Текст книги "Феникс Побеждающий (ЛП)"

Автор книги: Джон Райт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Тишину нарушил конь, раскапывавший копытом углеродную мостовую. Из-под подков летели алмазные чешуйки и угольная пыль.

Она сказала:

– Взгляни мне в глаза. Поклянись, что не любишь. Тогда уйду.

– Мисс, я вас не люблю.

– Брехня! Я еду с тобой, и это дело решённое!

– Дафна, ты же пообещала …

– Ничего не знаю! Ты смотрел не в глаза, а в нос!

Фаэтон уже было подготовился ответить громко, но тут отметил про себя, что нос просто прехорошенький. Отличный нос, безукоризненный. Глаза тоже ласкали взгляд, как и сияющие завитки волос, изгиб щёк, уста, подбородок, изящная шея, грациозные плечи, стройная фигура и вообще всё неперечисленное.

– Ладно, можешь ехать, но только до Меркурия.

– Я очень рада, что ты согласился. Дирижабль ждёт за холмом, билеты я заранее купила. На обоих.

Полёт до Меркурия тянулся долго и в тесноте. В цистерну им пришлось упаковываться. Больше всего места занимала капсула жизнеобеспечения Дафны – клетки её тела не были приспособлены к перегрузкам, и такого плаща – способного поддерживать жизнь без внешней подпитки, как у Фаэтона, у неё не имелось (да ни у кого другого в Золотой Ойкумене тоже.) Обстановка сближала и телесно, и душевно.

К тесноте добавлялась скука. Клятва Серебристо-Серой школы не позволяла ускорить восприятие времени, чем не пренебрегали пользоваться остальные люди, чтобы убить время. Обычные путешественники наслаждались обширным выбором всевозможных развлечений, но немногие торговцы согласились бы иметь дело с неприкасаемыми супругами.

Пришлось коротать часы примитивным, устным методом – предаваясь беседам и воспоминаниям. Дафна спрашивала, как он готовил корабль к отбытию, что было до маскарада. Фаэтон рассказывал о последних словах Гелия в солнечной буре, о том, как узнал о полусамоубийстве жены, о том, до чего на Лакшми довело горе.

Беседы наскучили. Фаэтон соорудил общее мыслительное пространство, и их разумы проводили там долгие часы, пока тела недвижно лежали в капсуле. Дафна, мастер ваяния грёз, историй и людей, строила миры для обоих, и по её мнению избитые и затёртые творческие приёмы для Фаэтона оказались в новинку. Он наслаждался, и в этом она нашла отраду.

Но всем сотканным мечтам чего-то не хватало. Даже когда она сажала их на престол богов, в чьей мощи было создавать новую жизнь и менять законы природы, Фаэтон не отклонялся от старомодных норм – его вселенные выходили реалистичные, с естественными ограничениями, и они несильно отличались от инженерных симуляций.

Когда же ему выпадала роль не божества, но героя, Фаэтон не заботился об исторической достоверности. Его персонажи расшатывали устои – то изобретая печатный станок в Римской Империи Второй эры, то запуская подводные лодки в Тихий океан Третьей эры, то вводя золотой стандарт для необразованных холопов Европейского Юниона.

Дафна, к своему удивлению, поняла, что на самом деле её вкусы не такие, какими она их считала. Миры, полные загадок, чудовищ и колдунов, казались пустячными и крохотными, они только вопросы вызывали – как тут зародилась жизнь? Какой логике подчиняются волшебные силы и что им неподвластно? Где лежит предел мощи мифических великанов?

Всё больше и больше времени они проводили в мире под названием Новусордо, и, под конец, остальные миры их больше совсем не занимали. Новусодро вырос из файлов инженерного сценария, найденных в доспехе Фаэтона – корабль-колонист, загруженный био– и генетическим материалом, прилетел осваивать пустынную планету, где в реках тёк метан, а в небесах клубились дымные тучи серного пепла.

