа Ванг; она была частично закрыта колонной, хотя при этом оставалась открытой справа, со стороны прохода. Остальные места в ложе были свободны: в день премьеры Аль выкупил ее всю.

«Аль Зет, – подумал я, – ты старый романтик».

Лампы погасли, и публика затихла. Музыка Римского-Корсакова в аранжировке композитора Джона Ланчберри, созданной специально для этого балета, заполнила огромное пространство зала, и представление началось. Служанки танцевали в спальне Клеопатры, в то время как сама царица спала в глубине сцены, а ее брат Птолемей вместе со своим фаворитом Потинусом готовили ее свержение. Все это было великолепно, и все равно я ерзал в кресле все первое отделение, мои мысли были заняты всякими ползучими тварями и воображаемым последним моментом жизни Грэйс Пелтье. Я продолжал видеть.

Пистолет прижат к ее голове, рука зарывается в ее волосы, чтобы прочнее удержать ее голову на месте, пока палец прижимается к курку. Это ее палец на спусковом крючке, но его прижимает палец другого человека. Она цепенеет, замирая от дуновения ветра небытия, и не может сопротивляться, в то время как в ее руку вкладывают пистолет и нацеливают его в голову. Вокруг пулевого отверстия нет крови, но как бы то ни было, пуля срезала кожу лица с костей и замаскировала возможные более ранние повреждения. Только в тот самый момент, когда холодный металл коснулся ее лица она, наконец, поняла, что происходит. Она дернулась и попыталась закричать...

Раздался вопль в ночи, и красное пламя вспыхнуло внутри машины и рванулось к окну и дверям. Свет померк в ее глазах, и тело завалилось вправо; запах паленого разнесся в воздухе, когда ее волосы, слегка обгорев, мягко рассыпались.

Больше нет боли.

Больше никогда не будет боли.

Я почувствовал, как кто-то сжал мне руку и увидел, что Рейчел вопросительно смотрит на меня, потому что наступил кульминационный момент балета. В своей спальне Клеопатра танцевала для Цезаря, пытаясь его соблазнить. Я нащупал руку Рейчел и заметил, что она бросила на меня сердитый взгляд, как на непослушного ученика, но, прежде чем я успел объясниться, движение справа привлекло мое внимание. Томми Цати поднялся со смущенным видом и стал нащупывать что-то у себя под пиджаком. Прямо перед ним Аль Зет продолжал смотреть балет, по-видимому, пребывая в полном неведении относительно происходящего за его спиной. Томми выбрался из своего кресла и исчез в проходе.

На сцене тем временем предатель Потинус появился в боковых кулисах, поджидая удобного момента, чтобы убить царицу. Но Клеопатра и Цезарь продолжали танцевать, не замечая ничего вокруг. Музыка зазвучала громче, и в этот момент какая-то фигура, но уже не Томми Цати, заняла место позади Аль Зета. Неизвестный выглядел более худощавым.

Аль Зет по-прежнему был увлечен действием на сцене, его голова кивала в такт музыке, он был полностью поглощен предоставившейся ему на короткий момент возможностью вырваться из того темного мира, который он сам выбрал для себя. Рука шевельнулась, и что-то серебряное блеснуло в темноте. Потинус выскочил из-за кулис с мечом в руке, но Цезарь был быстрее, и его меч вонзился в живот врага.

В ложе надо мной тело Аль Зета замерло, и что-то красное потекло из его рта, когда фигура склонилась над ним, держа одну руку на его плече, а другую – у основания черепа. Со стороны могло показаться, что они разговаривают и ничего больше, но я видел, как блеснуло лезвие, и знал, что произошло. Рот Аль Зета был широко раскрыт и, как я заметил, рука мистера Падда в перчатке зажала его и удерживала, пока он не вздрогнул и не умер.

Затем мистер Падд, казалось, уставился вниз, туда, где сидел я, набросил пальто Аль Зета ему на плечи и растворился в темноте.

