Текст книги "Бесноватые"

Автор книги: Джон Диксон Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Полночь на Сент-Джеймсской площади

Легкая карета, запряженная быстрыми лошадьми (по каковой причине она и была нанята в «Таверне прусского короля», что рядом с Конной переправой), стуча колесами по мостовой, пронеслась по пустынным улицам.

Как и накануне, Пег и Джеффри сидели в разных углах кареты. На этот раз, правда, она сидела слева, лицом по ходу кареты, тогда как он находился с правой стороны. На протяжении всего пути – вдоль Миллбэнк, затем Эбингдон-стрит, через Олд-Пэлис-ярд, по Маргарет-стрит и Парламент-стрит, и оттуда – через Уайтхолл и Чаринг-Кросс – трясло их ничуть не меньше, чем в прошлый раз.

Пег, бледная и дрожащая, еще не отошедшая от всего пережитого, все-таки не выдержала и запротестовала:

– Джеффри, прошу вас! Куда мы несемся?

– Нужно спешить. Уже поздно, а я должен знать, как обстоят дела на Сент-Джеймсской площади.

– Меня опять укачает. Я снова окажусь в глупом положении. Ну почему, почему? Почему вы так долго тянули и не стреляли в этого кошмарного типа? Неужели вам мешали какие-то дурацкие предрассудки? Вы не могли выстрелить в человека, который вас не видит?

– Предрассудки, сударыня? Я не мог позволить себе промахнуться! Если бы это произошло – даже не будь у него второго пистолета, – я оказался бы беспомощным перед ним, и он просто насадил бы меня на шпагу.

– Фи! Да стоило вам только захотеть, и вы в два счета выбили бы у него шпагу.

– Помолчите, сударыня.

– О, я знаю, что сейчас будет! – Пег сглотнула слезы. – Каждый раз, когда вы начинаете называть меня «сударыня»… Джеффри! Джеффри! Неужели вы не можете сказать: «Дорогая», или еще лучше: «Сердце мое!» Разве самое сокровенное начинают словами: «Черт тебя побери!»?

– Мне… мне самому неловко. Но тут уж ничего не поделаешь. Так вы на меня действуете.

– Какой ужас! Но ведь как-то, помнится, ввечеру вы напились и держали меня в объятиях и декламировали прелестные стихи какого-то Геррика и еще кого-то, Донна[50]50
  Геррик, Роберт (1591—1674), Донн, Джон (1572—1631) – английские поэты.


[Закрыть], по-моему.

– Ну, я был пьян. Я был не в себе.

– Но вы были собой. Не могли бы вы напиваться почаще?

– Как-нибудь в более спокойное время, Пег. Я буду счастлив удовлетворить эту вашу просьбу. Пока же давайте считать, что нам сегодня повезло.

– Ничего себе, повезло!

– Более чем. В музыке ли дело или еще в чем, но просто чудо, что никто не слышал выстрелов и никто не видел, что произошло. Миссис Пилбим не в счет. В лучшем случае мы могли там застрять, в худшем – угодили бы под арест. Действительно чудо, что лодочник дождался нас. Хотя он дожидался своей платы и получил ее. Что касается стены…

– Так я и знала! – У Пег на мгновение перехватило дыхание. – Я знала, что вы это скажете. И не перестанете напоминать мне…

– Я не перестану восхищаться вами. Какая еще женщина решится лезть очертя голову на пятифутовую стену, да еще во всех своих нижних юбках с обручем? А если и решится, у кого еще хватит сил для этого? Только, ради Бога, избавьте меня сейчас от разговоров о вашей скромности – они из той же области, что истории про престера Иоанна[51]51
  Престер (священник) Иоанн – легендарный средневековый христианский священник и король, который, по преданию, правил в Эфиопии и на Дальнем Востоке.


[Закрыть] и ирландских змей. У нас сейчас есть дела посерьезнее.

На булыжной мостовой Уайтхолла, одной из худших в Лондоне, лошади снова перешли на галоп. Карету занесло, и Пег, которая уже начала в ярости приподыматься, бухнулась на сиденье.

– У нас есть дела посерьезнее. Но все не так плохо. Две проблемы уже разрешились.

– Что за чушь! О чем вы говорите?