Вместе они укрощали ветра и ядовитые потоки придуманного мира, засевая их самовоспроизводящимися роботами. Вместе они вызывали затмения солнца, а если нужно, то и умножали тепло его лучей. Вместе они разрывали точнейшими взрывами кору планеты, чтобы высвободить углеродосодержащую руду, вместе они сотрясали атмосферу планеты, чтобы ослабить или усилить парниковый эффект. Вместе они пронизали моря наномастерскими и зародили пока ещё одноклеточную жизнь. Вместе они пахали, сеяли и снимали урожай, вместе они высиживали кладки яиц под склонами гор и дивились вылупившимся птенцам. Вместе они населили твердь животными, а моря – гадами.

Проходили субъективные годы. В Солнечной Системе прошло несколько недель.

Всё скоро кончилось. Взявшись за руки, они прогуливались вдоль серебристых кристаллических деревьев и любовались забавами белошкурых обезьянок, резвившихся в разнотравье. От холмов раздавался рёв белоснежной рыси, вторившей музыке заката, отражаемой стеклянной равниной охладительных панелей. Указывая на заходящее солнце, Фаэтон произнёс:

– Когда мы полетим на настоящем Фениксе, мы сможем всё это повторить, но в жизни! Взгляни, какая яркая радуга! Её вызвали наши аэрозольные добавки в тропосферу. Гляди, как рябь над атмосферой до сих пор ловит закатные лучи! Даже не знаю, вырастут ли настоящие травы такими красивыми.

Дафна, подзабывшая уже, что это не явь, с тоской посмотрела на супруга по творению:

– Значит, всё это сгинет. А если реальность окажется хуже?

Фаэтон задумался.

– Может, останемся? Знаю, в настоящем мире мне покоя не давали, но отсюда все те дела кажутся незначительными. Живи здесь, со мной, в нашем маленьком мире!

– О, любимый, ты к долгим симуляциям ещё не готов, – сказала Дафна, – когда проснёшься, тебе будет очень стыдно. Наяву эта фантазия забудется, нас займут дела, и я тебе больше нужна не буду.

Фаэтон сорвал кристальный листик с бледной ветви дерева и украсил им волосы Дафны.

– Всё так хорошо. Зачем пробуждаться?

Она смяла и отбросила листик:

– Впервые тебя таким вижу. На себя не похож. Перестаралась, наверное, с модальной частотой, и у тебя с непривычки симуляционное помрачение. А, может, страх перед Ничто проснулся? Аткинс ведь на такую мелочь, как спасение твоей жизни, едва ли отвлечётся – ему главное врага положить.

Он схватил её за плечи и посмотрел в лицо:

– Значит, моя жизнь не важна? Я вот думаю, жизнь бесценна, и никакая причина не стоит, чтобы её терять. Останься со мной в поддельном, но зато нашем мире. Есть ли наяву хоть что-нибудь, чего мы не получим здесь?

У Дафны пересохли губы, ей захотелось согласиться, но она поняла, что это очередной капкан, самый бархатный, но самый вязкий. Фаэтона не смогли остановить ни Ганнис, ни Ао Аоэн, ни Благотворительная Композиция, ни Коллегия Наставников, ни Софотек Ничто. Неужели у неё получилось то, чего не смогли они?

Всего кивок – и она получит почти всё, что жаждет. Она получит Фаэтона.

Почти всё. Почти Фаэтона.

Дафна собралась с духом и ответила:

– Здесь тебе не свершить невиданных деяний.

Улыбка пропала. На лицо словно упала суровая тень. Он пристально-пристально всмотрелся в её глаза, так, как бы не смог в контейнере. Он мрачнел всё больше, взгляд отстранился, будто он боролся с соблазном.

Он поднял руку, дал знак "конец программы", и образ пропал.

Дафна настроила личное время, чтобы успеть выплакаться и смириться до возвращения в явь. Она проснулась под звон экстренного сигнала, сотрясавшего худосочное тело транспортной цистерны.

Забили маневровые импульсы. Дафна видела только мутное стекло капсулы жизнеобеспечения, но знала, что цистерна выруливает в глотку из замедляющих магнитных колец. Они прибыли на Равностороннюю Станцию Меркурия.

Поговорить не удалось бы – голос заглушался воем движков и шипением заряжаемых от погашенной кинетической энергии батарей.

