Текст книги "Обреченные"

Автор книги: Джон Данн Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Глава 7

Линда увидела, как ее мужа ударили пистолетом по голове. Она услышала ужасный хруст. Джон обернулся – в глазах его застыло изумление, – а потом тяжело рухнул на дорогу; в этот миг она забыла, как он сам незадолго перед тем ударил ее по лицу, забыла его истерику.

Она подбежала к нему, перевернула на спину. Эти люди – просто звери! Ей никогда не приходилось сталкиваться с подобным, и все же врожденная первобытная сила не дала ей сломаться, наоборот, она обратилась к ближайшему возможному источнику помощи – высокому и худому мужчине с обветренным лицом, серыми глазами и спокойным, тягучим говором.

Линда с мольбой смотрела на него и чувствовала, как он колеблется. Какое-то время ей казалось, что он отвернется, но тут мужчина щелчком отбросил сигарету, распрямил плечи и зашагал по направлению к вооруженным людям.

Она опустилась на колени рядом с мужем, пошарила в пыли, нашла его очки и положила к себе в сумочку, ни на секунду не сводя взгляда со спины высокого, стройного техасца. Джон Картер Герролд тихо вздохнул, словно ребенок во сне. Линда заметила револьверный ствол и закричала, но Билл Дэнтон еще прежде успел уклониться от пули. Его тяжелая рука взметнулась вверх. Охранник с револьвером рухнул наземь. Все это произошло с пугающей скоростью. Мутные глазки другого охранника налились кровью, раздался еще один выстрел, приглушенный расстоянием и жарой. Она не сразу поняла, задела ли пуля Билла Дэнтона. Ей показалось, что задела; Линда вспомнила, как он колебался, и поняла, что моральная вина лежит на ней. А потом его схватили и бросили на дверцу машины; двое здоровенных охранников швырнули его с такой легкостью, словно он был длинноногой тряпичной куклой.

На время Линда совсем забыла о муже – она видела только то, что происходит с Дэнтоном. Джон Картер Герролд медленно приподнялся. Лицо у него посерело. Потом он с трудом встал на ноги. Увидев, что его мать вытаскивают из пикапа, он попытался протестовать. Без очков лицо его казалось голым и незащищенным, Джон щурил глаза, взгляд его был рассеянным и отсутствующим.

Супругов усадили во второй седан; их машина вслед за первой осторожно въехала по сходням на паром. В салоне, кроме них, сидели шофер и охранник. Как только они въехали на палубу, шофер и охранник вышли, оставив трех пассажиров наедине.

Теперь Линда разглядела, как бледен муж.

– Джон, как ты себя чувствуешь?

Он посмотрел на нее так, словно силился припомнить, кто она такая.

– Нормально. Как это произошло?

– Мистер Дэнтон обо всем договорился. Попросил о помощи у того человека.

– От него больше толку, чем от меня, – с горечью произнес Джон. – От всех больше толку, чем от меня. От Дэнтона, Бенсона, от той девицы Муни.

– Джон, ты сделал все, что мог.

– В пределах моих возможностей.

Его мать лежала между ними. Теперь она показалась Линде незнакомкой. Да и прежде Линда не знала своей свекрови. Плотная, веселая женщина с холодными глазами воспринимала ее как неизбежное зло. Женитьбу сына она не одобряла и была склонна относиться к невестке не как к личности, а скорее как к некоему предмету или явлению, необходимому для благополучия Джона. В двенадцать лет ему подарили красный велосипед, в четырнадцать он получил парусную яхту, в восемнадцать поступил учиться в Дартмут. А теперь вот женился. Джон был картиной, а игрушки, колледж или жена просто играли роль сменных рамок. Линда сильно подозревала, что миссис Герролд было все равно, на ком женится ее сын, – лишь бы невеста оказалась девственницей, была чистоплотной. И словно слышала голос свекрови: «Я искренне надеюсь, что она развлечет Джона».

Но теперь миссис Герролд изменилась. Перестала быть человеческим существом и превратилась всего лишь в организм, судорожно втягивающий воздух.

Линда не испытывала к ней ни ненависти, ни презрения. Ей хватало мудрости просто тянуть лямку. То, что происходит, подумала она, для Джона как отлучение от груди в младенчестве. Должны пройти годы, чтобы из мальчика вырос мужчина. Разумеется, куда достойнее быть женой мужчины, а не становиться кем-то вроде матери для взрослого младенца. Время работает на нее, и их близость также должна работать на нее. До того как он на глазах у всех ударил ее в лавке, она ни на мгновение не сомневалась в своей конечной победе.

