Текст книги "Обреченные"

Автор книги: Джон Данн Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Глава 15

Линда шла по дороге рядом с Биллом Дэнтоном. Она была благодарна ему за то, что он ничего не говорит, благодарна за то, что он понимает ее без слов. Слабый и теплый ночной ветерок приятно холодил плечи.

– Как назвать мое состояние? Получила свободу и жалею об этом? Кажется, так. Вот что я сейчас чувствую.

– Ты собралась и подготовилась к принятию важного решения, но он тебя опередил.

– Мне бы надо чувствовать облегчение. А я ощущаю лишь пустоту.

– Он был груб с тобой.

– Джона словно подменили. Еще вчера он был совершенно другим человеком.

– Линда, вчера он тебя ненавидел, а сегодня показал это.

– Нет, неправда! Я знаю, ненависти не было.

– Ладно, значит, у него что-то сдвинулось в голове. Все равно как большой круглый валун на вершине горы. Он непременно свалится в ту или другую сторону.

– Это уже ближе. Это мне как-то понятнее, Билл. Но что с ним станет? Я нужна ему.

– Если тебе себя не жалко, подари ему несколько лет своей жизни. Кстати, не думаю, что тебе бы это удалось, даже если бы ты захотела. С этим мальчиком покончено. Он – пройденный этап.

– Остаемся мы, ты и я?

– Именно это я и пытаюсь тебе внушить, Линда.

Она остановилась и, подняв голову, посмотрела ему в лицо; в свете звезд ее волосы казались светлее, чем кожа на лице, покрытая медовым загаром.

– Билл, я не очень умная. Я еще не так долго живу, чтобы многому научиться. Но вот какое у меня убеждение – возможно, тебе покажется странным, но... Мне не по душе самые простые решения, которые, казалось бы, лежат на поверхности и напрашиваются сами собой. Слишком гладко у нас все получается. В жизни так не бывает. Замечал? Когда перевязываешь пакет, никогда не удается отмерить точное количество шпагата. Его всегда либо слишком много, либо слишком мало. Давай оставим хэппи-энды О. Генри дешевым мелодрамам и бульварным романам. Мой брак в одночасье распался на куски, я испускаю вздох облегчения, падаю к тебе в объятия, и мы удаляемся в сторону восходящего солнца под звуки скрипки. Нет, Билл. В жизни все иначе.

– Я понимаю, что ты пытаешься сказать. Но возможно, в нашем случае все именно так. Может, сейчас тот единственный раз, когда шпагата в точности хватает для пакета.

– Я не хочу давить на тебя, воспользовавшись твоей слабостью. Ты тоже. Понимаю, что ты станешь мне надежной опорой, плечом, на котором я смогу выплакаться. За тобой – как за каменной стеной. Только вот себя я за стеной не вижу. Ты славный парень, просто находка для любой девушки. Но у меня, Билл, в натуре много кошачьего. Видел когда-нибудь раненую кошку?

– Вроде бы нет.

– Они уходят. Уползают, Билл, чтобы побыть в одиночестве, – или умирают от потери крови, или выздоравливают. Поэтому я не собираюсь бросаться тебе на шею, хотя... бог свидетель, мне хочется этого больше всего на свете. Я не хочу оставаться одна. Я не создана для одиночества. Я создана для того, чтобы прожить жизнь с единственным мужчиной. Оказалось, что Джон – не тот мужчина. Может, ты тоже не являешься мужчиной моей жизни. Я сейчас не в том состоянии, чтобы строить какие-то планы на будущее.

– Позволь строить планы мне.

– Нет. Напиши мне свой адрес. Я, наверное, поеду в Неваду – там быстро разводят. Когда все будет кончено, отправлюсь в Нью-Йорк, попытаюсь использовать старые связи и вернуться в модельный бизнес. А когда окончательно устроюсь, Билл, и если все еще буду думать о тебе и все еще удивляться, то напишу тебе, ты приедешь ко мне в гости, и я взгляну на тебя в другом, своем окружении. Здесь, в Мексике, для меня все как в тумане. А там... уже нельзя будет отговориться тем, что я поймала тебя на слове, воспользовалась твоей слабостью. Груз прошлого перестанет давить на меня, и, может быть, я перестану чувствовать себя такой опустошенной.