Оно и к лучшему, подумала Дафна.

Молчание сопровождало их и во время гнетущей процедуры акклиматизации. Цистерну разобрали на части. Изгнания никто не отменял, и поэтому хозяевам станции – детям и прочим творениям Вафнира – приходилось не общаться напрямую, а посылать одноразовых парциалов. Они растворялись после каждой фразы, и от такого приёма было не по себе.

Гнетущую обстановку усугубляло то, что эстетические нормы гостей выполнены не были, и подходящих под местные условия тел им не предложили. В чужой эстетике смысл не расшифровывался: зачем со стен свисают пёстрые косы из проводов? Не значат ли эти шипящие, покашливающие звуки "аварийный сигнал"? Без местных воплощений Фаэтону пришлось носить броню не снимая и не поднимая забрала, а Дафне пришлось довольствоваться неуклюжим костюмом за авторством Фаэтона. Комбинезон напоминал устройство для экологических пыток прямиком из Тёмных Лет Зелёных Веков – лицо обхватывал намордник, а остальное тело покрывал симбиотический мох. Дафна выглядела нелепо, да ещё подо мхом жутко зудело.

Фаэтон загрузил в её кольцо какой-то могучий документ, и она (прямо как Альберих, угрожающий подземным эльфам всемогущим кольцом) шла, высоко подняв руку, вглубь станции, шлюз за шлюзом, разгоняя полых андроидов и удивлённых полуандроидов. Она поднималась и карабкалась по лестницам, из полной гравитации в частичную, отпирая на пути замки и затыкая охрану гневно-царственным взором и мановением руки.

Но потом (прямо как когда Логе схватился с Альберихом) они добрались до сенешаля и наёмника Вафнира – трёхглавого и хорошо воспитанного человека по имени Сиглювафнир. С безукоризненной вежливостью он признал, что мол у Фаэтона право находиться на станции есть, но Дафне тут быть нельзя, и не мог бы Фаэтон подождать, пока Вафнир подготовится к переговорам, мы благодарим за терпение, все вопросы будут решены безотлагательно. Улыбки Сиглювафнира источали невинность.

Волшебное кольцо не справилось с дьявольской хитростью вежливого согласия. Пришлось подождать приёма в пустом зале ожидания. Через прозрачный пол можно было увидеть, как ковёр созвездий проплывает незвучным колесом с востока на запад. Оборот станции длился минут двадцать, и половину с позволения сказать дня Фаэтон и Дафна прилежно делали вид, что сказать друг другу им нечего.

Оба не отрывали взгляд от пола – то ли от приступа смущения, то ли из-за того, что через стекло можно увидеть огни буксиров, всполохи солнечных полей, цветение парусов генераторов антиматерии, и всё это не в пример интереснее угрюмых, голых переборок изогнутого коридора.

Дафна нарушила молчание первой.

– Когда залог Вафнира уплатят, кто будет владеть кораблём?

– Неоптолем, – рассеянно ответил Фаэтон. – Ксенофон и Диомед сложили вместе средства и личности, создали Неоптолема, а он выкупил долю Колеса Жизни.

– То есть он станет твоим наполовину? Долг перед Ганнисом прощён.

– Когда я открыл шкатулку, Феникс перешёл в ведение Суда по Банкротствам. Он сейчас удерживается как залог – Курия им "владеет", и использует его в пользу кредиторов, к каковым, к счастью, Ганнис больше не относится. Он бы потребовал разобрать корабль.

– Так корабль ещё можно вернуть?

– Да. Неоптолем держит Феникса в качестве залога, но не владеет им. Феникс можно выкупить, у Неоптолема нет права отказаться от денег. Осталось только снова разбогатеть.

– Понятно.

Молчание вернулось.

Дафну выводило из себя, что выражение лица Фаэтона под забралом приходилось угадывать. Она указала на небольшую кучку огней вдалеке.

– Тут всегда так безлюдно?

