Текст книги "Обреченные"

Автор книги: Джон Данн Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Глава 8

Дарби Гарона, сорокачетырехлетнего неверного мужа, мучило палящее солнце, но еще сильнее он мучился от раскаяния и омерзения к себе.

Мойра казалась ему свежим зеленым островком где-то вдали, за горизонтом. Задыхаясь от отвращения, он старался забыть огромные груди Бетти, ее массивные бедра. Забыть, словно ее и не было никогда! Целый долгий день Дарби сидел в одиночестве и занимался самокопанием. Просто невероятно! Никогда бы не поверил, если бы кто-то ему сказал, что он пополнит нестройные ряды изменников и охотников за девочками. Разумеется, такое случается, это довольно банальное явление, но чтобы он...

Дарби всегда ценил свежесть, чистоту и хрупкость. Мальчиком он коллекционировал бабочек, гашеные почтовые марки, собирал красивые камушки. Отец помогал ему сооружать витрины для его коллекций.

Он рос тихим, погруженным в себя ребенком, однако тщеславие было ему не чуждо; в конечном счете это и помогало добиваться успеха. Друзей он приобрел немного, но зато они были настоящими, на всю жизнь.

Дарби подмечал все, что происходило вокруг: болезнь пожилой дамы, сближение Бетти с приземистым вульгарным коротышкой, прибытие близнецов-блондинок... Он замечал все, но это было не важно. Окружающие его люди казались ему просто фигурками, которые двигались, действовали и говорили в параллельном мире. Действительность же заключалась внутри его. Дарби знал: даже если случится чудо и он когда-нибудь снова сможет жить в ладу с самим собой, ему придется уяснить, что же послужило причиной нынешней безумной эскапады, из-за которой, он, наверное, уже лишился дома, жены и положения в обществе?

Да, он всегда любил и ценил чистоту. Фортепианные фуги. Запах сосны. Когда дети были маленькими, ему нравилось любоваться завитками волос на их хрупких затылочках, вдыхать их теплый, сонный аромат.

В колледже, бегло прослушав курсы философии и психологии, из которых вынес необходимую малость самопознания, узнал, что у каждого человека бывают дурные и злые помыслы, но они еще не свидетельствуют об отклонениях, а скорее служат доказательством принадлежности к человеческому роду. Похоть, злоба и ненависть живут в тайниках сознания любого человека, но, покуда древние инстинкты таятся в глубинах сознания, он остается homo sapiens, человеком разумным. Однако стоит позволить скрытым инстинктам вырваться наружу, как сразу же скатишься на уровень животного. Само по себе наличие подобных инстинктов не должно смущать; стыдиться нужно только в том случае, если разрешишь им возобладать над разумом.

Как случилось, что он дал волю похоти? Почему он вдруг ощутил такой голод, который могла утолить лишь пышнотелая девка, подобранная на улице?

Вообще – что это было? Стремление к самоунижению, порожденное чувством вины, или настоящий голод, истинная нужда?

Неужели он считал прежнюю жизнь пресной и не получал от нее удовольствия? Дарби знал, что это не так. Он был тщеславен; его работа, за которую он получал сорок тысяч в год, полностью удовлетворяла его амбициям. Дарби знал, что его умственные способности позволяют ему метить выше, и все же не стремился к дальнейшему росту, ибо для того, чтобы занимать высокие посты, требовалось качество, которое у него отсутствовало, – безжалостность.

Дети у него славные. В общем, хорошие. Разумеется, с ними тоже хватало проблем, как и со всякими детьми, и все же у них в семье царила атмосфера любви, защищенности; так что его дети вышли в жизнь с настоящей уверенностью в себе, без той ложной храбрости, которая является результатом гиперопеки.

Тайна их спокойной, налаженной жизни, наверное, заключена в Мойре. А ключ к разгадке того, что с ним произошло, – в их отношениях. Дарби до сих пор помнит, какая она была, когда он в первый раз увидел ее в университетском городке. Небольшого роста, но, благодаря хорошему сложению и узкой кости, казалась высокой. Темные волосы, серьезный рот, а глаза – бездонные колодцы. Под мышкой – тяжелая стопка книг.