Она посмотрела на него, ожидая ответа. Линда понимала: то, что он ответит, будет доказательством его зрелости. Если он возмутится, начнет спорить, критиковать ее план, значит, ему тоже в определенной степени недостает уверенности в себе. Нет уж, хватит в ее жизни неуверенных мужчин. Их связь с Джоном была ненормальной; она была ошибкой. Он пытался руководить ею в мелочах. Решал, какое платье ей надеть, когда и где пообедать. Но по большому счету – как, например, в вопросе, куда поехать на медовый месяц, – решать приходилось ей. На этот раз ей нужен мужчина. Мужчина, который покупается на женскую ласку и позволяет ей поступать по-своему в мелочах, но все серьезные проблемы решает сам.

Он шаркнул подошвой сандалии о твердое дорожное покрытие.

– Чертовски хочется похитить тебя, привезти домой, пустить тебе пыль в глаза и сказать: «Видишь, почему я ждал, и видишь, какое сокровище нашел». Но я тебя понимаю. Я сам не хочу спешить. Надо немного остыть. Вернуться к обычной жизни, какое-то время думать только о работе. Одно только, Линда. Ты – то, что я искал. Ты создана для меня. Конечно, мы знакомы всего день, да и то не целый. Поэтому что я знаю или, вернее, откуда мне знать? Ты прожила долгий день. Ты через многое прошла. А я наблюдал за тобой. Я изучил тебя лучше, чем за долгие месяцы спокойной жизни, когда ничего не происходит.

– Билл, как можно знать вот так, сразу?

– Да, видно, мудрости мне недостает. Я пытаюсь разобраться со своими чувствами; уверяю тебя, мне сейчас тоже несладко. Я не ребенок. Вот все, что я могу тебе сказать: где-то в подсознании я давно уже нарисовал для себя идеальный образ моей будущей жены. Он сложился у меня в мозгу уже много лет назад. Наверное, все так делают. И тут появляешься ты, и у меня возникает то, что на языке искусствоведов называется «шоком узнавания». Ты словно бы вышла из моей головы – идеал, в точности такой, какой давно уже существует в моем воображении.

Я не жду от тебя такого же шока узнавания. Просто пытаюсь тебе понравиться. Но я был бы невысокого мнения о себе, если бы не верил, что симпатия неизбежно перерастет в любовь, если я постараюсь. Мне хочется петь, смеяться, кричать от радости. Мне нужна земная женщина, женщина, которая умеет смеяться и любить. Внешность имеет второстепенное значение, но ты такая невероятно хорошенькая, что это уже похоже на чистую прибыль.

– Я вовсе не такая, как ты себе вообразил.

– Может быть. Но для меня ты будешь именно такой, и это главное. Соответственно, позволь предложить тебе одно маленькое уточнение к твоему плану.

– Какое?

– Напиши мне, как только ты разведешься и окажешься в Нью-Йорке. Я не примчусь на следующий же день. Я дам тебе время. Но мне нужен шанс показать тебе прейскурант, хочешь ты слушать торговца или нет. И тогда у меня не будет чувства, будто ты меня бросила.

– Идет, Билл. Это справедливо. А что, если бы я отказалась дать тебе мой адрес?

Он негромко рассмеялся:

– Я записал номер «бьюика». Не думай, что будет очень трудно выследить тебя через Герролда.

– Только ради одного этого мне хотелось бы, чтобы ты поступил именно так.

– Пришлось воспользоваться карандашом, который всучил мне Атагуальпа. Хоть на что-то сгодился.

– Билл, мы с тобой не сумеем попрощаться в Матаморосе. Ты поцеловал меня, а я в ответ сморозила глупость; от этого у меня остался дурной привкус. Нельзя ли нам повторить?

