Текст книги "Время прощаться"

Автор книги: Джоди Линн Пиколт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Верджил крепко сжимает мою руку.

Не могу вспомнить, чтобы кто-нибудь держал меня за руку. Возможно, бабушка, когда тысячу лет назад переводила через дорогу. Но она делала это из чувства долга, а не для того, чтобы выразить сочувствие и поддержку. Это совсем другое.

Я перестаю трястись.

– Расслабься, – просит Таллула. – Это всего лишь большая гигиеническая палочка. – Она надевает пару резиновых перчаток и маску, велит мне открыть рот. – Я только проведу ею по внутренней поверхности твоей щеки. Это совсем не больно.

Через десять секунд она убирает палочку с ваткой и засовывает ее в небольшую пробирку, которую подписывает. Потом повторяет всю процедуру сначала.

– Долго ждать? – спрашивает Верджил.

– Если «рыть землю», то пару дней.

– Не знаю, как тебя и благодарить.

– Я знаю. – Ее пальцы взбираются по изгибу его локтя. – Я свободна, можешь пригласить меня на обед.

– Вот только Верджил занят, – вмешиваюсь я. – Вы же сами говорили, что записаны к врачу, забыли?

Таллула наклоняется ближе и шепчет, я, к сожалению, слышу каждое слово:

– У меня еще остались гигиенические палочки, если захочешь поиграть в больницу.

– Если опоздаете, Виктор, – снова вмешиваюсь я, – не успеете получить рецепт на очередную порцию своей «виагры».

Я спрыгиваю со стола, хватаю Верджила за руку и вытаскиваю из кабинета.

Свернув за угол, мы так громко хохочем, что, кажется, лопнем со смеху, не успев выбежать на улицу. После прислоняемся спиной к стене здания лаборатории «Джензиматрон», пытаясь перевести дух.

– Не знаю, убивать тебя или благодарить, – говорит Верджил.

Я искоса смотрю на него и сиплым голосом Таллулы произношу:

– Я знаю. Я свободна, можете пригласить меня на обед.

Мы еще громче заливаемся смехом.

А потом, перестав смеяться, одновременно вспоминаем, зачем мы, собственно, здесь и что на самом деле никакого повода для веселья нет.

– И что теперь?

– Будем ждать.

– Целую неделю? Можно ведь еще что-то сделать.

Верджил смотрит на меня.

– Ты упоминала, что мама вела дневники.

– Да. А что?

– Там могут быть какие-нибудь зацепки.

– Я читала их миллион раз, – возражаю я. – Там только исследования, касающиеся слонов.

– Возможно, она упоминала своих коллег. Или написала о возникших конфликтах.

Я сползаю по кирпичной стене и сажусь на тротуар.

– Вы продолжаете считать мою маму убийцей.

Верджил присаживается рядом.

– Быть подозрительным – моя работа.

– Если быть точным, – поправляю я, – это когда-то было вашей работой. Теперь ваша работа – найти пропавшего человека.

– И что дальше? – интересуется Верджил.

Я не свожу с него глаз.

– Неужели вы способны на такое? Найдете мне маму, а потом опять ее отберете?

– Послушай, – вздыхает Верджил, – еще не поздно, можешь меня уволить. Могу поклясться, что я тут же забуду и о твоей матери, и обо всех преступлениях, которые она способна или не способна была совершить.

– Вы больше не полицейский, – говорю я.

И тут же вспоминаю, каким осторожным он был в участке, как мы крались через служебный вход, вместо того чтобы войти с парадного и приветствовать своих коллег.

– А кстати, почему вы уже не служите в полиции?

Он качает головой и неожиданно уходит в себя, наглухо закрывается.

– Тебя, черт побери, это не касается.

В одну секунду все меняется. Кажется невероятным, что еще несколько минут назад мы смеялись. Он всего в десяти сантиметрах от меня, но до него так же далеко, как и до Марса.

Что ж, этого и следовало ожидать. Верджилу на самом деле на меня плевать, ему лишь бы только дело раскрыть. Почувствовав себя неуютно, я молча иду к машине. Сам факт того, что я наняла Верджила раскрыть мамины секреты, не дает мне права копаться в его тайнах.

