Текст книги "Вино богов"
Автор книги: Джон Барнс
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
Глава 6
ЛУЧ СОЛНЦА
Аматус вздрогнул, но не обернулся и не замедлил шага. Еще мгновение – и Сильвия сообщила:
– Это гоблин кричал.
– Ой-ой-ой! Он меня бьет! – сообщил тот же голос.
– Он, наверное, будет мучить меня, пока мы не выберемся отсюда…
– Он подражает моему голосу, чтобы вы мне не помогли! Ой! Ой! На помощь! На помощь!
Дорога была долгая, но на этот раз гоблины по пути не попадались – держались позади путников. Пламя факела, который нес Голиас, озаряло своды туннеля, увешанные сталактитами причудливой формы, и хотя воздух в туннеле был неподвижен, пламя плясало и подпрыгивало, словно боролось с мраком, а тени зловеще танцевали на потолке.
Через некоторое время гоблинам, видимо, прискучила эта игра, и они начали развлекаться тем, что стали швыряться камнями, не попадая, правда, при этом по путникам. Камни перелетали через головы людей и громко клацали по каменному полу. Всякий раз, швыряя камень, кто-то из гоблинов вопил голосом Сильвии:
– Осторожно! Поберегись! – или:
– Ой, щас жахнет!
Поначалу эта игра на самом деле щекотала нервы, но потом эффекта поубавилось. Гоблины – такой народ. Эстетического чутья им недостает, вот они и думают, что если что сработало в первый раз, то можно этим заниматься бесконечно с этим же результатом. В итоге туннель просто-таки разрывался от какофонии воплей «Сильвии» и грохота падающих камней. Число же вопящих Сильвий возросло до невероятности, и теперь при всем желании невозможно было бы отличить крики настоящей девушки от визга гоблинов-имитаторов. Довольно скоро Аматусу стало просто смешно.
Пытаясь сдержать смех, он искоса глянул на Каллиопу и обнаружил, что та тоже давится от хохота. Принц перевел взгляд на сэра Джона Слитгиз-зарда и заметил, что тот тоже усмехается уголками глаз, как и Психея. Условия не запрещали смеяться. Нельзя было разговаривать и оглядываться назад, а смеяться – сколько угодно. Вскоре вся компания уже дружно хохотала.
А когда все отсмеялись, то поразились наступившей тишине. Они пошли дальше, и только поскрипывание сапог и башмаков напоминало о том, что они живы.
Впереди завиднелся мост, а больше никто из гоблинов не показывался. Чудище, загадавшее им загадку, приветственно, по-деловому кивнуло. Похоже, на сей раз ему были глубоко безразличны идущие мимо люди. Чудище даже хвостом повиляло. Путники по очереди погладили зверюгу и даже за ушами почесали (для этого пришлось чесать за каждым ухом вдвоем), что чудищу очень понравилось. Пройдя вперед, путники услышали, как Сильвия погладила голову чудища и попросила не пускать на мост гоблинов. Затем, судя по всему, Сильвия пошла по мосту следом за всей компанией, а Чудище оповестило людей о ситуации:
– Они ее не тронули, она жива-здоровехонька. Как говорится – без происшествий. Спустившись с моста, путники снова встретились с гоблином-привратником, который поинтересовался:
– Скажите, куда идете и зачем покидаете Страну Гоблинов?
Голос у него был такой, словно все это ему до смерти прискучило.
Голиас ничего не ответил, а просто пошел дальше – ведь никому из путешественников нельзя было говорить, покуда они не увидят света дня. Остальные молча последовали за Голиасом.
Гоблин повторил вопрос несколько раз, последние пару раз перешел на крик, но компания упрямо шла вперед, храня молчание и не оборачиваясь.
Вдруг у самого уха Аматуса послышалось ядовитое, леденящее душу шипение, и в тот же миг спину Голиаса пронзила стрела. Ее черное оперение торчало у алхимика между лопаток. Издав отчаянный крик, Голиас рухнул на пол ничком, раскинув руки. Его лицо и бороду запачкала липкая грязь. Факел выпал из рук Голиаса и погас. Теперь дорогу озаряло только зеленоватое свечение могильных червей.
