Текст книги "Затемнение в Грэтли"

Автор книги: Джон Бойнтон Пристли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

4

На следующий день я побывал на заводе Белтон-Смита. После этого посещения у меня остался бы прескверный осадок, если бы не то, чем оно закончилось. Встретили меня не очень-то любезно. Директора Робсона, к которому Хичем дал мне письмо, я не застал и после бесконечного ожидания попал к тощему молодому человеку по фамилии Пирсон. Я не представлял для него никакого интереса, и осуждать его за это нельзя. Но он мог бы хоть чуточку постараться скрыть это полное отсутствие интереса. Зевнув несколько раз, он пояснил, что последние ночи мало спал, так как готовил к открытию новый ангар. Он показал мне этот ангар через окно. Здание заводской конторы находилось в нескольких стах метров от огромных ангаров, занимавших участок длиной чуть не в полмили. До сих пор мне никто не может объяснить, почему мы, выстроив по всей стране такие гигантские авиационные заводы, постоянно испытываем нехватку самолетов.

В промежутках между зевками Пирсон дал мне понять, что у меня нет ни малейших шансов поступить на их завод. Он даже, кажется, находил, что со стороны Хичема было просто бесчестно некоторым образом обнадежить меня, дав мне письмо к Робсону.

Пирсон мне не понравился. Он был из тех англичан, которые и выражением лица, и тоном своим как бы внушают вам, что нынешняя война нечто исключительное, для избранного круга, нечто вроде королевской трибуны в Аскоте или павильона для членов Марилебонского крикетного клуба на стадионе «Лордз». Не будь у меня веских причин осмотреть завод, я не стал бы обращаться с просьбой к подобному субъекту. Но, видно, это уже непременная часть моей работы – обращаться с просьбами к людям, которые мне не нравятся. Делать было нечего.

– Вы не разрешите мне осмотреть завод?

– Я лично не возражаю, – ответил Пирсон. – Но у нас теперь насчет этого очень строго… Масса засекреченной продукции, сами понимаете…

– Понимаю.

Эти люди с их «засекреченностью» ужасно раздражают меня. Это дурацкое выражение всегда только привлекает внимание, вместо того чтобы отвлекать его. Не раз бывало, что из всего чужого разговора я слышал ясно только это идиотское слово. Однако я не стал делиться с Пирсоном своими мыслями и постарался, чтобы он и на лице моем не прочел их.

– Впрочем, если вам интересно, – сказал Пирсон, – можете заглянуть на минутку в наш главный ангар, чтобы получить представление о масштабах нашей работы. Если вы не передумали, я найду вам провожатого.

Я от души поблагодарил его – и не потому, что мне хотелось заглянуть в его ангар, а потому, что я жаждал увидеть этого «провожатого». Если мое предположение было верно, то на этого провожатого стоило взглянуть. Я сказал Пирсону, что ни в коем случае не передумал.

Провожатый оказался усталым человеком лет пятидесяти, с длинными растрепанными усами, в комбинезоне, пропахшем самолетным лаком. На кончике носа у него сидели очки в железной оправе. Чувствовалось, что человек рад отдохнуть от тяжелой работы. Такие живописные фигуры можно встретить на любой строительной верфи.

– Вы приезжий, сэр? – осведомился он, когда мы вышли из конторы.

– Да, – ответил я осторожно. – Я только что из Лондона, но я, собственно, канадец. Меня направили в Электрическую компанию Чартерса для переговоров насчет места. Ну, а пока их правление раздумывает, я решил съездить сюда и посмотреть, не найдется ли для меня хоть здесь какого-нибудь дела.

– Так-так! – сказал он, не глядя на меня и не умеряя своей рыси. – Мне всегда хотелось побывать в Канаде. И в Южной Америке тоже. Это была моя мечта.

– В Южной Америке я работал несколько лет, – сказал я, – в Чили и Перу. Чудесные края для тех, кто молод и здоров.