– Послушай, Дженна…

– Я все понимаю, – перебиваю я. – Исключительно деловые отношения.

Верджил колеблется.

– Ты любишь изюм?

– Не очень.

– Может, сходим на свидание?

Я недоуменно таращусь на него.

– Я слишком юна для вас, друг семьи, – отвечаю я в том же тоне.

– Я не пытаюсь с тобой заигрывать. Просто повторяю тебе фразу, которой охмурил Таллулу, когда она чистила мне зубы, а я пригласил ее в кафе. – Верджил замолкает. – В свою защиту могу сказать, что в то время я был совершенно чокнутым.

– И это все, что вы можете сказать в свою защиту?

– Можешь придумать что-то получше?

Верджил усмехается и в ту же секунду становится знакомым мне Верджилом – между нами уже нет пропасти, которую я создала своими словами.

– Понятно, – отвечаю я, стараясь, чтобы голос звучал небрежно. – Это, наверное, худшая фраза, которой пытались охмурить девушку.

– В твоих устах она приобретает сакральный смысл.

Я смотрю на Верджила и улыбаюсь.

– Благодарю за комплимент, – отвечаю я.

Признаюсь вам, что иногда в моей голове брезжат какие-то воспоминания. То, что я списываю на кошмары, возможно, происходило со мной в действительности. А то, в чем я уверена на сто процентов, со временем меняется.

Взять, например, сон, который привиделся мне вчера ночью: мы с отцом играем в прятки, – я совершенно уверена, что это был не сон, а реальное воспоминание.

Или воспоминание о папином с мамой разговоре о животных, которые находят себе спутника на всю жизнь. Несмотря на то что я помню наизусть каждое слово, родительские голоса звучат менее отчетливо.

Женский явно принадлежит маме. А мужской, должно быть, отцу.

Только иногда, когда я вижу его лицо, голос у него другой.

Элис

Бабушки в Ботсване учат своих детей: если собираешься идти быстро – ступай один. Если собираешься идти далеко – бери друга. Это высказывание справедливо для жителей деревни, с которыми я познакомилась. Но как ни удивительно, это же справедливо и для слонов.

Часто наблюдают, как слоны в стаде трутся друг о друга, гладят хоботом, засовывают свой хобот в рот другу, который пережил какую-то стрессовую ситуацию, таким образом удостоверяясь, все ли в порядке. Но в Амбозели ученые Бейтс, Ли, Нджирайни, Пул и другие решили доказать, что слоны способны сочувствовать. Исследователи разбили на категории случаи, когда слоны, как казалось, осознавали, что их собрат в опасности или страдает, и пытались сделать что-то, чтобы изменить ситуацию, например: звали на помощь других слонов или защищали детеныша, который не мог сам о себе позаботиться; присматривали за чужим детенышем, успокаивали его, позволяя сосать грудь; помогали застрявшему или упавшему слону, когда тот не мог подняться самостоятельно; вытаскивали из тела собрата посторонние предметы, к примеру копья, или убирали с его конечностей проволоку от силков.

Мне, к сожалению, не представилась возможность провести свое исследование, сравнимое по масштабности с исследованием, проведенным в Амбозели, но у меня есть собственные примеры того, как слоны проявляют сочувствие. В заказнике был самец, которому мы дали кличку Стампи, потому что еще подростком он потерял бóльшую часть хобота, запутавшись в силках. Он не мог ломать ветки и вырывать траву, наматывая ее на хобот, как спагетти на вилку, а выкапывал ее ногтями на ногах и клал в рот. Бóльшую часть жизни, даже когда он повзрослел, стадо кормило Стампи. Я видела, как слоны разработали четкий план, позволяющий вытащить детеныша на крутой берег реки, серию скоординированных действий: несколько слонов утаптывали берег, чтобы он стал более пологим, другие выводили детеныша из воды, а остальная часть стада помогала втащить его наверх. Вы не можете не согласиться: Стампи и этот детеныш остались живы только благодаря наличию у слонов способности к саморазвитию.

