Текст книги "Бесноватые"

Автор книги: Джон Диксон Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
На перепутье, в растерянности

Часы церкви св. Дунстана-на-Западе вблизи Темпл-Бар[39]39
  Темпл-Бар – ворота, которые в течение нескольких веков стояли на западной границе лондонского Сити. В 1880г. заменены Темпл-Бар-Мемориал.


[Закрыть] и неподалеку от Галереи восковых фигур[40]40
  Галерея восковых фигур миссис Сомон действительно существовала в Лондоне вXVIIIв. Сохранившийся рисунок и описания галереи использованы Д.Д. Карром.


[Закрыть] миссис Сомон, располагавшейся на другой стороне улицы, начали отбивать три, когда Джеффри появился здесь, в западном конце Флит-стрит.

С того места, где он находился, еще нельзя было разглядеть две металлические фигуры воинственного вида, почему-то считавшиеся Адамом и Евой, которые появлялись на колокольне, как только часы начинали бить. Бой часов, заглушаемый шумом улицы, также не доносился сюда. До того времени, когда Джеффри предстояло узнать, что ожидает его в Галерее миссис Сомон, оставался час и еще одно дело поблизости.

Ничто, казалось, не занимало Джеффри. Слишком мрачным, слишком безрадостным было его настроение.

В каком-то смысле день этот прошел вполне успешно. Поездка в Рэнилег, место, известное не столько своим парком, сколько огромной ротондой с ее вечерними концертами, гуляньями и маскарадами, охотно посещаемыми тайными любовниками, не принесла практически ничего. Он ничего и не ожидал, понимая, что судья Филдинг просто усылает его. Иначе обстояло дело с его коротким тайным визитом в «Волшебное перо» на Лондонском мосту. Для того чтобы сходить туда и остаться незамеченным, потребовались сообразительность и везение: можно было только надеяться, что никто не обнаружил его там.

Еще успешнее прошел его визит к некоему ювелиру и банкиру на Леденхолл-стрит. Умирая от голода, Джеффри плотно пообедал, стараясь не выйти за пределы тех пяти шиллингов, двух серебряных полукрон и дюжины пенсов, которые вручил ему судья Филдинг. Ему должно было бы полегчать. Но из головы не шли неприятные воспоминания о свидании с Пег Ролстон утром, в доме судьи Филдинга.

«Почему, черт возьми?.. Нет, это несправедливо».

Джеффри любил книги, содержание коих прочно сидело в нем; читал он и любовные романы, которые оказали столь дурманящее влияние на вкусы того времени. К этим книгам он не относился всерьез, удивляясь только, сколь отличны героини их от женщин, которых встречаешь в реальной жизни.

В романах женщины проявляли склонность к мечтаниям, как, впрочем, и многие женщины в жизни. Но героини романов были абсолютно привержены самой высокой добродетели, что не очень часто встречается в жизни. И героини романов покорно принимали все несчастья, терпеливо переносили все страдания, что встречается крайне редко.

Так ли это, однако, существенно?

Захочет ли кто-нибудь, чтобы его возлюбленная походила на лукавых скромниц, которыми так восхищаются женщины, тайком читающие книги (точно так же они тайком пьют вино)? Моралисты осудят и то и другое. Встреться вам Памела или Кларисса, понравятся ли они вам? И кто полюбит женщину, которая постоянно закатывает глаза и поднимается с колен только для того, чтобы гневно разоблачить коварство своего возлюбленного?

Да и в этом ли дело?

Жизнь – это шут с постной миной. В ней нет ни последовательности, ни разумности, ни даже иронии, которую способны воспринять люди (будь то мужчины или женщины), попавшие во власть сильных переживаний.

Нужно развить в себе способность понимать это. Научиться улыбаться при виде того, что вызывает улыбку в романах Генри Филдинга, который изобразил людей такими, каковы они на самом деле. Но это никому не дано. Несправедливые упреки вызывают лишь гнев, за которым скрывается чувство вины и желание противостоять потоку речей или даже поступкам, столь же необоснованным, как и речи.

