Текст книги "Бесноватые"

Автор книги: Джон Диксон Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ…
и о судье Филдинге у себя в гостиной

– Нет, – сказал мистер Джон Филдинг. – К моему великому сожалению, полагаю, что я не могу этому помешать.

– Не можете или не хотите?

– Доводы, которые я предпочитаю не раскрывать сейчас, обоснованны и недвусмысленны. Я действую в интересах ваших, а также этой девушки. Она должна отправиться в тюрьму.

– Сэр, она – знатная леди.

– Вы полагаете, я не осведомлен об этом?

– Равно как и о том, что вам никого не придется выставлять на судебное разбирательство, – сказал Джеффри. – Речь идет о мелком правонарушении, и вы один вольны принимать решение по этому делу, даже если при вас будет еще судья или двое судей. И вы можете освободить ее, если захотите.

– Об этом, – сухо заметил судья Филдинг, – я тоже осведомлен.

Отвернувшись от судьи, Джеффри прижался лбом к оконному стеклу и стал смотреть на улицу.

Судья Филдинг сидел перед камином у себя в гостиной, и поза у него была довольно надменная. Камин не топился, так как в сентябре стало пригревать солнце. У себя дома судья всегда сидел так: перед камином с тарелками синего фарфора на полке, устремив невидящий взор на собеседника. Правый локоть его покоился на столике, а в руке был зажат хлыстик. Он обычно брал этот хлыстик в судебное присутствие и, спускаясь в зал, осторожно помахивал им перед собой, расчищая путь.

Лицо его, несмотря на слегка напыщенное выражение, свидетельствовало о силе и спокойствии этого человека. На невидящих глазах с полуприкрытыми веками не было никакой повязки. Глаза эти говорили о том, что судья мог бы распознать две тысячи правонарушителей лишь по звуку голоса.

– Джеффри!

– Да, судья Филдинг?

– Я хочу, чтобы мои люди хорошо бегали, но не хочу, чтобы они бегали попусту. Зачем вы бежали всю дорогу от Сент-Джеймсской площади?

– Я уже десять минут как остановился.

– Мне это известно. Но я слышу, как вы дышите. Нужно было взять носилки.

– Возможно.

– Ах так! – сказал судья, уловив легкую перемену в голосе Джеффри. – Вы снова позволили себе расточительность? И это после того, как я дал вам отпуск, чтобы вы могли подзаработать? Так не годится. Как ни учил я вас бережливости, вы все равно ведете себя, словно простолюдин. Нет, так не годится. Мы этого не можем себе позволить. Вот, возьмите.

Опустив руку в просторный карман штанов, он извлек оттуда пригоршню монет и высыпал их на стол.

– Сэр…

– Берите, берите, – прервал магистрат. – Это – не благотворительность, не думайте. Вам придется отработать эти деньги. Вы долго отсутствовали, а сейчас мне нужна ваша голова. На сегодня у меня есть для вас работа в Рэнилеге.

– Прошу простить меня, но сейчас единственная моя работа – это все, что касается мисс Ролстон. Когда ее повезут из арестантской в суд…

– Она уже здесь. Ее доставили сюда по моему приказу два часа назад.

Воображение Джеффри заработало, рисуя картины одну хуже другой.

– Здесь? В этом кошмарном месте за зданием суда? Вместе с ширмачами, медвежатниками, стопорилами? Не говоря уже о проститутках!

– Спокойно. Она здесь, наверху, на моей половине. Под стражей, но отдельно от всех. Я уже подробно допросил ее обо всем, что касается прошедшей ночи.

Эта гостиная с синими фарфоровыми тарелками на каминной полке и голландскими часами на стене имела две двери. Одна вела в коридор и далее – на лестницу, другая – в жилые помещения в задней части дома. Голландские часы тикали безостановочно, показывая сейчас половину десятого.

Джеффри сделал шаг по направлению к судье.

– Могу я ее видеть?

– Боюсь, что нет. Спокойно, говорю я вам. Прежде чем я приму решение относительно этой девушки, вам придется ответить на несколько вопросов, касающихся других дел. Вы можете настроиться соответствующим образом?