Когда Джон ударил ее и потом, когда избили его самого, Линду точно громом поразило. Она всегда считала себя житейски мудрой. Успешно отшивала подвыпивших кавалеров, научилась выживать в жестоком мире моды, где в лицо говорят самые сладкие слова, но стоит отвернуться, и тебе готовы вонзить нож в спину. А если становилось слишком туго, всегда знала, что можно позвать полицию.

Но сцена, произошедшая на берегу, была вне ее жизненного опыта. Здесь полицейского не позовешь. И не на кого опереться, кроме себя самой. Их прежний мир напоминал глянцевый журнал. Поглядите на этих храбрых, очаровательных деток! Какая славная молодая пара! Они живут всего на пятьдесят баксов в неделю... правда, у них есть надежный тыл в лице богатого папочки, который в случае чего всегда поможет.

Теперь в ее сознании забрезжил свет. Глядя на молодого мужа, держащего мать за холодную, безжизненную руку, она поняла, что в их отношениях наступил перелом. Линда никогда не была идеалисткой. Но тем не менее, сочла Джона Картера Герролда достойным себя. Он казался ей порядочным, чувствительным, нежным, смелым молодым человеком с богатым внутренним миром. Как же она его идеализировала! Но теперь Джон предстал перед ней в совершенно новом свете. Как только его матери не станет, он превратится в эгоистичного и мелочного тирана. Наверное, то, что она считала чувствительностью, было просто слабостью.

Паром рассекал реку с достоинством толстой матроны, переходящей улицу на красный свет.

Линда подумала: все-таки должна быть какая-то формула, которую можно применять к людям, какая-то призма, через которую можно разглядеть окружающих. И вдруг вспомнила одну вещь, которая смутно тревожила ее еще в начале их знакомства. У Джона было очень странное чувство юмора. Он подмечал слабые стороны других, ценил иронию, но был совершенно не способен посмеяться над собой! Однажды вечером в Нью-Йорке они выходили из такси; Джон поторопился захлопнуть дверцу, и ему намертво прищемило брючный карман. Машина тут же отъехала, карман оторвался; на брюках образовалась огромная треугольная дыра, через которую была видна нога. Линда тогда непроизвольно расхохоталась, но натолкнулась на его каменный взгляд. Разумеется, причиной его дурного настроения был не испорченный костюм – он мог себе позволить купить дюжину таких. Всю дорогу до отеля, где Джон мог переодеться, он непрестанно жаловался, и его жалобы странно походили на хныканье. Тогда она простила его, справедливо полагая, что человек, который только учится стоять на собственных ногах, немного переоценивает значение личного достоинства.

Теперь Линда снова столкнулась с той же проблемой. Ей необходимо спокойно спросить себя: может ли она быть счастлива с человеком, который не умеет смеяться над собой? По крайней мере, лучше ломать голову над этим вопросом, чем гадать, стоит ли жить с человеком, который способен из страха и раздражения ударить ее. Линда вспомнила, как они ушли ото всех, уединились в роще, внизу, на берегу реки. Все это происходило словно в другой жизни. Должно быть, какая-то другая девушка повела в рощу своего молодого мужа и там соблазнила его – какая дурочка! Ей казалось тогда, что счастливое супружество покоится на сексе. И эта дурочка ревела и обнимала капризного мальчишку, который не способен любить ее... который вообще не способен никого любить из-за своей духовной пустоты.

Все девочки на свете надеются на чудо и ждут, что за ними прискачет рыцарь на белом коне. Рыцарь выезжает из сказочного замка, нарисованного на старинной гравюре, и на копье у него развевается шарф его дамы. Линда поверила в чудо настолько, что выбрала в мужья словоохотливого, ранимого, эгоцентричного молодого человека, находящегося всецело под влиянием матери, и одела его в сверкающие серебряные доспехи благородного странствующего рыцаря.

Сегодня она потянулась к мужу, но оказалось, что сказочный Мерлин уже произнес свое заклятие и рыцарь исчез навсегда... Боже! Как же это раньше не пришло ей в голову?! Она сможет жить с ним, только если заменит ему мать... а потом он, словно на картине Дали, станет пить молоко из ее груди. Позволь ему властвовать над тобой, и он станет властвовать, научится этому и будет командовать тобой со всею жестокостью неуверенного в себе человека. И при этом еще будет жаловаться на нее знакомым, и в их доме воцарится мрачная тирания.