– Ты доставляешь мне массу хлопот, но все же...

– Как бы поцелуй на счастье. Дружеский.

Билл легонько взял ее за руку и увлек в сторону от дороги, туда, где сгустились тени. Потом его большие руки легли ей на плечи, она подняла голову и увидела над собой неясные очертания его лица. Его губы были твердыми, твердыми и одновременно теплыми. Короткий поцелуй опьянил их обоих. Не отпуская девушку, он чуть сильнее сжал ее плечи и снова потянулся к ней губами, издав тихий то ли стон, то ли вскрик. Лишь секунду она колебалась, прежде чем ответить; ее поразила собственная бешеная, неукротимая жадность. Наконец они отпрянули друг от друга. Линда стояла словно в тумане.

– Пока, Линда, – сказал он.

– Пока... Билл Дэнтон.

– Кажется, мы поедем следующим рейсом.

– Иди к машине. Я подойду через минуту.

– Ладно.

Он развернулся и направился к машине. Она поднесла к губам кончики пальцев. Поцелуй потряс ее больше, чем она показала ему. Странно так возбуждаться от поцелуя, подумала Линда, особенно в такой день и в таком возрасте. Поцелуем награждается случайное знакомство; он ничего не значит и ни к чему не обязывает. И все же ее отклик был почти мгновенным. Она отозвалась на его мужественность, на его грубую силу так радостно и так сполна, что даже теперь, когда прошло несколько минут, ее грудь все еще трепетала, а колени подкашивались. Ни Джон, ни кто-то другой никогда не вызывал в ней такой реакции поцелуем.

Она подумала: "Может, я просто дурочка, купилась на его широкие плечи и техасский говорок? Или стерва, которой не много надо, чтобы снова захотеть мужика? Или все дело в этом безумном дне? Сегодняшний день действует на меня как афродизиак. День, наполненный смертью, исполненный напряжения – убийственный, разъедающий душу.

Нет, за фасадом его простонародного тягучего говора и порванной футболки скрывается широкая и чуткая душа. Я на эту его сущность отозвалась... ну и мужественность тоже нельзя сбрасывать со счетов. И ответила ему, потому что я не боюсь".

Линда медленно подошла к машине. Билл сидел за рулем, осторожно, потихоньку передвигаясь вперед за передней машиной. Джон пересел на правое переднее сиденье. Она открыла дверцу и скользнула на заднее.

– Герролд, я сто раз ездил по этой дороге, – проговорил Билл. – Буду рад повести машину, если вы не против.

– Давайте. Мне все равно.

По хмурому виду Джона Линда поняла, что незадолго перед тем он дремал. При пробуждении он всегда бывал сердит и скучен, словно из счастливого сна попадал на скамью свидетелей в суде и лжет бесчисленным допросчикам. Ей казалось, будто она его знает, а оказалось, что нет. Линда часто наблюдала за тем, как он спит, смотрела на него, словно пытаясь запомнить каждую его черточку. Ее муж. Ее мужчина. А сегодня выяснилось, что он вовсе не мужчина, а, скорее, развитый не по годам, умный мальчик, который вырядился в мужское тело, – своенравный, обидчивый и очень смышленый.

Она отдалась телу мужчины, старалась приобщить его к литании экстаза, но оказалось, что внутри его, в оболочке мужчины, скорчился застенчивый мальчик. Занятия любовью превратились в ходульный танец, где все движения и па должны быть должным образом просчитаны. Танец заканчивается вежливым поклоном, и музыка умолкает.

Сидя в машине, на заднем сиденье, откуда недавно забрали свекровь, Линда думала: а вдруг внутри ее яйцеклетка уже прикрепилась к стенке матки и уже начинается чудо клеточного деления: из хаоса, медленно проходя все этапы эволюции, развивается человеческое существо, унаследовавшее половину генов от Джона Картера Герролда?