Однако становится еще интереснее, поскольку проявление сочувствия не имеет никаких преимуществ с точки зрения эволюции. Будучи в Пиланесберге, я наблюдала, как однажды слониха наткнулась на застрявшего в грязи у водопоя детеныша носорога. Носороги были возбуждены, что, в свою очередь, расстроило слониху, которая стала топтаться на месте и трубить. Каким-то образом слонихе удалось убедить носорогов, что у нее есть опыт в подобных вещах, – только уйдите с дороги и позвольте помочь детенышу! С точки зрения экологической системы слонихе не было никакой выгоды спасать детеныша носорога. Однако она подошла и в конце концов хоботом вытащила малыша, хотя самка носорога атаковала ее всякий раз, когда слониха пыталась помочь детенышу. Слониха рисковала жизнью ради спасения детеныша другого вида. Точно так же в Ботсване я наблюдала, как матриарх наткнулась на львицу, которая разлеглась рядом со слоновьей тропой, а прямо посреди этой тропы играли ее детеныши. Обычно, когда слон видит льва, то атакует его – слоны считают, что львы представляют для них угрозу. Но эта слониха терпеливо ждала, пока львица соберет детенышей и уйдет с тропы. Объективно говоря, львята не представляли для слонихи угрозы, хотя когда-нибудь они и вырастут… Однако в тот момент они были просто чьими-то детенышами.

При этом у сочувствия есть пределы. Несмотря на то что слонят воспитывают все самки в стаде, если биологическая мать погибает, обычно та же участь ждет и малыша. Осиротевший детеныш, который питается молоком, не отойдет от материнского тела. В конечном итоге стаду придется делать выбор: остаться со скорбящим детенышем, рискуя не накормить или не напоить собственных… или уйти, расценив гибель одного слона как несущественную потерю. Честно признаться, волнующее зрелище. Я стала свидетелем того, что можно назвать церемонией прощания: слоны прикасались к детенышу и трубили о своем горе. А потом стадо уходило, и детеныш умирал с голоду.

Хотя однажды в дикой природе я столкнулась и с другим поведением: увидела оставленного у водопоя одинокого слоненка. Не знаю, как он там оказался: то ли его мать погибла, то ли слоненок заблудился и отбился от стада. Как бы там ни было, мимо проходило другое стадо, и одновременно с другой стороны трусила к слоненку гиена. Для гиены слоненок – легкая добыча, беззащитный лакомый кусочек. Однако у матриарха проходящего мимо стада был свой детеныш, только чуть старше. Слониха заметила, что гиена нацелилась на брошенного слоненка, и отогнала нахалку. Слоненок подбежал к матриарху и стал ластиться, но слониха оттолкнула его и двинулась дальше.

Следует заметить, что это нормальное поведение для слонов. Зачем, с точки зрения Дарвина, слониха будет ограничивать запасы воды и пищи для собственного детеныша, привечая чужого? И хотя есть случаи, когда внутри стада детенышей усыновляли, большинство самок не станет опекать осиротевшего слоненка – в противном случае может не хватить молока для собственных отпрысков. Более того, этот слоненок не имел к стаду никакого отношения, у матриарха не было биологических связей с осиротевшим детенышем.

Но слоненок отчаянно затрубил от страха и одиночества. В тот момент матриарх находилась от него в добрых тридцати метрах. Она застыла, повернулась и понеслась к детенышу. Такое поведение могло напугать малыша, но он не двигался с места. Матриарх схватила его хоботом, решительно засунула себе между ног – импровизированный манеж – и отправилась дальше с ним. В последующие пять лет всякий раз, когда я видела этого слоненка, он все еще был частью своей новой семьи.

Я бы сказала, что особенное сочувствие слоны испытывают к матерям и детям – неважно, своего или чужого вида. Для слона отношения мать – дитя, похоже, наполнены особым смыслом и горько-сладким знанием. По всей видимости, слоны понимают: если теряешь ребенка – страдаешь.

