Текст книги "Частный детектив Выпуск 8"

Автор книги: Джон Данн Макдональд

Соавторы: Патрик Квентин,Луи Тома
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА 12

Тусклый сумеречный свет наполнял комнату. Изабель с Жан–Люком уже в десятый раз слушали магнитофонную запись с «Сирано». Вторая половина дня проходила уныло. Милорд вылизывал свои нежные лапки розовым языком. Нельзя было сказать, что серьезный голос Жан–Люка, доносившийся из динамика, был неприятным, но все же он совсем не подходил к образу Сирано, равно, как и Пердикана. Морис закрыл дверь своего кабинета.

За прошедшие три дня Дюпон никак не проявил себя. Вероятно, тому причиной было распространение его портретов во Франции и в пограничных с ней странах. Таково, по крайней мере, было мнение Фушероля. Его отдел был буквально затоплен присланными сообщениями, и все его сотрудники занимались их проверкой.

– Послушайте, – сказал комиссар Морису, когда тот сетовал на медленное выяснение дела, – здесь все происходит не так, как в ваших детективных романах. Для нашей профессии прежде всего нужно терпение.

Недавняя удивительная история не обескуражила его.

– Идиотская выдумка безумного, который играл с огнем, – сказал он.

Морис не мог полностью разделить его мнение. Конечно, Дюпон – сумасшедший, но разве, несмотря на это, не проявлял он все время удивительную осмотрительность и логику?

«Дюпон был из тех безумцев, которые на первый взгляд кажутся нормальными», – писал Даниэль.

«Окровавленный безумец», – называли газеты Дюпона. Они до сих пор на первой странице помещали статьи о случившемся с Морэ.

Фушероль теперь не считал нужным держать в тайне ранее замалчивающиеся обстоятельства дела. Теперь общественность была информирована обо всем. Рукопись Даниэля появилась в печати. Один психиатр поставил диагноз и объявил убийцу шизофреником, а еженедельники перепечатывали интервью из «Криминалистики». Морис Латель, «критик и выдающийся автор детективных романов», тоже не был забыт. В архивах были найдены старые фото, на которых он вместе с Даниэлем присутствовал на приемах и коктейлях. Благодаря этому Морис попал в центр внимания общественности. Фонтевро торопило его: просили поскорее закончить находящийся в работе роман, чтобы заработать на бесплатной рекламе. Со всех сторон к нему сыпались заказы на статьи, но он не очень интересовался этой работой. Когда он писал, его мысли постоянно отвлекались. Он начинал думать о Даниэле, Кулонже, Дюпоне, Фушероле и чаще всего – о Валери. Теперь они виделись каждый день. Под предлогом защиты Валери он встречал ее после работы в шесть часов и шел с ней ужинать. Казалось, что ресторан он выбирал случайно, но на самом деле он тщательно обдумывал выбор. Затем он ехал с Валери домой и некоторое время проводил в ее обществе. Его визиты изо дня в день становились более продолжительными. Накануне он часами молча наблюдал, как она рисовала. Они все больше сближались друг с другом. Морис был счастлив, что Валери, по ее словам, не любила Даниэля.

– Да, мой друг, – сказал он Милорду, – таковы наши дела.

Кот прыгнул на свое любимое кресло и, обосновавшись там, внимательно прислушивался к словам хозяина. Зазвонил телефон.

– Хелло, Латель?

– Да.

– Это Фушероль. Вы мне нужны. У вас есть сейчас время?

– Да.

– Не могли бы вы сейчас подъехать к полицейскому участку во Вьевр?

– Охотно приеду. Вы уже там?

– Нет. Но сейчас выезжаю туда.

– Есть что–нибудь новое?

– Я все расскажу вам на месте.

Комиссар положил трубку. Морис был в страшном возбуждении. Очевидно, опять что–то произошло. До шести часов оставалось уже не так много времени, и на свидание с Валери он сегодня не успеет. Морис позвонил ей на работу и сообщил об этом. Через несколько минут он уже ехал в машине. Из–за облачного неба сумерки, казалось, наступили раньше.