– Из трех наших противников двоих уже нет. Хэмнит Тониш сидит на Боу-стрит, а майор Скелли мертв. Остается миссис Крессвелл, и, если нам удастся сейчас с ней справиться, завтра мне не придется возвращать вас в Ньюгейт.

Свет от правого фонаря кареты упал на конную статую Карла Первого, стоящую посреди Чаринг-Кросс. Они свернули влево, на Кокспер-стрит, и подъехали к повороту на Пэлл-Мэлл. Впрочем, если бы лошади несли их к пропасти, Пег сейчас этого просто не заметила бы.

– В Ньюгейт? – Она прямо вжалась в подушки сиденья. – Снова в Ньюгейт?

– А вы что, вообразили, что я привез вам охранную грамоту? Вы разве не слышали, что я сказал миссис Пилбим? – Джеффри посмотрел в окно. – Мне самому неприятно. Но, возможно, этого и не произойдет.

– Не я пойду в Ньюгейт, а вы! Это вам грозит тюрьма.

– Нет, Пег.

– А я говорю: вам. Это вы украли у старухи бриллианты. Теперь вас повесят, и я больше вас никогда не увижу!

– Пег, не говорите глупостей! После всех этих переживаний вы совсем перестали соображать. Я действительно взял разные драгоценности, в основном бриллианты, на сумму тридцать тысяч фунтов, по оценке господ Хуксонов с Леденхолл-стрит. Там еще много осталось. Но я имел на это право. Что вы видели в этом сундуке?

– А что я видела! Астрологические таблицы, старые ненужные пергаменты, исписанные выцветшими чернилами.

– Да. Но, чтоб вы знали, там было еще несколько пергаментов с новыми записями. А что пишется на пергаменте в расчете на долгую сохранность? Юридические документы, Пег: брачные контракты, купчие и завещания.

Он отвернулся, закрыл глаза, потом снова взглянул на девушку.

«Что происходило в душе Грейс Делайт, которая некогда звалась Ребеккой Брейсгердл? Она никогда не видела ни меня, ни моего отца. И все же я виноват перед ней. Я не должен был сжигать портрет, на котором она так похожа на… Впрочем, это несущественно. Я не должен был размышлять о том, стоит ли наказывать ее убийцу».

Он поднес руку к правой щеке, которая нестерпимо горела, и снова посмотрел в окно.

– Один из этих пергаментов и был завещанием, составленным по всей форме; по нему все, чем она владела, отходило в случае ее смерти наследнику или наследникам Тома Уинна. Но как было, взяв драгоценности, тут же перевести их в деньги? Сумасшедшего Тома Уинна слишком хорошо знали у Хуксона. Поэтому на основании завещания, еще не подтвержденного, мне тут же предложили любую необходимую сумму.

– О, какая радость! Хороша я, однако, – благородная дама. Сука я неблагодарная! Так и знайте. Но Ньюгейт! Пронеси, Господи! Ньюгейт…

– Вас не арестуют. Во всяком случае, я сделаю все, чтобы помешать этому. Если судья Филдинг, сидя в своей паутине, не придумал чего-нибудь новенького…

– Джеффри, зачем ему это нужно?

Ответа не последовало. Карета катилась по камням Пэлл-Мэлл, готовясь свернуть вправо на Джон-стрит и далее – на Сент-Джеймсскую площадь.

– Зачем? – не отставала Пег. – В «Таверне прусского короля», когда я приставала к вам, вы сказали, что они с дядюшкой затеяли все это, чтобы защитить меня. Я им, конечно, должна быть благодарна, но – черт возьми! – я не испытываю благодарности и не стану притворяться. Я бы убила их обоих!

– Ну, зачем же убивать дядюшку?

– Да нет, я… Я не подумала о том, что вы мне еще говорили. Я не имела его в виду. Правда. Ну почему, почему все всегда так несправедливо, так жестоко, так неприятно?

– Так уж получается, Пег. Всегда так было. И когда не станет нас с вами, эти камни будут кричать о том же самом.

– Какое мне дело до того, что будет после нас? Я впервые столкнулась с таким. И мне это отвратительно. Опять же, если этот ужасный судья Филдинг желает мне добра, чего же он тогда вас преследует, как злой дух?

– Не знаю. Миссис Крессвелл…

Джеффри задумался. Задумалась и Пег, словно что-то вспомнила неожиданно.