Серенити

Мама, которая не хотела, чтобы я демонстрировала свой Дар, прожила достаточно долго и застала то время, когда весь мир провозгласил меня успешным экстрасенсом. Я привезла ее на свою съемочную площадку в Лос-Анджелес, чтобы она могла встретиться со своей любимой звездой из сериала «Мрачные тени», которая пришла ко мне на шоу погадать. Я купила ей небольшое бунгало возле своего дома в Малибу с участком, чтобы она могла выращивать овощи и апельсиновые деревья. Я водила ее на премьеры фильмов, на вручение премий и за покупками на Родео-драйв. Драгоценности, машины, отпуск в любой точке мира – я могла дать ей все, что она пожелает, но не смогла предвидеть рак, который в конечном счете сожрал ее.

Я видела, как мама постепенно усыхала, пока не умерла. На момент смерти она весила всего тридцать пять килограммов, и казалось, что от сильного ветра она сломается. Много лет назад у меня умер отец, но сейчас все было по-другому. Я была лучшей актрисой мира – заставляла зрителей думать, что я счастлива, богата, успешна, когда в действительности я понимала, что что-то главное во мне умерло.

После маминой смерти я стала еще лучшим экстрасенсом. Теперь я интуитивно понимала, как люди хватаются за соломинку, которую я могу им протянуть, пытаясь залатать прореху в том месте, откуда вырвали их близких. На студии в гримерной я смотрела в зеркало и молилась, чтобы ко мне пришла мама. Заключала с Дезмондом и Люсиндой сделки, чтобы они хоть что-то мне показали. Я же экстрасенс, черт побери! Я имела право получить какой-нибудь знак, чтобы знать: где бы мама сейчас ни находилась по ту сторону – с ней все в порядке.

За три года я получила послания от сотен духов, которые пытались связаться со своими близкими, оставшимися здесь на земле… и ни одного словечка от собственной мамы.

Но однажды, усевшись в «мерседес», чтобы ехать домой, я швырнула на пассажирское сиденье сумочку, и она упала прямо маме на колени.

Моя первая мысль: «У меня случился удар».

Я высунула язык – об этом методе диагностики удара я как-то прочла в рекламе. Когда человека разбивает паралич, он либо совсем не может высунуть язык, либо тот свешивается изо рта только в одну строну. Уже не помню.

Я пощупала рот, не свешивается ли язык.

– Могу я сказать простое предложение? – произнесла я вслух.

«Да, кретинка, – подумала я. – Ты только что его произнесла».

Клянусь всеми святыми, несмотря на то что я была известным практикующим экстрасенсом, когда увидела собственную мать в машине, то была уверена, что умираю.

Мама с улыбкой смотрела на меня, не произнося ни слова.

«Тепловой удар – перегрелась», – подумала я, не отрывая от нее глаз, но на улице было не так уж и жарко.

Я моргнула. И мама исчезла.

Впоследствии я много об этом думала. О том, что если бы я ехала по оживленной магистрали, то стала бы причиной аварии, в которой пострадала бы не одна машина. И о том, что я отдала бы все, только бы иметь возможность еще раз поговорить с мамой.

Она выглядела совсем не так, как перед смертью, когда стала немощной и хрупкой, как воробышек. Она была такой, какой я запомнила ее в детстве: достаточно сильной, чтобы носить меня на руках, когда я болела, или отшлепать, если я надоедала ей хуже горькой редьки.

Больше я никогда не видела маму, и не потому, что не прилагала усилий, чтобы увидеть. В тот день я кое-что усвоила. Я верю, что человек имеет несколько жизней и много раз перевоплощается, а дух – это амальгама всех жизней, которые прожила одна душа. И когда дух обращается к экстрасенсу, он предстает в определенном образе, определенной форме. Раньше я думала, что духи появляются в таком образе, чтобы живущий человек мог их узнать. Однако после маминого появления я осознала, что духи приходят в том виде, в каком хотят запомниться нам.

Возможно, вы скептически отнесетесь к моим словам. Ваше право. Скептики не дают спуску колдуньям-шарлатанкам – по крайней мере, я так думала, пока сама не превратилась в одну из них. Если человек никогда лично ни с чем паранормальным не сталкивался, он просто обязан подвергать сомнению все, что ему говорят.