– А я уже не молод и далеко не здоров: старый насос в последнее время работает неважно… Да, сердце у меня сдало…

Мы шли через обширный двор между зданием конторы и громадными замаскированными ангарами. Справа виднелся аэродром, где испытывались новые сверхмощные «Циклоны». Я слышал гудение их больших пропеллеров. Неожиданно выглянуло солнце, сильный ветер смел с неба тучи. Стоял один из тех зимних дней, когда все вокруг кажется частью очень четкого цветного рисунка. Провожатый остановился и дотронулся до моего плеча. В этот момент мы были одни, далеко от всех и от всего.

– Больное сердце или не больное, – сказал он, доставая пачку сигарет, – а покурить все же надо. Без этого не могу.

Угостив и меня сигаретой, он вынул зажигалку. Мне стоило только взглянуть на нее, чтобы понять, что вот теперь действительно начинается работа в Грэтли.

– Не горит, – сказал он, не поднимая глаз. – Нет ли у вас огонька?

Я достал такую же точно зажигалку специального назначения, и мы оба закурили.

– Я бы отдал вам свою, – сказал я осторожно, – но это подарок старого приятеля.

– Спасибо, не беспокойтесь. Я завтра же приведу свою в порядок.

Удовлетворенные, мы переглянулись и кивнули друг другу. Мой немолодой усталый спутник сразу преобразился. Да, разведка направила сюда подходящего человека.

– Я приехал на завод специально, чтобы встретиться с вами, – сказал я.

– Разумно. Лучшего способа не придумаешь. Меня приставляют, конечно, ко всякому новому человеку, но сегодня я догадался, что это вы. Вот почему я прежде всего заговорил о Канаде и Южной Америке: мне сообщили о вас некоторые сведения из Лондона. Давайте пойдем дальше, но медленно. Может быть, за нами наблюдают.

– Здесь нам поговорить вряд ли удастся. Как вы думаете?

– Нет, и надеяться нечего. А потолковать необходимо как можно скорее. Слушайте, Нейлэнд, я живу на Раглан-стрит, в доме номер пятнадцать. Это второй поворот налево от Милл-Лейн. А Милл-Лейн направо от Маркет-стрит. Найдете? Отлично. Комната моя на первом этаже, но не забудьте, что у нас в Англии первым считается тот этаж, который в Америке называют вторым. И зовут меня здесь Олни, а фамилия моей квартирной хозяйки Уилкинсон. Запомнили? Хорошо, значит, сегодня вечером в половине десятого. Раньше не выйдет: мы работаем до семи, а потом я кое-что проверю и расскажу вам, что мне удалось узнать.

Он остановился, бросил окурок и затоптал его. Я сделал то же. Это дало нам возможность постоять и поговорить еще с минуту.

– Так у вас уже есть в руках какая-то нить?

– Да. Я не терял времени даром, хотя его было маловато: я ведь здесь занят целый день. А у вас?

– Есть две-три догадки, но еще рано делать выводы. Вечером поговорим… Значит, в половине десятого.

– Да. А теперь заглянем в ангар, и я буду обращаться с вами, как с довольно сомнительным типом. Пирсону скажу, что у меня есть кое-какие подозрения на ваш счет. Это будет полезно для дела, потому что такие новости здесь быстро распространяются. Вот увидите.

Четверть часа спустя меня выпустили через главные ворота. Я старался не показывать, как я доволен. Вот это называется с пользой провести время! Мне очень понравился и сам старина Олни, и то, что он сказал. У меня уже была намечена программа действий, но теперь я решил ничего не предпринимать до обстоятельного разговора с Олни.

Почти всю первую половину вечера я просидел у себя в номере, взвешивая и оценивая обрывки и клочки сведений, которые я за это время успел добыть в Грэтли. Я видел, что некоторые из них ничего не стоят, пока я не сопоставлю их с наблюдениями человека, который живет здесь уже довольно давно. Вы не можете себе представить, с каким нетерпением ожидал я встречи с Олни! Мне не только нужны были его указания – я предвкушал удовольствие час-другой побыть самим собою и поговорить свободно и откровенно о нашем деле. Время тогда было тяжелое, на душе у меня было скверно, и мне нужен был настоящий товарищ, а таким для меня мог быть только человек, знающий истинную причину моего пребывания в Грэтли. Все разговоры, какие были у меня здесь до сих пор (как вы, надеюсь, и сами заметили), напоминали уженье рыбы, и в них было столько же дружеского, сколько в крючках, на которые насажена приманка. Итак, когда я в четверть десятого вышел из гостиницы, чтобы идти к Олни, я был в самом лучшем расположении духа.

