Текст книги "Субмарина"

Автор книги: Джо Данторн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Непентес

Решил написать для Зоуи руководство, как не быть белой вороной. Замучили угрызения совести.

Совершенно очевидно, что родители не способны дать ей толковый совет. На прошлое Рождество мои подарили мне книгу под названием «Семь секретов успешного подростка». Из нее я понял, что самое главное, когда пишешь брошюру из серии «Помоги себе сам», использовать все возможности своего текстового редактора: картинки, текст в рамочке, диаграммы и много подзаголовков.

Кроме того, секрет успешного подростка в том, чтобы выбрать правильный шрифт. Заголовки должны выглядеть особенно непривлекательно.

Я использую шрифт «кентавр». Кентавры – герои древнегреческих мифов, существа с головой, торсом и руками человека, но с лошадиным телом и ногами.

КАК СТАТЬ СВОЕЙ СРЕДИ ЛЮДЕЙ. КОТОРЫЕ ТЕБЕ НЕ НРАВЯТСЯ.

ДАЖЕ ЕСЛИ ТЫ ЭНДОМОРФ [5]5
  Тип фигуры с самым большим количеством жировых отложений. – Примеч. пер.


[Закрыть].

или

УМЕНИЕ БЫТЬ ДВУЛИЧНОЙ

I

ПЕРЕСТАНЬ БЫТЬ ЖЕРТВОЙ

Жертвы остаются жертвами, потому что ведут себя как жертвы.

• Зоуи, если с тобой происходит что-то плохое, забудь об этом. Не надо говорить об этом.

• Чипс очень умен. Он знает, что ты слаба, потому что за обедом ты разговариваешь с работниками столовой. Он видел, что ты пишешь в дневнике, – и так же, как тебе захотелось бы увидеть рентгеновский снимок, если он сломал бы тебе нос, ему хочется увидеть свое имя увековеченным на бумаге.

II

НАУЧИСЬ ИЗДЕВАТЬСЯ НАД ЛЮДЬМИ

Издевательства – вид искусства; этому можно обучиться.

Главное – как ты относишься к жизни. Вот несколько подсказок, как пробудить свою скрытую крутую сущность:

• Научись не показывать шок, боль и стыд.

• Вот два примера:

I. Помнишь, когда Ридиан Берд стянул штаны на детской площадке, чтобы пукнуть? Но когда вместо пука на асфальт вывалилась нездорового вида какашка, он не выглядел смущенным – напротив, зашелся от смеха и стал показывать на нее пальцем! Никто не смог бы дразнить его по этому поводу, потому что он так гордился тем, что сделал.

II. На математике я проделал свой знаменитый трюк, ткнув Пола Готтлида в спину компасом (не раз). Тот не отреагировал, не показал дискомфорта, хотя на его рубашке расцвели красные маки. Его стоицизм напомнил мне о храбрых воинах, павших во Второй мировой войне. С тех пор каждый год в тот день я устраиваю минуту молчания в его честь.

Упражнение I: как делать крапивку

Потренируйся на рулоне бумажных полотенец: сколько слоев сверхвпитывающих полотенец ты сможешь скрутить и порвать? Один – плохо, пять – непосильно.

Школьный психолог Мария – курица.

Эмоциональные проблемы – яйцо.

Что появилось раньше, курица или яйцо.

III

В ЧЕМ ТВОЯ ИЗЮМИНКА?

• Попрактиковавшись немного, ты заметишь, что у каждого, к кому не пристают в школе, есть своя изюминка. Чтобы стать своей среди них, тебе нужно найти ее и в себе.

• Твоим героем должен стать Фо Чу: он толще тебя, не может двух слов связать по-английски и все же пользуется всеобщим уважением, сочетая в себе два таланта:

I. На нем всегда новенькие кроссовки.

II. Он распускает слухи, будто является почитаемым членом китайской мафии.

Непентес – напиток, помогающий забыть о боли и страданиях; типа антидепрессанта.

IV

ОБМАНИ СВОЕ СТАРОЕ «Я»

Крутые ребята не ведут дневник.

• Крутые ребята никогда не вспоминают ужасные вещи, которые сделали; они помнят только, как им было весело. И отчасти это объясняется тем, что они не занимаются переписью своих жестокостей. Вот пример дневника, который никогда не будет написан:

Дорогой дневник!