Вот что я сказала бы скептикам, если бы они обратились ко мне в тот день, когда на пассажирском сиденье своей машины я увидела маму: она была не прозрачной, не светилась, не была белой как полотно. Мама была для меня такой же реальной, как и парень, который спустя несколько минут принимал у меня талон за парковку, когда я выезжала из гаража. Казалось, я перенесла воспоминание о маме в настоящее время; чудо механики, как те видео, когда почивший Нэт Кинг Коул поет со своей дочерью. Вне всяких сомнений – моя мама была такой же реальной, как и руль, в который я вцепилась дрожащими руками.

Но сомнения имеют способность расцветать, как иван-чай. Если уж начинает точить вас червячок сомнения, практически невозможно от него избавиться. Уже много лет духи не приходили мне на помощь. Если бы сейчас скептики спросили меня: «Кого ты хочешь обмануть?» – наверняка я бы ответила: «Уж точно не вас. И явно не себя».

Девочка в баре «Гений», которая должна мне помочь, держится с людьми, как королева Мария-Антуанетта с подданными. Она ворчит, когда включает мой древний ноутбук «Макинтош», ее пальцы порхают над клавишами. В глаза она не смотрит.

– В чем проблема?

Изложить все? Я профессиональный экстрасенс, который утратил связь с потусторонним миром, я просрочила два платежа за квартиру, до трех часов утра смотрела марафон «Танцующие мамочки» и в эти штаны влезла только благодаря утягивающему белью.

Да, и компьютер сломался.

– Когда я пытаюсь что-нибудь напечатать, – отвечаю я, – ничего не происходит.

– Что значит «ничего не происходит»?

Я недоуменно таращусь на нее.

– А что обычно имеют в виду люди, когда так говорят?

– У вас экран становится черным? Принтер не печатает? Появляется сообщение об ошибке? Вы работали с каким-то документом?

У меня есть теория о гене «Y» у этих двадцатилетних нарциссов. Они не намерены ждать в очереди. Не хотят взбираться вверх по лестнице. Они хотят получать все прямо сейчас – откровенно говоря, они уверены, что заслуживают этого. Мне кажется, что в тела этих молодых людей вселились души солдат, которые погибли во Вьетнаме. Если произвести несложные вычисления, время совпадает. Эти ребята до сих пор злятся на то, что их убили на войне, в которую они не верили. Грубость – всего лишь еще один способ потребовать: «Поцелуй меня в мой двадцатилетний зад».

– Эй-эй, президент Джонсон[18]18
  Бейнс Джонсон Линдон (1908—1973) – 36-й президент США. Во время его правления военные операции США во Вьетнаме расширились до размеров полномасштабной войны.


[Закрыть], – произношу я себе под нос. – Скольких детей ты сегодня убил?

Она не поднимает головы.

– Лучше любовь, чем война, – добавляю я.

Компьютерщица смотрит на меня так, словно я из ума выжила.

– У вас синдром Туретта?[19]19
  Синдром Туретта – генетически обусловленное расстройство центральной нервной системы, которое характеризуется вокальным или механическим тиком и ассоциируется с выкрикиванием социально неуместных и оскорбительных высказываний.


[Закрыть]

– Я экстрасенс. И знаю, кем вы были в прошлой жизни.

– Господи!

– Я не Господь Бог, – поправляю я.

Велика вероятность, если она в прошлой жизни погибла во Вьетнаме, что раньше была мужчиной. Духи бесполые. На самом деле некоторые из самых известных экстрасенсов, с которыми мне доводилось встречаться, геи, и, по-моему, причина кроется в том, что таким образом они уравновешивают в себе мужское и женское начало. (Но я отвлеклась.) Однажды у меня была очень известная клиентка – ар-энд-би певица[20]20
  Современный ритм-н-блюз, или современный ар-энд-би – музыкальный стиль, основанный на ритм-н-блюзе 1940-х годов.


[Закрыть], – которая в своей прошлой жизни погибла в концлагере. Ее бывший муж в нынешней жизни и был тем эсесовцем, который выстрелил ей в спину, и ее задача в этой жизни – пережить своего убийцу. К сожалению, уже в этой жизни он избивал ее всякий раз, как напивался. И я могу поспорить на что угодно: после смерти ее дух вселится в кого-то другого, но их пути опять пересекутся. Вот в чем на самом деле заключается жизнь человека – в возможности все исправить, начать сначала… или вы возвращаетесь на землю, чтобы пройти тот же путь.