Она надавила рукой на мягкую выпуклость своего лона под трусиками. Бедный малыш! Но в его мире будет столько любви, что ему хватит. Любви от нее. Любви от Билла.

Она криво улыбнулась в темноте. Не спеши, детка. Ты, кажется, уже вышла замуж за Билла? Совести у тебя нет, вот что. И возомнила, что он примет на себя заботу о ребенке и тоже полюбит его только потому, что наполовину это твой ребенок.

Впечатление такое, что впереди нее бок о бок сидят два ее мужа. Посмотрите на них, люди, и сравните. Вот перед вами экземпляр А. Рядом – экземпляр Б. Обратите внимание на строение черепа, расположение и строение черт лица. Один из них – мужчина, а другой – лишь имитация. Можете ли вы сказать, кто из них – мистер Знаменитость, а кто – веселый, неунывающий любимец публики Джек Питерсон из Бронкса? Если отгадаете верно, мы бесплатно вышлем вам одну слегка подержанную жену. Она немного поистрепалась по краям, краски слегка поблекли от слез, но мы гарантируем, что она будет функционировать со всей эффективностью, какую вы привыкли ожидать от продукции нашей уважаемой фирмы.

Колеса въехали на сходни, и перед машины поднялся. Линда закрыла глаза. Жизнь начинается снова. Жизнь и движение. Теперь можно и поспать. Однажды, в один прекрасный день, ты обретешь свою тихую пристань. Надежную гавань. А если в этом разуверишься, то перестанешь верить вообще.

Эпилог

Мануэль Форно, паромщик, не помнил, когда еще так уставал. Он был так измучен, что даже немного испугался. В полдень, после многочасового бессмысленного, приводящего в ярость ковыряния лопатами в мутной, грязной воде, все решили подождать, пока уровень воды в треклятой реке не поднимется сам. Пассажиры на обоих берегах скинулись в пользу рабочих и отдали деньги пожилому начальнику парома.

Васкос, да сгниют его уши, раздавал полученную премию постепенно. Соображает! Отдай слишком мало, все бы так или иначе прекратили работу. Отдай он все деньги сразу, результат был бы тот же самый.

Поэтому они горбатились в грязи, час за часом, а песо словно были подвешены чуть впереди, как морковка перед носом у ослика. Каким же умом надо обладать, чтобы всучить им такой огромный паром, не позаботившись вначале узнать, не слишком ли он велик для реки, по которой должен ходить! В столице сидят, как видно, одни бюрократы. Нет, Мануэль Форно не станет работать, как ослик. Или пусть забирают паром, или он уйдет. Ах, старый паром! Та посудинка ходила бы и в чашке воды. А эта – в самом деле прогресс.

Всякий раз, как Мануэль останавливался, у него начинали дрожать ноги. Руки безвольно болтались вдоль тела, на спине и плечах краснели рубцы от стального троса.

Никогда еще на его памяти не было такого дня.

Ну почему Создатель устроил так, чтобы именно в этот день столько машин собралось пересечь реку Рио-Кончос?

Мануэль Форно был смуглый, узкоплечий, выше и худощавее среднего уровня. У него были кустистые, нахмуренные брови и хитрый взгляд. Но по натуре он был очень мягким человеком.

Ночью хоть солнце так не печет. И все же его чуть удар не хватил, когда чертов дурень из Виктории плюхнул свой грузовик в воду, перегородив парому путь. Битых два часа они ковырялись в грязи, подсовывали клинья и бревна, прилаживали домкраты... Наконец проклятую махину удалось поднять на колеса; казалось, машина прищурилась и злорадствует над тем, сколько бед она натворила.

Раньше, в счастливые дни старого парома, Мануэль Форно частенько шел на работу как на праздник. Весело было наблюдать за туристами, приятно болтать со знакомыми из ближайших городков. А иногда берега были пусты, и можно было предаваться благородной праздности. Единственное, что омрачало те дни, – удивительная вредность машин. Если паром стоял у западного берега, то первая появившаяся машина неизбежно подъезжала к восточному. Правда, можно было притвориться слепым и понадеяться, что к западному берегу тоже кто-нибудь подъедет, но вскоре пассажиры машины на дальнем берегу теряли терпение и начинали вопить, привлекая к себе внимание.