Аматус обернулся и увидел, что привратник заряжает лук новой стрелой.
– Прошу прощения, но правила есть правила, – произнес он с ядовитой ухмылкой. Ухмыляться, впрочем, долго он не смог, так как сэр Джон вогнал ему в глаз кинжал по самую рукоятку.
Сильвия бегом догоняла остальных, а за ней мчались десятки и сотни гоблинов, вооруженных до клыков. Рекой стекала с моста толпа жутких тварей. Аматус, не задумываясь, выхватил из-под плаща мушкет, оттянул тяжелый бронзовый затвор, забил в ствол побольше картечи.
– Тихо, не спеши, не стреляй раньше времени, – послышался за спиной у принца негромкий голос сэра Джона.
– Подпустите их на выстрел, – прогремел с другой стороны голос Кособокого. Рядом с Аматусом встала Каллиопа, также зарядившая свой мушкет.
А за спиной у принца слышались хриплое дыхание и кашель Голиаса. Мортис, Психея и Сильвия пытались облегчить его предсмертные муки.
Гоблины упорно подбирались поближе, их ноздри раздувались, языки облизывали губы. Эти твари обожали поедать все, что страдает в процессе поедания, но их излюбленной пищей была людская плоть.
Вооружены гоблины были так-сяк. Оружие у них было самое разномастное, большей частью наворованное в надземном мире. Среди них, судя по форме, имелось довольно много генералов и полевых командиров. Гоблины приволокли с собой все, что могли, от грубо сработанной мортиры (она наверняка не стреляла, и пользоваться ей можно было только как дубинкой: держали ее за дуло) до грабель. Похоже, сюда примчались те самые чокнутые гоблины, что не так давно выдавали себя за придворную челядь. Теперь они держались в арьергарде и оружием подталкивали вперед «простых солдат».
К первой атаке гоблины готовились довольно долго. У Аматуса мелькнула мысль: не воспользоваться ли медлительностью врагов? Тогда можно было бы унести с поля боя Голиаса и выбраться на поверхность. Но Кособокий, словно услышав мысли принца, прошептал:
– С гоблинами так нельзя. Покажешь им спину – пиши пропало. Когда они кинутся на нас, – сказал он чуть громче, чтобы его смогли услышать остальные, – цельтесь в передовую линию Это наверняка те кого специально морили голодом, – они и вправду опасны. А вы, сэр Джон, постарайтесь разглядеть тройку самых злостных генералов – это те, что гонят остальных вперед, и попробуйте их подстрелить.
– Это мы с радостью, – отвечал сэр Джон.
– Цельтесь пониже, – посоветовал Кособокий. – Гоблины – коротышки, и к тому же при промахе с такого прицела можно вдобавок задеть кого-нибудь еще из этих тварей.
Позади Сильвия и Психея отчаянно пытались приподнять Голиаса и усадить, чтобы он мог дышать. Рядом с ними Мортис читала Септицемию, седьмое из Великих Заклинаний. Считалось, что оно способно противостоять действию любых ядов. Время от времени слышались хрипы и вздохи алхимика – значит, он был еще жив. Но вот послышался очередной хрип, и вдруг в пещере стало тихо-тихо, только постукивали капли воды, стекавшей со сталактитов. Аматус услышал, как Кособокий медленно, обреченно выдохнул.
Гоблины бросились на людей, подгоняемые дубинками и ржавыми саблями своих командиров. Первые ряды тварей мчались строго вперед, безо всякой военной хитрости и тактики, ведомые исключительно желанием как можно скорее запустить клыки в людскую плоть. Аматус услышал выстрел мушкета Кособокого, сам хорошенько прицелился и пальнул картечью по одному из гоблинов. Даже не удосужившись проверить, попал или нет, принц выхватил из-за пояса второй мушкет, взвел курок и выстрелил. Уложив второго гоблина, он поспешно разрядил и третий мушкет. Аматус слышал, что Кособокий и Каллиопа тоже стреляют, и когда он обнажил свой меч, успел заметить, что пол уже усеян трупами гоблинов и что сэр Джон своей стрельбой успел пробить брешь в арьергарде врагов, куда устремились твари, желающие спастись бегством.