Круглая лампа матового стекла, похожая на белую конфетку, приклеенную к потолку, освещала мрачную комнату участка. Трехцветный плакат на стене призывал молодежь идти на службу в полицию. Лейтенант полиции предложил своим посетителям два удобных стула, а сам, со знанием своей значимости, сел за письменный стол.

– Здесь у меня результаты нашего расследования, – сказал он, хлопнув по папке. – Они в вашем распоряжении.

Фушероль прибыл сюда незадолго до Мориса и еще не успел ознакомиться с документами. С недовольным видом он сказал офицеру:

– Сначала сделайте краткий обзор.

– Расследование производилось до июня прошлого года. Точнее, до двенадцатого июня.

Точность, казалось, была неотъемлемой частью и свойством этого полицейского, который перед разговором, вероятно, внимательно просмотрел эти документы.

Пятнадцать месяцев назад, в воскресенье, после обеда во Вьевре случилось происшествие, взволновавшее весь округ. Некий Давид Шнеберг был убит на своей вилле около реки. Шестидесятилетний старик был владельцем кожевенного дела на площади Оперы в Париже. Со времени смерти жены он жил в одиночестве. Девушка–прислуга нашла его труп в понедельник утром.

– Девушка не жила в его доме?

– Жила. Но по воскресеньям она всегда уезжала к своим родственникам в Сен–Уан. Алиби было в порядке.

– Время преступления?

– По мнению судебного врача, в воскресенье между четырнадцатью и восемнадцатью часами.

– Орудие убийства?

– Тупой предмет, которым пробит череп.

– Что за предмет?

– Он не найден.

– Мотив?

– Неизвестен.

Вопросы Фушероля были краткими и немногочисленными. Они касались только существа дела. Комиссар предстал перед Морисом совершенно в ином свете.

«Почему, собственно говоря, он просил меня приехать?» – подумал Морис. Оба случая, казалось, не имели ничего общего. Он не нашел ответа на этот вопрос и был вынужден ограничиться ролью слушателя.

– Что–нибудь было украдено? – спросил Фушероль.

– Это не было установлено. Давид Шнеберг сам вел свои дела. Каждое утро он уезжал в Париж, а вечером возвращался во Вьевр. Возможно, он хранил у себя ценные вещи и крупные суммы денег, но этого никто не знал.

– Его знакомые?

– Он жил замкнуто и не имел друзей.

– Любовницы?

– Не было. После смерти жены он больше предпочитал выпивку.

– Подозреваемые?

– Свидетель видел поблизости неизвестного за рулем «Ягуара». Опознать его не удалось.

Разведя руками, полицейский выразил свое сожаление:

– Убийство все еще не раскрыто.

Фушероль иронически посмотрел на Мориса.

– Совершенно идеальное убийство или случайное стечение обстоятельств, благоприятных для преступника? Либо речь идет об особо интеллигентном убийце, либо ему просто повезло? В связи с этим случаем можно возобновить спор между убийцей и Морэ.

Морис промолчал. Лейтенант вежливо улыбнулся.

– Хорошо, – пробурчал Фушероль. – Ну, перейдем к свидетелю.

– Маноло Саншец, тридцати семи лет, испанский подданный, по профессии каменщик, проживает во Вьевре, – читал протокол лейтенант. – Женат, четверо детей, репутация хорошая. Здесь его показания, которые он дал в день обнаружения преступления.

Комиссар бегло просмотрел бумагу, отпечатанную на машинке, и протянул ее Морису.

– Прочитайте это.

Показания Маноло Саншеца, сформулированные и записанные участковым полицейским, были сухими и бесстрастными.