Карета выскочила из узкой Джон-стрит и проехала мимо резиденции герцогов Норфолкских в юго-восточном углу Сент-Джеймсской площади.

Часы на церкви св. Иакова, стоящей на некотором возвышении чуть дальше к северу на Пикадилли – шпиль ее был хорошо виден в лунном свете, – начали бить полночь. Мгновение назад только свет заходящей луны освещал площадь.

Вообще же городские власти позаботились о ее освещении. На каждой стороне восьмигранной железной решетки, окружающей пруд, было по фонарю. Кроме того, сегодня мистер Питт, получивший хорошие вести, которые три месяца шли к нему морем из Индии[52]52
  Имеется в виду битва при Пласси (1757 г.), которая сопровождалась захватом Англией богатой индийской провинции Бенгалии.


[Закрыть], устроил скромный ужин в своей временной резиденции на западной стороне Сент-Джеймсской площади. По случаю субботы гости разъезжались в полночь, и слуги, встречающие кареты, только что зажгли факелы и укрепили их по обе стороны двери.

Как только перестали бить часы, на площади появился ночной сторож с фонарем и возвестил наступление полуночи. В тот же миг толпа зевак с бледными худыми лицами, словно по волшебству, выкатилась на площадь поглазеть на разъезд гостей. Кучер из «Таверны прусского короля», орудуя кнутом, пробил себе путь через толпу и, лихо развернув карету, остановился подле дома на углу Йорк-стрит, который нанимал сэр Мортимер Ролстон.

Джеффри выскочил из кареты и открыл дверцу, но Пег снова вся вжалась в подушки сиденья.

– Вот вы и дома, Пег, – сказал молодой человек. – Если, конечно, это можно назвать домом. Давайте руку.

– Я никуда не пойду. То есть сейчас не пойду. Вы разве не видите – я вся грязная. – Она распахнула плащ и продемонстрировала ему свое платье, пришедшее в кошмарное состояние от лазания по стенам. – Я подожду здесь.

– Нет, вы пойдете со мной. Вчера вы говорили то же самое. Но сегодня вы не сбежите.

– Не сбегу, я вам обещаю.

– У вас не будет такой возможности. Так вы войдете в дом вместе со мной, как полагается, или нести вас на плече?

Ему не пришлось тащить девушку силой. Решившись наконец войти в дом, Пег прямо взлетела по ступенькам крыльца. Как только Джеффри постучал, дверь мгновенно распахнулась.

– Сэр, сэр, соблаговолите войти.

Все свечи в резном позолоченном канделябре, стоящем в мраморном вестибюле, были зажжены. Мягкий свет падал на ионические колонны с витыми позолоченными капителями, на лестницу, обшитую черными и белыми панелями, на китайский комод у ее подножия.

Дверь им открыл Хьюз, тот самый мажордом. Но сейчас он чуть было не переломился пополам. Равно как и лакей в оранжево-голубой ливрее, который мгновенно появился из-за сводчатой двери комнаты слева. Как будто кто-то щелкнул бичом, как только что кучер на площади. Посреди вестибюля, устремив взгляд на дверь, стоял Брогден.

– Итак, юная леди вернулась, – сказал он. Вздох облегчения сорвался с его губ, и он нервно обернулся. – Вы хорошо поработали, мистер Уинн. Даже очень хорошо.

– Благодарю вас. Как сэр Мортимер?

– Почти так же. Доктор Хантер считает, что чуть лучше. Но все еще без сознания.

– Где миссис Крессвелл?

– Она ушла.

– Ушла?

– Та-та-та! Не навсегда, хотя хорошо бы, чтобы было именно так. Насколько я понимаю, она ушла на вечер, не более того. А у вас какие планы, мистер Уинн?

Чего они все так нервничают? Неужели присутствие смерти, близкой смерти, так на них подействовало?

Хьюз закрыл дверь, и легкий стук эхом отозвался в вестибюле. Пустота безмолвия заполнялась только тиканьем старых дедовских часов на лестничной площадке. Джеффри устремился к лестнице, бросив на ходу через плечо:

– Нужно кое-что выяснить в будуаре миссис Крессвелл. Пег, останьтесь с мистером Брогденом.

– Юная леди останется здесь, – ответил за нее Брогден. – А вы ничего больше не хотите мне сказать? Например, по поводу майора Скелли?

– Хочу. Он мертв. Я его застрелил.