Итак, Линда прозрела. Ее догадка верна. Осознав, какую ошибку она совершила, Линда пришла в ужас. Поняла, что сегодня стала взрослой, а вот Джон Картер Герролд не повзрослеет никогда. Почему-то ей вспомнились виденные где-то фотографии: в каком-то дикарском племени младенцев намеренно уродовали, стягивая им черепа железными обручами. Вырастая, они должны были внушать врагам страх. Миссис Герролд воспользовалась бегством мужа и так согнула, вывернула душу Джона, что, хотя тело его и стало телом мужчины, внутри он навсегда остался ребенком – развитым и начитанным, но ребенком. Дети никогда не смеются над собой.

Они добрались до противоположного берега. Рабочие ожесточенно копали дно; паром медленно подходил ближе, к тому месту, откуда можно будет сбросить сходни и закрепить их. Машины съехали на берег и понеслись вверх по петляющей дороге к шоссе, ведущему в Сан-Фернандо.

– Кажется, она успокоилась, – произнес Джон. – Господи, какие у нее были руки! Я никогда этого не забуду.

– Она поправится.

– Да что ты в этом понимаешь? – заорал, почти завизжал Джон. Тут он представился Линде ребенком, который, споткнувшись о стул, лягает его со всей силы, кричит на него. Только вместо стула подвернулась она.

– Не вымещай на мне свою злость, – негромко сказала Линда.

– По-моему, тебе нравится все, что происходит. По-моему, ты надеешься, что она умрет.

– Даже отвечать не буду.

Он посмотрел на нее, и его глаза, не защищенные очками, наполнились слезами.

– Я... сам не знаю, что несу.

Они остановились на центральной площади. Охранник улыбнулся, сказал что-то по-испански и сделал жест, призывающий их оставаться на месте. Затем вошел в здание и вскоре вернулся с врачом. Доктор оказался маленьким смуглым человечком с худощавым лицом и впалыми щеками.

– Пожалуйста, вы выходить, я входить, – проговорил он.

Линда вышла из машины и через окошко наблюдала за доктором, суетящимся вокруг миссис Герролд. Он положил пальцы ей на запястье и сосчитал пульс, шевеля губами. Свободной рукой приподнял ей веко, потом приложил тыльную сторону ладони к ее лбу.

Когда доктор вылез, он улыбался так весело, что Линда тотчас поняла: болезнь опасности не представляет.

Улыбаясь, доктор сказал:

– Очень плохо. Серьезный болезнь.

– Здесь есть больница? – спросил Джон дрожащим голосом.

Маленький доктор сделал неопределенный жест в сторону ближайшего здания:

– Есть больница. Мой больница.

– Что с ней? – поинтересовался Джон.

Доктор снова жизнерадостно улыбнулся:

– Не знаю английски. Это вот тут. – Он постучал себя по лбу. – Очень плохо.

Охранник что-то отрывисто спросил у доктора по-испански. Тот закивал, улыбаясь. Линда начала понимать: он просто нервничает, потому что сильно напуган. Ему вовсе не весело.

Охранник и водитель поднялись наверх и вскоре вернулись, неся полотняные носилки. На материи засохло огромное красновато-коричневое пятно. Линде показалось, что ее сейчас вывернет наизнанку, – это была засохшая кровь.

Носилки опустили на брусчатку. Доктор, не переставая улыбаться, отдавал приказы. Охранник с водителем осторожно вытащили больную из машины и уложили на испачканные кровью носилки.

Джон сказал:

– Линда, так не годится. Должно быть, в этом городишке есть телефон. Я позвоню в Браунсвилл. Пусть пришлют врача и машину «Скорой помощи». Почему он все время улыбается, как будто все это – веселая шутка?

– Мне попробовать позвонить?

– Ты оставайся с ней, а я поищу телефон. Как это будет по-испански? Телефоно?

– Да, кажется, телефоно. Там где-то не в том месте ударение.

Он пошел было прочь. Но один из охранников взял его под руку и подвел к головной машине, где на заднем сиденье развалился толстяк, похожий на жабу. Линда пошла наверх вслед за людьми, несшими носилки, по каменной лестнице, на второй этаж, в кабинет врача. К ее удивлению, в кабинете все сверкало, оборудование было современное и дорогое. Через открытую дверь видна была маленькая палата, в которой стояло четыре кровати. На одной лежал ребенок; очевидно, он спал. Доктор велел охранникам поставить носилки возле одной из кроватей. Хорошенькая светлокожая медсестра поспешила на помощь. Опустила стенку кровати, и миссис Герролд на глазах у Линды переложили с носилок.