Компьютерщица, нажав на пару клавиш, открывает новое меню.

– У вас не завершено выполнение задачи «распечатать», – говорит она, и я гадаю, осудит ли она меня за то, что я распечатывала краткое содержание «Настоящих домохозяек Нью-Джерси», которое публиковалось в «Энтертейнмент уикли». – В этом, скорее всего, и кроется проблема. – Она жмет на какие-то кнопки, экран внезапно гаснет. – Гм… – хмурится она.

Даже я понимаю, что, когда тот, кто чинит компьютеры, хмурится, хорошего не жди.

Внезапно оживает стоящий на соседнем столике принтер. Он с головокружительной быстротой начинает выплевывать страницы, испещренные сверху донизу одними буквами «Х». Бумаги скапливаются на столе, летят на пол, я бросаюсь их поднимать. Бегло просматриваю, они выскальзывают из рук, их невозможно прочесть. Я насчитываю десять страниц, двадцать, пятьдесят.

В тот момент, когда девушка отчаянно пытается сделать что-нибудь, чтобы мой компьютер перестал печатать, к ней подходит начальник.

– В чем проблема?

Один из листов летит прямо из лотка для бумаги мне в руку. На этой странице тоже напечатана всякая чушь, только в центре небольшой прямоугольник, на котором буквы «Х» сменили сердечки.

Похоже, компьютерщица вот-вот расплачется.

– Я не знаю, как его починить.

Посреди цепочки из сердечек можно прочесть одно-единственное слово: «ДЖЕННА».

Черт побери!

– Я знаю, – отвечаю я.

Ничто так не раздражает, как получение знака, который непонятно на что указывает. Именно такое чувство овладевает мною, когда я еду домой, – как будто распахиваю душу перед Вселенной, а в ответ получаю пшик на блюде. В прошлом Дезмонд или Люсинда, либо оба моих ангела-хранителя, могли бы объяснить, каким образом имя той девочки, на котором дал сбой мой компьютер, связано с потусторонним миром. Паранормальные явления – это всего лишь энергия, которая тем или иным образом проявляет себя: вспышка света, которая возникает, хотя ты не нажимал на кнопку; видения во время грозы; звонок сотового телефона, после которого слышишь лишь тишину на другом конце линии. Всплеск энергии произошел в сети, чтобы доставить мне послание, – и я не могу понять, кто отправитель.

Меня не особо вдохновляет перспектива позвонить Дженне, я уверена: она не простила мне того, что я бросила ее на ступеньках полицейского участка. Не стану отрицать, в этой девочке было нечто такое, что заставило меня вновь поверить в свой Дар, – уже семь лет я не испытывала ничего подобного. А если Дезмон и Люсинда меня проверяют, чтобы посмотреть, как я отреагирую, прежде чем решат, стоит ли снова быть моими ангелами-хранителями?

В любом случае, я не могу отмахиваться от того, кто дал мне этот знак. А вдруг от этого зависит мое будущее?

Слава богу, у меня был телефон и адрес Дженны. Новых клиентов, которые приходят погадать, я обычно прошу записаться в журнале учета. Объясняю им, что это необходимо на случай, если ко мне со срочным посланием явится дух, но в действительности таким образом я могу предложить им поставить «нравится» на своей страничке в «Фейсбуке».

Девочка указала свой сотовый телефон, я ей звоню.

– Если бы у вас была книга отзывов, где «1» означало бы «полная ерунда», а «5» – самая высокая оценка работы экстрасенса, я бы поставила вам двойку, но только потому, что вам удалось отыскать мамин бумажник. Если бы не это, вы получили бы «минус 4». Кем нужно быть, чтобы бросить тринадцатилетнего ребенка одного перед полицейским участком?

– Что ж, если хорошенько подумать, – отвечаю я, – разве можно найти более безопасное место для тринадцатилетней девочки? С другой стороны, ты же не обычный тринадцатилетний подросток, верно?

– Лестью вы ничего не добьетесь, – отвечает Дженна. – Что вам вообще нужно?

– Кто-то по ту сторону полагает, что я не все сделала для тебя.

Секунду она молчит, обдумывая услышанное.