Рука, поправляющая очки, слегка дрогнула. Прыгая через три ступеньки и более не оглядываясь, Джеффри устремился вверх по лестнице.

Наверху в коридоре с мраморными полами и сводчатым потолком, расписанным по штукатурке античными богами, как и прежде, горели свечи в укрепленных по стенам канделябрах. Джеффри взглянул на закрытую дверь комнаты сэра Мортимера, и ему показалось, что даже от двери исходит запах лекарств и дыхание смерти. Не останавливаясь, он проследовал к комнате с окнами на площадь, принадлежащей Лавинии Крессвелл.

В комнате не было никого. Два окна напротив двери были плотно закрыты ставнями; шторы из желтой парчи, такой же, как на балдахине огромной кровати в алькове слева от двери, тоже были задернуты. Тем не менее свечи в канделябре на столике справа от двери давали достаточно света.

К духоте, на которую Джеффри обратил внимание еще утром, теперь добавился запах рисовой пудры. Внешне комната напоминала ее хозяйку, такую же аккуратную; казалось, будто Лавиния Крессвелл незримо присутствует здесь.

Джеффри постоял в дверях, поглядывая на туалетный столик, на зеркало, задрапированное светло-голубым шелком, складки которого спадали до самого пола. Он так спешил сюда, а теперь вдруг едва ли не испугался, что его подозрения подтвердятся.

Каждый предмет мебели полированного дерева, изготовленный мистером Чиппендейлом, четко выделялся на фоне белой стены или савонского ковра. Джеффри подошел к туалетному столику и открыл ящик, замаскированный шелковой тканью. В ящике должны были находиться два документа на пергаменте; но он был пуст.

– Неважно! – Джеффри заметил, что он начал рассуждать вслух. – Должна быть запись в Коллегии юристов. Так что неважно!

Все же он выдвинул ящик почти до конца, дабы убедиться, что не ошибся. Но ящик действительно был пуст.

Пламя свечей дрогнуло. На улице началось какое-то движение; одновременно до Джеффри донесся зычный голос, который что-то выкрикивал время от времени. Но это был всего-навсего лакей, который подзывал кареты к подъезду дома мистера Питта. Издалека голос звучал глухо, и слов было совсем не разобрать; можно было подумать, что в этот полночный час кто-то призывает мертвецов покинуть их тесные жилища.

Собственные экипажи, или, иначе, фаэтоны, подкатывали к дому, потом начали разъезжаться. Джеффри отвернулся от окна и снова склонился над туалетным столиком.

Рядом со столиком, под прямым углом к нему, стоял табурет, на котором лежала примятая желтая подушка. Крышка туалетного столика была покрыта тонким слоем, видимо, просыпавшейся рисовой пудры.

Слой пудры привлек внимание Джеффри, и он начал пристально его рассматривать.

У самого зеркала стояли коробочки, баночки с мазями и лежала заячья лапка, служившая пуховкой. На просыпавшейся пудре имелся след, который мог быть оставлен каким-то прямоугольным предметом, например большой и тяжелой шкатулкой для драгоценностей. Были и другие следы, но смазанные – как будто кто-то пытался стереть их прямо рукой, сжатой в кулак.

– А этот смазанный след на краешке стола: там что, метла была прислонена? Или…

Джеффри снова начал рассуждать вслух. Он еще не осознал, он только смутно ощутил – каким-то безошибочным чутьем – пристальный взгляд чьих-то глаз, устремленный на него. Джеффри выпрямился и взглянул туда, куда падал свет свечей в канделябре. Это была всего лишь Пег, которая незамеченной проскользнула в комнату; но взгляд у нее был такой, что страх мгновенно сковал Джеффри.

– В чем дело, Пег? Что случилось?

– Ваше лицо!

– Мое – что?

– Ваша правая щека! Я раньше не заметила – было темно.

Страх мгновенно прошел, уступив место обыденности. Джеффри взглянул на свое отражение в зеркале.

– В моей внешности, сударыня, нет ничего замечательного или даже примечательного. Боюсь, что крупинки пороха, попавшие под кожу, – так бывает, когда порох на полке вспыхивает слишком близко от лица, – эту внешность не улучшают. Но чертовски больно! Все это так, хотя…

– О бедный Джеффри!