– Ложь! – восклицала Пег, топая ногой. – Вы не смеете называть меня шлюхой. Добродетель моя – всецело при мне. Вы лишили меня невинности – никто другой. И именно вы способствовали моему аресту. Вы пожелали, чтобы меня взяли под стражу. Если вы сейчас же не заберете меня отсюда…

– Смело сказано, лопни мои глаза! – говорил преподобный Лоренс Стерн. – Смело сказано, цыпочка вы моя! Он что-нибудь придумает, верьте мне. А если не придумает – или не захочет придумать, – какой он тогда мужчина?

– Придержите язык, мистер Стерн! – воскликнула Пег. – Придержите язык, вы, мерзкий тип! Он может найти выход из любого положения и в любых обстоятельствах. Разве не выволок он меня из другого, не менее кошмарного, заведения? Перекинув через плечо, головой вниз, все прелести наружу! А за нами – целая рота французских драгун! Он и отсюда может меня унести. Но не захочет. Он написал моему дядюшке, и меня схватили.

– Но выслушайте мои доводы, Пег!

– Вы не написали моему дядюшке? Вы сами мне говорили. А теперь я прочла это письмо.

– Я оплакиваю вас, – произнес мистер Стерн. – И себя тоже. Мог ли я напасть на стражу? Да не более чем отхлестать по щекам эту вдовушку! Ведь я – христианин и джентльмен. Если епископ узнает, я пропал. Но я не вешаю нос! Уж я-то сумею вырваться из каменной бутылки. Найдется человек, который замолвит за меня словечко перед «длинноклювым», судьей то есть!

Пег взглянула на него.

– Ладно, – вмешался Джеффри. – Готовы вы довериться мне?

– Я уже доверилась вам однажды. И вот куда завела меня эта доверчивость. А дальше будет Брайдвелл.

– Пег, я вытащу вас скорее, чем вы думаете. И вовсе не в Брайдвелл вас отправят! Вас отправят в Ньюгейт.

– Это вы с дядюшкой так решили? О Господи! Он говорит об этом так, будто мне предстоит поездка на воды в Бат!

– У вас есть деньги?

– Есть! Есть кошелек в кармашке нижней юбки. А что? Вы и его хотите забрать?

– Не говорите глупостей!

– Джеффри! – прошептала девушка. – Я этого не вынесу. Там крысы. И вши. А горничной нет; кто их поищет? Говорю вам: я этого не вынесу!

– Неужели… Неужели день или пара дней – это так уж долго?

– Мистер Уинн, – прервал его Брогден. – Время истекло. Вам сейчас всяко лучше удалиться.

– Да, идите! – вскричала Пег. – Идите отсюда! Убирайтесь!

Но когда он был у двери, слезы потекли из глаз девушки. Джеффри готов был уже вернуться, но Брогден удержал его.

Потом они перешли в «кабинет» магистрата, заднюю комнату, ярко освещенную солнцем, льющимся сквозь оконное стекло. На полке в простенке стояли книги, принадлежащие брату судьи по отцу. Джон Филдинг поддерживал семью Генри после того, как тот скончался в Португалии. Брогден вывел Джеффри в коридор и закрыл за собой дверь.

– Мистер Уинн, – произнес клерк, – вы должны обещать мне, что не станете пытаться увидеть ее раньше сегодняшнего вечера, когда она немного придет в себя. Я знаю, что, если вы не дадите такого обещания, вы обязательно попытаетесь это сделать. Если же вы пообещаете мне, то я сам отправлюсь в Ньюгейт вместе с констеблем, который будет ее сопровождать, и прослежу, чтобы начальник тюрьмы не надул ее.

– Мистер Брогден…

– Итак, вы даете мне слово?

– Мистер Брогден, я благодарю вас.

И вот сейчас, шагая на запад по Флит-стрит, Джеффри все больше и больше впадал в меланхолию, и картины, одна хуже другой, рисовались в его воображении. Вновь и вновь он переживал сцену, произошедшую в доме судьи, подобно человеку, который трогает кончиком языка больной зуб, каждый раз зная, что будет больно.

Он шел по северной стороне улицы, той, где располагалась церковь св. Дунстана, по тротуару, отгороженному каменными столбиками. Нельзя сказать, что улица в этот час была оживленной, хотя на ней, как обычно, раздавался стук колес, грохочущих по булыжной мостовой, и чересчур нервные прохожие время от времени разражались бранью. Дойдя до поворота на Чансери-лейн, Джеффри взглянул на заведение миссис Сомон, расположенное на южной стороне Флит-стрит.