– Нет, скоро же Трансцендентальность. Сейчас все переехали туда, где есть дальние передатчики. Разумы Земли, Венеры, Деметры и Колец Юпитера, Внешние и внутренние станции, Соединённые разумы Космических Посёлков, Внеэклиптические Парусники – конструкты, живущие в луче, что выбивается из Северного полюса Солнца, и все остальные – все хотят участвовать. Аурелиан позаботился, чтобы никто не остался один, чтобы никто не очутился вдалеке от передатчиков и не пропустил слияние. Движение замерло. Сколько до Трансцендентальности? Дней десять? Меньше?

– Тринадцать. Завтра Карнавал Двадцатой ночи, когда все мы… когда они все переодеваются в наряды противоположного пола. Или вида.

– Прости.

– Ничего страшного. Я всё равно подарков не ждала.

По традиции, на Двадцатую ночь принято дарить только танцевальные наборы – разнообразные балетные постановки, наборы па и подобное.

Фаэтон знал, что на самом деле такие дары она ценила выше всех остальных подарков Предпоследнего Двухнеделья – полученные тысячу лет назад, во время праздника Аргенториума, программы объездки, галопы, иноходи и прочие аллюры до сих пор были гордостью её конюшни.

– Я больше вот о чём волнуюсь, – сказала она. – Вафниру, по закону, полагается вышвырнуть меня в космос за бродяжничество, но тратить на меня ресурс ускоряющих колец нельзя. Видимо, мне придётся неспешно лететь в пустоту, пока ты меня не поймаешь. Интересно, сколько я продержусь в том бачке? Без тебя в нём будет грустно.

– Не загадывай наперёд.

Фаэтон не осмелился говорить вслух, что надеется отыскать и одолеть Софотека Ничто до конца недели. После этого нужда в секретности пропадёт, Аткинс присягнёт, что слушание прошло несправедливо, и ссылка Фаэтона, и, следовательно, Дафны прекратится.

Она повернулась к нему:

– Любимый, если не вернёшься, я останусь изгнанницей до смерти. И смерти ждать долго не придётся.

Он повернулся к ней. Как жаль, что лица не видно…

– Дафна, я…

Она приблизилась:

– Да?

Он приподнял руки, будто бы готовя объятья:

– Во время нашего полёта я понял… Ну, что ты и я… Что мы…

Она подалась ещё ближе:

– Да?

В этот миг всё залило ослепительным золотом света.

Станция повернулась к Солнцу. Во тьме, где остальные челноки и буксиры терялись, как пылинки, сиял Феникс Побеждающий – огромный, восхитительный, стокилометровый, трёхгранный, сверкающий, как золотое остриё копья, видный даже на таком расстоянии невооружённым взглядом, если только взгляд готов выдержать отражённый отсвет слишком близкого Солнца.

Ни единый изъян не портил обтекаемости носа корабля. За толстыми плитами защиты, в четырёх километрах, прятались приплюснутые наросты антенн, передатчиков и бесчисленной прорвы датчиков и сенсоров. Они казались крохотными, украшениями, как чешуйки на шее кобры, но на самом деле иные антенны занимали километры.

За ними, вдоль хребта исполина, вспученные бугры мышц брони выдавали присутствие колоссальных ускорителей, портов и радиолазеров.

Посередине звездолёт опоясывали отполированные лепестки. Они могли распускаться и прижиматься к телу, изменяя поперечное сечение корабля, отчего тот менял свой норов при околосветовых скоростях. Когда корабль летел медленно, пластины могли раскрыться, как бутон или парус, и образовать огромную воронку улавливающих полей, собирающих частички межзвёздного газа в десять тысяч великанских атомных печей, занявших сердцевину корабля, где собранный газ превращался в топливо. На борту Побеждающего Феникса были целые заводы, ядерные утробы для вынашивания антиматерии, и выдача посрамила бы и дюжину фабрик, создававших антивещество около Равносторонней Станции.

Если же межзвёздного газа не хватит, Феникс сможет приоткрыть облицовку, как акульи жабры, и зачерпнуть вещества из фотосферы звёзд.

На корме находились двигатели. В жерло сопла целиком бы поместилась вся эта орбитальная станция.