– Ну что ж, если вы еще не приняли окончательного решения, – сказал Джеффри, который неожиданно испытал смутный прилив надежды, – тогда я готов.

– Прекрасно.

Взяв хлыстик, который он отложил, когда доставал монеты, судья Филдинг начал рассеянно помахивать им, собираясь с мыслями.

– Эта женщина, Крессвелл, и этот человек, Тониш. – Судья произнес имена резко и отрывисто. – Как случилось, что эти двое, сомнительного происхождения и еще более сомнительного поведения, чувствуют себя так вольготно в приличном обществе?

– На этот вопрос я не могу ответить. И никто не может. Мой покойный отец любил цитировать моего деда, говоря, что…

– Это вашего деда называли безумный Том Уинн? А отец ваш, как это ни прискорбно, позволял себе временами столь же странные суждения?

– Это несущественно. Люди, подобные миссис Крессвелл и мистеру Тонишу, постоянно встречаются в высшем свете. Они – часть его. Так было всегда, хотя никто не знает почему.

– Ну что ж, давайте забудем о вашем приключении на Сент-Джеймсской площади. Отчет ваш содержит факты, а не выводы. Но вы согласны, что сейчас мы не можем тронуть эту женщину?

– Боюсь, что так. Я все испортил.

– Именно. Вам следовало получить разрешение, прежде чем отправляться туда, – хотя бы устное. Не думаю, что они заявят на вас. Что до мажордома, то он – простолюдин. А простолюдинов нужно постоянно держать под подозрением, не то они обратятся на путь порока, где их поджидает надежная виселица.

Судья Филдинг вновь задумался.

– Что же касается вчерашнего поединка, о котором мне с таким восторгом рассказывала юная леди, то, конечно, дуэль – это ужасно. Но ведь вас вынудили к ней. К тому же вы действовали на благо общества. Мы всегда знали, что этот Тониш – обычный жулик, который использует все – от крапленых карт до запасных козырей в рукаве. Но до сих пор закон был бессилен против него. Благодаря вам мы теперь можем в самое ближайшее время прибрать его к рукам.

– Благодаря мне? Но как?

Невидящие глаза судьи были устремлены прямо на Джеффри.

– Ну, подумайте! Спасала его вовсе не ловкость. Спасала его репутация фехтовальщика. Жертвы мистера Тониша слишком его боялись, чтобы протестовать или обращаться к помощи закона. Ну, а теперь, когда этот мыльный пузырь лопнул, – а слух об этом распространится мгновенно! – ко мне станут поступать жалобы на него, и появятся улики. Тут-то мы его и заполучим, а вслед за нами – Ньюгейт или Тайберн[37]37
  Тайберн – до 1783 г. место публичной казни в Лондоне.


[Закрыть].

– Верно, – согласился Джеффри, отворачиваясь к окну. – Это не приходило мне в голову.

– А могло бы! Кое-чему вам еще следует поучиться. Ну, а теперь давайте поговорим о событиях прошлой ночи в целом, например, о девице Пег Ролстон и о женщине, которая называла себя Грейс Делайт.

– Сэр, что вам известно об этом?

– То же самое, что и девушке. Хотя я полагаю, что больше, нежели она пожелала мне рассказать.

Собираясь с мыслями, Джеффри глядел на шумную толпу, движущуюся по Боу-стрит. Хотя глаза судьи его не видели и не могли прочесть, что написано у него на лице, Джеффри чувствовал, как судья Филдинг, проникая в его мысли, вытягивает наружу все его тайны. Но, по крайней мере, думал он, портрет наверху в «Волшебном пере» Пег не видела. К тому же…

– Да? – произнес он.

– Повернитесь ко мне, – резко приказал судья Филдинг. – Вы говорите в сторону.

– Да, простите. Вы желаете, чтобы я рассказал о событиях, приведших к аресту Пег?

– Нет, о них она мне сама рассказала. Я хочу знать, что случилось потом.

– Ну, вот. Стражники – их было двое, а с ними – мой приятель, капитан Бересфорд, – взяли ее под арест.

– Об этом мне также известно. Стражники ее допрашивали? Допрашивал ее капитан Бересфорд?

