Текст книги "Свидетель или история поиска"

Автор книги: Джон Беннетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 33 страниц)

В начале 1963 года я начал задаваться вопросом, не следует ли мне поступить в распоряжение Шаха и сделать все, что в моих силах, чтобы помочь ему. Каждую неделю мы встречались и подолгу беседовали вдвоем. Будучи тридцатью годами меня младше, неизвестный и в то время почти лишенный последователей, он, однако, редко меня навещал. Каждую неделю именно я совершал утомительное путешествие из Кумб Спрингс, и именно он все время вел беседу. Его целью было «доказать свою ценность», то есть убедить меня в подлинности его миссии и реальности сил, стоящих за ним. Он часто ссылался на суфийскую доктрину «Бараки», которую я понимал как «Высшую Эмоциональную энергию», о которой говорил Гурджиев в Prieure в 1923 году, а в «Рассказах Баалзебуба своему внуку» и в дальнейшем вплоть до своей смерти называемой им Ханбледзоин.

Казалось, я должен был определить для себя, действительно ли Шах – посланник Хранителей Традиции, или «Тайного Директората». В январе 1965 года я немыслимым образом убедился, что это действительно так. Молясь однажды утром, я просил о ясном указании, следует ли мне полностью доверять Шаху. По дороге в Лондон пришел ответ: «для этого вам следует вместе помолиться». Встретившись с ним, я рассказал ему о случившемся. Он ответил: «Все верно. Истина приходит только в молитве». Этот ответ удовлетворил меня, и больше я не задавал вопросов. Только позднее я заметил, что в действительности он не сделал того, о чем я говорил, то есть совместной молитвы. Потом я спрашивал себя, не упустил ли я того указания, о котором просил.

Вскоре это забылось, настолько было интересно наблюдать развертывание планов Шаха по получению доступа к тем людям, которые занимали положение в обществе, обладали авторитетом и властью и уже наполовину осознавали, что проблемы человечества больше невозможно решать экономическими, политическими или социальными мерами. Таких людей коснулись, говорил он, новые силы, пришедшие в мир, чтобы помочь человечеству пережить кризис. Это согласовывалось с моими собственными заключениями, которые я высказывал за год до этого в серии лекций под названием «Духовная революция нашего времени». Я также не мог с ним не согласиться, что люди, привлекаемые в большинство духовных или эзотерических движений, редко обладают качествами, необходимыми для того, чтобы занимать авторитетное положение в обществе. И с моей точки зрения были все основания полагать, что во всем мире можно найти людей, уже занимающих высокие посты и способных выйти за ограничения национальности и культуры и самим осознать, что единственной надеждой человечества остается вмешательство Высшей Силы.

С течением времени я понял, что Шах смотрит на меня как на обязанного принять решение помочь ему вывести свою работу на новый и более широкий уровень. Он дал понять, что хотел бы иметь место, подобное Кумб Спрингс, чтобы общаться как можно с большим количеством людей. Я предлагал ему самые разные возможности, включая предоставление Кумб Спрингс в его полное распоряжение. Он все отвергал и, наконец, стал все больше и больше давить на меня, чтобы я решил, что же я могу сделать, говоря: «Времени мало. Караван уходит. Тот, кто не готов к нему присоединиться, останется позади».

Я понял, что он хочет не воспользоваться Кумб Спрингс, но получить его в собственность; не только получить доступ к моим ученикам, но и взять под свою опеку тех, кто покажется ему полезным для его дела. В этом я также увидел для себя возможность освободиться от привязанности к этому месту. Я прожил в нем не один год – с 1941 – и надеялся умереть здесь и оставить после себя последователей, которые будут продолжать работу, – возможно, моих сыновей. Я нежно любил это место, в особенности Джамихунатру, всегда меня вдохновлявшую. Это был единственный памятник, который мог бы после меня остаться. Мысль, что он будет разрушен, была для меня непереносима. Не было ничего более тяжелого для меня, чем уйти и оставить все это. Чем больше росли во мне эти чувства, тем сильнее я убеждался, что должен принести жертву.