Сегодня же единственным пассажиром, за которым он наблюдал с некоторым интересом, был Атагуальпа. Ах, как летали лопаты, когда машина Атагуальпы стояла на берегу! Об Атагуальпе ходили мрачные слухи. Рассказывали о его злопамятности, о тех, кого он наказал или наградил без причины.

Кто знает? Однажды он может прийти к власти; работай служащие парома на Рио-Кончос спустя рукава или выкажи ему неуважение, он, возможно, запомнит обиду и велит построить мост. Но действительность оказалась еще опаснее. Прогремел выстрел. Одному туристу дали по башке. Очевидно, Атагуальпа очень торопился.

Поэтому Мануэль напряг последние силы, чтобы Атагуальпа как можно скорее переправился через реку: он понимал, что тот может в любой момент устремить невыразительный взгляд тусклых, жабьих глаз на его голую спину. Один кивок, один жест – и Розалите придется покупать много свечей, оплачивать мессу.

Была полночь; на дальнем берегу осталась только одна машина. Все остальные уехали. Одно последнее капризное чудовище, которое распласталось на берегу и требует, чтобы его перевезли через реку. Мануэль попытался поднять тяжелую доску; к его изумлению, оказалось, что выпрямиться он не в состоянии. На негнущихся ногах он вышел с мелководья и сел на землю, едва очутившись на суше.

К нему заспешил Васкос.

– Что? Что такое? Может, решил устроить каникулы?

– Я больше не могу. Наверное, не дойду до дому.

– Друг мой, ты никогда за один день не заколачивал столько монет. И это твоя благодарность?

– Ты тоже никогда не заколачивал больше, Васкос, но ты не работал. Ты бегал туда-сюда и хлопал руками, как курица, которая суетится, почуяв вблизи ласку.

– Мануэль, я дерзости не выношу.

– Помаши руками сильнее. Так ветра больше. Освежает.

– Приказываю тебе работать.

– Васкос, я правда не могу. Это невозможно.

Васкос вздохнул:

– Может, так и есть. Ты работал больше других. Знаешь что, Мануэль, ступай-ка ты домой. А завтра можешь заступить на смену в полдень.

– Может, и заступлю. Если не умру от пересыпания.

Он сидел на берегу и смотрел, как удаляется паром. Идет за последней машиной. Грузовики с потушенными фарами, слишком тяжелые для дощатых сходней, стояли в темноте, ожидая завтрашнего утра. Завтра можно будет поставить стальные скаты.

Некоторое время Мануэль Форно любовался на звезды, потом глубоко-глубоко вздохнул и поднялся на ноги. Потрогал карман, ощущая приятную, успокоительную тяжесть банкнотов. Половина месячного заработка за один день работы. Однако все справедливо. В этот проклятый день он и работу выполнил за полмесяца. Нет, или пусть убирается этот немыслимый паром, или он, Мануэль Форно, уходит.

На дрожащих ногах он все карабкался по нескончаемому склону. Наконец заметил тропку, которая сворачивала вправо. В траве слышалось завывание каких-то ночных насекомых; он так зевал, что у него закрывались глаза и подкашивались ноги. Спать, скорее спать! Его ждет бесконечный, благословенный, отличный сон. Его глинобитная хижина под соломенной крышей стояла на куске выжженной земли прямо за гребнем холма. Как только Мануэль заглянул за него, он сразу увидел свой дом, отбрасывающий в лунном свете слабую тень. За открытой дверью тускло поблескивали угли: топилась каменная плита.

Не чуя под собой ног, Мануэль спустился вниз; пятки его стучали, по земле с такой силой, что все тело сотрясалось. Подойдя ближе, он различил во мраке пухленькую, уютную фигурку Розалиты. Он посмотрел на жену сверху вниз и улыбнулся. Она вышла встретить его, но заснула, привалившись спиной к стене дома, уткнувшись лбом в колени.