Как же мне стыдно из-за Зоуи – если бы я узнал ее поближе, наверняка бы выяснилось, что она ничего. Иногда я могу быть таким подлым. Я воспринимаю ее как кусок мяса, не имеющий чувств. Что бы я ощущал, если бы меня целыми днями дразнили? Сам ведь не красавец. Зоуи хотя бы делает что-то полезное. Помогает в школьном театральном кружке, раскрашивает декорации и все такое. А я что полезного сделал? Вот именно.

Чипс

Если ты ну прямо не можешь не вести дневник, запомни: ты пишешь не для того, чтобы увековечить свой позор, а чтобы сделать себя счастливой в будущем. Пусть твой дневник станет непентесом.

Упражнение II

Сделай запись в дневнике, представив, что пытаешься вызвать зависть у человека постарше. Вот пример, чтобы легче было сдвинуться с места:

Дорогой дневник!

Все утро любовался своей эластичной кожей. Какая ж она упругая!

В беседке в парке я познакомился с девчонкой. Мы делали колесо, стойку на голове, мостик. Обнимались, соприкасаясь идеальными телами.

Я читаю мелкий шрифт не прищуриваясь. Слышу даже еле заметные звуки. И никогда не задаю себе вопрос: счастлив ли я?

Даже та, что происходит в моем воображении, реальнее и ярче, чем повседневная жизнь людей, кому за сорок. Возвращаясь домой из парка, я уничтожил «Звезду смерти» [6]6
  Боевая космическая станция в фильме «Звездные войны». – Примеч. ред.


[Закрыть], обнаружил межпространственный портал и уменьшил себя до размеров пылевого клеща. И даже ни капли не устал!

Я такой гибкий! Клянусь, я мог бы провести остаток дня, стоя на одной ноге!

Всего хорошего,

Оливер.

V

«ДЕТИ МОГУТ БЫТЬ ЖЕСТОКИ»

Это самооправдание.

• В своем дневнике ты пишешь, что Джин из столовой сказала: «Дети могут быть жестоки». Эту фразу взрослые используют для самообмана, чтобы не испытывать угрызений совести из-за дурных поступков, совершенных в детстве.

• От тебя другого и не ждут. Смело надевай башмаки с железными носами.

При осторожном применении также работает метод «притвориться ненормальным».

Однажды я сплел паутину на пальцах, проткнув подушечки и кожу на суставах иголкой с черной ниткой, пока все пальцы не соединил.

Меня отправили к медсестре, и после этого случая Грэм Нэш больше не называл меня слабаком.

VI

ОСТАВАЙСЯ СОБОЙ ТОЛЬКО НАЕДИНЕ С СОБОЙ

• Ты должна быть готова изменить все грани своей личности, чтобы приспособиться.

• Когда в младших классах меня дразнили буржуем, я изменил акцент, чтобы говорить более по-пролетарски: просто выбросил все гласные, как выбрасывают бирки с одежды.

• Заниматься уроками можно, но только чтобы никто не видел; в классе нужно всегда делать вид, что тебе плевать на учебу.

Упражнение III

Посмотри в зеркало. Пусть твое лицо выражает скуку, а сама тем временем прогоняй в уме французские спряжения: je mange, tu manges, il mange, elle mange, nous mangeons, vous mangez, ils mangent, elles mangent.

• Зоуи, я видел, как ты таскаешь в столовой пакетики с майонезом и тайком жуешь булки в классе: развивай в себе этот хулиганский дух. Я знаю, что он в тебе есть. И если тебе когда-нибудь покажется, что ты одна на этом свете, запомни: в современном мире куда больше толстяков, чем голодающих. Если бы меня попросили описать тебя одним словом, я бы использовал прилагательное «пышная», то есть полная и округлая, но в приятном смысле.

Удачи, эндоморф!

Примечание:в соответствии с вышеобозначенными правилами, я не перестану издеваться над тобой до тех пор, пока этого не сделает кто-то другой. Так уж принято.

Компункция

Жиртрестка не являлась в школу с тех пор, как мы кремировали ее дневник. То есть почти две недели. Сидит, наверное, дома и представляет, как весь класс читает вслух о том, что она еще девственница и ни разу не пробовала наркотики.

Я хранил свое руководство в запечатанном коричневом конверте формата А4 на случай, если она появится; конверт уже пообтрепался по краям. Если бы Зоуи знала, как близка она к тому, чтобы ее жизнь переменилась навеки!