Шах настаивал, что если мы отдаем ему Кумб Спрингс, то подарок должен быть безусловным, безвозвратным и совершенно добровольным. При желании я, а не он должен был убедить наш Совет и членов Института в правильности этого шага. К июню 1965 года я принял решение. Я сформулировал задачу. Это не должно было быть сложным. Большинство членов были согласны без вопросов следовать за мной. Некоторые возмутились и потребовали объяснений. Я был им очень благодарен, поскольку они дали мне возможность проверить, не действую ли я под влиянием момента. Этим летом мы провели в Кумб Спрингс последний семинар. Шах приехал и говорил со студентами. Он не пытался давить на них или рассказывать о чем-нибудь конкретном, но сумел убедить их в важности и срочности его миссии.

В октябре состоялось внеочередное общее собрание членов, наделившее Совет полномочиями вывезти наиболее ценное имущество Института. По оценкам экспертов, Кумб Спрингс стоил более L100000. Некоторые члены настаивали, что нужно продать Кумб и, возможно, отдать половину денег Шаху, а на оставшиеся купить землю за городом. Я почти безнадежно пытался найти какой-нибудь компромисс, но Шах настаивал на своем. Наконец решение было принято, и мы приготовились покинуть наш дом. Двадцатилетнее пребывание в большом доме позволяет скопить много движимого имущества. Мы продали все, что могли, и разрушили все, что были не в состоянии увезти с собой. Шаху досталось все, что он хотел, включая Джамихунатру с ее коврами и мебелью.

К тому времени он уже подгонял нас, говоря, что его работа не терпит отлагательств. Я не знал, куда пойти. Однажды мы услышали о продающемся в Кингстоне доме. Мы с Элизабет поехали посмотреть его в то же утро, предложили условия, которые были приняты, и подготовились переехать на Брунсвик-роад, 23. Тринадцатого января 1966 года мы праздновали день рождения Гурджиева, на котором присутствовало более 250 учеников и друзей. В последний раз в Джамихунатре прошел показ гурджиевских движений. Я испытывал двойственные чувства. Я не думал, что Шах организует в Кумб Спрингс суфийский центр: он настаивал, что его руки должны быть совершенно чисты. На общем собрании я сказал: «Предположим, что Шах продаст Кумб Спрингс и отбудет в Афганистан с сотней тысяч фунтов в кармане. Что нам до того? Мы поступаем правильно, помогая его миссии. Просить гарантий означало бы погубить дух нашего поступка». Я храбрился, но колебания оставались. Куда делось мое решение действовать самостоятельно? Моя уверенность в собственной миссии? Все перекрыло убеждение в необходимости большой и важной жертвы. Я хотел доказать себе, что свободен от привязанности к любой материальной собственности и к положению, занимаемому мной среди моих учеников. Я сделал все и все же не был уверен в своей правоте.

Следующие несколько месяцев перенести было трудно. Шах запретил моим людям посещать Кумб Спрингс. Он неистово обрушивался на любую задержку в освобождении дома. Его явное негостеприимство отвадило меня от посещения Кумб Спрингс. Некоторые из моих учеников отправились туда поговорить с ним о недопустимости такого обращения со мной, но с ними быстро расправились. Я получил только одно приглашение на «Празднование середины лета», продолжавшееся два дня и две ночи и в основном устроенное для молодых людей, которых Шах интенсивно собирал вокруг. Вообще-то, Шах – человек изысканных манер и тонко чувствующий, так что его поведение может быть отнесено за счет желания убедиться, что все наши связи с Кумб Спрингс разорваны. Я хорошо понимал, что не пользовался благосклонностью некоторых из его влиятельных последователей, и не видел, какую пользу могу принести его организации. Я выполнил свою роль и не видел смысла как-то рваться вперед и дальше. Я с головой ушел в Научно-образовательный проект, который, в случае успеха, мог бы действительно понадобиться в будущем. Со своим обычным энтузиазмом я уже видел наш метод, используемый во всем мире для трансформации обучения из пассивного процесса, в котором учитель главенствует над учеником, в активное, самоуправляющееся обучение, доступное для каждого.