Потом охранник с водителем опустили носилки, улыбнулись Линде, еще о чем-то переговорили с доктором и ушли. Сестра позвала врача. Тот склонился над кроватью. Потом, так же улыбаясь, подошел к Линде.

– Извините, – сказал он. – Сеньора умерла.

Из-за дурацкой улыбки его слова показались непристойностью. Линда, отстранив доктора рукой, бросилась в палату и склонилась над постелью. Медсестра печально смотрела на нее красивыми большими глазами. Линда опустила взгляд на мучнисто-серое лицо покойницы. Сомнений не было.

К ней подошел врач со стаканом в руке.

– Прошу вас выпить, – улыбаясь, предложил он.

Она автоматически выпила. В воду добавили какое-то снадобье, придавшее ей слегка горький привкус. Доктор забрал пустой стакан.

– Труп едет в Эстадос-Унидос, да? – спросил он.

– Да.

– Сильно жарко. Лед лучше. Есть одна человек в Сан-Фернандо, она может все уладить и везти труп в Матаморос. Да?

– Это решит мой муж.

– Да.

Линда услышала знакомые шаги. Джон поднимался по каменным ступеням. Она пошла к выходу и встретила его на пороге кабинета. Он хотел пройти мимо нее и спросил:

– Где она?

Линда схватила его за запястья:

– Прошу тебя, милый. Она... умерла, буквально минуту назад.

Он смотрел на нее невидящим взглядом.

– А? Что? – Потом выдернул у нее руки и подошел к матери.

Опершись на край кровати, опустился на пол на колени, зарылся лицом в простыни, обнял тело матери и громко, в голос зарыдал. Линда пошатнулась; целое ужасное мгновение ей казалось, будто покойница тихонько посмеивается и от этого ее тело сотрясается. Доктор стоял рядом, по-прежнему улыбаясь. Всхлипы Джона стали напоминать смех. Голова у Линды закружилась, стены вокруг закачались. На нее наваливалась темнота. Медсестра первой заметила ее состояние. Она быстро подошла к Линде, взяла ее за руку, вывела в приемную и силой усадила на стул. Линда опустила голову. Темнота немного отодвинулась от нее, отступила; до слуха донесся странный певучий звук. Она выпрямилась и слушала, как рыдает Джон. Он совершенно измучен. Он не сможет принять никаких решений.

Она встала и нерешительно направилась к нему.

– Джон...

– Оставь... меня в покое!

– Доктор говорит, здесь есть человек, который может доставить тело в Матаморос. Возьми свои и ее документы, тогда ты сможешь перевезти ее через границу и устроить так, чтобы ее отправили в Рочестер. Ты можешь это сделать? Ты меня слушаешь?

– Я... поеду с ней.

– А наша машина? Лучше я вернусь и пригоню ее. Где мы с тобой встретимся?

– Не знаю.

– Сообщи в полицию Браунсвилла, где ты остановишься. Я с ними свяжусь. Ладно?

– Да, – сказал он глухо, не поднимая головы.

– Ты отдал ключи от машины той девушке?

– Да.

– Дай мне денег.

Он вытащил из брюк бумажник и, не глядя, протянул ей. Она взяла бумажник, вынула несколько купюр по двадцать песо и пятьдесят американских долларов. Потом положила бумажник на край кровати, рядом с его рукой. Наклонилась и вгляделась. Зачем, ради всего святого, он так судорожно сжимает в кулаке грошовый желтый механический карандаш? Прежде она не видела в его карманах такого карандаша.

– В Браунсвилле владелец любого похоронного бюро доставит тело в Рочестер.

– Пожалуйста, прекрати со мной разговаривать.

– Может, из Матамороса ты сумеешь дозвониться до гробовщика? Он переедет реку и заберет тело.

– Я не ребенок. Сумею сделать все, что надо.

– А может, тебе стоит вернуться вместе со мной? Пусть знакомый доктора сделает все, что надо.

– Она умерла. Больше тебе не нужно ревновать меня к ней.