Затемнение показалось мне еще невыносимее обычного. Я брел ощупью, как в подземелье. Маркет-стрит я разыскал довольно легко, но затем начались мои мучения. Как водится, и первый, и второй прохожий, которых я догнал и чуть не сбил с ног, на мой вопрос, где находится Милл-Лейн, ответили, что они нездешние. На один миг мне представилось, что по улицам этого затемненного города бродят одни только «нездешние». Может быть, в Грэтли не осталось никого, кроме нездешних. Наконец полицейский показал мне (почти ткнув носом) узкий проход к Милл-Лейн. Потом я прошел мимо Раглан-стрит, приняв поворот налево за вход в гараж. Пришлось возвращаться обратно. Но в конце концов я нашел-таки Раглан-стрит и с некоторым опозданием позвонил у двери небольшого стандартного домика под номером пятнадцать.

Дверь открыла испуганная женщина, похожая на серую мышку. Я объяснил, что пришел по делу к ее жильцу, мистеру Олни.

– Комната мистера Олни на втором этаже, вверх по лестнице и направо, – сказала она робко. – Но он еще не возвращался.

Мы уже стояли в тесной прихожей с тем душным запахом шерсти, который я замечал во многих маленьких домах Англии, как будто в них хранятся залежи старых одеял. Из первой комнаты слышались громкие выкрики – там было включено радио.

– Я думаю, вы можете пройти наверх и подождать, – продолжала хозяйка. – Он мне прислал записку, что к нему придет один человек, – это на случай, если он немножко запоздает.

– Он знал, что я приду.

– Да, видимо, знал. А вот про даму ничего не написал.

– Про какую даму?

– Ну, как же… – Она понизила голос. – Его там дожидается еще какая-то дама. Доктор… как ее… фамилии-то я не запомнила.

Это было неприятно – конечно, если только женщина наверху не окажется товарищем по работе. Олни не сказал ни слова о том, что при нашем разговоре будет присутствовать какая-то женщина. А я предпочел бы, чтобы вообще не было никаких женщин.

– Ладно, все равно, – сказал я. – Пойду наверх.

Внезапное появление имеет иногда свои преимущества. Я поднялся по лестнице быстро и бесшумно и сразу, без стука, ввалился в комнату Олни. Поэтому я успел заметить, что сидевшая там женщина торопливо сунула в карман бумажку, которую держала в руках. Движение было инстинктивное, но факт оставался фактом. И видно было, что она в большом смятении.

– Простите, если я вас напугал. Но я опоздал к мистеру Олни, и…

– Его нет дома, – сказала она, тяжело дыша и явно желая выиграть время. – Я… я его жду.

Это была женщина лет тридцати пяти, с тонким строгим лицом и яркими зеленовато-карими глазами. В этих умных глазах я прочел тревогу и какую-то неуверенность. Ее, видимо, ужасно злило, что ее застали здесь.

– Пожалуй, сниму пальто, – сказал я. – Тепло.

В комнате и в самом деле было тепло, потому что в камине горел жаркий огонь. И вообще эта комната, судя по всему, отлично заменяла Олни гостиную. Она была довольно большая и, несмотря на убогую, обшарпанную мебель, уютная. Помню, я подумал: хорошо бы подыскать себе жилье в таком же роде.

Женщина посмотрела на часы и сдвинула брови.

– Мне, собственно, нужно увидеться с ним всего на одну минуту, – начала она.

– Не беспокойтесь. Я могу подождать, пока вы с ним поговорите.

– Вы, кажется, сказали, что он просил вас прийти раньше?

– Да, в половине десятого. Не хотите ли сигарету?

– Нет, спасибо. Я не курю.

Тем и кончилась наша вежливая предварительная беседа. Я закурил и, лениво блуждая глазами по комнате, время от времени украдкой посматривал на соседку. Доктор «как ее», видимо, была сильно чем-то встревожена и первым делом попыталась избавиться от бумажки, которую держала в руках.