– Почему? Копоть смоется, порошинки сами выйдут из-под кожи. А если не выйдут – тоже не страшно. Глупо требовать изящества от вензеля, начертанного на глиняном заборе.

– Не смейте так говорить!

– К черту, сударыня! Стоит ли нам ссориться из-за моей физиономии?

– Вы – невоспитанный грубиян и не заслуживаете сочувствия. А грубите вы потому, что надеялись найти что-то против той женщины и не нашли. Вот вы и злитесь. А мне придется отправляться в Ньюгейт. Так ведь?

– Если вы снова пытаетесь читать мои мысли…

– Разве не так?

– Нет. Может быть, но лишь в самом худшем случае и совсем ненадолго. А кое-что против этой женщины все же есть.

– Джеффри, что вы ищете?

– Брачный контракт. Я говорил вам в «Таверне прусского короля», что после вашего бегства во Францию она и ее «брат» жили здесь. Я также сказал, что никакие они не брат и сестра, а муж и жена.

– Ну и что с того? Тогда же вы сказали, что с точки зрения закона это никакое не оружие против нее.

– Вы не поняли, Пег. Я говорю еще об одном брачном контракте. Если в то время, когда она, краснея, стояла под венцом с мистером Тонишем, у нее был муж – не покойный или несуществующий мистер Крессвелл, а реальный муж, – тогда понятно было бы, чего она так бесится. Ее ведь могут выслать из страны за двоемужие. И она, конечно, не остановится перед убийством человека, который, по ее мнению, имеет доказательства истины.

– Эта женщина? – вырвалось у Пег. Она высвободила руки из-под плаща и закрыла ими лицо. – Эта женщина! О, я прыгала бы от радости, если бы ее планы разрушились! Но я не верю: она слишком осмотрительна.

– Вы в этом уверены?

– Я… я уже ни в чем не уверена.

– Наша добрая Лавиния бывает чрезвычайно неосмотрительна, о чем свидетельствует один эпизод, произошедший здесь, в этой комнате. Но я не стану его пересказывать. В ней соединились осмотрительность и безрассудство, расточительность и скаредность, хитрость и глупость, что проявилось во многих ее поступках. Существуют и другие доказательства того, что у нее есть еще один муж, равно как и того, что на ней – не одно преступление.

Джеффри замолчал.

– Чуть не забыл, – произнес он неожиданно, – Конечно! Другие доказательства! Выше голову, Пег! Если судья Филдинг снова не вмешается, я вытащу вас из этого дела, не дожидаясь завтрашнего дня. Где Брогден?

– Внизу. Там, где я его оставила.

Но Брогден находился гораздо ближе. Джеффри обнаружил это, едва он открыл дверь и выглянул в коридор. Брогден стоял на верхней площадке, повернувшись к Джеффри правым боком: казалось, что он собирается спускаться вниз.

Джеффри окликнул его по имени, потом подбежал к нему. Брогден остановился, повернул голову; посмотрел на Джеффри сквозь очки.

– Диринг! – крикнул Джеффри.

– Простите?

– Диринг! Один из двух констеблей, которых прислали мне сегодня утром. Второй был Лампкин – предатель; он за взятку отпустил майора Скелли.

– Мне известно, кто такой Диринг. – В голосе Брогдена послышалось раздражение. – Зачем он вам нужен?

– Он уже вернулся на Боу-стрит? После того как мы с вами расстались в турецких банях, он обо мне спрашивал?

Джеффри протянул руку и едва удержался, чтобы не потрясти Брогдена за рукав. Маленький клерк взглянул на него с удивлением.

– Да. Диринг возвратился. Но он уже сменился с дежурства.

– Придется его вызвать. Я хорошо заплатил ему, чтобы он поработал на меня. И, надеюсь, не ошибся. Если этот чертов судья снова не влезет, Диринг сумеет нам многое прояснить.

– Минуточку, мистер Уинн, – произнес спокойный, уверенный, чуть резковатый голос за спиной Джеффри. – Вечно вы торопитесь. Давайте по порядку. Я думаю, прежде вы сами должны кое-что нам объяснить.

Дверь в комнату сэра Мортимера Ролстона была сейчас распахнута. Стоя на лестничной площадке, Джеффри мог видеть, что происходит в комнате наискосок от него.