В их первый день, во время первой прогулки, разговор быстро перешел от необязательных, пустых тем к более важным вопросам бытия, жизни и смерти, что, собственно, тоже было несущественными темами, только на другом уровне.

Оба выросли в строгих, консервативных новоанглийских семьях. Обоим претил радикализм, и в то же время оба испытывали здоровый протест против их очень похожего прошлого.

Через неделю они поняли, что любят друг друга. Говорили друг другу миллион слов и поняли, что влюблены. Но их любовь, разумеется, выходила за рамки душных условностей среднего класса. Такую любовь, как у них, можно было лишь свести на нет сказанными над ними вечными словами и листком бумаги от государства, который являлся всего лишь официальным разрешением спать друг с другом. Родись от подобной связи ребенок, они воспитали бы его в атмосфере моральной свободы и полнейшей искренности, которая прежде ими отрицалась. Разумеется, лишь благодаря их выдающемуся интеллекту они могли проницать далее телесных желаний, сковывающих их бессмертные души, и провозгласили свободу.

Дарби Гарон сидел в тени под деревом. Забывшись, он улыбался, вспоминая собственную неуклюжесть.

Во-первых, это было очень трудно устроить. Все удалось уладить лишь на пасхальные каникулы. Один приятель из студенческого братства пообещал подстраховать его, сказав, что он якобы отправился на каникулы к брату в Хартфорд, правда, затем позволил себе такие непристойные намеки, что еще чуть-чуть – и Дарби ударил бы его и испортил бы тем самым все дело. Мойра аналогичным образом договорилась со своей подружкой.

У них на двоих была скромная сумма: непотраченные пятьдесят долларов – рождественский подарок от тетки Мойры – и еще сто долларов, снятых Дарби со своего счета.

В поезде, по дороге в Нью-Йорк, Мойра была лихорадочно весела, щеки ее пылали. Впоследствии Дарби понял, что она ужасно боялась. Всякий раз, когда он смотрел на нее, сидящую рядом, горло его сжималось от возбуждения.

Они вместе отыскали маленький дешевый отель в районе Гринвич-Виллидж, с вестибюлем на втором этаже. В вестибюле было полно толстых приезжих, они читали газеты и писали письма.

В регистрационном журнале он записал: «Мистер и миссис Д.Г. Гарон», объяснив ей, что эта фикция необходима и, хотя сами они презирают подобные формальности, трудно ожидать, что служащие отеля разделяют современные взгляды на свободную любовь.

В их номере стояла огромная двуспальная кровать, настоящий монстр, подавляющий, наводящий смущение, всем кроватям кровать, воплощение всех кроватей. В центре ее оказалась вмятина – на добрых десять сантиметров ниже краев. Оставшись вдвоем в этом претенциозном, низкопробном номере и распаковав чемоданы, они поняли, что постель доминирует в комнате и давит на них. Рядом с такой кроватью тянуло ходить на цыпочках и говорить шепотом. Единственное окно выходило на крышу – грязную, вымазанную дегтем, заваленную мусором. Так что и прикинуться, будто любуешься видом, тоже было невозможно. Они стояли у окна, осторожно отодвинувшись друг от друга на полметра. Кровать совершенно их подавила.

Прокашлявшись, Дарби начал:

– Мойра, любимая, по-моему, настала пора доказать друг другу, что мы приехали сюда не только затем... чтобы...

Она подняла на него сияющий взгляд:

– Конечно! Мы выше... телесных потребностей.

Он почувствовал смутное раздражение. Его рассердило, с какой готовностью она ухватилась за соломинку.

– По крайней мере, на эту ночь, – пробормотал он.

– Да, любимый.

Они нашли итальянский ресторанчик, поужинали при свечах, пили дешевое красное вино, смотрели друг на друга... Но потом настало время возвращаться к громадной постели. Разместиться в ней было нелегко. В конце концов он отнес свой чемодан в ванную, переоделся там в пижаму и халат, распаковал вещи и, дав ей времени больше чем нужно, с трудом потащился обратно в спальню.