– Между прочим, разрешите представиться, – сказал я самым непринужденным тоном. – Моя фамилия Нейлэнд. Я канадец, только что приехал в ваш город. Хлопочу о службе. Инженер. Мистера Олни я встретил сегодня на авиазаводе.

– Вот как! – Она улыбнулась, и лицо у нее сразу стало другое. – Возраст? Семейное положение? Хобби?

– Анкета? Прекрасно, я не возражаю. Возраст – сорок три. Вдов. Хобби – уженье рыбы на мух, исторические романы и путешествия, кино и не слишком серьезная музыка. Вот вам исчерпывающие сведения.

Опять ее лицо осветила улыбка, и очень приятная. Но ненадолго. В следующую минуту она уже насупилась, как будто желая прекратить разговор. Но я смотрел на нее и выжидающе ухмылялся. Не для того же я ей сообщил все о себе (и ведь истинную правду, если не считать маленькой лжи насчет службы), чтобы сидеть здесь, так ничего и не узнав о ней.

– У меня практика в Грэтли, – сказала она важно и прибавила с оттенком невольного вызова: – Я доктор Бауэрнштерн.

И все. Больше не было шутливых вопросов о семейном положении и хобби. Доктор Бауэрнштерн. И при этом ни малейшего следа иностранного акцента! Может быть, она не англичанка, очень возможно, что шотландка, но, судя по произношению, ни в коем случае не немка. Я читал и слышал о немцах с безупречным английским произношением, а встречать таких до сих пор не приходилось. Они принадлежат к той же фантастической категории, что и гениальные сверхшпионы, действующие в десяти обличьях, и герои преступного мира, стоящие во главе разветвленных организаций.

– Пожалуй, мне не стоит больше ждать, – промолвила доктор Бауэрнштерн, не глядя на меня. Она сидела на краешке глубокого старого кресла, я развалился в таком же по другую сторону камина. Я делал все для того, чтобы она стала чуточку доверчивее и общительнее, но у меня ничего не выходило.

– Не хотите ли что-нибудь передать через меня? Я его дождусь.

– Дело в том, что… – Она нерешительно помолчала, все глядя куда-то в сторону. Потом посмотрела на меня в упор блестящими испуганными глазами – так иногда смотрят люди, которые собираются преподнести вам вопиющую ложь. – Мистер Олни – мой пациент, и я прописала ему вчера лекарство, а потом подумала, что… да, я в этом теперь уверена… что оно не вполне подходит… во всяком случае, его можно заменить лучшим. Ну, я и зашла к нему… по дороге домой… чтобы сказать об этом… Вот и все.

– Понимаю. – Я рискнул взять быка за рога. – Так этот неудачный рецепт вы и спрятали в карман, когда я вошел?

В лице ее и так было мало румянца, а тут оно побелело, как бумага. Но ненадолго. Через минуту она уже овладела собой и притворилась оскорбленной и рассерженной – любимая уловка всех женщин, независимо от того, получили они медицинское образование или нет. Она, разумеется, встала и начала застегивать пальто. Я тоже встал, благоразумно пряча усмешку.

– Когда вы так стремительно вбежали сюда, – сказала она, и голос ее звучал словно откуда-то издалека, – я читала письмо, и, естественно, вы меня испугали…

– Знаю, я уже извинился. Кроме того, мне не следовало спрашивать о том, что меня совершенно не касается. Должен признаться, что я невежа и слишком любопытен.

– Да, – подтвердила она, собираясь уходить. – Я заметила, что вы очень любопытны… Нет, не потому, что вы задали этот вопрос. Вас выдают глаза. Они у вас очень беспокойные, очень пытливые и очень печальные. Вы несчастливы – и поделом. Прощайте.

И раньше чем я успел что-либо сказать или обдумать следующий шаг, она была уже в коридоре. Застигнутая врасплох, эта доктор Бауэрнштерн напоминала затравленного зайца, но, когда она владела собой, она всякого могла оставить в дураках. Я утешал себя тем, что узнаю все о ней от Олни, ибо, был он ее пациентом или нет (а он по многим причинам мог предпочесть ее другим врачам), он, во всяком случае, должен знать о ней что-нибудь. Я же успел только прийти к выводу, что эта женщина живет в каком-то постоянном мучительном напряжении, что она умна и что она мне антипатична.