– Пытались. Я сказал Табби про старуху, умершую от ужаса, но отрицал, что Пег находится в доме. Тогда они, похоже, решили, что Пег повинна в ее смерти, хотя к обвинению это никакого отношения не имеет. Я не дал им ее допрашивать, но Пег все равно была в очень плохом состоянии. Сэр, как она сейчас?

– Не очень хорошо. Но продолжим: поднимались они наверх? Обыскивали дом? Видели тело?

– Нет. Они удовольствовались заключением доктора Эйбила, которое соответствовало действительности. Пег уже находилась в коридоре внизу. А они чувствовали себя в доме весьма неуютно и торопились уйти. Только…

– Только – что? Вы задумались?

– Табби Бересфорд заявил, что дом надо запереть. Я сказал, что нет ключа. Я действительно так думал. Но Табби отыскал старый ключ – он висел на гвозде рядом с лестницей. Входную дверь заперли; ключ Табби оставил у себя и, кроме того, усилил караул на мосту. Он – педант, вроде вас.

– А дальше? Продолжайте.

– Сказать больше почти нечего. Доктор Эйбил отправился домой; утром он представит отчет коронеру и секретарю прихода. А я, как вы знаете, тотчас кинулся к вам и сэру Мортимеру просить заступничества для Пег. Сколько я ни стучался, никто даже не выглянул в окно, а дверей и подавно не открыли.

– Я полагаю, вы приходили на рассвете. Чего еще могли вы ожидать в столь ранний час? И все же, почему на это у вас ушло столько времени? Было еще что-то?

– Еще что-то?

– Да, например, между арестом девушки и временем, когда вы начали дубасить в двери непонятно для чего.

– Верно, – сказал Джеффри, вновь делая над собой усилие. – Было кое-что.

– Вы отправились за двумя стражниками, которые повели девушку в арестантскую на Грейт-Истчип. И предложили им взятку, чтобы они девушку отпустили. Верно?

– Да.

– Поскольку платье на девушке было красивое и сама она явно принадлежала к хорошему обществу, цену ваши доброхоты заломили высокую. Когда вы согласились, они ее удвоили. Вы снова согласились. Но они знали, что вы – мой тайный агент, и испугались, что вы на них донесете. Поэтому, взяв деньги, они все же отправили девушку за решетку, вовсе не собираясь ее выпускать. Так вы потратили остаток денег, полученных от сэра Мортимера Ролстона. Я опять прав?

– Да.

В голосе судьи Филдинга зазвучали суровые нотки.

– Вы думаете, я не знаю, – спросил он, – что любого из моих стражников и почти всех тайных агентов подкупить не сложнее, чем любого из холуев покойного сэра Роберта Уолпола[38]38
  Уолпол, Роберт (1676—1745) – первый граф Орфорд, отец Горация Уолпола, премьер-министр и канцлер казначейства в 1713—1717 и 1721—1742 гг. Служил предметом нападок литераторов, в частности Г. Филдинга.


[Закрыть]? Если бы они не боялись попасться, они стали бы за крону арестовывать невиновных, а за сумму вдвое меньшую – выпускать на волю преступников. Но от вас я такого не ожидал.

– Значит, ошиблись.

Ярость, охватившая Джеффри, заставила его забыть, что собеседник не может видеть его; он подошел к судье и указал на деньги, разбросанные по столу:

– Вот ваши деньги. Хватит играть со мной в кошки-мышки! К дьяволу все ваши уловки и вас вместе с ними! Можете меня уволить, и давайте с этим кончать. Если же вам предпочтительнее будет предъявить мне обвинение…

– А кто говорит об увольнении? У меня что, так много хороших агентов, чтобы я мог позволить себе лишиться единственного честного агента?

– Честного? – повторил Джеффри, бросая взгляд на голландские часы. – В этом я начинаю сомневаться.

– Я-то в этом не сомневаюсь, особенно когда вы со мной откровенны. Взятку я проморгал. Вы обожаете эту девицу и хотя сами бы взятку никогда не приняли, дать ее не поколебались. Какой пример вы подаете? Боже милосердный! Что же делать главному судье, который хочет искоренить зло – пусть даже с помощью зла, – но не получает никакой помощи от своего окружения? Так или иначе, чего вы хотели добиться? Девицу просто снова взяли бы под стражу.