«В воскресенье, двенадцатого июня, я вскапывал свой огород, расположенный на улице Ферье. В шестнадцать часов, когда работа была закончена, я сел на свой мотоцикл. Мне надо было заправиться горючим, и я поехал на заправочную станцию на улице Сакле. Когда я туда приехал, там заправлялся красный «Ягуар“. Я очень интересуюсь спортивными автомобилями, а этой марки еще не видел. Ожидая своей очереди, я осмотрел машину. Я не обратил внимания на номер, но помню, что машина была парижская, так как номер заканчивался цифрами 75. Машиной управлял мужчина, и он сидел в тот момент за рулем. Я заправился и пошел в кафе. Там я находился около получаса, не больше, затем поехал домой. Когда я проезжал мимо дома Давида Шнеберга, то я еще раз увидел «Ягуар“. Он стоял поблизости от ворот сада, и в нем никого не было. На заправочной станции я, правда, видел водителя, но не могу его описать. Если мне покажут его фото, то я его определенно узнаю».

– И он узнал его?

Полицейский кивнул.

– Да. Узнал вчера в газете. Саншец – поблизости. Позвать его?

– Да, и сейчас же, – ответил Фушероль и поднялся.

Полицейский подошел к двери и крикнул:

– Маноло Саншец!

В комнату вошел темноволосый мужчина с мохнатыми бровями и обветренным лицом. На нем была тесная праздничная одежда.

– Саншец, – сказал лейтенант, – расскажи, пожалуйста, комиссару то, что ты вчера вечером говорил мне.

Испанец с серьезным видом развернул газету, которую держал в руке, положил ее на письменный стол и проговорил с сильным испанским акцентом:

– Мужчина в «Ягуаре» был – вот этот!

Толстым опухшим пальцем он показал на портрет Даниэля Морэ.

ГЛАВА 13

Если бы флаг на плакате вдруг заколыхался на ветру, то Морис удивился бы не больше.

– Это был он! Я могу в этом поклясться! – уверял Саншец. Испанцу сказали, что он больше не нужен, и он покинул кабинет, исполненный достоинства. Он был вполне уверен в своем заявлении.

Комиссар закурил сигарету.

– Ну, Морис Латель, как вы это объясните?

Морис вообще ничего не мог объяснить. Его мозг просто не работал. Не появись в газете сообщения о смерти Даниэля, каменщик, вероятно, никогда бы не увидел его портрета. Таким образом, убийство Даниэля дало возможность выявить его связь с другим убийством, случившимся более года назад.

– Может быть, поэтому он в своих книгах всегда убивал? – предположил полицейский.

– Нелепость! – возразил Морис. – Разве не мог этот Саншец ошибиться? Возможно, здесь просто путаница?

– Речь идет не только о водителе, – сказал Фушероль, – но и о самой машине.

– Вот именно. Морэ ездил на «Триумфе».

– «Триумф» он приобрел за пять месяцев до своей смерти.

Комиссар перешел на свой обычный тон.

– Неужели вы не помните, какая у него была машина прежде?

Морис подумал и ответил:

– Да, действительно, у него был «Ягуар».

– А какого цвета?

– Красного.

– Ну вот! А красных «Ягуаров» у нас здесь не так уж много.

Цвет, марка машины и личность водителя больше не вызывали сомнений.

– Кроме того, «Ягуар» стоял вблизи виллы Шнеберга около семнадцати часов, – сказал полицейский. Он посмотрел для уточнения в протокол и продолжал: – Давид Шнеберг был убит между четырнадцатью и восемнадцатью часами. Удивительно, не правда ли?

Морис почувствовал себя в мире Кафки. Обвиняемым вдруг стал не Дюпон, а его жертва.

– Но Морэ ведь тоже был убит, – сказал Морис.

– Через пятнадцать месяцев после того, как он убил Шнеберга.

– Все это еще не доказывает, что Морэ был преступником.

– Согласен. Пока что приходится ограничиваться нашими предположениями. Но их следует тщательно проверить.

– Разве есть какая–нибудь связь между двумя случаями?

– Неужели личности Морэ вам недостаточно?

Даже абсурд имеет свою логику, но Морис не был этим удовлетворен. Бросающийся в глаза «Ягуар» сперва стоит на заправочной станции, затем – перед домом, где произошло убийство. Все это совершенно не указывало на хорошо продуманное убийство.

– Это все равно, что написать на дощечке «Я – убийца» и расхаживать по улице, повесив ее себе на грудь, – сказал Морис.