Есть только один человек, который может знать, что случилось с толстухой, – Джин, тетка из столовой, у которой обвислая кожа на руках и скальп просвечивает под волосами, если взглянуть на нее при правильном освещении.

Я встаю в семь и через десять минут уже выхожу из дому, хлопнув входной дверью и сказав родителям, что растущий организм не может существовать на одних лишь хлопьях с изюмом. В половине восьмого я уже в школе. Завтрак в восемь.

Я натыкаюсь на Джин в дальнем углу столовой; втиснувшись меж двумя гигантскими стальными баками, она задумчиво смотрит на футбольное поле. В одной руке у нее сигарета, другая глубоко засунута в карман выцветшего бирюзового форменного платья. При тусклом свете у нее как будто копна волос.

– Доброе утро, – говорю я.

– Рановато ты, – отвечает она.

– А я к вам.

Джин делает длинную затяжку. Не думаю, что она знает, кто я такой.

– Я хочу поговорить с вами о Зоуи, – заявляю я.

Дым сперва выходит у нее из ноздрей.

– А кто это?

– Жиртрестка, – поясняю я. – Кое-кто ее так зовет.

– Ты ее друг? – спрашивает она, подняв голову и выпуская дым.

Может, она хочет меня подловить? Я думаю, переминаясь с ноги на ногу.

– Скорее, поклонник, – наконец отвечаю я.

Она никак не реагирует.

– Я вот просто думаю, ее уже несколько дней в школе не было, с ней все в порядке?

– Она перешла в другую школу, в Каррег-Фор, – спокойно отвечает Джин. – Она ненавидела эту школу.

У школы Каррег-Фор дурная репутация и отличный драмкружок.

– О!

Гигантские чаны на колесиках охлаждают воздух вокруг нас. Пахнет сырными чипсами и банановой кожурой.

– Я хотел ей кое-что передать.

– Тогда ступай в Каррег-Фор и ищи ее там.

Интересно, сколько лет этой Джин? Голос у нее совсем молодой.

– Но меня там побьют, – замечаю я.

Джин равнодушно отряхивается. У нее рыхлая кожа, точно присыпанная сахарной пудрой.

– Неужели вам наплевать, что будет с Зоуи? – умоляюще вопрошаю я.

– Любовная записка? – спрашивает она, облокотившись о чан.

– В это так трудно поверить?

В уголках ее пересохших губ появляется намек на улыбку.

– Ладно, давай, – говорит она, протягивая руку.

– Что давай?

– Давай мне письмо, а я уж найду способ передать ей.

Полоска солнечного света ползет по полю для крикета и заползает на теннисный корт.

Я достаю из рюкзака замусоленный конверт.

– Какая большая записка, – прищурившись, говорит Джин.

Я уже знаю ответ, и на секунду мне становится жаль, что поблизости нет съемочной группы, записывающей на камеру мои будни.

– У меня щедрая душа, – заявляю я.

Она берет конверт и выпускает дым поверх моей макушки.

Солнце ползет снизу вверх по столбикам ворот на поле для крикета и окрашивает их в совсем другой цвет.

Семь часов сорок одна минута. Я в школе.

* * *

После обеда на химии смотрю на Джордану, как она поджаривает карандашный ластик на горелке Бунзена. На нас халаты для лабораторных работ.

– От испарений можно заболеть раком, – сообщает проходящая мимо Мэри Пью. На ней защитные очки, надетые поверх обычных: целых шесть глаз.

– Мне запах нравится, – говорит Джордана, обращаясь ко мне. Она вращает карандаш в развевающемся желтом пламени, как волшебную палочку. Мы с Джорданой понимаем, что уважение сверстников важнее глаз, поэтому оставила защитные очки на макушке.

Я делаю вдох. Дым едкий и жгучий. Джордана долго смотрит на меня. В ее зрачках отражается огонь.

– Какую сверхспособность ты выберешь: умение летать или быть невидимкой? – спрашивает она.

– Быть невидимкой, – отвечаю я.

– Что хуже: быть толстым или некрасивым?

– Зависит от того, насколько некрасивым.

– А толстым или непопулярным?

Раздается треск лопающейся от нагревания пробирки.

– Толстым, – отвечаю я.

Джордана выгибает спину.

– Я такая гибкая, – говорит она и смотрит на меня.

Я принимаюсь разглядывать надпись на столе: «Я ЕМ МЯСО».