Мануэль нагнулся и тихонько дотронулся до ее плеча. Она вздрогнула и проснулась.

– Ты пришел! – сказала Розалита.

– Нет, женщина. На самом деле я умер оттого, что весь день ишачил. Ты видишь перед собой дух, привидение, которое пришло посмотреть, где протекла его счастливая земная жизнь.

Она встала:

– Не поминай всуе привидений. И не кричи так громко, детей разбудишь.

– Весь день приказы, одни приказы. Мануэль, сделай то. Мануэль, сделай это. Тащи паром через реку на спине, Мануэль. И здесь мне тоже приказывают.

– Я два раза ходила туда. Оба раза этот твой Васкос говорил, что ты придешь поздно, и оба раза ты был на том берегу. А теперь ты должен поесть.

– Для этого тебе придется придерживать меня за подбородок и жевать за меня.

– Нельзя ложиться спать на пустой желудок.

– Нет, можно. Я могу заснуть на костре. Могу заснуть даже стоя на голове. Женщина, я могу спать столько, что установлю рекорд.

– Мануэль, ты должен поесть, – упрямо повторила Розалита.

Она вошла в дом. Он сел на ее место. И вскоре услышал шипение и шкворчание, из дома потянуло ароматом еды. Мануэль с трудом встал, подошел к умывальнику, плеснул холодной воды на голову и плечи. Пригладил волосы пятерней. Временами его ноги непроизвольно сводило судорогой.

Розалита вынесла ему еду. Хрустящие тако с начинкой из нежного мяса козленка. Оказалось, что он в состоянии жевать и глотать. Неожиданно для самого себя Мануэль ощутил зверский голод. А еще она припасла ему подарочек – бутылку темного пива, которую ей как-то удалось охладить. Он знал об этой бутылке: Розалита приберегала ее до особого случая. И вот решила дать ему пиво сейчас, когда он истощен.

Мануэль извлек из кармана тугой сверток банкнотов, решив в конце концов не прятать часть денег на какой-то непредвиденный случай.

– Это что... неужели все бумажки по песо?

– Ха! Здесь только пять однопесовых бумажек. Остальные – пятерки.

– Кого ты ограбил?

– Свою старость. После такого дня я умру молодым. Все будут скорбеть по мне. Васкос горько заплачет. Где еще он найдет другого такого глупого осла?

– Платье для Кончиты, – запричитала жена, – масло для лампы, ботинки для Рамона, тетрадка для Карлоса!

– Значит, все разойдется?

– Может быть, и нет. Может, и тебе перепадет сентаво.

– Подумать только! Когда-то я был счастливым, беззаботным холостяком.

– Прекрати ныть. Лучше расскажи, что случилось за день. Было что-нибудь интересное?

– Эмилио, который возит в грузовике рыбу, рвал и метал. Пока ждал переправы на тот берег, весь лед растаял. Ах, какая поднялась вонь! Даже Эмилио проняло. Когда он уезжал, то вжался лицом в лобовое стекло, а дышал только ртом. У него все лицо перекосилось.

– Он потеряет место.

– Наверное.

– Трагедия. – Розалита покачала головой. – Что еще? – Глаза ее заблестели.

– Через реку переплыл великий Атагуальпа. Такова его власть, что паром тащился, наверное, только на пятнадцать минут дольше, чем в обычные дни. Я был разочарован. Я-то думал, стоит ему щелкнуть пальцами, как воды Рио-Кончос раздвинутся, и он переедет на другой берег посуху.

– Не кощунствуй, прошу тебя, Мануэль! Да, я тоже слышала, сегодня он переправлялся у нас. Мне сказала Ана. Что еще было?

– Что толку тебе рассказывать, если ты уже все знаешь, не успею я и рта раскрыть?

– Может, я что-то упустила, – хихикнула она.