Но где же застрял Олни? Было уже десять часов. Мне не сиделось на месте, и я стал ходить из угла в угол. Комната была так же «типична», как наружность и поведение Олни, когда я встретил его сегодня на заводе. Ни единой книги, ни единого листа бумаги, которые могли бы навести на мысль, что в комнате живет не заводской мастер. Я лишний раз увидел, какой умница этот Олни, и мне еще больше захотелось поговорить с ним по-настоящему.

Приблизительно в четверть одиннадцатого я услышал внизу звонок и затем голоса. Кто-то пришел. Я осторожно выглянул и увидел полицейского сержанта. В следующую секунду я его узнал. Это был тот самый тип с выступающим подбородком, которого я видел сегодня на заводе Чартерса и который почувствовал ко мне такое нерасположение. Он поднимался по лестнице.

У меня было меньше двух секунд, чтобы принять решение. Если я останусь здесь, избежать разговора не удастся. Надо выбирать: встретиться с ним лицом к лицу или поскорее исчезнуть отсюда. Если он увидит меня здесь, это возбудит в нем такие подозрения, что либо полиция начнет следить за мной с утра до вечера, либо я должен буду открыть ему, кто я и что делаю в Грэтли, а этого мне не хотелось. Конечно, рано или поздно придется свести знакомство с местной полицией, но чем меньше эти назойливые остолопы знают обо мне, тем лучше для моего дела, а стало быть, для дела обороны и объединенных наций.

Итак, выход один – улизнуть. Я вскочил на окно, затемненное длинными тяжелыми шторами, нырнул в щель между ними, пролив луч света на затемненный мир, поднял нижнюю раму и, уцепившись за подоконник, повис в воздухе, а затем вытянулся, разжал руки и упал.

Будь внизу камни, я, вероятно, попал бы в больницу и пролежал месяца два в гипсе, но я рискнул, надеясь, что окно выходит на немощеный задний двор или в садик, и оказался прав, но все же тяжело и гулко шлепнулся на землю. Я упал в сад, и снег, еще лежавший там сугробами, смягчил удар.

Приземлившись, я услышал, как наверху в комнате, из которой все еще лучился свет, орет сержант. Услышал и другой голос – вероятно, какого-нибудь дежурного ПВО – с улицы, налево от меня. Я поскорее поднялся с земли, легко нашел калитку благодаря свету, падавшему из окна, и, завернув за угол, пошел по переулку направо. Со стороны дома донесся полицейский свисток – должно быть, сержант гнался за мной, – а затем я услышал быстрые шаги: кто-то шел по переулку мне навстречу. Было очень скользко, и я понимал, что не уйду далеко, раз полиция гонится за мной по пятам. Поэтому я шмыгнул в первые же незапертые ворота, пробежал по протоптанной в снегу дорожке и, открыв дверь черного хода, проник в какое-то помещение, которое принял в темноте за маленькую кухню.

Я не знал, что происходит на улице, но чувствовал, что сейчас выходить опасно, нужно переждать здесь. Самое разумное либо оставаться как можно дольше в этом чужом доме, либо попробовать незаметно прокрасться к парадному ходу и выйти на другую улицу. Тут только я вспомнил, что мое пальто и шляпа остались в комнате Олни и у меня очень мало шансов получить их обратно – разве что в полицейском участке. Правда, ни пальто, ни шляпа не могли служить против меня уликой, в них не было ничего приметного, не было даже названия фирмы: проработав почти два года в отделе, я кое-чему научился. Но все же мне было досадно, я клял себя за то, что не догадался захватить их.

К счастью, мой электрический фонарик был так мал, что я носил его не в пальто, а во внутреннем кармане пиджака. И теперь он пригодился мне для того, чтобы выбраться из этой грязной норы, где воняло кошками и квашеной капустой. Я вдруг сообразил, что этот дом совершенно такой же, как тот, где жил Олни, и здесь должна быть такая же точно прихожая. Проскользнув в нее, я услышал голоса за дверью, первой от входа. Я прислушался и сразу узнал один из голосов. В этой комнате находился не кто иной, как «наш талантливый комик» мистер Гэс Джимбл. Вероятно, подкреплялся и отдыхал после тяжелой работы.