– Речь может идти о неумышленном убийстве, – возразил полицейский. – Он мог совершить убийство в состоянии аффекта. Сначала он мог не иметь злого умысла, и поэтому у него не было причин оставаться неизвестным. Затем возникла ссора и случилось худшее.

– Для этого у Морэ тоже должна была быть причина, – возразил Морис. – Но из–за чего?

– К сожалению, он нам теперь не может рассказать. И Шнеберг тоже не может, – сказал Фушероль.

– Остается только Дюпон, – проворчал Морис.

– По крайней мере, мы знаем его мотив.

– Согласен с вами, – кивнул полицейский.

– Разумеется, из рукописи, которую вам оставил ваш друг.

Он взял с письменного стола свой портфель и вынул из него два экземпляра рукописи в фотокопиях.

– Вот это вам, как я и обещал.

Морис с благодарностью взял ее. Фушероль открыл свой экземпляр на загнутой странице и продолжал:

– Здесь есть еще одно место, о котором я хотел с вами поговорить. Во время дискуссии между Морэ и Дюпоном последний приводит возможные мотивы убийства. Я вам прочту это место:

«Оноре Дюпон, задумчиво смотревший на кучевые облака, повернулся к нему. На его лице играла загадочная улыбка.

– У всякого человека есть хотя бы один смертельный враг, хотя он, возможно, и не подозревает об этом.

– У меня определенно нет.

– Хотя он, возможно, и не подозревает об этом, – с нажимом повторил Дюпон. – Может быть, я и есть тот смертельный враг. Я могу завидовать вам или ревновать вас».

Фушероль сделал паузу и, откашлявшись, продолжал:

– А если действительно какая–то женщина была связана с этими двумя убийствами, женщина, которая подействовала, как детонатор, возможно, что Морэ этого не знал…

Комиссар еще раз процитировал слова Дюпона:

«Однако кто–нибудь может иметь скрытый мотив, о котором никто ничего не знает».

Морис пожал плечами.

– Не стоит придавать большого значения болтовне сумасшедшего.

– Не известно, что имел в виду сумасшедший, – сказал комиссар. – Женщина, о которой идет речь, возможно, не знала, что оказалась причиной двух убийств.

– Но вы же не думаете всерьез о Валери Жубелин? – спросил Морис. – Она познакомилась с Морэ всего за три месяца до его убийства. Об этом тоже упоминается в рукописи.

– Да, и она была замужем за Дюпоном или за кем–то еще, – подтвердил комиссар с насмешливой улыбкой. – Можете не беспокоиться о молодой даме, не о ней идет речь. В это время в жизни Морэ была другая женщина.

У Мориса камень с души свалился.

Полицейский офицер, не знавший о ком они говорят, кивнул с важным видом. Теперь Фушероль решительно двигался к своей цели. Он не верил, что Латель на самом деле ничего не знал о любовных связях своего друга.

– Если он на самом деле был такой скрытный, – недоверчиво проговорил Фушероль, – то этим он только облегчил положение убийцы.

– Я бы вам охотно помог, если бы знал, – уверял Морис.

– Тогда ответьте мне совсем откровенно.

– Я всегда так поступаю.

– Поскольку у нас нет имени, – вздыхая, сказал комиссар, – мы вынуждены опираться на косвенные доказательства. Здесь есть одно письмо, которое мы нашли у Морэ. Оно завалилось за выдвижной ящик.

Он развернул розовое письмо.

– Письмо датировано седьмым июня, за пять дней до убийства Шнеберга. Может быть, вам известен почерк?

Это было письмо женщины. Две страницы его содержали любовные уверения. Их откровенность не оставляла никаких сомнений в отношении характера их связи. Писавшая письмо называла себя «Твоя Изольда», а возлюбленного – «Мой Тристан».

– Ну? – спросил Фушероль.

– Не имею никакого понятия.

Фушероль не мог удержаться от жеста досады.

– Очень жаль, что я затруднил вас просьбой приехать сюда, – сказал он.

Морис усмотрел в этом приглашение попрощаться и последовал ему.