Две высокие ширмы – одна из тисненой испанской кожи, другая – из французского гобелена – почти закрывали вход в альков, в котором стояла кровать. Рядом с ширмами находилось кресло, и в нем, высоко задрав подбородок, в величественной позе сидел судья Филдинг собственной персоной.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Боу-стрит принимает вызов

Совершенно очевидно, что мистер Филдинг уже некоторое время находился там. Очевидно также, что атмосфера комнаты, в которой лежал больной, действовала на него ничуть не более, чем все прочие малоприятные аспекты его службы. Не менее очевидно, что он собирался оставаться в комнате столько, сколько потребуется.

При нормальном освещении ширмы, стоящие в ногах кровати у входа в альков, являли богатейшее разнообразие красок. Сейчас они казались такими же темными и мрачными, как одежда главного судьи. Лишь его силуэт можно было разглядеть при свете единственной свечи, горевшей на комоде у стены слева. Итак, Джон Филдинг сидел в кресле, слегка помахивая перед собой хлыстиком. Он был без парика, в шляпе, глубоко надвинутой на лоб; лицо его с незрячими глазами пугало своим спокойствием.

Брогден мгновенно превратился из обычного человека. в послушную сторожевую собаку и поспешил занять место подле своего хозяина. Джеффри последовал за ним, поспешно ступая по обюссонскому ковру. Если Брогден ожидал бури, он не ошибся: штормовые сигналы поступили к нему сразу с двух сторон.

– Добрый вечер, Джеффри, – произнес магистрат.

– Добрый вечер, сэр.

– Вы, похоже, не очень удивлены тем, что я здесь.

– Нет, сэр, я наконец все понял. Вы и есть тот самый призрак. Это вы внесли тревогу в этот дом.

– Ну что ж, будем надеяться, – сказал не без удовлетворения судья Филдинг, – что и в злодеев мое присутствие также вселяет страх. Или вы не согласны?

– В принципе согласен, сэр, если вы говорите о настоящих злодеях, а не о людях, которые намеревались послужить вам, но не встретили никакой помощи с вашей стороны.

– Именно! – подтвердил судья Филдинг, рубанув по воздуху своим хлыстиком.

В коридоре прозвучали легкие шаги. Судья Филдинг прислушался. Шаги замерли, и в комнату вошла Пег.

Какой-то звук послышался из-за ширмы; кто-то пытался высечь огонь. Замерцала еще одна свеча. Сквозь узкую щель между двумя ширмами Джеффри видел только запахнутый полог в ногах кровати. Непонятно было, кто еще мог находиться там, кроме самого сэра Мортимера Ролстона, лежащего в постели. В то же время Джеффри явственно слышал, как кто-то движется между кроватью и стеной, ставит на стол подсвечник.

Пег тоже взглянула туда. Она сбросила плащ и держала его на согнутой руке. Грязь на светлом открытом платье еще более подчеркивалась белизной ее плеч; жемчуга, которыми была расшита оранжевая с голубым накидка, пообрывались. Весь вид девушки свидетельствовал об испуге, и когда мистер Филдинг повернулся в ее сторону, она в страхе отступила, как будто судья взглянул ей прямо в глаза.

– Он – там? – спросила Пег, указывая на альков. – Мой дядя? Могу я взглянуть на него?

– Он – там. Но никто из вас не должен говорить с ним прежде меня; и тогда – я тоже не уверен.

– Я… я хотела как лучше.

Прежде чем ответить, судья немного помедлил.

– Все мы хотели как лучше, – сказал он резко. Потом вновь погрузился в какие-то свои мысли. – Но это не оправдание.

– Для кого? – спросил Джеффри.

– Да уж не для вас, конечно. Я не стану все же торопиться с выводами, чтобы они снова не получились слишком поспешными.

– Вы говорите «снова», сэр?

– Да. Что это за история, которую Брогден якобы услышал от сей молодой дамы? Будто вы встретились с майором Скелли на мосту через канал в саду и застрелили его в перестрелке. Можете вы доказать, что это не было преднамеренное убийство?

– Могу, – ответил Джеффри, стараясь сдерживать себя. – Скажите им, Пег: вы были свидетельницей. Намеревался я убить его?

– Что вы! Все было совсем наоборот! – закричала Пег, обращаясь к судье. – Майор Скелли напал и угрожал Джеффри и обманул его: он сказал, что у него только один пистолет – тот, который он выбросил.