Я постучал и вошел. Да, это был Гэс, еще со следами грима на испитом лице, но уже ввиду позднего часа без воротничка и галстука.

За столом, кроме Гэса, сидели: тучная матрона, молодой человек – не то Леонард, не то Ларри – и одна из шести «герлс». Они только что кончили ужинать и теперь курили и пили пиво. В комнате было очень тепло, а запах стоял такой, словно здесь непрерывно ели, пили и курили в течение последних двадцати часов.

– Мистер Джимбл? – произнес я, поспешно закрыв за собой дверь.

– Да, это я, – отозвался Гэс, не очень удивившись.

Мне повезло: я попал к людям – вероятно, единственным в Грэтли, – которых не смутит появление в их доме чужого человека в такой час.

– Простите, что врываюсь к вам так поздно, – начал я.

– Ничего, ничего, дружище, – сказал Гэс весело. Быть может, ему было приятно увидеть новое лицо как раз сейчас, когда он после выступления размяк и стал словоохотлив. – Знакомьтесь. Это миссис Джимбл. А это моя дочь и ее муж Ларри Дуглас. Оба работают со мной в труппе. Были на нашем представлении?

– Как же, вчера вечером, – ответил я со всем энтузиазмом, на какой был способен. – Был, и оно доставило мне громадное удовольствие. Отчасти потому я и пришел. Моя фамилия Робинсон, я был в гостях у знакомых, на этой улице, и от них узнал, что вы живете рядом. А так как мне нужно кое о чем спросить вас, я и зашел. Стучал, стучал, но мне не открывали. Ну, я немного озяб, стоя на улице, а тут как раз услыхал ваши голоса и вошел. Надеюсь, вы меня извините.

Все это я изложил, обращаясь к миссис Джимбл, очень вежливо, так что она была явно польщена.

– Конечно, конечно, – сказала она. – Очень приятно познакомиться, мистер Робинсон. – И она с достоинством посмотрела на дочь, как бы говоря: «Вот это вежливость! Наконец-то со мной обходятся должным образом».

– Вы, наверное, очень озябли, мой милый. – Гэс встал и отодвинул стул. – Давай-ка, мать, передвинем стол. Ларри, Дот, помогайте!

– Наша квартирная хозяйка, – сказала миссис Джимбл, когда мы разместились поудобнее, – ложится очень рано, и, кроме того, она глуха, вот отчего она вам не отперла. Она ничего не слышит, даже когда я кричу ей в ухо.

– Отлично слышит, когда захочет, – возразила Дот, которая, видимо, была в дурном настроении. – Верьте им!

– Ну вот, так-то лучше! – воскликнул Гэс, когда мы все собрались у камина. – Стаканчик пива, мистер Робинсон? Налей-ка ему, Ларри. Нам сегодня повезло с пивом, мистер Робинсон. В последнее время это большая редкость… во всяком случае, для нас, простых смертных. Иногда просто в глотке пересыхало… Да, так вы говорите, вам понравилась программа?

– Очень. И всей публике очень понравилась.

– Ну, конечно, – сказал Гэс. – Меня всегда хорошо принимали в Грэтли. Не могу пожаловаться, не могу пожаловаться. Вы, конечно, догадываетесь, что я имею долю в нашем предприятии. В «Ипподроме» сейчас идет одна из наших рядовых программ… Я не называю ее сенсационной, – добавил он осторожно, – потому что это было бы преувеличением. Да, это было бы несправедливо по отношению к Грэтли. Но, во всяком случае, программа неплохая. И должен вам сказать, мистер Робинсон, предприятие у нас, может быть, и небольшое… я не говорю, что оно большое… но вы себе не представляете, какие суммы мы расходуем на артистов. Возьмем, к примеру, нашу певицу, Марджори Гроувнор…

– И не стоит она таких денег! – перебила его жена весьма решительно. – Я это говорила с самого начала. Правда, Дот?

– Правда, ма. И с тех пор мы это слышим каждый вечер, – сказала Дот.

– Ваше здоровье, мистер Джимбл! – воскликнул я, поднимая стакан.