Она свернулась калачиком в самом дальнем углу и выглядела до странности маленькой. Он выключил свет, снял халат и скользнул на свою сторону.

– Во всяком случае, любимый, ты мог бы поцеловать меня и пожелать спокойной ночи, – прошептала она.

Они встретились посередине, во впадине огромной постели, и бросились друг другу в объятия. Сквозь шелк ночной рубашки он чувствовал ее нежную кожу. Целуя ее, Дарби вдруг с ужасом понял: несмотря на его болтовню о духовности, бунтующее тело предъявляло свои права. Дарби обжег ее губы торопливым поцелуем, ворчливо пробормотал: «Спокойной ночи!» – и стал выкарабкиваться на свой край кровати. Когда они проснулись утром, оказалось, что оба скатились на середину, в глубокую впадину; и снова он вовремя бежал.

На следующую ночь он принес в номер бутылку красного как кровь вина, и ему удалось на удивление тупо реагировать всякий раз, когда она намекала, что не прочь продолжать доказывать друг другу первичность духа и вторичность зова тела.

Он вспомнил, что ему пришлось нелегко. Торопливые объятия на заднем сиденье автомобиля, любовь на одеялах, расстеленных на обочине, и несколько знакомых, уверявших, будто они «в этом деле» знатоки, внушили ему ложную уверенность в своих способностях.

Мойра дрожала с головы до ног и шептала «Нет!», даже когда ее руки обвили его шею. Наконец она тихо вскрикнула, а потом расплакалась. Ее рыдания разбивали ему сердце. За взаимными обвинениями последовала долгая и изнуряющая ссора; лишь когда забрезжил за окном молочно-белый рассвет, она, измученная, забылась сном в его объятиях.

Он понимал, что все может вот так и окончиться и никто из них не получит удовлетворения, но оба они были горды и упрямы. Позже она решила проверить, можно ли, наконец, переступить проклятую черту или с ней что-то не так. Тогда он смотрел сверху вниз на ее бледное стоическое лицо. Она закусила губу и сказала: «Нет, не останавливайся. Почему бы не сделать это прямо сейчас?» События того дня заново ожили в памяти Дарби, и ему захотелось плакать.

В тот Момент, когда уже казалось, что все потеряно, ее лицо и тело изменились, она прижалась к нему, и они растворились друг в друге, открыв для себя совершенно новый, безумный и прекрасный мир. Они совершенно опьянели от новизны нахлынувшего чувства и все никак не могли уехать из того отеля. Наконец деньги вышли, им пришлось возвращаться в университет. Она ехала в общем вагоне. Он ловил попутки.

А через два месяца они поженились, сказав друг другу, что их родители, хоть и старомодные, на самом деле просто душечки. И в конце концов, это всего лишь формальность: они будут жить вместе независимо от того, есть ли у них разрешение от властей.

Нет, в их любви все было правильно. Ее объятия все эти годы были такими, каких он и хотел. Дети родились и выросли в любви. А Мойра за много лет не утратила своего ореола свежести и почти девической скромности.

У них были общие друзья, они читали одни и те же книги, слушали одни и те же пластинки. Бывало, скандалили, потом мирились и в результате ссор становились еще ближе друг другу. А за последние пять лет достигли такого уровня взаимопонимания, что зачастую понимали друг друга без слов.

Когда, почему запала ему в голову мысль о возможности побега?

Дарби припомнил озадаченное личико хорошенькой секретарши, которую ему пришлось уволить. Будучи не в состоянии назвать разумную причину увольнения, он, чувствуя себя виноватым, нашел ей место с зарплатой повыше. Увольнение было заблаговременной предосторожностью, потому что ему очень уж нравилось любоваться ее полной грудью, изгибом пышных бедер. Однажды он с удивлением поймал себя на крамольной мысли: вот бы предложить ей сверхурочную работу, так чтобы они остались в офисе на ночь вдвоем. Поэтому ее и уволил. Это был первый сигнал, первый звоночек.