Это был очень старый деревянный дом. Зажатый с двух сторон более новыми кирпичными домами, он возвышался над улицей всеми своими четырьмя этажами почерневших бревен, белой штукатурки, покосившихся – словно спьяну – перекрытий и множества старомодных на вид окон. Вывеской служила деревянная рыба, приколоченная над входом, которая, видимо, считалась лососем[41]41
  Фамилия хозяйки Галереи по-английски звучит так же, как название рыбы.


[Закрыть] и даже была выкрашена в розовый цвет. Кроме того, поскольку миссис Сомон рассчитывала на приличную публику, для тех, кто умеет читать, имелась еще одна вывеска, между первым и вторым этажом, прямо над рыбой; черными буквами по штукатурке там было написано просто: «Восковые фигуры».

Это было знаменитое заведение, которое шестью годами позднее посетил шотландский адвокат по имени Босуэлл[42]42
  Босуэлл, Джеймс (1740—1795) – шотландский юрист и писатель; биограф С. Джонсона.


[Закрыть]. Но Джеффри, подобно многим лондонцам, никогда не был внутри.

Облако дыма закрыло заходящее солнце, а также окна заведения миссис Сомон. Некоторое время Джеффри стоял не двигаясь и глядел в сторону дома, как будто желал удостовериться, что он все еще стоит на месте. Потом он побрел вдоль сточной канавы, перешел на южную сторону улицы и вошел в расположенную неподалеку таверну «Радуга».

Как и рассчитывал Джеффри, в передней комнате таверны уже сидел, ожидая его, доктор Джордж Эйбил.

– Доктор, – обратился к нему Джеффри. – Я благодарен вам за то, что вы откликнулись на мое письмо и явились сюда. Скажите, доктор, согласились бы вы ради правого дела нарушить то, что, по моим представлениям, относится к сфере вашей профессиональной этики? Не согласились бы вы, более того, пойти на риск нарушить закон?

– Мистер Уинн, – ответил доктор Эйбил, наклоняя голову, – я уже имел случай указать вам на ваше безрассудство…

– С безрассудством покончено. И навсегда. Обещаю вам.

Доктор Эйбил, сидевший спиной к окну на скамье перед длинным столом, который стоял в оконной нише, взглянул на него, но ничего не сказал. Джеффри поднял руку:

– И я совсем забыл о приличиях. Не согласитесь ли выпить со мной кофе и выкурить трубку? Вчера вечером в «Винограднике» я обратил внимание, что вы курите табак.

– Вы много замечаете, молодой человек.

– Приходится; этим я зарабатываю себе на хлеб. Так, я закажу кофе и трубки. И не делайте никаких выводов, пока я не изложу мои намерения. Речь идет о Пег Ролстон.

– Как чувствует себя молодая леди после вчерашней ночи? Как у нее дела?

– Плохо, доктор. Ее отправили в Ньюгейт.

– Продолжайте. Я не стану больше вас перебивать.

Первоначально «Радуга» была кофейней, и в ней, как и раньше, варили этот черный как смоль и весьма изысканный напиток. Им подали кофе, две длинные глиняные трубки и табак в жестяной баночке. Они прикурили от уголька, который принес, держа каминными щипцами, трактирщик. На скамьях за столами сидело еще около дюжины посетителей, поэтому Джеффри старался говорить тихо.

– Вчера вечером, когда я показал вам портрет Ребекки Брейсгердл, или Грейс Делайт, в расцвете молодости, вы сказали, что я не могу, не имею права жениться на Пег, поскольку мы с ней, возможно, кровные родственники. Я поднял вас тогда на смех.

– Но не всерьез? Мне и тогда так показалось.

– В таком случае вы ошиблись. Сейчас, как и прежде, мне смешны такие вещи. Будем откровенны. В голове каждого мужчины всегда присутствует «задняя мысль»: «А что, если?» Вот и все, и ничего в этом особенного нет. Это только одна из причин, почему я уже давным-давно не женился на Пег, если, конечно, она согласилась бы выйти за меня.