– Один из людей Атагуальпы неосторожно пальнул из пушки. Другой ударил туриста по голове и отключил его. Того, кто пальнул по неосторожности, избили и бросили в кусты. Одной туристке стало плохо; я думаю, из-за жары. Великий Атагуальпа перевез ее через реку в своей машине. Дай-ка вспомнить. Одного из детей Родригеса укусил скорпион, правда маленький. Выпили много пива. Лавочники на том берегу сколотили себе за сегодняшний день целое состояние. Остальное, женщина, не стоит внимания.

– Не стоит? А как вели себя туристы? Наверное, злились?

– Наверное. Прости меня, но мне очень трудно думать о них как о людях – таких же, как мы с тобой. Они куда больше походят на тех красивых кукол, которых мы с тобой давно видели в Браунсвилле. Дорогие куклы с расписными лицами и ключиком в спине. Заводишь ключик, и они поют и танцуют. Так же и туристы. Приезжают на берег реки. Завод внутри их кончается. Они ждут. Потом переправляются через реку. Моторчик внутри их заводится, и они снова мчатся вперед на бешеной скорости. Какие это люди? Просто пестро раскрашенные куклы.

– Ax, все потому, что ты их не понимаешь. Они тоже живые. У них своя жизнь. Ожидание у реки может много чего изменить.

Мануэль фыркнул:

– Женщина, от ожидания они опаздывают. Поэтому полночи будут мчаться как сумасшедшие, пытаясь догнать собственную тень.

– Ну а теперь, может, позволишь и мне рассказать тебе новость?

– Опять, женщина? Неужели так скоро?

– Нет. У тебя только одно на уме.

– Никаких новых законов, которые это запрещают, вроде не приняли.

– Нет, нет, совсем не то. Мигель Ларра погиб.

Новость опечалила Мануэля Форно.

– Что это был за бык? Какой породы? Пьедрас-неграс? Там быки-убийцы.

– Нет, он не выступал. Его прикончил какой-то американский турист. Его нашли вчера вечером в собственном доме, в Куэрнаваке. Девушку его тоже убили. У Ларры пробит череп, а девушку застрелили из ружья для подводной охоты.

– Оказывается, и такие ружья есть?

– Говорят.

– Об этом сообщили по радио?

– Нет.

– Об этом написано в газете?

– Нет.

– Женщина, добром тебя прошу, не выводи меня из себя. Я слишком устал для пустой болтовни. Наверное, какая-нибудь сплетница рассказала?

– Нет. Мария, жена мясника.

– Она-то и есть самая первая сплетница. Но почему из тебя все надо вытягивать по крупицам? Ты словно цыпленка кормишь. Откуда Мария знает? Скажи мне, женщина.

– Вчера она была в Матаморосе. Ездила с Фернандо, в его грузовичке. Весь Матаморос гудит. Говорят, что убийца бежит к границе. Там полным-полно полиции. Все машины, выезжающие из Мексики, досматривают особенно тщательно, и всех туристов заставляют отвечать на вопросы. Имя убийцы им уже известно, но Мария не могла его вспомнить. Сказала, какое-то трудное имя. И еще у них есть его описание. В Матаморосе говорят, что из Мексики мышь не выскочит. Может, убийца был на пароме? Может, сегодня ты его перевозил?

– Если у тебя охота грезить, иди спать. Так оно лучше будет.

– Но такое вполне возможно!

– Нет. Такие вещи могут, конечно, произойти, но на самом деле никогда не происходят. Может, его уже арестовали в Ларе-до? Через неделю-другую правительство даст полиции Матамороса знать, что поиски можно прекратить. А вот Ларру жалко. И нелепо как-то вышло. Легче было бы предположить, что его прикончит бык. А его убил какой-то турист.

– Вспомни, сегодня на пароме никто особенно не нервничал?

– Откуда мне знать, кто из туристов нервничал, кто нет? Повторяю тебе, для меня они все на одно лицо – куклы с ключиками в спине. А теперь я должен поспать во что бы то ни стало. Завтра можешь заговорить меня до смерти. А сегодня, женщина, я буду спать.