Джордана водит обугленным ластиком у меня под носом. Я вдыхаю. Маленькую перегородку между носоглоткой и горлом начинает пощипывать. Она выхватывает мою тетрадку.

– У меня новые наблюдения, – говорит она.

– Записывай в свою тетрадь, – отвечаю я.

– Думаю, тебе будет интересно.

Открыв тетрадь в клетку на новой странице, она склоняется над партой и пишет что-то карандашом, после чего протягивает тетрадь мне. Я читаю ее сообщение:

Привет, Опра!

Встретимся после уроков у теннисных кортов.

Хочу показать тебе свои таланты.

Д.

Три теннисных корта расположены за спортивными полями, друг за другом вдоль проволочного забора, огораживающего школьную территорию. В центре – провисшие теннисные сетки.

По другую сторону забора – одноэтажный дом престарелых. Иногда, когда у нас физра, какой-нибудь старичок подойдет к окну, раздвинет жалюзи и давай смотреть, как мы играем парами. Нам наказали не махать им. А я, когда вижу, что они смотрят, нарочно показываю, какой я молодой и бодрый.

Джордана сидит на высоком судейском стуле. Я огибаю столбики на поле для регби и выхожу на теннисный корт, останавливаясь в нескольких метрах от нее, у распределительной коробки. Она сидит нога на ногу. Я жду, пока Джордана заговорит.

– У меня два таланта, – заявляет она. И достает из-под попы ворох бумаги. Я узнаю шрифт и оформление текста в рамочке. Это мое руководство. – Шантаж… – продолжает она. В другой руке у нее зажигалка. Сразу видно, она все продумала перед моим приходом, – и пиромания, – заключает Джордана.

Я поражен, что она знает это слово.

– Понятно, – говорю я.

– Я буду тебя шантажировать, Ол.

Чувствую себя беспомощным. Она-то сидит на троне.

– Ладно, – отвечаю я.

– Если не сделаешь то, что я тебе прикажу, я всем в школе покажу твое маленькое сочинение.

Кожа у нее на ногах очень белая. Чувствую себя ее слугой.

– Хорошо, а что я должен делать? – спрашиваю я.

– Лучше тебе выполнить все, что я скажу…

– Понимаю. Я на все готов.

– Встретимся в Синглтон-парке в субботу. Возьми с собой фотоаппарат и свой дневник.

– Понял. Но я не веду дневник, придется его купить.

– Значит, купи, – настаивает она.

– Ладно.

– Или я размножу эту писанину и все увидят, как ты любишь свою драгоценную Зоуи, – говорит она и машет моим сочинением. – Только представь, что Чипс скажет, когда это увидит.

Чипс наверняка изобразит, как он занимается сексом с Зоуи: задержав дыхание, как водолаз, и плывя через горы жира.

– Это Джин тебе дала?

– Ха-ха! Это уж сам догадайся, – отвечает она.

Если я опоздаю на первые два автобуса до дома, придется ждать следующего полчаса. Один уже ушел.

– О! Ну ладно, тогда увидимся завтра. А то мой автобус уедет, – говорю я.

– Если ты сделаешь все, как я скажу, обещаю, что сожгу эти бумажки, – говорит она. – Все честно.

Через забор вижу, как второй автобус подкатывает к главному входу.

– Мне пора бежать, а то на автобус опоздаю, – беспокоюсь я.

Автобус исчезает за домом престарелых.

– Знаешь что? – говорит Джордана.

– Мне надо идти…

– Ты, верно, догадался. Джин приняла меня за подружку Зоуи. И отдала мне конверт в столовой.

– Извини, но мне пора, – говорю я и поворачиваюсь, чтобы сделать ноги.

– Подожди. Мы могли бы сжечь улики прямо сейчас, – и Джордана поднимает зажигалку.

Будь я слугой – или, скорее, дворецким, – я относился бы к тем, кто почтительно замечает, когда хозяин собирается сделать глупость: «Думаю, лучше сжечь бумаги после того, как условия шантажа выполнены, миледи».

Автобус подкатывает к остановке у подножия холма!

– Да не дергайся ты, и так уже опоздал.

Кажется, она права. Единственный шанс успеть на автобус теперь – это если на остановке уже были люди, и у одного из них не оказалось мелочи, и теперь ему пришлось бежать в газетный киоск и покупать ириску, чтобы разменять пять фунтов.

– Уехал твой автобус.

Придется ехать на третьем.