Но тут часть гоблинов бросилась прямо на Аматуса. Маленькие, не более пяти футов ростом, оружием злодеи пользовались неумело – они просто яростно им размахивали, но их было такое количество, что в массе они все же были опасны. Пришлось принцу действовать примерно так, как во время урока фехтования. Он старался как можно скорее отбиться от очередного противника. Скоро принц уже потерял счет своим удачам и не мог бы сказать, скольких гоблинов уложил, скольких ранил, а скольких просто заставил отступить. Он знал, что многие уже просто удрали, но на поле брани теперь остались сущие безумцы, одуревшие от голода.
Минуты ли летели, века ли тянулись – здесь, в мертвенном зеленоватом свечении могильных червей… Аматус рубил и колол, судорожно вдыхал затхлый промозглый воздух. Холодный пот ручьями стекал по его усталой руке, но он не сдавался.
Вдруг рядом с ним громко взревел Кособокий. Великан размахнулся мечом, наклонился и что-то подобрал с пола. Мгновение спустя он выпрямился, держа одной рукой за ноги извивающегося гоблина. Сжатой в кулак другой рукой начальник королевской стражи молотил по ребрам визжащего ублюдка.
– Я безоружен! Драться не могу! – прокричал Кособокий, вертя гоблина над головой. – Нате! Ешьте, твари!
Как следует раскрутив визжащего гоблина, начальник стражи швырнул его в сторону его сородичей. Гоблин перелетел через арьергард и шлепнулся на пол пещеры.
Голодные товарищи незамедлительно развернулись и набросились на него, не обращая внимания на его дикие вопли и мольбы о пощаде. На некоторое время звуки боя сменились клацаньем клыков и треском раздираемой плоти.
Прежде чем Аматус успел сообразить, что же делать дальше. Кособокий устремился в обход гоблинского войска, выхватил из толпы зазевавшегося гоблина, сжал его мертвой хваткой и заставил бросить оружие. Еще мгновение – и вот еще один беспомощный гоблин был отдан на съедение сородичам-каннибалам. И снова вопли поедаемого и скрип клыков.
Кособокий продолжал закреплять достигнутый успех. Его тактика срабатывала беспроигрышно. Оказалось, что длительная голодовка превращает гоблинов в неуемных обжор, и довольно скоро Кособокий почти всех тварей скормил друг дружке. Когда остался последний, Кособокий и с ним церемониться не стал. Ухватил за лодыжки, размахнулся как следует и зашвырнул гоблина в пропасть под мостом. Летел гоблин недолго – только показалось, что долго, но все равно при падении звучно шмякнулся и, судя по всему, разбился вдребезги.
Аматус, сэр Джон и Кособокий поспешили к Голиасу. Психея выдернула стрелу и остановила кровь, но наконечник, как оказалось, был смазан гнилой слизью с пола пещеры. Лицо алхимика мертвенно позеленело.
– Рана близко от позвоночника, – заключил сэр Джон Слитгиз-зард. – Если мы тронем его, он может умереть.
– А не тронете – я точно умру, – еле слышно пробормотал Голиас. – Думаю, я так или иначе погибну. Но предпочел бы умереть при свете дня.
– Поднимите его, – распорядился Кособокий. – Только тихо, осторожно. Мы с сэром Джоном разрушим мост или продержим оборону, сколько сумеем.
– Мост насквозь пропитан злобными заклинаниями, – сказала Мортис. – Мне придется остаться с вами. Аматус, тебе придется нести Голиаса.
– Я выдержу, – ответил принц, наклонился и с помощью Каллиопы и Сильвии взвалил тело алхимика на плечо.
Он чувствовал на щеке горячее дыхание друга, а по его спине расползался жар от вытекавшей из раны Голиаса крови.
– Пошли, – сказал Аматус.
Он очень удивился тому, каким легким оказался алхимик. Принц нес его сам, почти не покачиваясь. Лишь время от времени Сильвия и Каллиопа помогали Аматусу и поддерживали Голиаса, чтобы он не соскользнул с плеча принца.