На сцене упал занавес, и публика разразилась бурными аплодисментами, но я уже начал двигаться. Я взобрался на край оркестровой ямы и побежал по проходу, двери с шумом распахнулись передо мной. Слева пролет лестницы, заканчивающийся часами в виде орла, вел на следующий этаж. Я побежал, перескакивая через две ступеньки, оттолкнув в сторону билетера и на бегу вытаскивая пистолет.

– Вызовите «скорую»! – крикнул я, пробегая мимо. – И полицию!

Я слышал звук его шагов по лестнице, эхом отражающийся от мрамора, когда добежал до верха лестницы, держа пистолет прямо перед собой. Дверь пожарного выхода осталась открытой, и лифт под тяжестью пассажира поехал вниз. Внизу была погрузочная площадка, откуда как раз в этот момент выезжала на большой скорости машина, серебристый «меркурий». Его корпус поравнялся со мной, когда она сворачивала на Вашингтон-стрит, я не мог разглядеть номера, но увидел внутри двух пассажиров.

За моей спиной люди постепенно покидали свои места, расходясь на время антракта, и один или два человека бросили взгляд на раскрытую дверь. Все двери здесь находятся на сигнализации, так что через некоторое время охранники уже будут здесь, чтобы проверить, кто их открыл и почему. Я вошел в зал и направился к той части, где Аль Зет все еще сидел спокойно на своем месте. Его голова свесилась вниз, подбородок опустился на грудь, пальто слегка сползло с плеч, чтобы спрятать рукоятку кинжала. Кинжал пригвоздил его к креслу, не позволяя упасть лицом вниз. Кровь, вытекавшая изо рта, промочила насквозь грудь его белой рубашки. Отдельные капли попали в стакан с вином в последней жуткой церемонии жертвоприношения. Я не видел Томми Цати.

Позади меня появились двое охранников театра, но они отступили назад, увидев оружие у меня в руках.

– Вы вызвали полицию?

Они кивнули.

Напротив прохода справа от меня дверь все еще оставалась слегка приоткрытой. Я указал на нее.

– Что у вас там?

– Гостиная для особо важных персон, – ответил один из охранников.

Я посмотрел вниз и под дверью увидел что-то похожее на нос ботинка. Я аккуратно толкнул локтем дверь, чтобы она раскрылась.

Томми Цати лежал вниз лицом на полу с головой вывернутой на сторону так, что было ясно видно: у него перерезано горло. Кровь была повсюду – на полу, на стенах. Вероятно, его схватили сзади, когда он поднялся со своего места и вошел в гостиную. За ним была стойка бара с несколькими диванами и стульями, но комната казалась пустой.

Я отступил назад в проход, когда двое полицейских в форме появились за моей спиной с пистолетами наизготовку. Мне приказали бросить оружие, в то время как публика разразилась криками удивления и страха. Я немедленно подчинился, и двое полицейских бросились ко мне.

– Я частный детектив, – сказал я, когда один из них толкнул меня к стене и обыскал, в то время как другой осматривал труп Томми Цати, затем подошел к телу в ложе.

– Это Аль Зет, – сказал я ему, когда он вернулся, и ощутил что-то вроде жалости к старому головорезу. – Больше он не доставит вам хлопот.

* * *

Двое детективов, Каррас и Мак-Кан, допросили меня прямо там же, на сцене. Я рассказал им обо всем, что видел, хотя и умолчал о том, что знал о мистере Падде. Однако я описал его максимально подробно и сказал, что познакомился с Аль Зетом во время одного расследования.

– И что же это было за дело? – спросил Мак-Кан.

– Некоторые проблемы в позапрошлом году в местечке под названием Темная Лощина.

Когда я упомянул Темную Лощину и обрисовал обстоятельства смерти Тони Сэлли от рук того, кто только что умер рядом с нами, их лица прояснились. Мак-Кан даже предложил мне выпить когда-нибудь в будущем за его счет: никто не скорбел о кончине Тони Чистюли.