Движки могли гнать так, что только свет поспел бы за кораблём. Ни сейчас, ни в прошлом – никто больше не создавал таких двигателей.

Другого такого корабля не было.

Но Феникс словно оледенел – дюзы молчали, ни одного огня не светилось около корабля, только свет Солнца отражался от золотых пластин корпуса.

Адамантиевое, трехгранное жало копья отожглось на сетчатке Дафны. Она заслонила лицо руками и попыталась проморгаться от зелёного отпечатка.

– Любимый, ты не договорил… (Кое-что до обалдения важное! О нас!)

Фаэтон, как приклеенный, уставился в пол и хмыкнул:

– Странно. Гляди, там корабль какой-то.

Он указал за стекло, будто надеясь, что Дафна разглядит своими обычными глазами, без увеличительных линз и отслеживающих надстроек нервной системы.

– Я и ты… Ты тогда не закончил. Дорогой?

– Прости, милая. Что такое?

– Да ничего. (Ладно. Хорошо. Пусть будет так. Сбегу с Аткинсом, а ты можешь искать ласки у жены в морозилке [19]19
  Тут «жена-сосулька», сочетание ещё более сомнительной остроумности в пословном переводе.


[Закрыть].) На что ты там таращишься? На другой корабль? Феникс не приревнует?

– Видишь? Там точка.

– (Разумеется не вижу, болван.) Точка и точка. Что в ней такого? (И может ли какая-то точка стоить больше нашего последнего свидания?)

– На опознавательном радиогербе – крылатая пылающая колесница.

– (Ну ладно, мне чуточку интересно.) Это же личная яхта Гелия.

– Он стыкуется с Вулканом, Солнечной батисферой. Смотри. Выстраиваются топливные ячейки, готовятся к встрече. Вот прилетели ещё.

– (Какого дьявола тут забыл Гелий?) Какого чёрта тут забыл Гелий? (Бьюсь об заклад, ты, дорогой, тоже понятия не имеешь…)

– Не знаю.

– (Так и знала.) До Трансцендентальности всего тринадцать дней. Почему он не с Пэрами, не на Земле?

– Не знаю.

(Ты повторяешься. Так что насчёт поцелуя на прощание? И как бы намекнуть, не спугнув?)

Дафна шагнула вперёд.

– Знаешь, любимый, мне казалось, что вот спасу тебя – и всё станет проще. Но всё оказалось хуже, чем я думала!

Он приблизился и почти её обнял, но прервал вернувшийся в комнату Сиглювафнир.

– Объявляю, что Вафнир согласен увидеть изгоя, именованного Фаэтоном, исключительно преследуя цель прояснить некоторые юридические вопросы.

– Боюсь, дорогая, это прощание. Не знаю, дадут ли увидеться с тобою до того, как переправят на мой корабль. То есть… В прошлом мой корабль. Столько хочется сказать…

– Эй! Некогда медлить! Если хотите увидеть Вафнира, идите сейчас! Потом будет поздно!

– Нам нужно решить некоторые вопросы. Дафна, запусти контейнер на экономную орбиту и включи маяк. Если смогу, отправлю шлюпку с Феникса. Надеюсь, Радамант и Вечерняя Звезда что-нибудь придумают. Не представляю что.

Дафна улыбнулась.

– Я найду, чем заняться. Со мной всё будет хорошо. Лети, одолевай чудовищ, а обо мне не волнуйся. Я только что поняла, что имеются, как бы сказать, нерешённые правовые вопросы. Тебе от Гелия кое-что нужно, и я, кажется, придумала, как это получить.

Удивление Фаэтона было видно и сквозь броню. Дафна же презирала Гелия? А теперь побеседовать хочет?

– Он тебя не примет.

– Примет, примет. Не беспокойся. До Трансцендентальности – тринадцать дней. Маскарад пока в силе.

Сиглювафнир предупредил в последний раз. Время для слов уходило.

Фаэтон протянул руку.

(Рукопожатие?!! Да за такое я тебе руку из сустава вырву и ей же насмерть исколочу!)

– Удачи, – сказал он.