Они шагали быстро. Психея зажгла факел и шла впереди, освещая дорогу. Каллиопа, нагруженная своими мушкетами и мушкетами Аматуса, замыкала шествие. Сильвия пыталась подбодрить Голиаса, шептала ему слова утешения. Но похоже, алхимик вновь лишился чувств.
Аматусу с трудом верилось, что всего несколько часов назад они вошли в подземелья по городским водостокам, что днем раньше он грелся на солнышке, не помышляя об этом жутком запахе смерти. И еще ему не хотелось верить в то, что теплая струйка слюны, стекавшая по его шее, да не слишком тяжелая ноша на плече – это все, что осталось от Голиаса.
Размышления принца, казалось, втекли в его плоть и кровь. Аматус шагал, чувствуя, как жесткая борода Голиаса щекочет ключицу, как перекатывается по плечу отяжелевшая голова алхимика. Аматус вспоминал о том, как терпелив был с ним Голиас. О том, как он прочел первую толстую книгу, показавшуюся ему ужасно тяжелой, а Голиас тогда только улыбнулся, потрепал его по плечу и в награду за труды дал другую книгу, еще более трудную. Он вспоминал о долгих часах учебы игре на непослушной лютне, о том, как Голиасу снова и снова приходилось показывать ему верную постановку пальцев, а еще о том, как Голиас усмехнулся, когда Аматус написал, на его взгляд, замечательный трактат по риторике, который, как выяснилось, далек от заданной темы. Да, тогда Голиас усмехнулся и проговорил: Quid ergo, Amate?
Поймав себя на том, что так обычно размышляют о человеке, который уже умер, Аматус решил подобные мысли отбросить, чтобы не накликать беду, и зашагал быстрее. Дыхание Голиаса стало частым, слабым и неровным.
И вдруг Психея радостно вскрикнула. Еще мгновение – и Аматус ощутил под ногами булыжную мостовую.
Они ускорили шаг, и вскоре Каллиопа сначала предупреждающе свистнула, но потом издала крик радости. Мортис, сэр Джон и Кособокий догнали друзей.
– Мосту конец, – сообщила Мортис. – И восстановят его очень не скоро.
Сэр Джон объяснил подробнее:
– Вняв совету госпожи Мортис, мы позволили ей проделать небольшую дырочку в слое магии, окутывавшей мост, а потом пробились сквозь это отверстие. Нам, правда, вряд ли бы удалось добиться успеха, если бы не сила и ярость Кособокого, но заклинания мы не трогали и мост обрушили одной лишь физической силой. Однако восстановить его гоблинам теперь удастся только упорным трудом. Пройдет еще много времени, пока мост снова будет возведен – ведь мы знаем, как трудолюбивы гоблины.
Кособокий добавил:
– Знайте, ваше высочество, что еще Мортис удалось развернуть Чудовище, что загадки загадывает, мордой в обратную сторону, и теперь оно будет стоять на пути у гоблинов, а не у людей.
– Эта перемена Чудище несказанно порадовала, – сообщил Слитгиз-зард. – Гоблины, так он сказал, на вкус ему больше нравятся.
– Но ведь ответ на его загадку известен всем, – машинально возразил Аматус. Он слушал товарищей вполуха и думал только о том, как бы поскорее вынести Голиаса к свету дня.
Но Мортис насмешливо проговорила:
– Ни один гоблин не сумеет легко разгадать загадку, ответ на которую гласит: «я сам и мои личные вещи». Так что, я думаю, мы теперь их не скоро увидим у наших ворот.
Принцу показалось, что Голиас стал еще легче, но не без тревоги Аматус заметил, что алхимик почти не дышит. Еле слышный вздох – и снова тишина.
– Если вы устали, я могу понести его, – предложил сэр Джон, но Кособокий возразил:
– Не стоит. В прикосновении принца скрыта сила, а быть может, и магия целительства. Да и быстрее него никто не донесет Голиаса.
Голос Кособокого прозвучал легко и гулко. Компания уже шла по городским водостокам. Слышался шум стекавшей в туннель по трубам воды.