В 1966 году мы услышали, что Шах решил продать Кумб Спрингс. Об этом свидетельствовало объявление о продаже, вывешенное на воротах, чтобы удовлетворить специального уполномоченного по делам благотворительных учреждений и департамент образования и науки, с весьма большими колебаниями согласившихся передать поместье от нашего Института Обществу по Пониманию Основ всех Идей (Society for Understanding the Foundations of Ideas – то есть SUFI), основанное как трест и признанное благотворительной организацией. Несколькими месяцами позже мы узнали, что собственность была продана более чем за 100000 фунтов (за $300000) и что на этом месте планируется построить 28 роскошных домов. Вместе с семьей Шах переехал в Лангтон-Хаус в Кенте, в место, несомненно более подходящее для его целей, нежели Кумб Спрингс, и я не жалел, что Кумб потеряет свое лицо. Одно только было больно – видеть, как разрушают Джамихунатру. Мы было попытались спасти прекрасные оконные стекла, расписанные Розмари Резерфорд, но это оказалось невозможным, и они пропали.

Все это происходило в 1966 году, когда я с головой ушел в образовательный проект. Я передал свои группы Шаху который задумал объединить всех, пригодных для его работы. Из 300 человек около половины оказались задействованы, а остальные повисли в воздухе. Я мало что мог для них сделать и только по этой причине медленно возобновлял работу с группами.

Период с 1960 года, когда я начал отходить от Субуда, по 1967, когда я снова остался совсем один, имел для меня огромную ценность. Я научился служить и жертвовать и знал, что свободен от привязанностей. Так произошло, что к концу этого периода я по делам отправился в Америку и повстречал в Нью-Йорке мадам де Зальцман. Она с любопытством расспрашивала о Шахе и спросила меня, что я получил от общения с ним. Мой ответ был: «Свободу!» До этого я всегда искал поддержки, так что даже осознание того, что мне дана и надежда, и вера, не позволило мне свободно следовать своему предназначению. Заставив себя сделать все, что в моих силах, чтобы обеспечить выполнение миссии Шаха, в которой лично для меня не было места, я заплатил по счетам за помощь других людей. Теперь я мог возвращать долг моему Создателю.

Я хотел оставаться в тени и от всего удалиться. Приближалось мое семидесятилетие, множество друзей хотели отметить его совместным подарком. Более ста человек собрали большую сумму денег, и меня спросили, что бы я хотел. Очень раздраженно я отказался ото всего, настояв, чтобы деньги были возвращены владельцам, и заявив, что не хочу даже вечеринки. Это грубое поведение соответствовало моей внутренней неразберихе.

В седьмой главе описано предсказание, случившееся в 1921 году, о том, что я не найду истинного смысла своей жизни, пока не достигну семидесяти лет. Этот момент приближался, но я не видел, что он может изменить. Ни к кому в мире я не мог обратиться за советом; мой внутренний голос тоже молчал. Я выучился смотреть на свою жизнь новыми глазами. Я понял, что две вещи наиболее полезны для меня. Одна – избавление от ложной скромности, а другая – служение и жертва во имя цели, не являющейся моей собственной. Я не только обрел свободу, но и научился любить людей, которых не понимал. Я больше не был юношей с ледяным сердцем, но все еще оставался ребенком. Несмотря на свои семьдесят лет, я все еще не знал «цели и смысла своего существования». Но я знал наверняка, что дальнейшие попытки могут стать губительными без ясного видения не только того, что следует делать, но и подходящего для этого времени и места.

Глава 28
Жизнь начинается в семьдесят

В течение десяти лет, с 1960 по 1970 год, внешний ход моей жизни в основном был подчинен попыткам соотнести то, что я узнал о человеческой натуре, с проблемами, связанными с изменением темпов современной жизни. Во всем мире образование на века отстает от нашего времени. Наши университеты средневековые как по сути, так и по форме. Школы только сейчас начинают отказываться от модели, установленной несколько сот лет назад (отношения учитель-ученик, ряды скамеек и парт в классной комнате). Мы сосредоточили все образование в детском и подростковом возрасте, то есть тогда, когда большинство людей не имеют ни малейшего представления о том, чего они хотят от жизни. В большинстве профессий знания, полученные в двадцать лет, безнадежно устаревают к сорока годам. Скорость изменений нарастает, и становится все более очевидной необходимость непрерывного образования. Однако инерция существующей системы с ее большими вложениями в строительство и людей препятствует быстрым изменениям. На образование тратится больше денег, чем на любой другой вид человеческой деятельности, а выход минимален. Мы не лучше и не цивилизованнее так называемых необразованных людей. В «развитых» странах гораздо выше степень неудовлетворенности жизнью, больше несчастных и сумасшедших, чем в так называемых «отсталых» странах. Цивилизация перестала быть цивилизованной.