Так, тараторя, она пересказала всю историю, иногда путаясь в деталях, но в целом – достаточно точно. Несколько раз Брогден уже готов был вмешаться, но сдерживался.

– Кажется, не врет, – бросил судья Филдинг. – Вообще, все похоже на правду. Тем не менее эту юную леди вряд ли можно назвать лицом незаинтересованным. Неплохо, если бы нашелся какой-нибудь другой свидетель.

– Есть еще один свидетель, – сказал Джеффри.

– Вы сами?

– Нет. Отставной старший сержант Королевского нортумберлендского фузилерского полка Чарлз Пилбим. Вам знакомо это имя. Сегодня утром вы посылали меня к нему. У него отменная репутация. Если вы соблаговолите снять с него показания, он под присягой подтвердит все, что здесь говорилось.

– Ну что ж, это уже более надежно. – Судья Филдинг глубоко вздохнул, хлыстик в его руке задвигался медленнее. – Когда вы отправились в Рэнилег, было ли у вас намерение убить мистера Скелли?

– Нет, ни в коем случае. Но я опасался встретиться с ним там, и тогда мне пришлось бы принять его условия встречи.

– То есть, говоря попросту, могла возникнуть необходимость в смерти майора Скелли?

– В известном смысле да.

– Почему могла возникнуть такая необходимость?

– Поскольку вы считали, что Пег можно будет не сажать в тюрьму лишь в том случае, если нам удастся сцапать майора Скелли. Так ведь, сэр?

– Так.

– Но вы не пожелали принять совершенно явные свидетельства преступного умысла. Сегодня в Галерее миссис Сомон майор Скелли предпринял свою первую попытку убить меня, используя для этого любые доступные ему средства. По словам присутствующего здесь Брогдена, который, судя по всему, говорил от вашего имени, вам недостаточно было бы просто узнать, что майор Скелли проткнул меня сзади, если при этом не было бы никаких свидетелей, кроме меня самого. Какие еще доказательства нужны вам, сэр? Сколько вам нужно свидетелей? Доколе будете вы играть краплеными картами с людьми, которые находятся у вас же на службе? И наконец, достойный магистрат, что-то я не припомню тех времен, когда вы «говорили попросту».

– Прошу вас поверить, – сказал судья Филдинг, медленно поднимаясь на ноги, – что сейчас такое время настало.

Ширмы, закрывающие альков, слегка раздвинулись. Можно было видеть руки, раздвинувшие их, а затем в образовавшемся проеме показался худощавый человек, державшийся столь уверенно и одетый с таким безукоризненным изяществом, что относительно его профессии можно было лишь строить предположения.

На вид незнакомцу было лет сорок. Его пышные манжеты прятались в рукавах черного атласного камзола, отделанного серебряным шитьем; из-под камзола виднелся черный с белым жилет. Руки, раздвинувшие ширмы, поражали своей ослепительной белизной. Приятного тембра голос звучал уверенно и властно.

– Судья Филдинг, – произнес незнакомец.

– Да, доктор Хантер?

– Кризис миновал; во всяком случае, мы так полагаем, – сказал доктор Уильям Хантер, указав кивком на кровать у себя за спиной. – Сэр Мортимер будет жить.

Он раздвинул ширмы пошире. По-прежнему нельзя было разглядеть, что делается за плотно закрытым балдахином из узорчатой парчи, закрывающим кровать больного. Но теперь Джеффри имел возможность заглянуть в альков. У изголовья кровати, рядом со столиком, на котором горела свеча, стоял доктор Джордж Эйбил; его неопрятный вид бросался в глаза не менее, чем строгое изящество его коллеги. Он неподвижно стоял, держась рукой за подбородок, и глядел на своего пациента, который стонал и ворочался на постели.

Пег негромко вскрикнула. Доктор Хантер сделал ей знак замолчать и вновь обратился к судье Филдингу.

– Вы говорили, что вам срочно нужно получить показания или выслушать заявление этого больного.

– Это по-прежнему так, – мрачно подтвердил магистрат. Его непроницаемое лицо повернулось к Джеффри.

– Это будет возможно, если мы с доктором Эйбилом станем наблюдать его и дальше, на протяжении всей ночи. Однако заклинаю вас всем, что вам дорого, не превращать комнату больного в зал суда. Если вам угодно метать молнии в этого молодого человека, делайте это где-нибудь в другом месте.