Вспомнил, как по-новому начал смотреть на девушек. Правда, и сами девушки как-то неуловимо изменились по сравнению с годами его молодости. Стали выглядеть более вызывающе. Ему было одиноко, он томился и испытывал необъяснимый голод.

Бетти Муни утолила этот голод.

Дарби смутился, вспомнив дни и ночи, проведенные с ней. Никогда, даже в ранние годы жизни с Мойрой, чувство не ослепляло его настолько; никогда он не был так невоздержан в желаниях, так похотлив и настойчив. Это походило на свечку, которая, вспыхнув, озарила всю его жизнь. Теперь, когда она клонилась к закату, фитиль ярко запылал, в последнее мгновение перед тем, как погаснут ь, загорелся вдвое ярче.

Чтобы утолить этот голод, он сознательно искал женщину, которая была бы полной противоположностью Мойре.

Бетти Муни – просто кошмарная девка. Тупая, похотливая, с дряблым телом. Мойра поймет, что он ей изменил. Дарби не знал, какие чувства при этом испытает его верная и преданная жена, но был уверен: с ее стороны подобное проявление неверности просто немыслимо.

Перед глазами Дарби проплыла картинка: больную женщину на носилках несут в грузовик. Он не испытал никаких чувств. Несколько раз ему на глаза попалась Бетти рядом с нахальным коротышкой. Вот бы переметнулась она к нему! Пусть забирает из «кадиллака» свою добычу и убирается из его жизни. Теперь Бетти вызывала у него только омерзение и презрение. Злобная, невежественная, жадная...

По дороге со страшной скоростью промчались два черных седана, вздымая пыль и минуя все прочие машины, ждущие очереди на переправу. Дерби сильнее оперся о дерево. Господи, что же все-таки сказать Мойре? Их союз невозвратно потерян, ушел навсегда.

Далеко впереди, на дороге, началась какая-то потасовка, один парень свалился в пыль, светловолосая девушка подбежала к нему. И снова драка, и опять кто-то упал.

Внезапно его внимание отвлеклось. Кто-то из детишек, играющих на дороге, попал ему в живот ловко закрученным камешком с острыми краями; стало так больно, словно его ударили молотом.

Дарби посмотрел вокруг. Никаких детей рядом с ним не было. Одни убежали вниз, к реке. Других отозвали родители. Невежи проклятые, не могут научить своих детей вести себя прилично! От удара камешком у него внутри возникло странное чувство пустоты.

Внезапно Дарби ощутил внизу живота теплую липкую влагу. Он расстегнул рубашку и посмотрел, куда попал камешек. Там оказалась маленькая дырочка; из нее медленно вытекала струйка крови и ползла вниз, на пояс.

И он понял, что в него попала пуля, и удивленно воскликнул:

– Меня подстрелили!

Слова звучали на редкость глупо – он констатировал очевидную вещь. Дарби Гарон не испугался, а скорее удивился. Кого можно застрелить? Гангстера. Солдата. Но уж никак не его, Дарби Гарона, руководителя крупной компании! Только вот... у него в животе дырка от пули, ранка с кровоточащими краями, – невозможно опровергнуть дыру в собственном животе. Шальная пуля! Очевидно, оружие пустили в ход дерущиеся на берегу.

Прежде всего, необходимо рассуждать логически. Если тебя ранили в живот, хорошо, если о тебе позаботятся. Он припомнил все, что когда-либо читал о ранениях в живот. В дни Гражданской войны исход неизбежно был роковым. Во время Первой мировой такое ранение считалось очень серьезным. Но сейчас, когда есть сульфаниламиды, пенициллин и так далее, раненым лишь делают полостную операцию, чтобы извлечь пулю; простреленные кишки зашивают, сыплют пригоршню-другую магического порошка на место разреза и предписывают месяц постельного режима.