Одно время я смотрел на все это со стороны, благодаря небо за то, что у меня другие цели, нежели «помощь человечеству». Хотя я и сейчас уверен в своей несостоятельности, я понимаю, что суть не в этом. Масштаб наших действий должен соответствовать нашим силам, и пытаться сделать больше означает жить в мире мечтаний, где ничего и никак не происходит.

Среди множества молодых людей, приезжавших в Кумб Спрингс в период между 1957 и 1960, годом был Тони Ходжсон, ученый-химик, буквально проглотивший первый том «Драматической Вселенной» и готовый начать действовать. В Норвегии с ним произошел в горах несчастный случай, он был тяжело ранен и по-новому взглянул на «смысл и цель нашего существования». Он приехал в Лондон с группой, названной Интегральная Научная Группа Исследования Образования (ИНГИО), созданная для претворения в жизнь интегральных идей «Драматической Вселенной» и реформирования обучения наукам. Мне это предприятие казалось многообещающим.

Волею случая я был приглашен на заседание совета Миддлсексого графства, посвященного интригующей теме «Как думать?» Нужно было выяснить, почему молодые инженеры, отправляемые своими работодателями на год для повышения квалификации в технические колледжи, так мало в этом преуспевают. ИНГИО провела некоторые исследования и выяснила, что все технические курсы проводились по замкнутой системе, то есть были сфокусированы на определенных точных действиях и результатах. Реальные инженерные задачи всегда открыты и требуют совсем другого подхода, чем этому учат в школе. Мы попытались провести короткий курс в конце обычных занятий, и первые же результаты оказались весьма показательными. Студенты, в основном с довольно низким уровнем знаний, вдруг поняли, «к чему все это».

К сожалению, подобное «разобусловливание» требует подготовленных и талантливых педагогов, умеющих удержать равновесие между контролем и хаосом. Такие педагоги – редкость, так как, имея столь блестящие способности, они обычно заняты на бол ее престижной работе. Возможно ли механизировать процесс, например, с помощью компьютера? С целью ответить на этот вопрос мы провели исследование, закончившееся изобретением нашим другом Бобом Арбоном из компании General Electric новой обучающей машины, названной Системастер. Карл Шаффер, уже упомянутый мною в связи с Субудом, добился представления Системастера на ежегодном съезде Американской Ассоциации Управления в Нью-Йорке в 1965 году. Проявленный участниками съезда живейший интерес обеспечил нам поддержку английской компании General Electric. В истории этого изобретения нет ничего необычного, оно столкнулось с теми же преградами, что и любое другое. К 1968 году был создан образовательный трест – Центр Структурной Коммуникации, и наше изобретение было «спущено на воду». У нас даже было средство массовой информации «Systematics,» журнал нашего Института, признанный в академических кругах.

Обнаружив, что проникновение в образовательные учреждения займет много времени, мы переключились на промышленность. В 1969 году мы основали компанию «Структурные Коммуникационные Системы, Limited" (СКС), поддерживаемую ведущими финансистами лондонского Сити. Я оказался по горло втянутым в финансовые, административные и торговые заботы. Это произошло как раз двадцать пять лет спустя, после того, как я занялся деланиумом с Powell Duffryn. Вновь у меня не осталось времени писать и работать с группами. Я общался только с теми, кто сотрудничал в СКС, и несколькими проживающими в Кингстоне и приходящими каждое утро к нам в дом для совместных упражнений и получения от меня инструкций, касающихся методов работы. Эта группа была спасительным островком для всех нас. Я начинал понимать, что моя настоящая работа – это не производство и финансы. Компания занималась полезной общественной деятельностью, но я не был для нее подходящим администратором. Мои слабости, в особенности неспособность сказать «нет», были при мне, и я ничего не мог с ними поделать.