– Ну что, сожжем сейчас? – спрашивает она у меня за спиной. Я оборачиваюсь. – Давай же, – предлагает она.

Я мог бы заметить, что тот, кто считает шантаж своим талантом, не поступает так. Она смотрит мне в глаза и медленно спускает одну ногу, потом другую, ступая по лестнице. У нее довольно изящная походка. Ее плиссированная юбка развевается на ветру. Я представляю, что ее нисхождение сопровождается игрой джазового оркестра.

На предпоследней ступеньке она спотыкается, пугается и спрыгивает на землю. Ветер задирает юбку до талии. Я вижу кое-что, чего мне видеть не следовало. И уже не чувствую себя таким беспомощным.

– Хорошо, поджигай, – говорю я.

Оскуляция

Мой язык у Джорданы во рту. Я чувствую вкус обезжиренного молока. Вижу внезапную вспышку: это переживание настоящей любви и щелчок фотоаппарата.

Она убирает язык и отступает на шаг. На ней черная кофта с красными рукавами и джинсовая юбка с карманами.

– Надо было закрыть глаза. – Джордана опять включает мыльницу. Звук заряжающейся вспышки похож на рев маленького самолета, идущего на взлет.

Мы стоим в центре каменного круга в Синглтон-парке. По сути, это всего лишь несколько камней неодинакового размера, разбросанных вокруг. Фред, старая овчарка родителей Джорданы, бегает без поводка, нюхает все и метит булыжники.

Загорается зеленый огонек.

– Давай еще раз, и постарайся не целоваться как гомик.

Мы целуемся. У нее теплый и сильный язык. Я провожу языком по ее клыкам. Они кажутся огромными. Я проверяю ее премоляры [7]7
  Малые коренные зубы. – Примеч. ред.


[Закрыть]и нащупываю зубы мудрости. Раздается «клак», и сквозь опущенные веки прорывается вспышка света. Мы разъединяемся.

– Ты вроде говорил, что у тебя есть опыт, – фыркает Джордана, утирая рот рукавом. – Не поцелуй, а прием у зубного.

– У меня такой стиль.

– Целоваться, как бормашина?

Наверное, ждет, что я скажу в ответ что-нибудь остроумное.

– Попробуем без языка, – приказывает она и устанавливает камеру на ближайший каменный уступ. Она смотрит в видоискатель и показывает место на траве. – Садись туда на колени.

Я сажусь. Трава мокрая; коленям становится прохладно.

– Идеально. – Джордана нажимает кнопочку на фотоаппарате и садится на колени передо мной. – Хорошо, – говорит она, – только без языка.

Мы принимаемся целоваться как рыбы. Она кладет руку мне на затылок. Я обнимаю ее за шею. Вокруг разговаривают разные птицы. Одна пищит, как модем. Мои губы распухли. Срабатывает вспышка. Мы продолжаем целоваться. Через некоторое время Джордана отстраняется. Ее губы покраснели, а кожа вокруг, рта, кажется, воспалилась.

– Ладно, этого хватит, – командует она. – Теперь давай свой дневник.

Я купил в газетном киоске ежедневник в твердой обложке на пружинах.

На последней странице – подробная карта железных дорог Великобритании. Я сижу на траве по-турецки, на коленях ежедневник; Джордана усаживается на камень напротив, возвышаясь надо мной. И опять возникает то чувство беспомощности. Наверное, все потому что она сидит как на троне.

– Открой сегодняшнюю дату, пожалуйста, – повелевает она голосом миссис Гриффитс, нашей математички. – Буду диктовать. – Я открываю пятое апреля и застываю с ручкой над страницей. – Дорогой дневник, – диктует Джордана, – я все время думаю о Джордане Биван.

Я киваю и записываю:

Дорогой дневник,

Я все время думаю о Джордане Биван.

Поднимаю голову. Джордана намазывает губы вазелином.

– Я знаю, что она нравится не только мне, – продолжает она, и не так уж это надумано.

Пишу:

Я знаю, что она нравится не только мне.

– Джордана бросила Марка Притчарда, и тому пришлось утешаться с давалкой Джанет Сматс.

Я замираю. Кажется, Джордана увлеклась. И мне как-то неудобно называть Джанет давалкой.

– Я с Джанет на географии сижу, – замечаю я.

Джордана грызет ноготь на большом пальце.