– Если я вам больше не нужен…

Морис пожал толстую руку Фушероля, затем удостоился крепкого рукопожатия лейтенанта и покинул участок. Он быстро пошел к машине, включил фары и поехал. Когда дома Вьевра остались позади, он вдруг почувствовал себя плохо и, подъехав к тротуару, остановился. Опустив голову на баранку, он закрыл глаза. Сердце стучало тяжелыми ударами, но душевная боль была куда тяжелей. Он сам не мог понять, как ему удалось солгать, скрыть свое волнение, как он справился с этим и остался внешне спокойным в то время, как весь мир обрушился перед ним. Как это случилось, что рука его не дрогнула, когда он читал письмо, каждое слово в котором было словно удар кинжалом в сердце? Угловатый, еще совсем детский почерк с сильным нажимом…

Изабель! Моя малышка, как ты могла пойти на это?.. Его глаза горели. Нет, он не должен плакать. Морис выпрямился. Даниэль, который с таким доверием был принят в его доме, которому он верил, как самому себе, этот Даниэль воспользовался наивностью и глупостью молоденькой девушки…

– Да, наивностью глупенькой молодой девушки.

Теперь гнев вытеснил из его сердца печаль, но не смягчил боли.

– Ну, подлец! Ну, подлая свинья! – Морис включил зажигание и помчался. Он ехал, как безумный, ему просто доставляло удовольствие на каждом перекрестке рисковать жизнью. В Мендон–ла–Форе пошел дождь, и дорога стала скользкой. Но Морис, пригнувшись к рулю, не обращал на это внимания. Все быстрей и быстрей мчался он домой, словно опьяненный скоростью. Однако уличное движение становилось все более интенсивным. После Севрского моста, когда он въехал в черту города, ему пришлось волей–неволей снизить скорость.

Так как гнев не находил больше отдушины, возбуждение вновь охватило его. Бешенство бурлило в нем, словно в закрытом котле. Морис проехал на красный свет и не обратил внимания на полицейского, засвистевшего ему вслед. Наконец, он прибыл на улицу Кошуа. Он бегом промчался по саду и, перепрыгнув через ступеньки, взбежал по лестнице.

– Изабель!!!

Она сидела в комнате и перелистывала иллюстрированный журнал. Жан–Люка не было.

– Скажи мне, что это неправда!

– Что, папа?

Она посмотрела на него невинными голубыми глазами. Он помедлил, потом мысленно представил себе слова письма.

– Ты и Даниэль… «Мой Тристан»… «Твоя Изольда»?..

Испуг на ее лице сказал ему, что он не ошибся.

– Ты была его любовницей?

Изабель встала. Лицо ее залилось краской, но она не опустила глаз.

– В конце концов, я с ним порвала.

– Как ты посмела дойти до этого? В твоем возрасте! Тебе не стыдно?

– Мне девятнадцать лет, – ответила она агрессивным тоном.

– Тебе не было и восемнадцати! Он годился тебе в отцы!

Чудовищность этой связи потрясла Мориса.

– Почему ты это сделала? Почему?

– Все это уже кончилось, – сказала она и отвела взгляд. – С этим давно покончено.

С тех пор, как он познакомился с Валери?

– Да.

Значит, вы с ней могли бы обменяться опытом?

Говоря это, Морис чувствовал горький привкус во рту. Ему стало ясно, что он слишком далеко зашел, но хватило сил овладеть собой. Он был такого высокого мнения и чистых мыслей о своей дочери! Она была для него воплощением чистоты, и тем сильнее стала горечь разочарования. Он схватил Изабель за плечи.

– Я хочу знать все, – потребовал он, – все…

Он не видел, как на ее глазах выступили слезы, он не хотел смотреть на нее.

– Сколько времени это продолжалось?

– Пять месяцев.

– Говорил он тебе о женитьбе?

– Нет.

– И ты, несмотря на это… Свою… свою… – он не находил слов. – Ты вела себя как… как…

– Как дура, – закончила Изабель невыразительным голосом. – Да, как дура.