– Кто?

– Знаешь, – признаю я, – с этим не совсем ясно.

– Вы солгали, – обвиняет меня Дженна. – Мама умерла?

– Я тебя не обманывала. Не знаю, от твоей ли матери этот знак. Я даже не уверена, что это женщина. Мне просто кажется, что я должна с тобой связаться.

– Как это?

Я могла бы рассказать ей о принтере, но не хочу пугать.

– Когда дух хочет поговорить, ощущаешь что-то вроде икоты. Человек не может не икать, даже если очень этого захочет. Можно избавиться от икоты, но предотвратить ее невозможно. Понимаешь?

Я не хочу ей говорить, что раньше настолько привыкла получать подобные послания, что измучилась. Мне стало скучно. Я не понимала, почему люди раздувают из этого такую проблему; это такая же неотъемлемая часть меня, как розовые волосы и все зубы мудрости. Но если не осознаешь этого каждую секунду, можно утратить Дар. Я готова даже на убийство, лишь бы ощутить снова эту «икоту экстрасенса».

– Ладно, – говорит Дженна. – И что нам теперь делать?

– Не знаю. Я думала, может, нам стоит вернуться туда, где мы нашли бумажник.

– Думаете, там есть еще улики?

Неожиданно я слышу еще один голос. Мужской.

– Улики? – переспрашивает он. – Кто это?

– Серенити, – обращается ко мне Дженна, – мне кажется, вам стоит кое с кем познакомиться.

Возможно, Дар свой я и утратила, но мне с первого взгляда становится ясно, что от Верджила Стэнхоупа будет столько же проку, сколько от москитной сетки на подводной лодке. Он рассеян, постоянно отвлекается, как бывшая школьная звезда футбола, которая последние двадцать лет била баклуши.

– Серенити, – говорит Дженна, – знакомьтесь, это Верджил. Он был дежурным детективом в день, когда пропала мама.

Он смотрит на мою протянутую руку и небрежно ее пожимает.

– Дженна, – вздыхает он, – брось. Это пустая трата времени…

– Мы можем еще раз все осмотреть, – настаивает она.

Я становлюсь напротив Верджила.

– Мистер Стэнхоуп, меня десятки раз приглашали на место происшествия. Я бывала в местах, где приходилось надевать резиновые сапоги, потому что по полу были разбрызганы мозги. Я бывала в домах, где похитили детей, а потом вела полицейских в лес, где обнаруживали их тела.

Он удивленно приподнял бровь.

– Вы когда-нибудь давали показания в суде?

Я краснею.

– Нет.

– Поразительно!

Дженна встает между нами.

– Если вам трудно договориться, возьмем тайм-аут, – говорит она и поворачивается ко мне. – И какой у нас план?

План? У меня нет никакого плана. Я надеюсь, что если поброжу по пустырю, то смогу почувствовать озарение. Впервые за семь лет.

Неожиданно мимо нас проходит мужчина, который прижимает к уху сотовый телефон.

– Вы его видели? – шепчу я.

Дженна с Верджилом обмениваются взглядами, потом переводят их на меня.

– Видели.

– Ой!

Я вижу, как парень садится в «хонду» и уезжает, продолжая разговаривать по телефону. Я немного разочарована, узнав, что он живой человек. В переполненном вестибюле гостиницы я раньше видела человек пятьдесят, но половина из них были духами. Они не бряцали цепями, не держали свои отрубленные головы, а разговаривали по мобильному, либо пытались поймать такси, или брали мятную конфетку из баночки, стоящей перед рестораном. Обычное поведение.

Верджил закатывает глаза, Дженна тычет его локтем в живот.

– А сейчас здесь есть духи? – спрашивает она.

Я оглядываюсь, как будто могу их увидеть.

– Вероятно. Духи привязываются к людям, местам, вещам. Могут свободно передвигаться. Куда угодно.

– Как цыплята, – хмыкает Верджил. – Вам не кажется странным, что за все время работы в полиции я ни разу не видел, чтобы на месте убийства возле трупа околачивался призрак?

– Нисколько, – отвечаю я. – С чего бы им себя перед вами обнаруживать, когда вы изо всех сил стараетесь их не замечать? Это все равно что пойти в бар для геев человеку с традиционной ориентацией и надеяться, что ему повезет.