– Независимо от того, виновна она или нет? Это я и хочу выяснить среди прочего. Могу я говорить откровенно?

– Несомненно, если только будете оставаться в рамках приличий.

В отчаянии Джеффри снова направился к окну, потом обернулся и взглянул на судью.

– Если я обидел вас, сэр, прошу меня простить. Ни один вопрос из тех, что вы мне задали, равно как и ничто из того, что, как мне кажется, вас заботит, не имеет отношения к единственному обвинению, выдвинутому против Пег. Насколько я понимаю, речь не идет ни о каком деянии, совершенном ею вчера на Лондонском мосту. Или о том, чтобы связать ее с убийством, которое там произошло.

– С убийством? С каким убийством? Старуха сама довела себя до смерти своими страхами, или же ее напугали какие-то тени. Что-то загадочное во всей этой истории есть. – Судья Филдинг на мгновение погрузился в собственные мысли. – И ее следует обдумать. Но почему вы предполагаете здесь убийство?

– Убийства я не предполагаю, во всяком случае всерьез.

– В чем же дело?

– Пег обвиняется в обычном распутстве. Это – ложь. Она невиновна.

– По закону, Джеффри, она такова, какой объявил ее дядя и опекун.

– Простите, сэр, не совсем так. Помимо заявления ее дядюшки необходимо, чтобы еще кто-то выступил в суде и засвидетельствовал факт распутства. Его показания могут быть поставлены под сомнение, и сам он в интересах истины может быть подвергнут перекрестному допросу. Это так, не правда ли?

– Да, так, – согласился мистер Филдинг.

– В таком случае, кто бы ни выступил с обвинением против нее, я буду оспаривать это обвинение. И если вы в интересах справедливости проявите хоть какое-то внимание к моим показаниям, то мне, не сомневаюсь, удастся убедить вас в ложности обвинения.

– А если доказательства, которыми я располагаю, – медленно произнес судья Филдинг, – содержатся в письменном заявлении?

– Но такое свидетельство также можно опровергнуть аналогичным образом.

– О, его придется рассмотреть с еще большим вниманием.

– Тогда, клянусь жизнью, я не могу уяснить, почему вы пребываете в таком сомнении и никак не хотите отказаться от намерения заключить Пег в тюрьму? Если она невиновна и у вас будут все тому доказательства, чьи еще показания могут свидетельствовать против нее?

– Ваши, – отвечал судья Филдинг.

Наступила долгая пауза, нарушаемая лишь безжалостным тиканьем часов. Судья Филдинг отложил свой хлыстик и, проведя уверенным жестом по столу с разбросанными на нем монетами, нащупал маленький колокольчик и позвонил в него.

– Вы сами этого хотели, – сказал он. – Я старался вас избавить, но вы сами этого захотели. Теперь вам придется услышать кое-что, хотите вы этого или нет.

Дверь, ведущая в коридор, отворилась, и в комнату вошел Джошуа Брогден, в течение многих лет служивший клерком при судье. На носу его были очки, в руке – стопка бумаг. Судья Филдинг принял величественную позу, откинувшись в кресле и сцепив пальцы рук.

– Брогден!

– Да, ваша честь.

– Вы знакомы с мистером Уинном. Прошу вас, прочтите ему письмо, которое находится при вас.

– Да, ваша честь, – произнес Брогден, листая бумаги. – Оно отправлено, – продолжал он, не глядя на Джеффри, – оно отправлено из Парижа несколько дней назад и адресовано сэру Мортимеру Ролстону через ювелира Хуксона с Леденхолл-стрит. Здесь написано…

– Нет, подождите. Не стоит зря его волновать. Изложите только суть и содержание письма.

– В нем говорится, что племянницу сэра Мортимера удалось извлечь из некоего дома в Версале, служащего школой для молодых женщин. Он расположен в парке с каким-то иностранным названием…

– Parc aux Cerfs? «Олений парк»?