– И ваше, дружище… Ну-с, так вы говорили, что у вас какое-то дело ко мне?

– Да, в сущности, ничего особенного, – сказал я извиняющимся тоном. – Вчера в театре меня заинтересовала одна из ваших артисток, и я решил заглянуть сюда и порасспросить о ней. Видите ли, у моего приятеля, канадского француза, была сестра, замечательная гимнастка, и мне известно, что несколько лет назад она приехала в Англию выступать в варьете. А вчера, когда я смотрел на вашу мамзель фифин, мне пришло в голову, что, может быть, она и есть сестра моего друга.

– Вот оно что! Подумайте, какое странное совпадение: ведь мы только что, перед тем как вы вошли, говорили о ней.

– Ничего странного – мы постоянно говорим о ней, – возразила Дот.

– Да замолчи ты или ступай спать! – буркнул ее муж, Ларри.

– Что та-ко-е? – сразу вскипела Дог.

– Ну-ну, будет вам! – прикрикнул на супругов Гэс, усмиряя их суровым взглядом и обнаруживая больше родительского авторитета, чем я предполагал в нем. – Дайте спокойно поговорить. А кому мы мешаем, тот может пойти наверх и там на свободе выкричаться… Вот так!

Он отвернулся от них и лукаво подмигнул мне. В жизни Гэс нравился мне гораздо больше, чем на сцене.

– А как зовут сестру вашего приятеля?

– Элен Мальвуа, – ответил я без запинки, вовремя вспомнив имя одной славной старой девы, которую я встречал в Квебеке много лет назад.

– Нет, тогда это не она, – сказал Гэс с какой-то официальной, торжественной серьезностью, видимо, наслаждаясь своей ролью. – Мне случайно известно, что настоящее имя Фифин – Сусанна Шиндлер. – Он произнес имя, старательно выделяя каждый слог. – И она родом из Страсбурга, я точно знаю.

– Значит, это не та, – сказал я. – А между тем ваша акробатка похожа немного на моего канадского приятеля. Кстати, трюки ее хороши…

– Безусловно, интересный номер, – подтвердил Гэс, а остальные трое обменялись многозначительными взглядами. – Талантливо и подано мастерски. Но… очень странная особа… очень странная!

– Странная? Да она форменная психопатка! – воскликнула Дог. – Она до смерти напугала двух наших хористок, когда они в Сандерленде случайно зашли в ее уборную.

– Я это давно говорила, – вмешалась миссис Джимбл, у которой, видимо, был довольно однообразный репертуар. – Говорила я, Гэс, или нет? Я с самого начала предсказывала, что от нее в труппе будут одни неприятности, потому что она дурная женщина. Я имею в виду не пьянство и не мужчин… этого за нею не водится…

– Ну, насчет мужчин я не так уверен, как вы, – заметил Ларри. – Впрочем, если она их и любит, так у нее странные вкусы, судя по тем мужчинам, которые ходят к ней.

– Не мужчин она любит, – возразила Дог решительно. – Спросите-ка у Розы и Филлис, они вам кое-что расскажут…

– Хватит! – остановил ее Гэс. – Мистер Робинсон может бог знает что подумать о нашей труппе. Нет, Фифин просто особа с большими странностями. А когда я говорю «со странностями», так я имею в виду именно это, и больше ничего: за сорок лет, что я разъезжаю с труппой, я перевидал немало всяких людей. Во-первых, Фифин ни с кем не дружит. Вы можете работать с нею месяц и не обменяться десятью словами, – она заговорит только в том случае, если ей покажется, что с ее кольцами или подпорками что-нибудь неладно.

– Может быть, это оттого, что она не очень хорошо говорит по-английски? – предположил я.

– Ох, уж эти мне иностранки! – возмущенно воскликнула миссис Джимбл. – Не стала бы я принимать их в труппу. Ни за что на свете. Грязнухи!

– Простите! – остановил ее Ларри. – Фифин вовсе не грязнуха.

– Если не тело, так душа у нее грязная, – отрезала миссис Джимбл.