– Другие причины, должно быть, весьма серьезны, сэр?

– Да. Была только одна и весьма серьезная причина. Заметьте, я говорю: была. Больше ее нет. После этой ночи жизнь моя коренным образом переменилась.

– После этой ночи, говорите вы? А что изменилось?

– Сейчас это несущественно.

– Вы считаете это объяснением, молодой человек?

– Доктор, прошу вас, имейте терпение. Сегодня Пег дали месяц тюрьмы. Утром я спросил судью Филдинга, могу ли я сделать что-нибудь, чтобы ее освободили раньше этого срока. Он ответил, что ее тотчас же выпустят, если ее дядюшка заберет свою жалобу.

– Ну, так, несомненно, и есть?

– О да! Это – самый лучший и самый короткий путь. Если только он вообще возможен. Но этот путь – не единственный, что было хорошо известно судье Филдингу. Если мы с Пег станем мужем и женой, с этой самой минуты право решать что-либо принадлежит только мне. Женившись на ней завтра же, я могу потребовать ее незамедлительного освобождения из Ньюгейта.

Табачный дым заполнил оконную нишу. В другом конце комнаты кто-то читал вслух газету (ее можно было найти в любой кофейне и почти во всех тавернах) и восторженно сквернословил по поводу мистера Питта. Доктор Эйбил, который, несмотря на свою неопрятную наружность, не был вовсе лишен понятий о благородстве, вынул изо рта трубку и взглянул на Джеффри.

– Так вот, значит, что вы задумали? Обвенчаться с девушкой в тюрьме?

– Если понадобится. Хотя я всячески постараюсь избежать этого. Путь этот, нужно признать, далеко не лучший…

– Не лучший? Это просто недопустимо.

– Но вчера вечером, доктор, вы сами предложили…

– Я сказал, что этого дурацкого ареста можно было бы избежать, если бы вы уже были женаты. Возражения же мои касались вашей женитьбы на ней в принципе. Я перечислил все, что этому препятствует, и вы, как мне показалось, согласились со мной.

– Да, но сейчас единственным препятствием остается Лавиния Крессвелл, которая может нанести какой-нибудь новый удар Пег. Ее надо обезвредить, и окончательно. Вы помните, я рассказывал вам о Хэмните Тонише и об этой его сестрице, миссис Крессвелл?

– Да, я помню, вы их очень поносили.

– А сейчас, – сказал Джеффри, – я хочу, чтобы вы узнали подлинную историю Пег и моих отношений с ней.

И он начал с самого начала, ничего не опуская. Он не пощадил Пег, как не пощадил и своей собственной оскорбленной гордости легкоуязвимого ревнивца. Он рассказал об их ссоре, после которой Пег бежала во Францию. О том, как после отъезда Пег ее горничная Китти выложила все сэру Мортимеру. Как сам он, по настоянию последнего, отправился в погоню, имея инструкции держать обеспокоенного дядюшку в курсе всех дел и – буде Пег отыщется – тайным письмом известить его об их приезде, чтобы им приготовили встречу в таверне «Золотой Крест». Джеффри поведал о том, как и где он обнаружил Пег, об их бегстве из Версаля в Париж, а из Парижа в Лондон и, наконец, об их прибытии в «Золотой Крест».

– Понятно, – заметил доктор Эйбил, откладывая давно погасшую трубку. – Так что в постели вашей девушка все-таки побывала? И до того, как она сбежала из дома? Стало быть, ущерб таки нанесен?

– Скажем так: между мной и Пег было нечто большее, чем просто дружба, и не один раз. Теперь главное мое желание – жениться на ней. Или вы полагаете, что я поступаю недостойно, рассказывая обо всем этом?

– Именно так я и полагаю. Но я полагаю также, что вы не испытываете удовольствия от пересудов кумушек, если этого можно избежать. Зачем вы все это мне рассказали?

– Потому что мне самому нужно было уяснить себе ситуацию. Прежде я сам не понимал, что происходит. А теперь мне крайне необходима ваша помощь.