Я стоял рядом с ними у главного входа в театр, когда зал стал заполняться множеством полицейских. Каждому присутствующему был задан вопрос, не видел ли он чего-нибудь, что могло бы помочь следствию. У всех взяли номера телефонов и просили сообщить, если они припомнят какие-либо детали. В полицейском управлении я дал показания, сидя за заваленным бумагами столом Мак-Кана, затем оставил номер своего мобильника и адрес Рейчел на случай, если им понадобится поговорить со мной еще раз.

Освободившись, я попытался позвонить Мики Шайну в цветочный магазин, но никто не взял трубку, и мне сообщили, что его домашний телефон не зарегистрирован в справочнике. Второй звонок, и спустя пять минут у меня уже был номер его домашнего телефона и адрес некого Майкла Шайнберга на Бодойн-стрит в Кембридже. Этот номер тоже не отвечал. Я оставил записку, затем поймал такси и отправился в Кембридж. Я попросил таксиста подождать, а сам вышел на улицу, обсаженную деревьями. Мики Шайн жил в многоквартирном доме из коричневого камня, но никто не ответил, когда я нажал кнопку его звонка. Я собирался наведаться сюда еще спустя какое-то время, когда в окне показался его сосед. Это был старик в свитере и мешковатых синих джинсах с дрожащими руками.

– Вы ищете Мики?

– Да.

– Вы его друг?

– Да, но я не из города.

– Простите, но его нет дома. Ушел около часа назад.

– Он сказал, куда пошел?

– Нет, сэр, я просто видел, как он уходил. Похоже было, что он хочет уехать на пару дней: у него с собой был чемодан.

Я поблагодарил его и вернулся к такси. Новость о смерти Аль Зета должна была быстро распространиться, и появилось бы множество предположений о том, кто может стоять за этим, но Мики знал это точно. Я думаю, он знал все, что случится, с того момента, как ему сообщили, что я приеду, и он понял, что наконец-то настало время для расследования.

Такси отвезло меня назад в дом Джекоба Верса на улице Стюарта, где меня ждала Рейчел вместе с Эйнджелом и Луисом. Там в соседней квартире в самом разгаре были песни под аккомпанемент пианино, и создавалось впечатление, что поют глухие от рождения люди, да еще напившиеся в стельку. Мы оставили благословенных соседей за этим занятием, прошли несколько домов по направлению к улице Монтьен, где была тайская забегаловка, и набросились на еду.

– Он в порядке, этот мистер Паук, – сказал Луис. – Скорее всего, стал следить за тобой, как только ты приехал.

Я кивнул:

– Тогда он знает о Шайнберге и вас двоих. И о Рейчел. Простите.

– Это игра, – сказал Луис. – Ты ведь знаешь это, не так ли? Визитная карточка, пауки в почтовом ящике. Он с тобой играет, проверяет тебя. Он знает, кто ты, и ему нравится тебе противостоять.

Эйнджел кивнул, соглашаясь:

– У тебя теперь есть репутация. Странно только, что каждый псих отсюда до Флориды еще не сел на автобус и не приехал в Мэн, чтобы проверить, так ли ты хорош.

– Это не очень-то утешает, Эйнджел.

– Нужно утешение – позови священника.

Некоторое время все молчали, потом Луис сказал:

– Я думаю, ты знаешь, что мы будем сопровождать тебя в Мэн.

Рейчел посмотрела на меня.

– Я тоже поеду.

– Мои ангелы-хранители, – резюмировал я. Совершенно бесполезно спорить с любым из них. Кроме того, меня радовало, что Рейчел будет рядом: в одиночестве она уязвима. И снова я обнаружил, что эта красивая, проницательная женщина читает мои мысли.

– Не потому, что нуждаюсь в защите, Паркер, – добавила она. Ее лицо было серьезным, взгляд – тяжелым. – Я еду, потому что тебе понадобится помощь с Марси Бекер и ее родителями, а может быть, и с Мерсье. Если то, что я и эта странная парочка будем с тобой, улучшает твое самочувствие, это плюс и не более.

Эйнджел улыбнулся ей с восхищением и изумлением одновременно.