– Что-что? Я не гей.

– Я этого не говорила… а впрочем, неважно.

Несмотря на то что этот мужчина настоящий неандерталец, Дженна, похоже, заинтересовалась.

– А если вдруг ко мне привяжется дух, он будет подсматривать, как я моюсь в душе?

– Сомневаюсь. Когда-то они тоже были людьми и понимают, что такое личная жизнь.

– И что тогда веселого в том, чтобы быть духом? – бормочет себе под нос Верджил.

Мы переступаем через цепь, натянутую у ворот, и по молчаливому согласию направляемся в заповедник.

– А я не говорила, что быть духом – весело. Большинство встреченных мною духов были не слишком счастливы. Они чувствовали, что оставили какие-то дела незаконченными, либо так пристально вглядывались в водовороты прошлой жизни, что не могли взять себя в руки, чтобы двигаться дальше.

– Вы хотите меня убедить, что у парня с нездоровым любопытством, которого я арестовал в туалете автозаправки, в жизни после смерти взыграет совесть? Удобно устроились.

Я оглядываюсь через плечо.

– Иногда душа не ладит с телом. Разрешение этих противоречий и есть проявление доброй воли. Этот парень, скорее всего, прибыл на землю не для того, чтобы подсматривать за другими в туалетной кабинке автозаправки, но случилось так потому, что с его эго приключился нарциссизм или еще какая-то дрянь, пока он был на земле. И несмотря на то, что душа кричала ему: «Не смей подглядывать!» – тело говорило: «Ничего не поделаешь, приятель». – Я раздвигаю высокую траву, вытаскиваю камыш, который застрял в бахроме моего пончо. – Так же происходит и с наркоманами. И с алкоголиками.

Верджил резко поворачивает.

– Я туда пойду.

– Если честно, – говорю я, указывая в противоположном направлении, – у меня такое чувство, что нужно идти сюда.

Никакого чувства у меня, конечно, нет. Просто этот Верджил ведет себя как настоящий козел, и на то, что он называет «черное», мне тут же хочется сказать «белое». Он уже мысленно осудил меня и привел приговор в исполнение, что заставляет меня поверить: Верджил точно знает, кто я, и помнит дело сына сенатора Маккоя. Откровенно говоря, если бы не стопроцентная убежденность, что есть весомая причина для моего нынешнего пребывания рядом с Дженной, я бы сломя голову побежала через заросли к машине и рванула домой.

– Серенити! – окликает Дженна, потому что ей хватило здравого смысла последовать за мной. – Что вы там рассказывали о теле и душе? Это справедливо и для тех, кто совершил дурные поступки?

Я смотрю на Дженну.

– Что-то подсказывает мне, что это не праздное любопытство.

– Верджил подозревает, что истинная причина маминого исчезновения кроется в том, что именно она убила смотрительницу заповедника.

– Мне казалось, это был несчастный случай.

– Так тогда решила полиция. Но, как я понимаю, у Верджила так и осталось несколько вопросов без ответов – а мама исчезла из больницы до того, как у него появилась возможность их задать. – Дженна качает головой. – В отчете патологоанатома сказано, что причиной смерти стала черепно-мозговая травма в результате нападения слона. А если эту травму нанес человек? А уже потом слон потоптался по телу мертвого человека? Можно ли это выяснить?

Я не знала. На этот вопрос должен ответить Верджил, если нам удастся все-таки найти друг друга в лесу. Но меня совершенно не удивило то, что за женщину, которая так сильно любила слонов, как мама Дженны, могло заступиться одно из ее животных. О чем говорят любители животных из «Рейнбоу бридж»? Именно об этом. Случалось, что мне говорили те, кто уже ушел в потусторонний мир, что в мире живых у них остался не любимый человек, а собака, лошадь, а однажды даже тарантул.

Предположив, что смерть смотрительницы заповедника не несчастный случай, что Элис, возможно, жива и находится в бегах, я могу объяснить, почему у меня нет четкого ощущения того, что она дух, который пытается связаться с дочерью. С другой стороны, причина может быть не только в этом.