Внезапно Дарби скрутило судорогой. Он закусил губы от боли и потряс головой. В ушах зазвенело, голова закружилась... Как будто он угорел. Его мексиканские похождения утратили всю свою значимость, а Бетти Муни перестала быть объектом ненависти. От нее можно ждать помощи. Он огляделся и увидел ее – далеко впереди, на дороге.

«Ничего, – подумал он, – побудет со мной еще пару дней, пока я немного не окрепну». Он уже готов был позвать ее. Она ведь говорила, что когда-то работала медсестрой. Она наверняка знает, как обращаться с такими ранами.

Второй приступ оказался сильнее первого. Колени у него подпрыгнули вверх, к груди. Он медленно, с усилием опустил ноги, глубоко вздохнул и ненадолго прикрыл глаза. Где-то в глубинах его сознания зарождался страх. Дарби усилием воли приказал себе успокоиться. Только не паниковать! С дырой в животе можно жить много дней. Можно или нет? А если задеты жизненно важные органы? Он скосил глаза на берег, потом снова опустил взгляд на живот. Тщательно накрыл рану рубашкой, рубашку заправил в шорты. Просунул руку под пояс и плотно заткнул ранку большим пальцем. Стало немного легче. Если не глядеть на рану, можно подумать, что она размером с тарелку. Лучше запомнить, какие у нее размеры. Интересно, будет ли меньше болеть, если надавить под углом, уменьшится ли ранка? Левой рукой он ощупал поясницу. Крови нет. Значит, пуля засела в нем. Маленькая пулька. Он вспомнил, как купил старшему сыну пистолет 22-го калибра и как они вместе стреляли по жестянкам на опушке леса. И он все время напоминал сынишке, что вот этими маленькими пульками можно убить мужчину или мальчика.

А если пуля застряла в почке или другом органе? Что теперь будет? Жить несколько дней... Необходимо лишь обработать рану.

Мимо прошел какой-то человек. Дарби хотел уже позвать на помощь, но стоило ему открыть рот, как его снова скрутило. Словно чья-то огромная рука схватила его внутренности и яростно выкрутила их, сжала, но затем постепенно отпустила. Когда он снова открыл глаза и опустил колени, тот человек уже ушел.

Чертовски глупое положение. Дарби почувствовал свою беспомощность. Черт бы побрал эту девчонку! Да, если он вдруг умрет, ей не позавидуешь! Интересно, как она объяснится с полицией? Руководитель фирмы уезжает в путешествие. Умирает в Мексике, на берегу реки. В деле замешана любовница. Утверждает, будто в момент смерти ее не было рядом с Гароном.

Прекрати паниковать! Тебе есть о чем подумать. Когда чего-нибудь очень долго и очень сильно хочешь, это обязательно происходит. Так у него было всегда. Как с тем сказочным домом. Мойра долго мечтала о нем и наконец получила. Много лет они копили на собственный дом; он трудился не покладая рук. Зато теперь у них есть дом.

Дарби запаниковал сильнее и, стуча зубами, заставил себя не вспоминать о боли. Опустил ноги, оперся о землю левой рукой, правой облокотился о ствол дерева. Ну, один рывок – и ты встанешь на ноги. Тогда сможешь пройти сорок шагов. Господи, да ведь ты ходишь ногами всю жизнь! Все очень просто. Ставь одну ногу впереди другой.

Изо всех сил он оттолкнулся и с трудом, пошатываясь, поднялся на ноги; Странная слабость. Но ведь силы не покидают человека так быстро. Не успел Дарби сделать и шага, как его снова скрутило. На сей раз боль была такая сильная, что он рухнул на землю и откатился назад, ударившись спиной о дерево. Мир накренился, но затем медленно выправился. Приступ прошел, только не совсем.

Так, надо отдохнуть немного и снова попробовать встать. Как глупо, ужасно глупо! Нет, у члена клана Гаронов кишка не тонка! Нас так легко не взять! Помнишь дядю Ральфа? Когда топор упал ему на ботинок и ему отрубило три пальца на ноге, он пешком дотащился до дому. Потом говорили, что он прошел больше десяти километров. Пришел с улыбкой на побелевшем лице и рухнул на пороге кухни; ботинок у него был полон крови.