Доктор Эйбил, в котором под внешней флегматичностью скрывался моралист более страстный, чем любой из братьев Уесли[43]43
  Уесли, Джон (1703—1791) – основатель методизма, протестантского течения, делавшего упор на развитие проповеднической деятельности. Проповедником и автором 6500 гимнов был брат Дж. Уесли, Чарлз (1707—1788).


[Закрыть], оглядел Джеффри с головы до ног.

– И впрямь, – произнес он, подумав. – Вчера вечером, молодой человек, я помог вам в деле, в котором мне пришлось пойти против моих убеждений. Но если вы думаете, что я снова стану помогать вам Бог знает в чем, – ваш оптимизм несколько поспешен.

– Возможно. Если вы откажетесь, я не стану упрекать вас. Могу лишь уверить, что тогда случится величайшее несчастье.

– Ну и пусть случится. Почему все беды, происходящие в этом мире, нужно складывать на мои плечи? И отчего вы вообразили, что я в состоянии помочь вам?

– Вчера вечером в «Винограднике», разговаривая с мистером Стерном, вы упомянули одно имя. «Я, конечно, не Хантер с Джермин-стрит», – сказали вы. Вы имели в виду доктора Уильяма Хантера?

– Да.

– Вы лично знакомы с доктором Хантером?

– Очень мало. Доктор Хантер – блестящий врач; он пользуется заслуженной известностью, которую снискали ему его таланты. А я – это я. Но думаю, что он вспомнил бы меня при случае.

– Не согласились бы вы посетить одного его пациента, выдав себя за коллегу или ассистента доктора, и определить степень серьезности заболевания?

– Ну, знаете! – воскликнул доктор Эйбил, стукнув кулаком по столу. – Ну, знаете. Мне многое приходилось слышать, но это переходит всяческие границы. За кого вы меня принимаете? Осталась ли у вас хоть капля совести?

– Я сыщик, доктор. В первый год любого человека этой профессии часто тошнит от того, что ему приходится делать. Потом совести у него остается ничуть не больше, чем у меня.

– Да, это видно по тому, как вы обошлись с мисс Ролстон. И вы состарились до срока. Но знания человеческого сердца вы не приобрели, мистер Уинн, раз полагаете, что в своих действиях юная леди руководствовалась какими-нибудь мотивами, кроме нежной любви к такому недостойному субъекту, как вы.

– Я понял это и не стану с вами спорить. Но то, что я предлагаю, призвано помочь ей. Впрочем, ваше желание действовать по чести и достоинству вполне оправданно…

– Продолжайте, продолжайте, – сказал доктор Эйбил, который уже начал вставать со своего места, но снова сел при последних словах Джеффри. – Все это – безумие, чистейшее безумие. Я больше не желаю лезть в эти дела. Но вас я все же выслушаю. Итак, вы с мисс Ролстон приехали в «Золотой Крест». Ну? Что же такое необычайно важное произошло там?

Говоря это, он невольно возвысил голос. Человек с газетой, увлеченный описанием победы, которую одержал в битве при Плэсси в Индии мистер Клайв, поднял голову и взглянул на них. Джеффри опустил глаза.

– В «Золотом Кресте», когда Пег отправилась, как она сказала, переодеваться, я поднялся в Антилоповы покои – хозяин «Золотого Креста» любит давать названия своим комнатам. Там я заглянул в окно гостиной.

– И?

– До этого я, в отличие от Пег, совсем не опасался Лавинии Крессвелл. Если миссис Крессвелл благоугодно было пойти на содержание к сэру Мортимеру Ролстону – что с того? И какое мне дело, что он втрескался в нее по уши? Такое часто случается с мужчинами за сорок или под пятьдесят. Правда, я никак не мог предположить, что он способен на подобное безумство. И к тому же я еще не видел тогда ее братца.

И вот, глядя в окно гостиной, я задумался. Я видел, как сэр Мортимер ест и пьет, сидя за столом, а госпожа Крессвелл что-то говорит ему, расхаживая перед камином. Слов я не слышал, но видел, как этот громогласный человек вдруг весь съежился. Как если бы увидел кнут у нее в руке.

– Кнут?