– Да, ваша честь. В этом месте с иностранным названием, где находится личный бордель короля Франции. Далее говорится…

– Достаточно. Письмо подписано Джеффри Уинном?

– Да, ваша честь. Это очень сердитое письмо.

– Сердитое письмо и веселенькое дельце. – Лицо с непроницаемым выражением обратилось в сторону Джеффри. – Рискнете вы выступить с опровержением этого?

– Нет.

– Нет. Так я и думал. И не говорите, что это деяние лежит за пределами моей юрисдикции. Поскольку жалоба подана опекуном, такое деяние могло иметь место хоть в Китае и тем не менее находится в ведении нашего закона.

– Да. Наш закон основан на принципах строгой морали.

– Вы, конечно, станете говорить, будто сами не верите тому, что написали? Скажете, что вами владела ярость, что вы были мучимы ревностью? Это вы станете говорить?

– Нет, не стану. Да и какой – прости, Господи, – от этого толк? Хотя так оно и есть.

– Выслушайте меня, – сказал судья Филдинг, снова беря свой хлыстик и направляя его в сторону Джеффри. – Вы, видимо, полагаете, что такой проступок – мелочь, не более. Это неверно. Девушка, принадлежащая к высшему обществу, также должна подавать только хороший пример. Здесь же мы имеем ту самую безответственность, которая вводит в искушение простых людей – слуг и тому подобное, увлекая их в игорные дома, бордели (даже театры!) и тем самым толкая на кражи и далее – на виселицу. Нужно принять все меры, проявить всяческую заботу, отдать на благотворительность все до последнего фартинга (конечно, в пределах возможностей кошелька), чтобы уберечь этих людей от порока. Если мы этого не сделаем, дальше мы бессильны. Виселица виселицей, но преступник есть преступник. И тогда – всему конец.

– Вы так считаете?

– Я так считаю. Но я хочу пощадить чувства ее дядюшки, насколько это в моих силах. Она проведет в тюрьме месяц…

– А представляете вы, сэр, последствия, которые будет иметь месяц, проведенный в Брайдвелле, для девицы благородного воспитания?

– Кто говорит о Брайдвелле? Действительно, проституток и бродяжек принято помещать в Сент-Брайдский госпиталь. Но выбор места заключения является прерогативой магистрата. Мы отправим ее в Ньюгейт.

– Ньюгейт?!

– Что, еще хуже? В Брайдвелле на нее наденут цепи. Заставят трепать коноплю – как говорят, «молоть кукол» – в далеко не лучшей компании. Если она станет упрямиться, ее могут привязать к столбу и подвергнуть порке.

Судья Филдинг снова помахал хлыстиком.

– В Ньюгейте, вне всякого сомнения, общество будет не лучше. Но для заключенного, у которого водятся деньги, положение иное. Можно снять отдельное помещение. Можно обедать за столом начальника тюрьмы вместе с другими людьми, имеющими средства. Можно свободно передвигаться по тюрьме. У этой девицы, насколько я понимаю, имеются деньги, украденные у дядюшки. Даже если нет, то сэр Мортимер…

Он замешкался, как бы подбирая слово. Но подобно тому, как ранее судья уловил колебание в голосе Джеффри, так и Джеффри сейчас почувствовал некоторую неуверенность в голосе судьи.

– Сэр, что это за странная игра? В какую игру вы играете со мной, сэр?

Клерк Брогден подскочил, словно ужаленный. На Боу-стрит разразился скандал, судя по всему между уличным певцом и молочницей. Крики достигали комнаты.

– Игру, сэр, а? Вы ставите под сомнение мою порядочность?

– Никоим образом. Но временами вы путаете себя с Господом Богом.

– Ну-ну! К дьяволу вы меня уже посылали. Теперь душе моей нужно искать новое пристанище. Итак, девица отправится в Ньюгейт. А сейчас спросим себя, как вы поведете себя, если таковое решение будет принято?

Хлыстик снова повернулся в сторону Джеффри.

– Могу ли я это предвидеть? Вы проявите благородство, поклянетесь, что по своей собственной воле расстанетесь со службой у меня и пошлете меня к дьяволу, как уже однажды сделали. Или вылетите отсюда, как выпоротый школьник из кабинета учителя, и станете кричать о чудовищной несправедливости, поскольку не желаете подчиняться школьным правилам.