В 1968 году в мою жизнь пришло новое веяние. Впервые с Хасаном Шушудом я познакомился в 1962 году в Турции, куда я ездил с Элизабет и Пат Терри-Томас. По настоянию некоей турецкой дамы, приятельницы моей сестры Винифред, я познакомился с ее учителем, завершенным суфием, живущим над Босфором возле Тарабии. Тогда он дал мне копию своей книги «Хваяган Ханедани,» истории учителей мудрости Центральной Азии и описания способа Абсолютного Освобождения – Итлак Иолу, – основным толкователем которого он был и остается. Я не обратил на все это особого внимания, так как в то время находился под влиянием встречи с Шивапури-баба. Через несколько лет, решая, должен ли я помогать Идрису Шаху, я написал Хасану, спрашивая его мнения. Он ответил, что у меня свой путь и настало время освободиться от всех учений и учителей. Я не прислушался к этому совету, хотя и распознал его скрытый смысл. Прошло еще три года, прежде чем Хасан приехал в Англию навестить меня, и только тогда я понял, что он прав.

Приехав, он остановился у нас на Брунсвик-роуд, но потом беспокойно переезжал с места на место. Меня очень угнетало, что дела не позволяют мне общаться с ним столько, сколько ему бы этого хотелось. Несмотря на это, он очень ясно выразил свое намерение: он пришел, чтобы напомнить мне о моем предназначении и восстановить былую уверенность в моей способности его исполнить. Он настаивал, что я «учитель», оставивший далеко позади всех тех, кого считал своими учителями. Он научил меня и остальных зикр-и-даиму, или постоянной молитве сердца, которая не требует слов и не зависит от вероисповедания. С тех пор прошло пять лет, и, должен сказать, это упражнение принесло мне неоценимую пользу. Оно включает метод контролирования дыхания, более эффективный, чем известные мне ранее. Вначале я не ожидал многого от зикра, потому что с недоверием относился к дыхательным упражнениям, отличным от тех, которым меня научил Гурджиев. Однако через несколько дней обнаружил его реальное и успешное воздействие. Контролирование дыхания переводит действие зикра с уровня физического тела на астральное (тело Кесджан), которое становится более сильным и эффективным.

Хасан уверил меня, что видение, описанное мною в седьмой главе этой книги, которую он внимательно прочел, было подлинным и требует выполнения. По его словам, я должен был пойти дальше, чем простирались мои самые смелые надежды. Я буду жить в великом веке, а зикр удлинит не только мою жизнь, но и прибавит мне энергии. Эти обещания не оставили меня равнодушным, поскольку я сам чувствовал, как готовлюсь к некоему важному шагу вперед. Я был в замешательстве и полон дурных предчувствий, которые я трактовал как предвестников смерти и воскрешения. Около семидесяти жизнь теряет свою реальность. Начинаешь спрашивать себя, не сбился ли ты с пути, не растерял ли все силы. Внешняя жизнь теряет смысл, хотя вроде бы все идет как надо. Все это, по крайней мере в моем случае, указывает на приближение перекрестка.

Хасан взял на себя огромную задачу убедить меня в моей значимости. Невозможно повторить все, что он говорил мне, но кое-что я должен упомянуть, поскольку это повлияло на мою жизнь. Одним из результатов этих разговоров стало расширение моих горизонтов и серьезное отношение к тому, что в общем предназначение человека определяется по шкале веков, а не десятилетий. Приняв это, приходится смириться с тем, что в течение ближайших двадцати лет нельзя планировать сколько-нибудь значительного действия. Инерция социальной системы мира не может быть преодолена иначе, как путем ее полного разрушения. Одно из потрясающих утверждений Успенского, высказанных им около 1924 года, состояло в том, что есть реформаторы, предотвращающие перемены путем изобретения безопасных клапанов и высвобождения опасных напряжений. Спешащие изменить мир больше препятствуют реальному прогрессу, чем все консерваторы.

Я уже знал, что истинные изменения приходят вместе с силой идей, но действительно новые действуют очень медленно. Представление о том, что все человеческие жизни одинаково священны, появилось в шестом веке до рождества Христова. Оно проникло во все уголки населенного мира вместе с Буддой, Конфуцием, иудейскими пророками изгнания, Солоном и Пифагором, и в самый центр мира его принес Заратустра. До этих пророков было принято разделение человечества на малочисленную высшую касту и многочисленный пролетариат без прав или значимости. Героическая, или, как я ее называю в «Драматической Вселенной», Гемитеандрическая эпоха, создала города, ремесла и торговые пути, морские и сухопутные, изобрела письменность и сделала большой технический шаг вперед. Но она ничем не помогла тем сотням тысяч, которые преследовались завоевателями с благословения священников и поэтов. Новая идея священности человеческой жизни и прав всех людей искать свое собственное спасение была очень мощной и необходимой человечеству, чтобы избежать катастрофы. Согласитесь, что прошло много веков, прежде чем новые ценности, проистекающие из этой идеи, завоевали всеобщее признание.