– Ну, не в буквальном смысле. Хотя она унижает людей, не прибегая к иносказаниям. Когда я вошел в комнату, то удивился еще более. У сэра Мортимера вырвался крик, и первый вопрос его был, что с племянницей. Миссис Крессвелл это совсем не занимало. Она была одержима желанием отдать Пег в руки Хэмнита Тониша, подвергнуть ее порке и отправить в тюрьму по обвинению, которое вам известно.

И он поведал о том, что было дальше.

– Я полагал, – и Пег тоже, – что миссис Крессвелл читала письмо, которое я в гневе и запальчивости послал сэру Мортимеру из Парижа. Но она не упомянула «Олений парк», что, по ее представлениям, явилось бы совершенно убийственным обвинением. Она лишь яростно нападала на Пег, употребляя слова вроде «нескладеха», «деревенщина», «потаскуха», «лживые глаза» и тому подобное. Тогда, как я позже узнал, она не только не читала письмо, но даже не подозревала о его существовании.

– Откуда вам это известно?

– Сейчас расскажу. Это – самое главное во всей истории. Дело в том, что по-настоящему задуматься заставляет здесь не Лавиния Крессвелл или Хэмнит Тониш, а Мортимер Ролстон. Вместо того чтобы дунуть на нее, как на одуванчик, чтобы она разлетелась, этот человек юлил перед ней, лебезил, соглашался на все, что она придумывала для Пег. Потом, как только она пошла за Пег, едва вышла из комнаты, – его поведение тотчас же переменилось; прямо как у заговорщика. Он начал умолять меня защитить Пег от этих двух негодяев. Он знал, что мы – не просто друзья, догадывался о чувствах, которые я испытываю к Пег. По его словам, он решил «дать мне возможность показать, на что я гожусь», – так он сказал. И поэтому послал меня во Францию вместо того, чтобы попросить одного из своих агентов отыскать Пег. Он подговаривал меня жениться на Пег сейчас, когда над ней нависла опасность, но уверял, что замыслил этот брак с самого начала.

– Поклянитесь, что не лжете, молодой человек.

– Клянусь честью, если таковая у меня еще осталась, – это чистая правда.

– Он предложил вам жениться? Каков же был ответ?

– Я сказал, что скорее перережу себе горло. Вы сильно ошибаетесь, доктор, если сочтете Мортимера Ролстона эдаким деревенским сквайром, на говядине выросшем. Хотя он таковым и кажется, но он хитрее любого ростовщика, а уж скрытен, как… как судья Филдинг. Совершенно очевидно, что чем-то миссис Крессвелл ему пригрозила, но он это отрицает. И во мне зародились такие же подозрения в его искренности, как раньше – в искренности Пег.

– А так ли существенна его искренность; ведь вы были влюблены в девушку?

– Поверьте, весьма существенна, – сказал Джеффри. – Все с удовольствием станут говорить об удачной женитьбе бедного молодого человека на богатой наследнице, о том, что он теперь распоряжается ее состоянием. Формально так и будет. Но вы видели хогартовскую серию картин «Модный брак»? Женщина понимает, что эти узы – всего-навсего прихоть закона. Если и муж и жена – не две бесчувственные колоды, очень скоро эти узы ей надоедят. И после первой же ссоры она станет презирать мужа.

– Даже если это брак по любви?

– Особенно если это брак по любви! Посмотрите вокруг и попробуйте со мной не согласиться.

– Вы говорили все это сэру Мортимеру?

– Нет. Я не мог поверить, что Пег действительно в опасности. Не мог поверить, что Лавиния Крессвелл осмелится осуществить свои планы или что сэр Мортимер не воспрепятствует ей, если она на такое решится.

– И вы снова ошиблись?

– Вплоть до сегодняшнего утра я и сам так думал. Уже там, в «Золотом Кресте», когда брат с сестрой вошли и сообщили, что Пег сбежала, они вели себя, словно владыки мира или по крайней мере хозяева Мортимера Ролстона. А он не возражал. Я выяснил, куда, по всей видимости, ушла Пег, и отправился за ней.

– А почему она побежала туда, в комнаты над «Волшебным пером»?

– Она думала, что Ребекка Брейсгердл, или Грейс Делайт, – старая служанка нашей семьи. Встреть она эту женщину еще живой, она, возможно, не оставалась бы в этом заблуждении.