Ожидая, когда вернутся силы для следующей попытки подняться, Дарби вдруг с горечью осознал, что умрет. Страх, сковавший его несколько минут назад, исчез бесследно. Теперь смерть представлялась ему прежде всего ужасным неудобством. С облигациями непорядок. Не пересмотрел условия страховки, как советовал Гарри. Да и на текущем счете тоже совсем немного денег. Придется Мойре заложить дом, пока не выплатят страховку. Гарри все для нее уладит, но ей наверняка не захочется его просить. Может, ему хватит такта самому предложить помощь?

О чем ты, приятель? У тебя впереди долгая счастливая жизнь. Тебе предстоит встретить еще много солнечных рассветов. Избаловать внуков. И поехать в путешествие, то путешествие, о котором так мечтает Мойра. Акапулько, Рио... Ты так долго копил на эту поездку... насколько позволяли налоги.

Надо вернуть машину, отвезти эту сучку обратно в Сан-Антонио. Или она из Хьюстона? Трудно припомнить, откуда именно. Значит, у тебя были веселые трехнедельные каникулы, а теперь тебя ранили в живот. Легко отделался! Попади пуля на четыре дюйма ниже, вот это была бы более справедливая кара. Наказано было бы именно то хозяйство, по милости которого ты и влип. Если оком своим согрешишь...

Подбородок его упал на грудь. Ему с большим трудом удалось приподнять голову. Перед ним все немного покачалось, но через минуту прояснилось. Стало поразительно четким. Он ясно различал грязную реку и берег вдали. Паром стоял на той стороне. Черные машины взбирались вверх по дороге. А еще дальше – маленькая фигурка...

Черт побери, да что же такое с его глазами?! Даже на таком расстоянии он отчетливо видит темные волосы, свитер, юбку... Он подарил ей их на день рождения. Господи, как давно это было! Он-то думал, она давно сносила эти вещи и выбросила их. Вот что главное в Мойре. Она всегда хорошо соображала. Умница. Теперь каким-то образом выследила его. Прискакала, прискакала к двери старого трактира – как в песенке. Нет, неверно. Она прискакала к нему на помощь!

Дарби улыбнулся фигурке жены на дальнем берегу. Значит, все будет в порядке. Конечно, даже на таком расстоянии можно прочитать, что написано в ее глазах. В них сладкое прощение и понимание. Она знает ответы на все вопросы. Мойра объяснит ему, почему он так поступил с ними обоими, и он сразу все поймет, все будет хорошо.

Милая девочка, она стоит на дальнем берегу, крепко сжимая в руках книги – совсем как тогда, в студенческие годы. Хочет показать ему таким образом, что все в порядке. Славный символ. Красивый жест.

Дарби легко и быстро вскочил на ноги, перепрыгнул канаву и мерным шагом пошел по дороге, высоко подняв голову.

Она увидела его, подняла свободную руку и помахала ему. И он пустился бежать. Много лет не бегал. Думал, уже разучился. Но посмотрите-ка на меня! Бегу, как тренер велел. Колени выше, Гарон, подпрыгивай и вставай на носки.

Бегом, бегом, ветер в лицо! Как удивляются его попутчики! Они думали, что он слишком стар и устал для того, чтобы бегать. А берег реки стремительно приближается к нему, бежит навстречу, словно он смотрит в лобовое стекло быстро едущей машины.

И Дарби Гарон кинулся в воду, ударился животом, прошел сквозь воду, как нож сквозь масло, вниз, в темноту... Он ощущал тьму вокруг лица, словно черные крылья овевали его, но знал, что непременно всплывет на поверхность, и Мойра будет близко, и больше они никогда не расстанутся и не поссорятся. Вытянув руки вперед, с улыбкой на устах он прорезал тьму, дожидаясь того мгновения, когда начнет подниматься на поверхность.