Они вошли в дом и легли рядом на соломенные тюфяки. Мануэль щурился в темноту, пытаясь разглядеть силуэты четверых спящих детей. Он пожал плечами, скинул одежду, вынес кувшин и еще немного умылся, вытерся полотенцем и лег. Мысль о сне опьяняла его. Он глубоко вздохнул, вытягиваясь во весь рост. Потом лег в своей любимой позе, снова вздохнул и закрыл глаза. Они рывком открылись, словно на веках его были пружинки. Он, ворча, переменил положение и снова попробовал заснуть. И снова глаза распахнулись. Ногу свело судорогой.

Мануэль негромко выругался и сел.

– Что такое? – прошептала жена.

– Всю свою жизнь одну вещь я делал хорошо. Спал. В Мексике не найдется человека, который спал бы слаще Мануэля Форно. Люди приходили издалека специально полюбоваться, как сладко я сплю. И вот теперь, во цвете лет, я или забыл, как это делается, или во мне что-то сломалось.

– Попробуй еще, муж мой.

Он попробовал и снова сел.

– Бесполезно. Что мне делать?

Она придвинулась к нему:

– Можно так устать, что невозможно заснуть.

– Или быть слишком голодным, чтобы есть? Ерунда.

– Нет, возможно. И все же мне кажется, есть один способ тебе помочь. По крайней мере, на моей памяти с помощью этого способа ты засыпал несчетное число раз.

Он потянулся к ней:

– Что за горькая судьба навечно связала меня с ненасытной женщиной!

– Помни, это для твоего же блага, – прошептала она, хихикая.

– Значит, приму это, как горькое лекарство. Я был такой усталый, что едва дотащился до дому, поэтому и для этого слишком устал. Определенно, это меня убьет.

– Прекрасная смерть, alma de mi vida.[6]6
  Душа моя (исп.)


[Закрыть]

Руки его нащупали хорошо знакомую теплоту, он стал ласкать ее тело. Скоро дыхание ее стало прерывистым, и они слились воедино. В хижине слышались лишь скрип соломенного тюфяка да их учащенное дыхание.

А после она обняла мужа, положила его голову к себе на грудь, услышала его размеренное дыхание и стала сама погружаться в сон. Она обнимала Мануэля и улыбалась, засыпая. Он хороший муж, нежный любовник. Он никогда ей не надоест. Конечно Мануэль звезд с неба не хватает. Но такой муж – настоящее сокровище потому что, когда он дома, дом наполняется теплом, теплом и весельем, которые уходят вместе с ним. А такие дары бесценны.

Розалита подумала о пароме, о премии, потом о туристах Наверное, их места вызывают у них одну досаду. Городишко на реке. Здесь протекает ее жизнь, жизнь Мануэля и жизнь их детей. Они всегда жили здесь, а большие машины со свистом проносились мимо, неся в себе светлокожих людей. Откуда они едут и куда? Бог весть. Им не вредно немного отдышаться подождать у реки. По крайней мере, наберут в легкие воздуха посреди вечной гонки.

Во сне Мануэль навалился на нее; у Розалиты затекла рука Она осторожно опустила голову мужа на подушку, нежно приговаривая словно одному из детей, укрывая его от ночной прохлады.

У нее есть любимый и крыша над головой, а теперь даже завелось несколько лишних песо. Этого должно быть достаточно. Достаточно для богов.

От счастья у нее на мгновение сжалось горло. Она вздрогнула – в ней заговорили суеверия. Нельзя, невозможно быть такой счастливой! Это к беде. Машина соскользнет с парома и задавит Мануэля. Или умрет ребенок. Или кто-то из них тяжело заболеет.

Но мысль о возможных несчастьях почему-то не уменьшила ее радости. Она только слегка подсолила ее, сделала более пряной Жизнь так быстротечна! Розалита с удовольствием прожила бы еще пятьсот лет точно такой же жизни, как сейчас.