Джеффри взглянул поверх головы доктора Эйбила за окно.

– Миссис Анна Брейсгердл и миссис Ребекка Брейсгердл – сохраним из вежливости это «миссис», как перед именами актрис – так вот, хотя они и были сестрами, но совершенно не походили друг на друга. Ребекка была на двенадцать лет моложе. Обе начали рано готовить себя к сцене, но у Ребекки дарования не было. В шестнадцать лет, к негодованию сестры, она стала торговать фруктами. В семнадцать, к еще большему негодованию Анны, она вышла замуж за простого столяра. Ее истинный талант проявился в девятнадцать лет, когда на нее обратил внимание милорд Моррмейн. А двумя или тремя годами позже ею полностью завладел сумасшедший Том Уинн. Да, если бы Пег встретилась с этой женщиной…

– Все это не имеет к нам отношения, – вскричал доктор Эйбил и снова ударил кулаком по столу. – Я не обсуждаю поведение мисс Ролстон. Другое дело – ее дядюшка. Если он честный человек, мог он подать на нее жалобу и отдать в руки этих людей?

– Он вовсе не хотел отдавать Пег в их руки. Он проделал все это, чтобы спасти ее.

– Спасти ее? Упрятав в тюрьму?

– Да. И этого я никак не мог сообразить своей глупой головой, пока не поговорил с судьей Филдингом.

Они поднялись со своих мест и посмотрели друг на друга.

– Сегодня рано утром, доктор, я снова встретился с Лавинией Крессвелл. Встреча происходила в доме сэра Мортимера на Сент-Джеймсской площади, куда я зашел с визитом, но так и не был допущен к хозяину.

– Миссис Крессвелл тоже пришла туда?

– В этом не было надобности. Эта дама живет там – уже некоторое время. Наша с ней встреча не заслуживает подробного описания. Но за ночь все ее поведение коренным образом изменилось. Впервые у меня возникло впечатление, что передо мной – просто другая женщина.

– Новые уловки-увертки?

– Напротив: мед и сахар. И это не было притворством: она вела себя совершенно искренне, насколько она вообще может быть искренней хоть в чем-то. Я так внимательно следил за ней, ожидая ловушки, так старался поймать ее совсем на другом, что не понял значения столь простой вещи, каковой является любой завтрак, состоящий из бифштекса с устричным соусом. Она недооценила меня и разоткровенничалась. Накануне вечером, по ее словам, она еще не знала о чувствах, которые я питаю к Пег.

И в тот же миг образ Лавинии Крессвелл возник здесь, в этой комнате с дощатым полом и красными решетками на окнах, и так явственно, будто она сама присутствовала здесь во плоти и халате с меховой опушкой.

– Она вкратце упомянула мое письмо. Поскольку она, конечно же, уже давным-давно прочла эту идиотскую писульку из Парижа, я решил, что она имеет в виду нечто совсем другое, и стал думать, что же именно. Она, кроме того, была так возбуждена, произнося слова вроде «ваш вопрос связан с тем, что мы узнали о ней», или «вы бы сами женились на ней сейчас?», что я решил, будто речь идет о какой-то тайне, связанной с происхождением Пег.

– Да, – согласился доктор Эйбил. – Об этой стороне дела мы оба забыли.

– Не забыли, доктор. Ни на минуту не забыли. Когда я прибежал к судье Филдингу на Боу-стрит, я узнал правду. Было только одно письмо. Но Пег должна была оказаться в тюрьме, и я дал им необходимые для этого улики.

Мне стали понятны перемены в поведении миссис Крессвелл. Прочитав письмо, она решила, что Пег не выйдет ни за меня, ни за кого-то, кто подходит сэру Мортимеру. Мы исключались даже как охотники за приданым. Добрая наша Лавиния могла теперь сеять свою злобу, как ей заблагорассудится.

Однако, если она познакомилась с письмом уже после того, как мы встретились в «Золотом Кресте», каким образом оно попало к ней? Кто показал это письмо миссис Крессвелл и зачем? Ответ один: сэр Мортимер. Он получил его через своего банкира и держал про запас. И прежде чем отнести письмо на Боу-стрит к судье Филдингу, он нарочно показал его миссис Крессвелл.