Сейчас мы находимся на пороге Новой Эпохи, в которой не будет места неприкрытому индивидуализму. Мир настолько усложнился, а интересы людей так взаимосвязаны, что считаться с другими значит больше, чем считаться с собой. Это центральная идея христианства: «Носите бремя друг друга и таким образом исполните закон Христов» (Павел, Гал. 6:2). В течение двух тысяч лет христианская культура не смогла добиться принятия очевидной и необходимой истины, заключающейся в том, что эгоизм губителен для нас самих и окружающих. Нужно признать, что попытки вызвать у людей «любовь к ближнему» провалились и обречены навсегда. Нужно что-то совсем новое, скорее захватывающее воображение, чем удовлетворяющее интеллект, и это «новое» должно сначала воплотиться в малом масштабе и оправдать себя, прежде чем искать всеобщее признание. Индустриальная революция сформировала общество, для которого земледелие стало устаревшим, а оно, в свою очередь, сделало устаревшим кочевую жизнь. Коммунизм работает только в условиях глубочайшей религиозной веры и дисциплины. История свидетельствует, что не только в России, но и в других странах атеистический коммунизм не работает без грубых репрессий.

Откуда придет новая идея, которая даст людям новые жизненные возможности? В «Драматической Вселенной» я писал, что идея взаимодействия с Высшими Силами – Синергизм – будет главной точкой в наступающем веке. Даже когда я это писал, я не осознавал в полной мере его силы. Я выдвинул идею «тайного управления», состоящего из людей, достигших реальности и поэтому могущих общаться с Демиургическими Силами.

Теперь, в ходе бесед с Хасаном Шушудом и из практикования зикра, я начал понимать, что «Высшие Силы» не могут работать иначе, чем через человека. Синергия – это не кооперация с Демиургической Сущностью, но приобретение демиургического разума. Я понял это давно и в 1960 году во втором томе «Драматической Вселенной» приравнивал Демиургическую Сущность к «высшей природе «человека. Пока я не испытал на практике того, что знал в теории, я не понимал, как работает «внутренний цикл». Я все еще сомневался, может ли подобная «работа» производиться во мне. Хасан убедил меня в справедливости этого факта, говоря об этом словами Итлак Суфизма. Это стало догмой, которую я принял, не примеряя ее на себя, – как это часто бывает с догмами. Только теперь, сорок лет спустя, я освобождаюсь от обусловливания, которому я подвергся в группе Успенского, где постоянно подчеркивалось, что высшие уровни далеки от нас и объективное сознание нас не касается.

Не считаться с переменами в моей внутренней жизни было невозможно. Теперь я сам понял, как был прав пятнадцать лет назад, написав «Воля не существует» и «Бог, будучи чистой Волей, не существует». Из этого следовало, что, поскольку это касается моего истинного существа, я тоже не существую. Понимание, что не существуешь, а то, что существует, – всего лишь материальный объект, механизм, в котором во сноподобном состоянии находится истинное сознание, не ужасало, а являло собой краеугольный камень реальности и источник надежды.