Психея повернула за угол, свет ее факела померк, и вдруг она радостно, победно закричала. Остальные догнали ее и увидели свет в конце туннеля – радужную пляску бликов на потолке, отражение с поверхности реки. Солнце вот-вот должно было взойти, а путешественники были в нескольких шагах от выхода.
Аматус услышал слабый шепот Голиаса: «Только не во мраке, non in umbris sed in lucibus multis, Amate…»
Аматус пустился вперед бегом. Похоже, к алхимику ненадолго вернулись силы, и он сам сжал плечо юноши.
Как только принц выбежал из туннеля на широкий каменный выступ, солнце выпрыгнуло из-за реки, словно огромный алый шар, и подожгло волны багрянцем.
Сэр Джон расстелил на камнях свой плащ, и Аматус осторожно опустил на него Голиаса.
– Благодарю вас от всей души, ваше высочество, – слабым, еле слышным, каким-то потусторонним голосом проговорил алхимик. – На свет… помните об этом… всегда – на свет.
Аматус поддерживал рукой плечи Голиаса, и вдруг тело алхимика, казавшееся принцу таким легким на протяжении всего долгого странствия по мрачным подземельям, стало вдруг немыслимо тяжелым, и принцу пришлось опустить руку и уложить голову Голиаса на землю. Как во сне, он коснулся пальцами век алхимика и закрыл его глаза.
Остальные молча встали кругом около Голиаса. Аматус встал, не спуская глаз с мертвого друга.
Но тут все изумленно вскрикнули. Каллиопа указала вниз. Аматус опустил взгляд…
Левая половина тела у него по-прежнему отсутствовала, но рядом с правой ногой появилась левая ступня, самая что ни на есть живая и настоящая. На ней даже сапог оказался – точно такой же, как на левой ноге. Принц торопливо приподнял новообретенную ступню, обнаружил, что она шевелится, опустил ее на землю и понял, что может при ходьбе переносить на нее вес тела.
Затем он обернулся к троим Спутникам и по их глазам увидел, что они все понимают и принимают, потому что именно ради этого они некогда и явились в Королевство.
А потом Аматус заплакал жаркими, горючими слезами – так, как плачут мужчины из-за того, что стали мужчинами.
Солнце вершило свой путь по небу, озаряя мир, полный забот. Вскоре вся компания разошлась, ибо у каждого из них были свои заботы. О той ночи никто из них не сказал никому ни слова, только Седрику, который всех по очереди допросил. А записей никаких не сохранилось.
ЧАСТЬ II
РАННЯЯ РОСА
Глава 1
ПРИНЦ В ТРАУРЕ
Вполне можно было представить, что принц Аматус станет одеваться в черное – цвет скорби, уйдет в затвор и долго будет предаваться тоске. Бонифаций бы это понял и посоветовал друзьям не беспокоить принца до тех пор, пока боль утраты не отступит.
Запросто можно было бы предположить и другой вариант. Принц мог удариться в пьянство и дебоши, пытаясь утопить свое горе в вине и скитаясь по злачным местам столицы в дурной компании. Ведь теперь не было Голиаса, который удержал бы юношу от самого плохого. Седрик бы понял принца и защитил бы его от гнева отца.
Не исключалось также, что принц с головой погрузится в науки и тем самым почтит память Голиаса и отвлечется от переживаний. В этом случае ему грозило в будущем прослыть королем Аматусом Ученым. И Бонифаций, и Седрик сумели бы это пережить.
Но чего они не могли пережить, так это того, что принц ударился во все три крайности одновременно. Он носил траур, но при этом расхаживал по дворцу с таким видом, словно был готов кого угодно прикончить из чувства мести. Из-за этого Бонифаций сильно нервничал, а особенно потому, что и он, и все остальные обитатели дворца привыкли созерцать половину принца, но теперь к этой половине присоединилась левая ступня, существовавшая как бы сама по себе, будучи не присоединенной к телу, и от этого зрелища и короля, и придворных бросало в дрожь.