– Ты сама не знаешь, что городишь, мать, – благодушно заметил Гэс, шлепнув ее по могучей ляжке. – Теперь помолчи и дай мне сказать. Английский язык у Фифин хромает, это верно, но я знаю людей, которые говорят по-английски гораздо хуже, а трещат так, что голова раскалывается. Нет, просто она какая-то недружелюбная. Она не хочет стать в труппе своим человеком. Да и работой, кажется, не так уж интересуется. Вы понимаете, мистер Робинсон, я особенно не могу жаловаться, потому что она всегда имеет большой успех. Вы сами видели вчера. Но могла бы иметь гораздо больший, если б захотела.

– Как так? – спросил я и, смею вас уверить, спросил не просто из вежливости.

– Вы видели ее номер. Она заставляет зрителей считать петли и обороты. Что ж, это хороший прием, так же как заставлять публику петь хором. Но я вот что приметил: сегодня она какой-нибудь трюк на трапеции делает только четыре-пять раз, а завтра тот же самый трюк с легкостью повторяет пятнадцать, восемнадцать, двадцать раз. А если так – почему не делать этого каждый вечер? Вы меня понимаете, мистер Робинсон?

Я ответил с полной серьезностью, что понимаю.

Тут нас удивила Дот.

– А я знаю, почему она каждый вечер меняет число петель, – начала она.

– Вовсе не каждый вечер, – перебил ее Ларри. – Иногда счет бывает одинаковый несколько вечеров подряд. Я сам считал.

– Наверное, больше пялился на ее жирные ноги. – Дот злобно посмотрела на него. – Она меняет число из суеверия – сама говорила как-то мне и Филлис. Она страшно суеверна. Сидит в своей уборной и гадает себе на картах. А нам гадать не хочет. Вообще она, по-моему, психопатка. И хватит о ней!

– Вот еще новости! – Миссис Джимбл строго посмотрела на дочь. – Тебе неинтересно, а другим, может быть, интересно!

– Какие же мужчины ходят к ней? – спросил я.

– Я заметил только двух-трех, – сказал Гэс. – Так, обыкновенные люди. Немолодые, насколько мне помнится.

– Ничего особенного, – снова вмешался Ларри, который на сцене был прескверным комиком, зато в жизни оказался очень наблюдательным молодым человеком. – Они совсем не похожи на так называемых поклонников. Я встречал ее несколько раз в пабах и кафе с какими-то типами, они толковали о чем-то, но за руки не держались, не любезничали…

– Не у всех такие привычки, как у тебя, – заметила Дот. Она, видимо, была из тех жен, которые считают своим долгом при посторонних каждые пять минут одергивать мужа.

– Ты отлично понимаешь, что я хотел сказать, – сердито возразил Ларри. – Просто они вели себя не как любовники. Похоже, что они приходили туда по делу. А какие у них дела – один бог знает.

Миссис Джимбл вдруг начала зевать во весь рот. Я допил пиво и встал.

– Ну, очень вам благодарен. Все это очень интересно. Еще раз спасибо за вчерашнее представление, мистер Джимбл! – Я пожал всем руки.

– Я вас провожу, – сказал Ларри. Когда мы вышли в прихожую, он закрыл за собой дверь и спросил тихо:

– Вы сыщик?

– Господи помилуй! Конечно, нет. С чего вы взяли?

– Ладно, я и не ждал другого ответа. Но я догадался, что вы не зря расспрашивали про Фифин. И на вашем месте я бы постарался разузнать о ней побольше. Если я могу вам чем-нибудь помочь, дайте знать. В прошлом году меня освободили от военной службы, а я взял да и женился на Дот. Вот и попал в труппу. Дело это мне не больно нравится, и я знаю, что ни черта не стою. Но не думайте, что я дурак.

– Вижу, что вы не дурак, – заверил я его.

Когда он не кривлялся на эстраде в паре с ужасным Леонардом, он производил приятное впечатление. Мне стало жаль его.

– Кроме того, – добавил Ларри, уже открывая входную дверь, – вы у меня в долгу за то, что я вас не выдал им. – Он указал на комнату, откуда мы вышли. – Вы сказали, что вошли через эту дверь, но я пришел домой последним и отлично помню, что запер ее и задвинул засов, а больше никто ее не открывал. Так что вы вошли другим ходом.