– Простите, сэр, вы ведь сами не верите ни в то, ни в другое. И вы правы: ничего подобного я не сделаю.

– Из чего следует лишь, – быстро вставил судья, – что вы замышляете нечто более серьезное. Я симпатизирую вам, не скрою, но последите за собой: вы играете с законом.

– Я послежу за собой, не сомневайтесь. Можно ли как-то сделать, чтобы Пег выпустили раньше, чем через месяц?

– Ее могут выпустить – и вам следовало бы это знать – в тот самый момент, как ее дядюшка заберет свою жалобу.

– Тогда я послежу еще внимательнее. Могу я видеть Пег?

– Только не в судейской комнате; здесь вам обоим будет неуютно, к тому же я все равно собираюсь очистить помещение суда. В Ньюгейте – сколько угодно.

– А до того?

Они обменивались репликами, словно фехтовальщики ударами. Клерк, опасаясь чего-то недоброго, вертел головой от одного собеседника к другому.

– Который сейчас час, Брогден?

– Без десяти минут десять, ваша честь.

– Если вы настаиваете, – сказал мистер Филдинг, обращаясь к Джеффри, – у вас есть десять минут, пока я не отправился вниз. Но я настоятельно советую вам не встречаться с ней сейчас.

– Почему?

– Прежде всего потому, что она не одна.

– Стража не в счет.

– Конечно. Но там еще и пьяный священник.

– Пьяный священник?

– Он тоже под стражей. Если бы он и дальше лез к охранникам, задирался с ними перед домом вдовы, это могло бы для него плохо кончиться. Но поскольку мы должны проявлять уважение к церкви, а порядок восстановлен, я не буду суров к нему. Но это не главное, почему я не рекомендую вам встречаться с девушкой сейчас.

– В чем же главная причина?

– Ну! Неужели вы сами не понимаете? Она ведь считает вас виновником своих несчастий. Так что не ждите хорошего приема. С женщинами – всегда так. В данном случае, однако, мне кажется, ее претензии к вам небезосновательны.

С улицы доносились шум, свист, улюлюканье. Если магистрат, казалось, оставался глух ко всему этому, того же нельзя было сказать о Джеффри. Он схватился за голову, потом опустил руки.

– И все же! Я хочу ее видеть, если это возможно.

– Как желаете. Брогден, проводите его. Одну минуту…

Непроницаемое лицо судьи, сохраняющее высокомерное и в то же время пугающее выражение, было повернуто к Джеффри все то время, что он шел через комнату, следуя за Брогденом.

– Хочу обратить ваше внимание, – сказал судья Филдинг, – на одно обстоятельство, которое делает ваше поведение подозрительным. Почему вчера вечером вы пожелали на какое-то время остаться один в комнате, где находилось лишь тело старухи?

Джеффри, который стоял, замерев на месте и опустив глаза в пол, резко обернулся.

– Это Пег вам сказала?

– Нет. И пожалуйста, не отвечайте вопросом на вопрос.

– Сэр, мне кажется, вы и не ждали ответа на этот вопрос. Вы предупредили меня, и благодарю вас за это.

– Ожидал или нет, я попрошу вас ответить на другой вопрос, заданный некоторое время назад. Для вас есть работа на сегодня: речь идет о краже в Увеселительном парке Рэнилег в Челси. Возьметесь?

– Если нужно.

– Может быть, у вас есть другие дела?

– Только одно, – солгал Джеффри. Затем, без всякого перехода, он сказал то, что было чистой правдой: – Сегодня утром я повел себя по-дурацки. Я убежал из спальни Лавинии Крессвелл, когда мог выжать из нее признание. Потом потерял голову и пустился наутек. Но, возможно, все было только к лучшему. Благодаря этому мне стали известны новые факты, в результате чего и возникло это дело.

– Какое, мистер Уинн? Где?

– Вы все равно узнаете! В Галерее восковых фигур миссис Сомон. На Флит-стрит. Сегодня в четыре.