– И таким образом он защищал свою племянницу? Посылая ее в Брайдвелл? – удивился доктор Эйбил. – Хотя постойте! – неожиданно воскликнул он.

– Не в Брайдвелл, заметьте! В Брайдвелле ей пришлось бы встретиться с унижениями, которым он не мог ее подвергнуть. Даже судья Филдинг заколебался и выдал их игру.

Доктор Эйбил медленно развел руками и сел на место.

– Мортимер Ролстон, – продолжал Джеффри в восхищении, – добьется своего любым путем. Он знал, что я люблю Пег; он знал, что я не слишком боюсь сплетен и не слишком дорожу репутацией. Знал, что, если он прикажет, я вытащу Пег из тюрьмы, женившись на ней, и двое подлых заговорщиков не смогут тогда до нее добраться.

– А судья Филдинг?

– Судья Филдинг не хуже меня осведомлен о том, что за люди – Лавиния Крессвелл и Хэмнит Тониш. И он не упустит случая сыграть роль Господа Бога, если будет уверен, что таким образом послужит правосудию. Не боюсь соврать, предположив, что он почувствовал себя польщенным, когда сэр Мортимер пришел к нему и изложил свой план. Я, конечно, не ждал, что этот папа римский в образе судьи выдавит из себя хоть слово. Но сэр Мортимер – он-то мог бы мне сказать! Если он такой хитрый, так чего было со мной хитрить? Мог хотя бы намекнуть.

– Если мне не изменяет память, – отозвался доктор, – он не просто намекнул. Он умолял вас спасти девушку. А вы ответили, что скорее перережете себе горло.

– Черт возьми, доктор! Если и вы присоединитесь к этому хору…

– Ладно, рассказывайте дальше. Кто же повинен в ее несчастьях, если не вы?

– … и если и вы отказываетесь помочь?

– Разве я сказал, что отказываюсь? Но как?

– Этот старый черт заболел и передан на попечение доктора Хантера. Так они говорят, и я этому верю. Конечно же, он окружен слугами, больше похожими на тюремщиков. Мне к нему не подобраться. Это может сделать только врач.

– На что он жалуется?

– Не знаю.

– Ну ладно, это мы как-нибудь обойдем. И утрясти это дело с Билли Хантером тоже сумеем. Но, допустим, я окажусь у его постели, что я должен делать?

– Был ли это его план, доктор? Если он желает, чтобы я взял всю ответственность на себя, я готов. Все мои жизненные обстоятельства, в частности касающиеся женитьбы на Пег, скоро переменятся. Но путь не молчит! Тем самым он даст мне оружие против наших врагов. Тогда по крайней мере я избавлю Пег от унижения тюремной свадьбы.

Джеффри задумался.

– Более того, – добавил он, помолчав, – вы можете потешить свой ум, выяснив вопрос, который волнует вас больше всего. Вы полагаете, что, если бы мы с Пег состояли в родстве, он бы об этом не знал? Неужели вы думаете, он стал бы тогда настаивать на этом браке? Но спросите его. Скажите ему честно, что видели портрет Грейс Делайт, и спросите.

– Ну, вот это уже лучше. Гораздо лучше.

Доктор Эйбил снова вскочил на ноги; его неопрятный парик съехал ему на лоб.

– Но вы не все мне сказали…

– Еще не все.

– Остается два вопроса. Что изменилось в вашей жизни со вчерашнего вечера? Чем угрожает миссис Крессвелл сэру Мортимеру? Чем можно было запугать его настолько, что он решил прибегнуть к подобным мерам?

– Мои жизненные обстоятельства еще не переменились; но переменятся. Что касается угрозы, то думаю, что это я вам могу сказать. Она очевидна всякому человеку, у которого есть голова на плечах. Загадка, доктор, объясняется…

Послышался звук торопливых шагов по голым доскам пола. Мелькнула черная ряса. Знакомый голос нетерпеливо воскликнул:

– Должно быть, жуткая тайна! Расскажите, умоляю. Ну же! – восклицал преподобный Лоренс Стерн, внезапно ворвавшийся в их беседу. – Но подождите начинать! Итак, в чем дело? Ах, ну что за дивная пара бесноватых!