Линда круто повернулась на каблуках. Спустилась по каменным ступеням и вышла на узкую улочку. Здесь было заметно прохладнее: здания с западной стороны площади отбрасывали тени, доходящие до фундамента зданий на противоположной стороне. Черный седан уехал. Из закусочной на углу доносились негромкие звуки гитары; носовой тенор пел «Марию Бониту». Посреди улицы трусил щенок. Чумазый мальчишка вынырнул из ниоткуда и затянул:

– Un centavo, senorita, un centavo, por favor.[3]3
  Прошу вас, сеньорита, один сентаво, один сентаво (исп.).


[Закрыть]

Она повернула к реке. Мальчишка шел за ней по пятам.

Линда чувствовала свою отгороженность от всего мира, словно ее заключили в какую-то оболочку, сквозь которую все видимые образы и звуки проникали как сквозь туман. Она догадалась, что это – действие того снадобья, которое подсунул ей доктор. Как приятно гулять и быть одной! У розового домика стояли двое молодых людей. Они проводили ее взглядами. Когда она отошла от них примерно на десять шагов, до нее донесся негромкий свист – честь, которой все мужчины-мексиканцы удостаивают любую блондинку.

Даже вопрос о ее замужестве больше не мучил ее. Какая разница, будет ли она жить с Джоном дальше? Ее провели. Она отдала свое тело белому рыцарю, которого нет и никогда не было. Отдалась ему сама, жадно и нетерпеливо.

Улица закончилась; дальше опаленная солнцем дорога пошла под уклон. Канючащий мальчишка прекратил преследовать ее. Линда прошла мимо бензоколонки, мимо продавца газировки. Хоть бы никогда не приближаться к реке, а просто идти и идти в сгущающихся сумерках. Навстречу ей попадались женщины, держащие на головах огромные тюки белья – они выстирали его в мутной воде реки, высушили и отбелили на солнце.

Дорога кругами спускалась вниз. Повернув к реке, Линда увидела лежащий на боку грузовик, беспомощный, словно лошадь, которая поскользнулась на льду. В воде на корточках сидели люди; они ругались, пытаясь вытащить машину с помощью домкрата и клиньев. Казалось, в их действиях нет никакой организации: никто не руководил спасением грузовика. На этом берегу парома дожидалось всего четыре машины. Поглядев через реку, Линда увидела, что дорога вдали полностью затуманена сумерками, – солнце село уже так низко, что скрылось за гребнем холма; скоро и этот берег тоже накроет тьма. Однако видно, что «эм-джи» и пикап все так же возглавляют вереницу машин, – должно быть, грузовик свалился в реку вскоре после того, как два черных седана съехали с парома на берег.

Она долго стояла, безмятежно наблюдая за ними. Нет нужды спешить с принятием решения – каким бы оно ни было. Успокоительное лекарство еще действовало, словно ватой окутывая закоулки ее сознания; чувствуя, как эффект его ослабевает, как проясняется голова, Линда почти жалела об этом.

К ней, ухмыляясь, подошел угловатый лодочник. Он размахивал руками, жестами показывая то на нее, то на тот берег, то на свою плоскодонку. Наконец, отставив три пальца, проговорил:

– Solamente tres pesos, senorita.[4]4
  Всего три песо, сеньорита (исп.)


[Закрыть]

Какое-то время Линда тупо смотрела на него, затем кивнула и побрела вниз, к реке. Лодочник держал плоскодонку, пока она в нее залезала. Линда послушно села посередине, куда он ей показал, и натянула юбку на колени. Он сел на корме и заработал веслом, разворачивая тупой нос лодки против течения. Плоскодонка пересекала реку под углом. Линда почему-то вспомнила о щенке, который трусил посреди мостовой в Сан-Фернандо.

Билл Дэнтон отошел от своих приятелей и неспешно спустился к воде, чтобы помочь ей вылезти на берег. Ожидая, когда они подплывут, он засунул большие пальцы рук за пояс рабочих брюк цвета хаки. Потом подтянул нос лодки к берегу, подал Линде руку и помог ей выйти. Повернувшись, она расплатилась с лодочником. Тот покачал головой и ухмыльнулся.

– Что случилось? – спросил Билл Дэнтон.

– Она... умерла. Сразу, как мы подняли ее наверх, в больницу, и переложили на кровать, она... – И, сама не зная почему, вдруг уткнулась ему в плечо и горько расплакалась. Линда оплакивала не смерть свекрови, не эту потерю. Сегодня она утратила нечто другое, лишилась чего-то важного и осталась наедине с пустотой – невероятной, не поддающейся описанию. Рука Билла оказалась на удивление легкой; но от ласковых слов, которыми он пытался ее утешить, слезы лились из глаз еще сильнее.