– Будет исполнено. Однако, доктор, вы утверждаете, что этот джентльмен пошел на поправку. Можете вы дать нам какие-то гарантии?

– Дорогой сэр, я – не Всевышний. Но думаю, что он поправится. И поэтому…

Доктор Хантер замолчал.

В открытую дверь, выкликая Джона Филдинга по имени, влетел не кто иной, как Хьюз, мажордом, с подбитым железом жезлом. Он, конечно же, подслушивал за дверью; это было столь же очевидно, как и то, что его вдруг охватили чувства, которые сам он, видимо, принял за угрызения совести.

Хьюз весь согнулся от подобострастия, так что косичка его парика прямо летела вслед за ним по воздуху. Он несся головой вперед, и казалось, будто вот-вот боднет слепого судью. Брогден с возмущенным видом стал на пути мажордома и выставил вперед руку.

– В чем дело? – спросил клерк, явно подражая тону самого судьи Филдинга. – Что такое произошло, милейший, что заставило вас ворваться сюда?

– Прошу вас, сэр, – взмолился Хьюз, прижимая к груди своей жезл. – Не задерживайте меня! Вы не смеете меня задерживать! Я должен сообщить этому джентльмену нечто чрезвычайно важное. Ради справедливости, в интересах истины…

Но коротышка Брогден тем не менее не подпускал Хьюза к судье.

– Ваша честь, – сказал он. – Мне отвратительно видеть, как вас пытаются побеспокоить, но все же я просил бы вас обратить свой взор на этого человека.

– Его личность мне знакома, – сказал Джон Филдинг, который приходил в негодование от какого бы то ни было намека на его слепоту. – Ладно, пусть говорит. Любой должен иметь доступ ко мне; в противном случае я – ничто. – Он принял величественную позу; можно было поклясться, что судья смотрит прямо в глаза Хьюзу. – В чем дело, милейший?

– В интересах истины!..

– Перестаньте, – перебил судья, поворачиваясь к Джеффри и Пег. – Мисс Ролстон! Мистер Уинн! Там под нами, по-моему, находится гостиная. За вестибюлем, слева от входа. Ступайте туда, вы оба. А я вскоре присоединюсь к вам.

– Ступайте! – повторил он, как только Джеффри сделал протестующий жест. – Что-то мы все вдруг стали заботиться об истине и справедливости. Будем надеяться, мистер Уинн, что пример этого человека послужит для вашей пользы.

– И для вашей, сэр, – сказал Джеффри.

Он взял Пег за руку. В тишине, ощущая на себе груз незаданных вопросов, он вывел ее в коридор, откуда они спустились в мраморный вестибюль, в котором ярко горели свечи.

Как и в вестибюле, в гостиной был мраморный пол и высокий сводчатый потолок, поддерживаемый двойными ионическими колоннами в стиле Уильяма Кента[53]53
  Кент, Уильям (1685—1748) – английский художник и архитектор.


[Закрыть]. Там тоже горели свечи; их свет падал на арфу и клавесин под двумя рядами портретов на стене. То, что новая мебель в китайском стиле плохо гармонирует с более старыми элементами убранства, видимо, порадовало Джеффри. Отметив это, он начал ходить взад и вперед по комнате.

– Дяде лучше, – обратилась к нему Пег. – Он поправится. Вы ведь слышали, что сказал доктор Хантер?

– Да.

– Тогда в чем же дело? О чем вы думаете?

– Пег, я не смею вам сказать.

– Господи Боже, но отчего? У вас такие плохие новости?

– Нет. Прежде всего потому, что я опасаюсь, что они окажутся хорошими.

– Я вас не понимаю.

– Сейчас, когда я сам ни в чем не уверен, это, возможно, и к лучшему. Но вы же слышали: все стали заботиться об истине и справедливости. К тому же на богоподобном лике мистера Филдинга отразились некоторые колебания. Ему совсем не нравится то, что он услышал здесь или о чем догадался сегодня.

– Что вы имеете в виду?

– Слушайте!

Нелегко разобрать, о чем говорят в доме, стены которого резонируют, словно духовой ящик органа. Хотя сверху до Джеффри и Пег доносились громкие голоса (особенно выделялся голос судьи Филдинга), эхо совершенно заглушало отдельные слова.