– Значит, ты его сильно любила?

– Да, тогда мне так казалось, но потом я поняла, что это были только пустые обещания.

– Какие обещания?

Морис так сильно сжал ей руки, что она застонала.

– Ты же говорила, что он не обещал на тебе жениться. Что же тогда?

– Ах, папа…

– Отвечай!

Он безжалостно усилил нажим на ее запястья.

– Отвечай, черт возьми!

Она высвободила свои руки, словно обвиняемая, у которой застарелый страх перед судьбой возбудил силы к сопротивлению, и воскликнула:

– Если тебе так хочется знать, он обещал мне роль Мерилин в «Большом ударе»!

– И потому… что он собирался дать тебе роль, ты с ним спала?!

Изабель почувствовала, что зашла слишком далеко, и запротестовала:

– Нет, совсем не потому.

– Значит, ты, как многие другие, маленькая потаскушка, больше ничего!

Он замолчал и дал ей пощечину. С раскрытым ртом и широко распахнутыми глазами Изабель застыла перед ним. От удара ей скорее было стыдно, чем больно. Ее еще ни разу не били.

– Папа!

Она заплакала и выбежала из комнаты, и Морис услышал, как сразу же хлопнула входная дверь. Он простонал, как пьяный:

– Потаскуха! Потаскуха!

Милорд осторожно высунул голову из–под комода, под который забился во время ссоры. Затем, как обычно, он последовал за хозяином в кабинет и лег на ковер в углу. Взволнованный Морис ходил из угла в угол. Человек умер, а неприукрашенная правда брызжет, как жидкая грязь, из гроба и пачкает все, что находится вблизи. Лучший друг оказался бесхарактерным подлецом, а его собственная дочь… Почему бы не с Жан–Люком?

Эта мысль была невыносима Морису.

– Ты единственная верная душа, Милорд.

Кот замурлыкал, подошел и стал тереться о ноги хозяина. Морис поднял его, сел в кресло и посадил животное на колени. Он погладил его мягкую шерсть, приятное тепло передалось ему, и возбуждение постепенно прошло. На смену чувству слепого гнева к нему возвратилась способность рассуждать. Он стал думать о мадам Морэ и стал спрашивать себя, нет ли у него чего–нибудь общего с этой эгоистичной женщиной, не пожелавшей разрешить сыну жить его собственной жизнью. Правильно ли было вообще считать Изабель ребенком? Может быть, ей пришло время жить своей жизнью, вместо того, чтобы оставаться плохой дочерью? Разве он не должен был утешить ее, а не вести себя подобно ревнивому любовнику? Я – ревнивый? Вот здорово! Раздираемый противоречивыми чувствами, Морис неподвижно сидел в кресле. Наконец Милорд вывел его из задумчивости дружеским ударом лапы. Который сейчас час? О Валери он вообще больше не думал. Морис встал, и ноги его свела судорога. Он сделал несколько осторожных шагов, чтобы размять застывшие члены. Поискав в кармане сигареты, он вынул фотокопию рукописи Даниэля и положил ее на письменный стол. При этом он увидел на столе несколько писем, пришедших с вечерней почтой. Он замер. На одном конверте имя и адрес были написаны большими красными буквами. Дрожащими пальцами он разорвал конверт. Оттуда выпал лист бумаги. Почерк был такой же, как и на других анонимных письмах. Те же чернила. Тот же лаконичный стиль:

«ИЗАБЕЛЬ ДОЛЖНА ПОПЛАТИТЬСЯ».

Почему Изабель? Из–за того, что она была любовницей Даниэля? Значит, она что–то знала об убийстве во Вьевре? Из–за того, что отец уведомил полицию?

– Изабель должна поплатиться, – произнес Морис и сам испугался звука своего голоса.

Ужас охватил его и вытеснил прочь все заботы и гнев.

– Изабель, моя малышка!

Он бросился в ее комнату, но она была пуста. Пуста, как и вся квартира, в которой он напрасно выкрикивал ее имя. И это была его вина, что Изабель выбежала в ночь, где сумасшедший убийца подстерегал ее!