А принц, вместо того чтобы сидеть в тоске у окна или, на худой конец, отказываться от общения с сэром Джоном и другими своими приятелями, пусть и в грубой форме, просто-напросто никого, казалось, вокруг не замечал. Он бродил по коридорам замка, что-то бормоча себе под нос. Но стоило только окружающим привыкнуть к такому поведению Аматуса, как Вирна, которая по-прежнему прибирала в самых мрачных комнатах, сообщила, что принц с головой ушел в чтение той самой мерзкой книги: «Всякие пакости, знать о которых порой все-таки необходимо». Кроме того, Вирна утверждала, что рядом с этой книгой на столе лежал открытый том, в который принц время от времени заглядывал. А это была книга под названием: «Всякие пакости, о которых лучше не знать вовсе».
Но и тут, как только все заподозрили, что принц опасно увлекся черной магией, и решили, что нужно немедленно просить Мортис о том, чтобы она уберегла его от этого неблаговидного увлечения, как уже поступили другие вести. Оказывается, ближе к ночи Аматус уже стучался в двери сэра Джона Слитгиз-зарда или герцога Вассанта. И все они отправились кутить и орать благим матом жуткие песни в нижний город.
Седрик преспокойно назначил обоим молодым вельможам жалованье за то, чтобы они докладывали ему обо всем, что говорил принц и чем он занимался, а также, чтобы они по возможности в случае чего оповещали Кособокого, дабы тот крадучись следовал за ними по кривым и скользким улочкам и оберегал наследника престола от напастей. А поскольку Седрик в своем выборе был мудр всегда, а двое друзей принца были верны королю и отечеству всей душой, хотя и не всегда в частной жизни являли пример безупречности, они докладывали премьер-министру обо всем, что видели и слышали. Даже сэра Джона Слитгиз-зарда бросало в дрожь при мысли о том, какие дома начал посещать Аматус, а Вассант открыто признавался в том, что его не на шутку пугает то, каких соперников принц избирает для поединков.
Выслушав эти сообщения, Седрик, как правило, многозначительно вздернув бровь, смотрел на Кособокого, а начальник стражи, пожав плечами (пожимал плечами он так, что становилось непонятно, где у него находятся плечи), говорил:
– Сэр, я прятался в тени совсем рядом с принцем, но если честно, мне не было страшно за него, потому что он дрался как бешеный. Я бы сам побоялся встретиться с ним сейчас в поединке. Мне теперь приходится больше опасаться за герцога и сэра Джона.
Седрик вздыхал, а Слитгиз-зард и Вассант сожалели о том, что им хотелось бы, да нечем утешить его, и возвращались к себе домой, потрясенные выходками принца, в которых они, сами того не желая, участвовали, и гадали, долго ли еще удастся удержать слухи о проделках будущего короля Аматуса Развратника в пределах столицы. Частенько после подобных ночных вылазок сэр Джон приказывал своим слугам, чтобы они готовили ему постель за час до заката и не будили раньше, чем за час до рассвета, дабы вообще не видеть ночи. А герцог Вассант столь же часто распоряжался, чтобы в его покоях всю ночь горели свечи, а порой доходило и до того, что он просил свою старушку няню посидеть с ним и почитать ему перед сном.
Кособокий, если ему что-то и было не по душе в происходящем, помалкивал. Мортис также поведение принца никак не комментировала, хотя Вирна клялась и божилась, что придворная колдунья в последнее время стала печальна и теперь редко подходит к окну полюбоваться первыми лучами восходящего солнца и часто часами сидит неподвижно в кресле, что прежде ей было несвойственно.
А Психея подолгу сидела на солнышке на королевской веранде и шила для принца яркие одежды. Ни одной швее не удавалось так ловко мастерить платья для человека, у которого не хватает половины тела. Она шила Аматусу плащи – алые, как рубины, и дублеты – желтые, словно нарциссы, брыжи и лосины – голубые, как небесная лазурь, но, закончив работу, вздыхала и убирала готовое платье в ящик кедрового комода. Королевский столяр сообщал, что каждые три дня теперь изготавливает новый комод, а главный королевский камердинер говорил, будто бы новая кладовая уже просто-таки забита новыми комодами.
Седрик подумал, что принцу могла бы чем-то помочь Каллиопа, и он отправился к ней, но в разговоре выяснилось, что девушка и сама уже пыталась повлиять на принца.