Было время, когда Джанет Сматс с Джорданой были лучшими подругами. А Марк Притчард гулял с Джорданой. Поговаривают, что Марк изменил Джордане с Джанет на дискотеке «Голубой огонек», которую держат полицейские, притворяющиеся, будто они вам друзья. Говорят, Марк стал тискать Джанет во время медленного танца, и с тех пор они вместе.

– Ну так что, Джордана? – спрашиваю я.

Она тянет ноготь, пытаясь отгрызть его одним куском.

– Я бы так не написал, – настаиваю на своем я.

Огрызок ногтя застрял у нее между передними зубами. Она плюется им в меня. Ноготь повисает на моем голубом свитере. Я не пытаюсь его смахнуть.

– Ладно, ладно. Прочитай, что мы успели написать.

– Дорогой дневник, я все время думаю о Джордане Биван и знаю, что она нравится не только мне.

– Неплохо, – замечает она. – Пиши дальше. Я самый счастливый человек на свете, что удостоился ее поцелуя.

– В жизни бы не сказал «поцелуй». Я сказал бы «оскуляция». – Она смотрит на меня таким взглядом, будто спрашивая: откуда ты свалился? – Нормальное слово, – добавляю я.

– Такое слово только в кабинете зубного и услышишь.

– Такой у меня стиль.

Джордана хмурится.

– Ладно, Шекспир. Я буду диктовать, ты – обрабатывать.

– О’кей, – соглашаюсь я.

– Готов?

– Угу.

– Соблазнить Джордану было нелегко, у нее очень высокие моральные принципы, но когда мне наконец посчастливилось ее поцеловать, я понял, что все усилия были приложены не зря.

Перевожу болтовню Джорданы в высокохудоственную речь:

Греясь в лучах постоскуляционного блаженства, я пожинаю плоды долгих месяцев рыцарских ухаживаний.

Я поднимаю глаза.

– Джордана такая… – она трясет головой и смотрит на меня в ожидании подсказки.

– Нежная? – предлагаю я. – Бесстрашная? Совершенная? – Она кивает.

Джордана такая нежная и бесстрашная, она само совершенство.

– Целоваться с ней было так классно, что я решил сделать фото, – продолжает она. – Для наших внуков.

Я сфотографировал нас, поглощенных объятьями. В одинокой старости будет мне отрада, что некогда держал в руках нечто столь прекрасное.

Я переворачиваю тетрадку и подношу к ее глазам, чтобы она могла прочесть.

– Отлично, – говорит она. – И еще надо добавить: «Подумать только, что этот козел Марк Притчард предпочел встречаться с давалкой Джанет, а не с Джорданой, – немыслимо!»

Видно, что она говорит серьезно, потому что начинает рычать, произнося букву «р». Я кладу дневник в сторонку.

– Ты действительно хочешь, чтобы я обозвал Джанет давалкой, да?

– Да.

– И правда думаешь, что Марк козел?

– Да.

Марка Притчарда я уважаю; он уже два года пользуется дезодорантом, носит в школу электробритву, и прическа у него, как у Элвиса.

– Ты говоришь как озлобленная сморщенная пятидесятилетняя старуха, замечаю я.

Джордана сжимает зубы. Раздается скрежещущий звук. Грррр-грррр-грррр. Она держит руку в маленьком переднем кармашке юбки. На запястье пульсирует жилка. Грррр-грррр-грррр.

– Джордана?

Звук прекращается. Она смотрит на меня.

– Накрой ладонью кулак, – приказывает она.

Я подчиняюсь и складываю ладони так, будто удерживаю пойманного мотылька.

– Вот.

Она соскальзывает с камня и садится передо мной, скрестив ноги. Достает из кармана фиолетовую пластмассовую зажигалку и просовывает ее в отверстие между моими большими пальцами.

Джордана нажимает на кнопку; шипит вырывающийся наружу газ.

– Воздух не должен попасть, – говорит она.

– Мы что, делаем бомбу?

– Это тренировка доверия, как в театральном кружке, – сообщает она.

– Мы делаем бомбу и тем самым учимся доверять?

– Готов? – спрашивает она.

– Нет.

– Готов?

– Нет.

– Раз!

Она крутит колесико. Искра обжигает кожу, и я автоматически раскрываю ладони. На мгновение я становлюсь повелителем природных стихий. Я – Рю из «Уличного бойца-2», в моих ладонях маленький желто-голубой огненный шар. Он исчезает в воздухе между нами. Руки даже не почернели. У Джорданы есть талант, и это не шантаж.