Дафна улыбнулась в ответ. (Как же повезло тебе, потрох послеоперационный, что неуязвимый доспех защищает от побоев и контузий! От собственной же кровавящей конечности!) Покладисто вложила изящные пальцы в бронированную ладонь.

– Очень мило с вашей стороны, уважаемый сэр, что вы уделили мне внимание, несмотря на свою занятость. Я бесконечно благодарна за всё время, что вы можете на меня потратить.

Он притянул к себе, обнял. Даже сквозь броню чувствовалось тепло, Дафна растаяла и прижалась настолько близко, насколько позволили скафандры. В ушах горел его шёпот:

– Я вернусь.

И он ушёл.

Дафна смотрела ему в спину влюблённым взглядом, прощая всё.

А вот Фаэтон висит в невесомости – около сердцевины станции, в додекаэдре для посетителей. Со всех сторон белели, окружая, крупные пятиугольные панели. Одна из панелей транслировала окно. За ним на бархатно-чёрном фоне простирался его – его – Побеждающий Феникс.

То ли из уважения к эстетике Серебристо-Серых, то ли (что вероятнее) из желания поддеть, одну из панелей нарекли "полом", а противоположную – "потолком". С "потолка", вопреки всем космическим традициям, лил естественный, прямой солнечный свет. Он был куда ярче принятых в космосе ламп. Настолько ярче, что Фаэтону пришлось перестроить зрение.

А вот ещё шуточка – Викторианские кресла и козетки, совершенно бесполезные в невесомости, прикрутили прямо к полу, сквозь роскошный ковёр. Кружевные салфетки не удерживались на мебели и парили над спинками диванов. Рядом висел пузырь чая, удерживаемый поверхностным натяжением. Серебряный чайник окружали чайные капельки. Фарфоровый сервиз разметало по вентиляционным потокам. Хорошо хоть в сахарнице – не песок, а рафинад.

Прочие грани были обставлены в духе непривычных эстетик. Вещи непонятного смысла – подобия свечных огарков, вращающиеся стеклянные формы, мерцающие паутины лазерного света, от которых к центру комнаты тянулись струи тумана.

А в центре додекаэдра, недалеко от Фаэтона, гудел, вращался и бился пульсом столп пламени. Вафнир. Огонь простирался от одной стены до противоположной.

Рядом висели два других существа, по сравнению с Вафниром – совсем крохотные. Сфера тоскливого болотного цвета – Объективная Эстетика, уполномоченный суда по банкротствам. Парящее на магнитной подвеске хранилище разума, из которого тетраэдром торчали четыре чёрных манипулятора – представитель Коллегии Наставников. Нео-Орфей, или его парциал.

В руке Фаэтон сжимал кредитное кольцо. Камень кольца хранил номера времявалютных билетов – миллионы ссылок. В точку на сфере из кольца ударил луч. Платёж совершён.

К деньгам прилагалось соглашение с Нептунцами, настоящими хозяевами звездолёта. Фаэтон, наёмный капитан Феникса, представлял их сторону и, после ремонта и осмотра корабля, был обязан встать за штурвал и переправить корабль в Юпитерианскую точку Лагранжа, к посольству Нептуна.

Броня заметила, что Вафнир, Нео-Орфей и уполномоченный суда пересылали между собой немалые импульсы данных. Можно подслушать их сигналы, но зачем? И так всё понятно. Вафнир лихорадочно, Нео-Орфей последовательно – оба искали какую-нибудь лазейку, отсрочку – любой изъян в стальном монолите изначального договора Фаэтона с Вафниром, но в договоре не было привычного пункта об освобождении от ответственности, если вдруг одна из сторон подвергнется изгнанию. Ещё два века назад Фаэтон, собиравшийся покинуть Золотую Ойкумену, решил, что такая оговорка не нужна и настоял на её исключении.