– Нет-нет, он меня не ударил, – сказала она, когда они с Седриком пили чай на Высокой Террасе, выходившей на Западные горы. – Вид у него был ужасный – затравленный, уродливый, будто он наелся какой-то гадости, и он смотрел на меня, не мигая. Он… я бы сказала, он пожирал глазами некоторые части моей фигуры. В его взгляде была грубость, но то была не грубость человека, желающего прогнать меня, избавиться от меня – нет, это на него не похоже. В нем не было ненависти, не было похоти, но он пытался изобразить все именно так и заставить меня уйти.
Седрик вздохнул:
– Король дни напролет переживает за сына. Дела в государстве идут неплохо, поскольку в Королевстве все было тихо и ладно, пока не начались все эти неприятности, но дайте время – все может пойти прахом. Позволено ли мне будет поинтересоваться, куда именно смотрел…
Каллиопа зарделась, откинула с лица пряди пышных рыжих волос, и Седрик вдруг вспомнил, как она молода. Но прежде, чем он успел извиниться за бестактность, Каллиопа взглянула на него синими глазами, подернутыми поволокой боли, и ответила:
– Ну… он… он пристально смотрел на мой… живот. И сказал, что… черви сначала поедают самые мягкие части тела.
Но тут на крышку стола легла черная тень. Седрик и Каллиопа обернулись и увидели принца.
– Ты стар, Седрик, – сказал Аматус. – Вот почему юная леди покраснела, когда ей пришлось говорить о своем животе в твоем присутствии. – В голосе принца прозвучал такой злобный сарказм, какого Седрику за всю жизнь слышать не доводилось, хотя он столько лет провел в беседах с посланниками и чиновниками. – И все же она тебе доверяет, поскольку она так молода, что думает, будто старик, стоящий одной ногой в могиле, уже не в состоянии испытать страсти. К тому же она хорошо воспитана и не может сказать тебе, что всякая плоть пахнет могилой.
– Ты болен, – негромко проговорил Седрик. – И я только рад, что ты страдаешь болезнью, которая к лицу принцу.
– Хочешь сказать, что я помешался?
– Я хочу так сказать… – вмешалась Каллиопа. Она произнесла эти слова так резко, что принц и Седрик вздрогнули. Девушка встала. – Я знаю, что погиб твой друг. Я знаю, что ты не ожидал, что такое может случиться, и что ты никогда бы не отправился в подземелья, знай ты, что все так закончится.
И еще я знаю, что ты страшно переживаешь из-за того, что после смерти Голиаса у тебя выросла левая ступня, и теперь ты понимаешь, что и остальным твоим Спутникам придется расстаться с жизнью ради того, чтобы ты обрел недостающую половину тела, а тебе ненавистна мысль об утрате Спутников. Мне ужасно жаль тебя, Аматус, и я бы поняла, если бы ты действительно потерял рассудок, но вести себя по-свински – от этого тебе легче не станет. И я не вижу причин, почему бы мне следовало оставаться рядом с тобой, покуда ты ведешь себя как свинья.
Если тебе захочется прийти ко мне и проплакать шесть дней напролет, я готова слушать твои жалобы и ухаживать за тобой, если, конечно, время от времени ты будешь позволять мне поесть и поспать. Если ты хочешь, чтобы я сопровождала тебя в каком-нибудь опасном испытании, считай, что я уже собралась в дорогу. Если тебе хочется уйти в горы и выть там на луну целый год, я пойду с тобой, сяду рядом и буду ждать, пока у тебя не станет легче на душе. Но я не желаю находиться рядом с тобой, пока ты ведешь себя настолько мерзко, что бы с тобой ни творилось.
Она ушла с террасы, прежде чем Седрик успел рот открыть. Однако какой-то частью разума он осознал, что Каллиопа – вполне подходящая кандидатура в невесты для принца. Королевству, как воздух, была необходима хорошая королева, и только что Седрик своими глазами наблюдал ее рождение.
Старик обернулся к Аматусу и увидел, что пол-лица принца окаменело.