– Ты такая грубиянка, – шепнул он. – Тебе бы еще пистолет и бронежилет, и получилась бы лесбийская икона.

– Укуси меня, толстяк, – ответила она ему в тон.

Похоже, все уже решено. Я поднял стакан воды, а они – кружки с пивом в ответ.

– Ну, добро пожаловать на войну.

Глава 13

На следующий день вся первая полоса «Нью-Йорк Джеральд» была занята довольно неплохой фотографией Аль Зета, сидящего в кресле в театре Ванг, под заголовком «Крестный отец мафии убит». Есть только два слова, кроме мафия и убийство, а именно «секс» и «подонок», которые редакторы газет предпочитают всем другим, и на сей раз в «Джеральд» они были набраны таким кеглем, что там едва оставалось место для статьи.

Горло Томми Цати было перерезано слева направо. Рана оказалась столь глубокой, что в ней зияли обе артерии (шейная и сонная) и все вены – практически его голова была отсечена от тела. Затем мистер Падд пригвоздил Аль Зета к креслу лезвием кинжала, который проткнул насквозь горло и вышел у основания черепа, задев мозжечок и кору головного мозга. Наконец, с помощью небольшого и очень острого ножа он сделал косой надрез на среднем пальце правой руки старика и отсек верхний сустав.

Я узнал об этом, конечно, не из «Джеральд», а от сержанта Мак-Кана, который позвонил мне на мобильник, когда я сидел за завтраком у Рейчел и читал газеты. Рейчел была в ванной, фальшиво напевая песенки Эла Грина.

– А ребята-то отчаянные: запросто убрать двух человек в публичном месте, – прокомментировал Мак-Кан. – У пожарного выхода нет камер, так что у нас нет ничего, кроме твоего описания. Парни с погрузочной площадки у театра видели их права, выданы в Импале, украдены два дня назад в Конкорде, так что в этом направлении – ноль. Убийца должен был иметь доступ в VIP-гостиную, она запирается электронным ключом. Мы предполагаем, что убийца как-то изготовил один такой для себя. Не так уж сложно отловить кого-нибудь, если точно знаешь, что он собирается делать. Аль Зет появлялся на всех премьерах – старик был, возможно, жестоким и отвратительным сукиным сыном, но у него был вкус и шик, – и всегда занимал эти или соседние места, так что было не так уж сложно угадать, где он будет находиться. Что же до отсеченной фаланги пальца, мы предполагаем, что это своего рода визитная карточка, и проверяем картотеку на предмет аналогичных случаев в провалом.

Он спросил меня, не добавлю ли я что-нибудь по поводу событий прошлой ночи. Я понимал, что он спрашивает из вежливости, но сказал ему, что больше ничем не смогу помочь. Он попросил меня оставаться на связи, и я уверил его, что так и сделаю.

Мак-Кан был прав: Падд очень рисковал, когда пошел на убийство. Возможно, у него не было выбора. Не было другой возможности добраться до Аль Зета, потому что тот постоянно был окружен своими людьми, а окна изготовлены так, чтобы защитить старика от всего, что меньше ракетной боеголовки. В театре с Томми за спиной и сотнями людей вокруг Аль Зет чувствовал себя в безопасности, но он недооценил упорство и дерзость своего убийцы. Когда возможность представилась сама собой, Падд ухватился за нее.

Падд, безусловно, способен связать концы с концами, а значит, у него немало причин рисковать и идти на убийство всех и вся. На первом месте среди них, видимо, подготовка к исчезновению и обеспечение гарантий, что не останется никого, кто бы продолжил охоту на него. Я предполагал, что, если Падд решит исчезнуть, никто никогда не сможет найти его. Он выжил и уцелел на протяжении стольких лет только благодаря своей голове, так что он может испариться, как роса после восхода солнца, если захочет.

Кое-что еще беспокоило меня: по-видимому, наш арахнолог-энтомолог любил коллекционировать не только жуков и пауков. Он собирал и кусочки тел, вырезая суставы и лоскуты кожи у каждой своей жертвы. Его вкус к «сувенирам» подобного рода был довольно необычен, но Падд несколько шокировал меня не как человек, который обезображивал трупы только для того, чтобы положить тот или иной экспонат в баночку и восторгаться им. За всем этим крылись какие-то иные причины.