Фаэтон обратился во весь голос:

– Теперь, господа, кто-то из вас по закону обязан объявить мне, что долг перед Вафниром считается выплаченным, и теперь его очередь исполнить свою часть обязательств. К счастью, его орбитальные фабрики и хранилища совсем недалеко от Феникса, а пару мастерских, помнится мне, разместили прямо внутри корабля – для упрощения стройки. Думаю, на дозаправку корабля и восстановление снятой обшивки уйдёт не больше ста часов, и я требую, чтобы Феникс вернули в изначальном виде – без отметин и грязи, чистым и отполированным. А теперь решайте, кто из вас отправится в ссылку за разговор с изгоем, а кого арестуют за неисполнение требования закона?

Из корпуса Нео-Орфея заскрипел оживший динамик:

– Указ Наставников не распространяется на тех, кто по закону обязан контактировать с вами. Обсуждение юридических вопросов также допустимо. Только добровольные контакты запрещены.

Фаэтон недружелюбно взглянул на костяк тетраэдра:

– Вы добровольно ко мне обратились. Добро пожаловать в изгнание.

И в этом корпусе ютился тот, кто когда-то был тем самым Орфеем, вдохновителем нового романтизма! Именно его команда создала технологию спасения человеческой души после смерти тела – не стыдно ли ему выбирать настолько безобразные оболочки? Робот-тетраэдр, похожий на колючку против конницы, не относился ни к Объективной Эстетике, ни к какой другой. Голая функция, ничего человеческого.

– Моё последнее замечание относилось к разряду необходимых разъяснений, касающихся вашей отправки, поэтому оно допустимо.

– Ага. Вынужден спросить, а ваше самое последнее пояснение добровольно? Необходимости в нём не было. Спасибо, что разделили мои тяготы!

Нео-Орфей до ответа не снизошёл.

Заговорил Вафнир:

– Фаэтон! Я хочу расправиться с этим делом поскорее и не видеть тебя больше. Поэтому – сим удостоверяю, что передаю Фаэтону не только склады с материалами, но и всех прикреплённых к ним рабочих, весь персонал, всех надзирателей, всех решающих информатов, всех парциалов – вообще всё. Передаю как дар – без гарантии – всех нужных операторов. Они твои. Сам указывай, как им натереть и заправить этот несуразный корабль, я за них больше не отвечаю. Ты признаёшь, что я свою часть контракта выполнил?

В панели слева открылось окно. На нём показывали Побеждающего Феникса, замершего посреди космоса. Подгоняемые вспышками-импульсами склады приблизились, из них начали выплывать сферы горючего – они вереницей летели к жаждущему кораблю, напоминая нить жемчуга.

Справа и слева от исполина открывались новые хранилища, к каравану сфер присоединился второй, третий, двадцатый, сотый. Огромные отсеки Феникса оживились, открылись, охотно заглатывая дары.

Зажглись габаритные огни – левый борт красным, правый – зелёным, киль – сверкающим белым. Корабль воскресал.

– Не думайте, Фаэтон, что вы победили нас, – ледяным звуком сказал Нео-Орфей.

– Простите, уважаемый, я так вовсе не думаю. Я это ясно вижу.

Один за другим появлялись буксиры, толкающие носами километровые пластины золотого адамантия. Бреши в великанском корпусе заполнялись.

Медленно, но верно, тонна за бесчисленной тонной, корабль наполнялся материей, топливом, биоматериалами, вычислителями. Пластины обшивки, как снегопад, валили на корпус, открывший золотые двери дарам.

Фаэтон сказал про себя:

– Воскресай, Феникс, и неси жизнь пустым мирам. Кто может бояться столь благородного корабля?

Только сейчас Фаэтон понял, что Феникс слишком похож на остриё копья – гладкий, прекрасный, смертоносный. Просто, слишком просто, с умопомрачительной лёгкостью он может превратить создающие миры орудия в разрушающее мир оружие. Фаэтон находил, что такая мысль ему нравится больше, чем стоило бы.

И, поскольку бригады и грузчики теперь полностью его (в отличие от материалов корабля, принадлежащих Неоптолему), роботов можно было отправлять куда заблагорассудится.

Один мысленный приказ – и полсотни лодок перешло к Дафне. Теперь у неё есть запасные убежища – с горючим, компьютерами и медицинскими системами. Теперь она хотя бы не в цистерне полетит. А его ждал Побеждающий Феникс. Его корабль.