– У меня идея, – говорю я.

– Выкладывай, – отвечает она.

Я беру дневник и пишу:

Я спросил Джордану о ее бывшем парне.

Вот что она сказала: «Он очень милый, но между нами не было физического притяжения. Марк Притчард, да благослови его Бог, красив, как Аполлон, но целуется, точно выискивает дыры в зубах».

Тогда я задал ей самый важный вопрос: «Значит, у вас с ним ничего не было?»

Джордана переминается с ноги на ногу и садится рядом со мной на траву, согнув ноги и направив колени на меня. Жалко, что я в свое время не изучал язык жестов.

Я протягиваю ей дневник. По мере того как она читает, ее глаза округляются. Я жду, когда она дочитает и ответит на вопрос.

– Чисто технически, нет, – отвечает она и возвращает мне дневник.

Я киваю и пишу дальше:

«Боже, нет, конечно! – ответила она. – Это же отвратительно!»

«А как же Джанет? – спросил я. – Разве ты не сердишься на нее, ведь она была твоей лучшей подругой».

Ответ Джорданы был так великодушен:

«Я понимаю, что должна бы сердиться, но, если честно, я желаю Джанет всего самого хорошего. Она очень милая девушка. В прошлом ей не очень-то везло с парнями, скажем прямо – совсем не везло. Помню, даже пришлось научить ее делать засосы. Но, как знать, может, они даже поженятся и навсегда останутся вместе».

У Джорданы просто потрясающее отношение к жизни.

Джордана подсаживается ближе и кладет подбородок мне на плечо. Ветер треплет ее волосы, и они лезут мне в нос. Они пахнут жженым сахаром. Я пишу дальше.

У Джорданы очень сексуальный талант. Она такое умеет проделывать с зажигалкой, поверить невозможно.

Ее рука скользит по моей спине и обнимает за талию. Я продолжаю:

У нее потрясающее тело: полностью сформировавшаяся грудь, тонкая шея, ноги как у манекена из «Топ Шоп».

Она прижимается грудью к моему плечу, и я чувствую ее объем, вес и тепло.

Спасибо тебе, Бог, спасибо, Джанет, и спасибо, Марк Притчард!

Она кусает меня за шею и чуть всасывает кожу.

Искренне ваш,

Олли Т.

Джордана с причмокиванием отсасывается.

– Это просто идеально, – ликует она, тянется к дневнику и вырывает страницу. – Ты так все описал, будто мне плевать на них!

– И что ты собираешься с этим делать? – спрашиваю я.

– Показать всем.

– Как?

– С помощью Чипса.

Где-то рядом овчарка Джорданы лает на другую собаку.

– Ты скажешь ему, что это все подстроено?

– Нет.

– О!

– А тебе-то что жаловаться? – спрашивает она, берет мои пальцы и целует тыльную сторону ладони, точно я принцесса из сказки. – У тебя появилось убедительное доказательство, что ты целовался с девчонкой.

28.4.97

Слово дня: пропаганда. Я Гитлер. Она Геббельс.

Дорогой дневник!

Ты стал знаменитостью.

«Утечка» со стороны Джорданы имела двойные последствия.

Во-первых, все окончательно убедились в том, что я гетеросексуал; прежде на этот счет имелись некоторые сомнения.

Во-вторых (и это противоречит моей репутации сердцееда), меня теперь все считают одним из тех парней, кто описывает свои чувства в дневнике и использует слова типа «оскуляция».

Все это привело к тому, что надо мной теперь издеваются тремя разными способами:

1) Эй, Адриан [8]8
  Намек на Адриана Моула, героя известной книги Сью Таунсенд, мальчика-подростка, ведущего дневник. – Примеч. пер.


[Закрыть], где твой дневник?

2) (На мотив мюзикла) Оливер, Оливер, я никогда и не думал, что ты голубой.

3) Тейти, Тейти, у вас с ней уже все случилось?

Когда к твоей фамилии прибавляют окончание «и», это считается знаком уважения.

Итак, передо мной встала отчетливая дилемма – как раз та проблема, для которой и придумали дневники. Нужно ли мне и дальше допускать эти «утечки» информации из моего дневника, чтобы создать более мужественный имидж? Или подсчитать убытки, сжечь его прямо сейчас и довольствоваться репутацией внимательного поклонника?

Хмм,

Оливер.