Я сидел за кухонным столом, на сей раз отбросив газеты в сторону, и пытался решить для себя, стоит ли выкладывать полиции все то, что мне известно. Нельзя сказать, чтобы этого было много, но смерти Эпштейна, Бэк, Аль Зета и Грэйс Пелтье были взаимосвязаны и вели либо непосредственно к Братству, либо к тем действиям, которые биологический отец Грэйс, Джек Мерсье, предпринял против него. Было самое время серьезно поговорить один на один с мистером Мерсье, и я не думал, что кто-либо из нас будет в восторге от этого разговора. Я как раз собирался уложить чемодан, чтобы вернуться в Скарборо, когда раздался второй за утро звонок. Это был Мики Шайн. Определитель номера смог сообщить мне только то, что номер, с которого он звонил, был частным и защищенным от определения.

– Ты видел газеты? – спросил он.

– Я был там, – ответил я.

– Ты знаешь, кто это сделал?

– Думаю, это был наш общий знакомый.

На другом конце повисло молчание.

– Как он узнал о твоей встрече с Аль Зетом?

– Возможно, он ведет на нас досье, – предположил я. – Но, возможно также, он знает: Аль Зет интересовался им некоторое время назад, а мое расследование ускорило ход событий, которые он уже давно планировал.

Может быть, он узнал, наблюдая за своими любимцами, что, если кто-то начинает дергать за самый дальний конец твоей паутины, хорошо бы пойти и проверить, что это может быть, и, если возможно, прекратить это.

– Тебя не было вчера вечером дома, – продолжил я. – Я разыскивал тебя.

– Я уехал из города, как только услышал. Кое-кто позвонил мне насчет смерти Аль Зета, друг из прошлого, и я знал, что это сделал Падд. Никто другой бы не отважился пойти против старика.

– Ты где?

– В Нью-Йорке.

– Полагаешь, тебе удастся затеряться там, Мики?

– У меня здесь много друзей. Я звякну кое-кому и посмотрю, чем они смогут мне помочь.

– Мы должны поговорить поподробнее до того, как ты исчезнешь. У меня такое чувство, что ты рассказал мне не все из того, что тебе известно.

Я думал, что он будет возражать. Но он, наоборот, согласился:

– Кое-что мне известно, кое о чем я могу только догадываться.

– Встретимся. Я приеду к тебе.

– Я не знаю...

– Мики, ты собираешься бегать от этого парня всю оставшуюся жизнь? Это звучит не очень оптимистично.

– Это лучше, чем быть мертвым, – его голос выдавал неуверенность.

– Ты знаешь, чем он занимается, не так ли? – не сдавался я. – Ты знаешь, что значит быть на заметке. Ты легко можешь себе это вообразить.

Он ответил не сразу, и я почти готов был услышать, что связь оборвалась.

– Клойстеры, – вдруг сказал он. – В десять завтра. Это выставка в Министерстве финансов. Возможно, ты захочешь бегло осмотреть ее перед тем, как я появлюсь. Но, если ровно в десять тебя там не будет, я уйду. Ты никогда больше меня не увидишь.

С этими словами он повесил трубку.

* * *

Я заказал билеты на рейс «Дельты», прибывающий в аэропорт Ла-Гардия, потом позвонил Эйнджелу и Луису в Копли. Мы с Рейчел встретились с ними за чашечкой кофе в кафе на Ньюбери, откуда я заказал такси до аэропорта Логана. К половине второго я был в Нью-Йорке и поселился в номере на двоих в «Ларчмонт» на Западной 11-й улице в районе Виллидж. Гостиница «Ларчмонт» не относилась к разряду заведений, которые предпочитают люди вроде Доналда Трампа, но была чистой, недорогой и, в отличие от большинства нью-йоркских отелей эконом-класса, номер на двоих в ней не был таким крошечным, чтобы желающий переодеться выходил в коридор. К тому же входная дверь в гостиницу запиралась на замок, охранялась сигнализацией и привратником размером с огромный дом, так что нежелательные посещения были сведены к минимуму.