– Я в этом замке не единственный умалишенный, – тихо проговорил принц. – Но источник всех болезней – я. Прости меня, Седрик. Прости меня, пожалуйста.
С этими словами Аматус развернулся и вышел. Седрик какое-то время сидел неподвижно и смотрел в окно, сквозь которое на террасу лился холодный свет зимнего солнца, а потом спокойно налил себе еще чашку чая, пересел к подоконнику и еще долго сидел, пил чай и смотрел на город. Он думал о том, как долго уже служит королю, глядел на разноцветные черепичные крыши, коньки которых пробивались сквозь снежные одеяла, на белые дома, многие из которых были украшены флагами с изображением Руки и Книги, и ему вдруг стало страшно. Ведь здоровье столицы – это здоровье Королевства, а здоровье Королевства – это прежде всего здоровье королевской семьи. А в последнее время Седрик предостаточно насмотрелся на ее болезнь.
Просидев на террасе в раздумьях довольно долго, Седрик ушел, и в это время солнце закатилось, а тени оконных переплетов проплыли по потолку и исчезли, а недопитый Седриком чай остыл, и наутро горничная выплеснула его в окно.
Аматус тем временем спускался по лестнице. Ему было все еще ужасно жаль себя, но кроме того, он чувствовал, что в жалости к себе за последнее время он здорово переусердствовал и что хочешь не хочешь, а настала пора возвращаться к воздуху и свету.
Первым делом он остановился у входа в тронный зал. Немного постояв у дверей, принц вошел в зал, где застал отца, и коротко, но ясно (коротко, потому что боялся, что вдруг снова собьется на грубость) сказал ему о том, что сожалеет о своем безобразном поведении и что вечером спустится к ужину. Король Бонифаций тепло улыбнулся сыну, но тут же по его лицу пробежала тень тревоги, из чего Аматус заключил, что выглядит он пока неважно.
Психею принц нашел в детской. Его няня тихо сидела у окна.
– Я пришел попросить прощения, – сказал Аматус.
Психея ласково улыбнулась:
– Ты так поступал, когда был маленький.
Принц давно перестал считать Психею своей нянькой. Он думал о ней скорее как о верной прислуге-ровеснице. Но теперь он подошел к ней и сел у ее ног, не дав ей встать перед ним на колени.
– Скажи, – спросил принц, – почему ты не стареешь? Ты и теперь точно такая же, как тогда, когда впервые увидел тебя в тронном зале, а ведь я так вырос, ну, то есть моя половинка выросла… а ты ни на день не состарилась.
Психея улыбнулась – на сей раз загадочно, и ответила:
– К тому времени, когда ты это поймешь, это окажется такой мелочью, что ты сам удивишься. Но обещай, что и тогда, когда все поймешь, не перестанешь любить меня.
Аматус поклялся, что так оно и будет, а Психея встала, подошла к гардеробной принца и вынула оттуда развешанные по плечикам одежды.
– Королевский пурпур, темная синева с красной отделкой, – сказала она. – Расцветка не самая веселая, но все же не этот жуткий траур. Ты ведь не принцем Гамлетом родился, мой милый.
Она уже много лет не называла принца «мой милый» – только тогда, когда он был совсем малышом, и, услышав эти слова, Аматус крепко обнял свою няньку, а она обняла его, и он почувствовал, как носки его сапог встретились с мысками ее туфелек, – а вот такого прежде никогда не бывало.
Психея и Аматус опустили глаза.
– Ты тоскуешь по нему? – спросил принц.
– Нет, – всхлипнула Психея, и могло показаться, что она говорит неправду, но принц на самом деле не догадывался, о чем она плачет. – Ваше высочество, – проговорила она, – вы никогда не спрашивали меня об этом, но теперь я вам скажу: мы все не питаем друг к другу большой любви. Каждый из нас служит вам, и мы знаем, что все исполняем свой долг, и верим, что и другие делают это с честью, и радуемся этому. Я знаю, мой принц, как дорог вам был Голиас и как вы были бы рады, если бы он остался жив и продолжал дарить вам свою дружбу, но мы с ним друзьями не были. И не могли быть. Так суждено.