По мере того, как перед моей внутренней жизнью разворачивались новые перспективы, я начал задаваться вопросом, имеет ли смысл моя внешняя жизнь. Всю жизнь я сам взваливал на себя различные тяжелые задачи. Все они были искусственными, большинство даже фиктивными, и именно это лишало их достаточной внешней поддержки. Я должен был трудиться в поте лица просто, чтобы дела как-то шли. Казалось, я пытался из видимости создать реальную ситуацию. Одно время я полагал, что «Структурная Коммуникация» будет иной. Это была настоящая оригинальная и ценная технология с огромным потенциалом улучшения процессов обучения и коммуникации, от которых все больше зависит современная жизнь. Мою команду составляли интеллигентные и преданные делу люди; кроме того, у нас было достаточно денег. Бизнес-консультанты, проверявшие наши планы, дали нам определенные советы, которым мы последовали: успех вроде был обеспечен. А теперь одна за одной на нас сыпались неудачи. События непредсказуемые или, возможно, непредсказанные, например, резкое уменьшение денег на научные исследования сэром Арнольдом Вейнштоком, главой компании General Electric, затянуло подготовку машин к демонстрации, из-за чего мы потеряли очень важную для нас связь с военно-морским флотом США. У нас были тесные контакты с верхушкой I.B.M., была направлена группа для изучения работы Системастера и возможности его применения в компьютеризированном образовании. Внезапно I.B.M. свернула свои амбициозные программы в области обучения, нас оставили с заверениями в нашем успехе и небольшой финансовой поддержкой, но без всякой надежды на глобальный прорыв. Как и тысячи остальных, нас настигло сокращение социальных программ вслед за избранием мистера Никсона президентом. Мне приходилось постоянно приезжать в Штаты и все больше и больше времени отдавать компании. Я был председателем отделения и не должен был вести дело, но паттерн моего рока неизбежно повторялся.

Я собирался несколько дней в месяц посвящать компании, а остальное время писать. У меня были контракты с издателями. Я хотел продолжить исследования, начатые во время работы над «Драматической Вселенной». Я знал, что мне нужно больше времени для внутренней жизни.

Уезжая в Турцию, Хасан Шушуд просил меня больше заботиться о своем здоровье. Я пренебрег его советом. К сентябрю я не просто устал, но был тяжело болен. Мне невероятно повезло: как раз в то время я возобновил дружбу с доктором Чандром Шармой, которого я временами встречал с 1948 года, когда нас познакомил Ратнасурия. Шарма был одним из действительно необычных людей, которых я знал. Начало его жизни прошло в Южной Индии, он служил при храме и был направлен Шри Раманой Махарши в Бомбей «учиться на врача». С тех пор он прошел полную медицинскую подготовку в Великобритании и стал одним из ведущих специалистов в гомеопатии и других видах традиционной медицины. Он ставил диагноз путем сверхъестественного, чудесного проникновения в общее состояние пациента. Я направлял к нему сотни учеников и друзей в тех случаях, когда ортодоксальная медицина отказывалась им помочь. Удивительные исцеления прославили его, в основном в Англии, Северной Европе и США, и сейчас он один из самых известных врачей в нашей стране.

Это отступление необходимо, чтобы рассказать о том, что случилось со мной в январе 1969. Компания «Структурные коммуникации» только что образовалась и требовала всего моего внимания, но я едва мог заставить себя добраться до офиса. Др. Шарма предупредил меня, что необходима операция простаты, но прежде он хотел укрепить мое здоровье.

Восьмого января я потерял сознание. Моя жена позвонила Шарме и сказала, что я брежу и, похоже, действительно плох. Он моментально приехал и оставался рядом со мной шестнадцать часов, пока опасность не миновала. Я не мог говорить ни с ним, ни с кем-нибудь еще, так как был отделен от своего тела. Все, что я говорил или делал, было вне связи с моим сознанием. Я осознавал присутствие Элизабет, но не мог сделать ничего, чтобы успокоить ее.

Затем я испытал один из самых важных и поучительных опытов. Я полностью осознавал, что моя кровь отравлена, и, в случае, если концентрация яда достигнет определенного уровня, мозг будет разрушен, и я больше никогда не смогу общаться с людьми. Я знал, что умру не сразу, но некоторое время пробуду в состоянии полной имбицильности, по крайней мере, на взгляд других людей. Но я также ясно и определенно знал, что «Я» не имеет к этому никакого отношения. «Я» останется свободным, и в некоторые моменты с ним даже можно будет общаться. Я то и дело пытался произнести что-нибудь успокоительное для моей жены, но был полностью беспомощен. Я говорил, но это был не «Я», кто говорил. Я понимал, что доктор Шарма что-то для меня делает, но даже не мог открыть рот, когда он просил меня об этом.

Это состояние длилось много часов, может быть, двадцать, и все это время я подвергался опасности быть необратимо поврежденным. Несмотря на это, я был наполнен радостью и уверенностью, так как знал, что могу потерять не только свое «тело», но и «ум», и при этом останусь «собой».