В городе стояли дикая жара и влажность, и к тому времени, как я добрался до отеля, я был мокрым насквозь. К ночи обещали перемену погоды, но до этого все кондиционеры в городе будут включены на полную мощность, в то время как бедолаги, которым такое не по карману, удовольствуются дешевыми вентиляторами. Быстро ополоснувшись в душе, я взял такси до Западной 89-й улицы. Б-Най-Езурун – синагога, в которой служил Джосси Эпштейн, – располагалась здесь же, около Клермонтской академии верховой езды, и, раз уж я на Манхэттене, почему бы не разузнать немного больше об убитом раввине. Шум голосов детей, выходящих из дверей начальной школы № 166 после занятий, эхом отдавался у меня в ушах, пока я подходил к зданию синагоги, но это была напрасная поездка. Никто в Б-Най-Езурун не был в состоянии рассказать мне больше, чем я уже знал о Джосси Эпштейне, и меня отослали в Оренсанс-Центр на Норфолк-стрит в Нижнем Ист-Сайде, куда Эпштейн был переведен, потерпев поражение от ортодоксов в общине Верхнего Вест-Сайда.

Чтобы не застрять в пробках в час пик, я спустился в метро и проехал Бродвей и Восточный Хьюстон, затем миновал Дели и прилавки торговцев всяким барахлом, замаскированным под антиквариат, магазин Каца и, наконец, добрался, до Норфолк-стрит. Это было сердце Нижнего Ист-Сайда – место, которое когда-то заполняли школяры и ешивы противоположного хасидам еврейского течения из Литвы, а также остатки первой волны русских евреев, которые были приняты уже осевшими здесь евреями из Германии и Восточной Европы. Говорят, что Аллен-стрит исконно принадлежала русским, потому что здесь было очень много русских евреев. Люди из одного города создавали землячества, становились торговцами, скопившими столько денег, что их дети могли посещать колледжи и занять более высокое положение в обществе. Они с трудом переносили вынужденное соседство с ирландцами и дрались с ними на улицах.

Сейчас эти времена давно в прошлом. До сих пор сохранились рабочие артели на Гранд-стрит, несколько еврейских книжных магазинчиков и мастерские по изготовлению ермолок между улицами Хестер и Дивижн, одна-две хорошие пекарни, кошерные вина Шапиро и, конечно, магазин Каца – последний старомодный магазин деликатесов, сейчас обслуживающийся в основном доминиканцами. Большинство же ортодоксальных евреев переехали в районы Борроу-парк и Вильямсбург или в Кроун-Хейтс. Те немногие, кто остался, были слишком бедны или слишком упрямы, чтобы перебраться в один из пяти районов Нью-Йорка или Майами.

Оренсанс-Центр, самая старая из сохранившихся в Нью-Йорке синагог, известная раньше как Ан-ше Чезед – Люди Добра, казалось, принадлежит другим, давно прошедшим временам. Она была построена берлинским архитектором Александром Зельтцером в 1850 году для немецкой еврейской общины. В качестве образца был взят кафедральный собор в Кёльне, он доминировал на Норфолк-стрит, как напоминание о том, что прошлое все еще рядом с нами.

Я вошел в боковую дверь, пересек темный вестибюль и оказался в неоготическом главном холле среди элегантных балконов и колонн. Рассеянный свет проникал сквозь витражи, раскрашивая интерьер в цвета старой бронзы и отбрасывая цветные тени на цветы и белые ленты – остатки свадебной церемонии, которая проходила здесь несколько дней назад. В углу невысокий человек с седой головой, одетый в голубой комбинезон, сгребал бумажные украшения и битые стекла в угол. Он прервал работу, едва я подошел к нему. Я предъявил свое удостоверение и спросил, нет ли здесь кого-либо, кто мог бы рассказать мне о Джосси Эпштейне.